Текст книги "Мир Кристины"
Автор книги: Анатолий Чупринский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
10
Как уже было сказано, Прекрасная Юлия не уехала ни в какой Париж. И уж тем более в Берлин. Она издали наблюдала за мастерской Карла. Для этой цели она наняла двух частных сыщиков, которые с крыши соседнего дома подглядывали в окна мастерской художника и ежевечерне докладывали графине, что там и как.
Кроме того, она каждый день подсылала свою служанку с набором продуктов, которую та, в плетеной корзинке протискивала в щель двери.
И еще раз строго-настрого запретила «атлантам» у парадного входа кого бы то ни было пускать к ее любимому Карлу. Ни-ко-го! Ни под каким видом!
Через два дня композитор Михаил Глинка опять объявился перед дверьми мастерской Брюллова. Но «атланты» сомкнули плечи и не пустили великого русского.
Некоторое время великий композитор втолковывал наиболее крупному из «атлантов», почему-то на дикой смеси из французского и немецкого, что, мол, ему надобно повидать своего закадычного друга художника Карла Брюллова. Крупный «атлант» понимающе кивал. Потом молвил на почти русском:
– Моя твоя не понимайт.
Михаил Глинка поднес к его носу свой кулак. Кстати, довольно внушительного размера.
– Щас ка-ак закатаю в лоб, сразу поймешь!
«Атланты» согласно покивали головами, но не пустили. А тот, который покрупнее, достал из-за спины свой кулак, раза в два большего размера, нежели композиторский, и как бы невзначай, почесал им нос.
Великий композитор все понял.
– Мы еще встретимся… на узенькой дорожке! – грозно пообещал он и медленно пошел вдоль по улице.
Карл очнулся лежащим на охапке соломы в мрачном подземелье. Рядом, свернувшись калачиком, спал Деций. Но не успел Карл даже зевнуть, как следует в одиночестве, как астролог проснулся.
– Я не храпел во сне? – озабоченно спросил он.
Усмехнувшись, Карл отрицательно покачал головой.
– Моя покойница жена очень во сне храпела. Так переживала, бедняжка. Бывало, вздрогнет, проснется и испуганно спросит…
О чем именно спрашивала жена, Карлу узнать не довелось.
Со скрипом распахнулась дверь, на пороге возникла фигура охранника.
Узники, стеная и охая, поднялись на ноги.
Помощник правителя Сумий был худым, как жердь. Обычно он ходил из угла в угол и постоянно потирал свои костлявые руки, как злодейский персонаж из какой-то дурацкой сказки. Казалось, вот-вот так и зашипит: «Ага-а! Попались!».
– Ага-а! Попались! – зашипел Сумий, как только астролога и художника втолкнули к нему в кабинет.
– Как дела, Сумий? – весело спросил Деций. – Интриги все.
– Плохи дела. Твои в особенности, – зло ответил Сумий.
Когда-то Сумий и Деций были друзьями детства. Были даже влюблены в одну соседскую девочку. Теперь же…
– Плохи дела! – продолжал Сумий, потирая руки. – Совсем плохи. Общество расколото. Есть, конечно, истинные патриоты, для которых гражданские права и свободы не пустой звук. И есть другие!
Сумий с какой-то торжествующей злобой посмотрел на Деция.
Ах, как много зависти было в этом взгляде.
Зависти и даже ненависти. Хотя, чему завидовать? Сумия почитали и уважали в Помпеях. Должность первого помощника правителя, куда дальше-то! Выше только Боги. В плане материальном, тоже. Сумий был одним из состоятельных людей города. Входил в десятку и все такое. Жена, множество детей, дом полная чаша. Жизнь состоялась, с какой стороны не посмотри. И все-таки, Сумий до судорог завидовал безалаберному и одинокому Децию.
– Есть некоторые другие! – подняв вверх костлявый указательный палец, вещал Сумий. – Которые с пренебрежением говорят, «этот город»! «Этот город»! А сами не созидают. Нет, отнюдь не созидают. Только разрушают. Но мы не будем сидеть, сложа руки, молча взирать…
– Мы… это которые? – поинтересовался Деций.
– Власть! – жестко ответил Сумий. – Ответственные государственные служащие, истинные патриоты славного города Помпеи!
Деций неожиданно громко захохотал.
– Вытри лысину, Су-умий!
– Зачем? – недоуменно спросил бывший друг детства.
– За твою ложь с Олимпа на тебя плюют! И Нерон великий, и незабвенный Сулла и остальные, после смерти ставшие Богами.
Сумий покраснел и затрясся, как в лихорадке.
– Тебе надо отрезать язык!
– Руки коротки! Прошли те времена! И вообще… Будешь запугивать, объявлю на площади перед всем народом день и час твоей смерти. Повертишься тогда!
Самое смешное, Сумий не на шутку испугался, даже побледнел.
– Зачем же так сразу… Мы ведь друзья детства…
– Таких друзей, сдают в музей! – огрызнулся Деций.
Карлу стоило больших усилий не расхохотаться.
– Приговариваю вас! – возвысил голос Сумий. – К штрафу! В размере двадцати денариев! С каждого!
– Сколько-сколько?! – опешил Деций.
– За возмущение общественного покоя. По двадцать денариев. Пока не заплатите, будете томиться в темнице! Все!!!
Так и сказал, «томиться – в темнице!». Прямо как популярный в том году римский драматург Теренций, не меньше.
Объявились охранники, и повели веселую парочку обратно в подземелье. Деций по пути вырывался, возмущался и кричал, что в знак протеста объявляет голодовку, но охранники его не слушали.
Очутившись в подземелье, Деций тут же плашмя растянулся на охапке соломы и заявил, что непременно умрет в ближайшие два-три дня! Вот тогда все наконец-то поймут! Все оценят, кого они потеряли и все такое!
Но амбициозным планам астролога не суждено было сбыться. Уже после полудня какая-то богатая матрона выкупила из-под ареста обоих бедолаг. Передала через раба необходимую сумму, и смутьянов взашей вытолкали из подземелья. С угрозами. Что, мол, если еще раз попадутся… В следующий раз… И все такое.
Деций долго ломал голову. Кто такая? Почему она это сделала? Потом пришел к выводу. Некоторое время назад, какая-то из жен «сильных мира сего», наверняка, крупных габаритов, переодевшись в простолюдинскую одежду, пристроилась к нему в кабачке. И весело провела с ним время. Назло мужу. Теперь отблагодарила.
Других идей в научную голову Деция не приходило.
Вырвавшись из заточения на свободу, новоиспеченные друзья тут же распрощались, и разошлись в разные стороны. Деций успел только предупредить художника. До извержения осталось всего-навсего шесть дней. И он ждет его вечером на традиционный ужин.
Карл торопился поскорее выйти из города, чтоб закончить общую панораму, которую не успел завершить «в прошлый раз».
– Кайл! Когда вернешь долг? Больше ждать не буду.
Карл резко остановился и обернулся. Перед ним стоял дремучий старик с алчными пустыми глазами.
«Ростовщик!» – мгновенно догадался художник. «Наверняка, уже пол города обобрал!».
– Я упеку тебя в долговую тюрьму!
– Верну двадцать пятого! – не моргнув глазом, ответил Карл.
– Двадцать четвертого у нас чего? – медленно прошамкал беззубым ртом алчный старик.
«Двадцать четвертого у вас извержение!» – злорадно подумал Карл. И не оглядываясь, продолжил свой путь.
Угрожающе черная полоса грозовых облаков, кольцом опоясавшая Помпеи и Везувий, теперь уже заметно увеличилась в размерах. Вспышки далеких молний были уже значительно ярче. Временами, сквозь стрекот цикад и веселое пение птиц, можно было расслышать отчетливые раскаты грома. Хотя небо над головой было по-прежнему голубым.
Беспечно голубым.
Карл устроился на том же самом месте, что и в прошлый раз. Сзади раздался приглушенный цокот копыт. На сей раз, всадница Джованна появилась из-за кустов пешком, ведя своего ретивого коня под узцы. Она остановилась за спиной художника. Карл не оглядывался, но по тени увидел, это именно она. Дело было уже ближе к вечеру.
– Тебе надо покинуть город! – решительно заявила всадница.
Карл обернулся и не смог сдержать улыбки. Всадница Джованна была в новом наряде. Напялила на себя тогу взрослой женщины. Старшей сестры или матери. Явно на два размера больше.
– К чему такая спешка? – беспечно спросил художник.
– Отец приказал убить вас обоих. Наемные убийцы уже рыскают по всему городу.
«Только этого не хватало! Погибнуть во цвете лет!?».
– Скоро выборы, – продолжала просвещать его маленькая амазонка. – Вы мешаете предвыборной компании. Вас решено убить.
– Вы в этом уверены, дитя мое?
– Собственными ушами слышала.
– Да-а… Выборы дело серьезное… – протянул художник, ни на минуту не прекращая работать карандашом.
Солнце с каждой минутой садилось все ниже.
– Ты покинешь город?
– С одним условием. Только после вас, прекрасная Джованна!
– Дочь Гая Юлия Полибия не приемлет никаких условий! – гневно воскликнула амазонка. И резко отвернувшись, начала гладить по морде своего ретивого коня.
Карл пожал плечами и промолчал.
– Как тебя зовут, пришелец? – изменившимся тоном спросила всадница.
– Карл. Некоторые называют меня, Великий Карл, – ответил художник.
И сам недовольно поморщился. Хвастуном он никогда не был. Совершенно очевидно, присутствие юной всадницы слегка выбило его из привычного состояния.
– Странное имя. И сам ты тоже… очень странный, – недоверчиво протянула девочка. – Сколько тебе лет?
Карл обернулся. Джованна смотрела в сторону, продолжала гладить своего коня по морде и вздыхала.
– Сейчас подсчитаю… – Карл пошевелил губами, потом решительно заявил. – Мне тысяча восемьсот тридцать девять лет.
– Ты хорошо сохранился, – съязвила амазонка. Естественно, она не поверила тому, что Карл говорит сущую правду.
Некоторое время оба молчали. Солнце уже совсем приблизилось к линии горизонта и, того гляди, как это обычно бывает в южных странах, мгновенно опустятся сумерки.
Ретивый конь прекрасной амазонки нетерпеливо вздыхал и фыркал. Наконец девочка сказала:
– Я согласна.
– На что, дитя мое? – нейтральным тоном спросил художник.
– Позировать тебе! Что еще, – округлив глаза, начала было возмущаться Джованна. – Но если узнает отец…
– Не будем о мрачном, дитя мое! – усмехнулся художник.
Девочка резко повернула голову и долго, испытующе смотрела ему прямо в глаза. Карл едва заметно покивал головой.
– Понимаю, дитя мое. Вам совсем непросто было решиться. Ваши обычаи ничего подобного не дозволяют. Понимаю. Но мое условие остается в силе. По завершении работы, вы немедленно покинете город. У нас наверняка есть где-нибудь тетушка, родственница…
Джованна недовольно наморщила носик, но все-таки в знак согласия слегка кивнула головкой.
Тем временем в Помпеях творилось нечто невообразимое. Астролог Деций, от отчаяния, не иначе, взобрался на крышу храма Зевса. Более того, умудрился каким-то непонятным образом вскарабкаться на скульптуру самого громовержца, уселся ему на плечи и принялся орать своим мощным голосом о грядущей катастрофе.
То-то горожане повеселились.
Деций швырял в зевак камнями, доставая их из сумы, перекинутой через плечо. Наглядно демонстрировал согражданам последствия надвигающегося бедствия. Толпа в ответ улюлюкала, смеялась, дразнилась дурными голосами:
– Эй, Деций! Как там на Олимпе? Не дуе-ет?
– Де-еций! Свою подру-угу… прихватить забыл!
Деций сыпал отборными проклятиями, перемежевывая их метанием каменьями. В ответ толпа начала швырять в него фруктами.
На шум прибежали вооруженные охранники. Попытались, было разогнать толпу и снять вконец озверевшего Деция со скульптуры.
Ни то, ни другое не удалось.
Горожане обтекали со всех сторон охранников, как вода обтекает камни, и снова сбивались в кучу у храма. А снять Деция с крыши не представлялось возможным. Как он туда вообще забрался без приспособлений и посторонней помощи, осталось загадкой.
Охранники еще некоторое время пошатались по площади, поддавая особо рьяных своими копьями. Потом, не сговариваясь, пошли в ближайший кабачок, окна которого выходили как раз на площадь. Чтоб в случае надобности быть начеку.
Короче, представление с Децием в заглавной роли продолжалось до самого позднего вечера. Каким способом Деций спустился со скульптуры, и с крыши, тоже осталось загадкой.
Карл и Деций сидели на кухне за большим столом. Под глазом у астролога красовался синяк. На лбу довольно большая шишка.
После третьей кружки «помпейского» у Карла закружилась голова. Деций, напротив, чувствовал себя превосходно. У художника возникло стойкое убеждение, астролог пьет вино как воду. И абсолютно не опьянеет, даже если выпьет целую бочку.
Пышнотелая служанка в этот вечер уже не улыбалась. Она вовсе не смотрела на художника. Сосредоточила все свое внимание и заботливость на хозяине дома. Но, увидев, что и на него не действуют «ее чары», по крайней мере, сегодня, и вовсе разобиделась и ушла на кухню.
Художник и астролог остались с глазу на глаз.
– Я понял… кто ты! – неожиданно спокойным тоном заявил он. Но тут же силой помотал головой. – Правда, мне опять не поверят!!!
Карл не нашелся, что ответить. Просто улыбнулся.
– Как я раньше не догадался! – сокрушался Деций. – Ведь это у тебя на лбу написано!
Карл понимающе кивнул. Ему не хотелось обсуждать эту тему.
– Ладно! – вздохнув, сказал Деций. – Давай лучше споем… Вот эту знаешь?
«Жила в одной Империи… красотка Люциана…
Ха-ха, ха-ха, красотка Люциана!..»
Карл отрицательно помотал головой. Такой песни он не знал. Деций слегка погрустнел, но тут же весело вскинулся.
– Тогда ты… Что-нибудь из своих… Давай, давай…
Карл на секунду задумался и, неожиданно для себя самого, запел:
«Однозвучно-о… гремит колокольчик…
И дорога-а… пылится слегка-а…»
Карл в общем-то неплохо пел. Да и слухом его Бог не обидел. Давно замечено, если человек талантлив, то талантлив разнообразно.
«И уныло-о… по ровному полю-у…
Разливается… песнь ямщика-а…»
Была глубокая ночь. Над сонными Помпеями, сквозь стрекот цикад, лилась песня…
Два низких мужских голоса старательно выводили…
«А дорога-а… Предо мной далека-а… далека-а…
Предо мной… далека-а… далека-а…»
11
Майк Кустофф сотворил невозможное. Невозможное и непостижимое для всей осведомленной пишущей об эстраде братии. И просто для фанатов всех мастей. Договорился о встрече с всемирно-известным Азнавуром. Пришлось, конечно, унижаться, клянчить и просить о помощи самого Никаса Сафронова.
Никас Сафронов посещал Россию отнюдь не каждый день. Изловить самого знаменитого работника холста и кисти любому жаждущему стоило большого везения.
Майк Кустофф, чтоб не суетиться попусту, заехал, в ближайшую церковь, поставил свечку и попросил кого следует помочь ему осчастливить одну достойную девушку. Судьба пошла Майку навстречу. Короче, Никас Сафронов пустил в ход, (правда, непонятно с какого перепуга, для какой такой надобности), все свои связи, контакты и обаяние. И вышел на всемирно-известного армянина. В смысле, француза. Но это как кому нравится.
И французский шансонье, и композитор дрогнул. Нарушил свой незыблемый принцип, ни при каких обстоятельствах не встречаться с поклонницами после концерта. Никто не знал, какие доводы пустил в ход Никас Сафронов, какие златые горы посулил. Но факт остается фактом. Шарль Азнавур согласился уделить три минуты своего драгоценного времени какой-то неизвестной девочке, которая, кстати, сама даже не пела, не сочиняла, ничего такого.
Не иначе, Азнавур, таким образом, решил отблагодарить Никаса за удачный портрет, написанный несколько лет назад в Париже. Вездесущие папараци, знающие все и вся про всех языки высунули от нетерпения и любопытства. Как сторожевые псы перед кормежкой. Даже тявкать перестали.
Договорившись с Никасом, Майк мысленно сплюнул три раза через левое плечо и постучал костяшками пальцев себя по голове. Чтоб не сглазить. Но сообщать об этом Кристине не спешил. До концерта Шарля Азнавура оставалось еще целых два дня.
Майк и Кристина уже привычно лежали на тахте, укрывшись белоснежной простыней. Майк, как и всегда после близости с женщиной, был чрезвычайно доволен собой. Кристина уже традиционно была тиха и чуть грустна.
– Солнышко! Что мне будет, если я воплощу в жизнь одну из твоих мечт?
– Господибогмой! Помолчи! – поморщилась Кристина, – Ты меня совсем не знаешь. Я не какая-то там… восторженная пустая мечтательница. У меня есть вполне конкретный план жизни.
– Поделись, если не секрет.
– Никакого секрета нет. Выпустить в свет группу молодых людей и девушек, живущих богатой насыщенной духовной жизнью.
– Что потом?
– Потом воспитать и приобщить к лучшим образцам высокого искусства следующих. Потом следующих.
– И так до пенсии. Веселенькая перспектива, ничего не скажешь.
– Господибогмой! А твои портреты? Это что, позволь спросить. Духовные поиски смысла жизни? Или просто тупой конвейер для зарабатывания денег?
– Разумеется, конвейер. Никогда и не скрывал. Я ремесленник.
– Это пошло. Иметь способности и…
– Та-ак! Мы докатились уже до оскорблений!
– Еще нет. Но на грани того. Так что, давай прекратим.
– Мы просто разговариваем, ничего больше.
– Господибогмой! Ты можешь помолчать?
– Я тебя до такой степени раздражаю?
– Вовсе нет. С чего ты взял?
– Такое впечатление напрашивается само собой.
– Убери руки! Подожди!
– Дело, прежде всего!
– Я должна сказать тебе нечто важное!
– После, после!
– Господибогмой! Что такое? Даже договорить не дает!
Если записать разговоры в постели по ночам любой парочки на старую магнитную ленту, ею вполне можно несколько раз по экватору опоясать земной шар. А сколько таких пар в данный момент лежит в постелях, на тахтах и диванах? В одной только столице? А по всей стране? А если приплюсовать сюда Европу со скандинавскими странами? Дух захватывает! О Южной и Северной Америках говорить не будем. Бог с ними. У них там этим делом занимаются уже и в ваннах, и на кухнях, и даже на лестницах. Совсем одичали.
Вот если какое-то инопланетное существо подлетит на корабле к нашей прекрасной голубой планете? Что оно, это самое существо увидит? Вся планета опутана, перемотана в несколько слоев магнитной лентой. Оно, это самое инопланетное существо, разумеется, без труда расшифрует все эти ленты, все эти записи. И что услышит? Какое у него сложится впечатление о нас, землянах?
Чем мы, собственно, занимаемся ночами? До и После этого самого? Вечного, загадочного, необходимого, примитивного, возвышенного, манящего и бесконечного? Решаем теорему Ферма? Обсуждаем насущные философские проблемы? Слышали бы мы самих себя, ох, поубавилось бы у всех нас, (в смысле, человечества), спеси, чванства и амбициозности.
– Все-таки, ты очень наглый тип.
– Все с точностью до наоборот!
– Наглый, наглый!
– Я скромный и даже застенчивый.
– Нет, ты очень наглый. Самоуверенный и даже циничный.
– Тебя что-то не устраивает? Опять чем-то недовольна? Я тебя раздражаю?
– Господибогмой! Я лежу с тобой в постели! Причем уже не в первый раз!
– Помню. Ценю и уважаю. Горд и счастлив.
– Это означает что угодно, только не то, что ты, бедненький, меня раздражаешь!
– А что это означает?
– То самое.
– Это не ответ. Что именно?
– Прекрати этот унизительный инквизиторский допрос. Я вовсе не обязана отвечать.
– Настаиваю. Категорически!
– Господибогмой! Не заставляй меня произносить вслух, это еще не созрело внутри.
– Долго прикажешь ждать? Этого самого созревания.
– Не торопи меня. Я тебе еще не до конца доверяю.
– Приехали! Лежишь со мной в постели, причем уже не в первый раз, как ты выразилась, и не доверяешь?
– Кажется, мы начинаем ссориться? Господибогмой!
– Ну, уж нет! Никогда! Запомни! Никогда у нас с тобой не будет пошлых обывательских бессмысленных ссор. Клянусь!
– Хотелось бы верить.
Врач хирург Игорь Верко был пьяницей профессионалом. Не алкашем, не больным с запоями и распадом личности, именно пьяницей. Пил понемногу, сто-сто пятьдесят в сутки, но ежедневно. Без перерывов на отпуск, отгулы и прочие глупости. Девизы: «Мастерство не пропьешь! Пьянка работе не помеха!» – это о нем. Об Игоре Верко.
Игорь был хирургом от Бога. Сей дар перешел к нему по наследству. И отец, и дед, и, кажется, даже дед деда были врачами. Природа на Игоре не отдыхала. Сделала лишь некоторое отступление. Начисто лишило его честолюбия, карьеризма и практицизма.
По распределению Игорь попал в маленький травмопункт, что спрятался в одном из переулков вблизи метро «Проспект Мира». Сел на шаткий стул в крохотном кабинете, да так и прирос к нему навечно. Менялось начальство, приходили и уходили медсестры, коллеги. Игорь, как приклеенный сидел на своем шатком стуле и вел бесконечный прием. Вправлял вывихи рук, починял сломанные в драках челюсти, зашивал небольшие раны. Никогда не отказывался дежурить в праздники, с легкостью соглашался на ночные смены.
Игорь отнюдь не был амебой. У него, как и у каждого нормального человека тоже была одна, но пламенная страсть. Вернее, две. Первая – турпоходы. Байдарки, костры, гитары….
«Как здорово, что все мы здесь, сегодня набрались!».
Страсть вторая, как уже сказано, Игорь любил выпить. Со вкусом, с толком, с чувством, с расстановкой. С большим смыслом, короче.
Как каждый профессионал, Игорь постоянно имел при себе изящную плоскую флягу. И прикладывался к ней, когда хотел. Не взирая на место, время и окружение.
Вообще, у нас в России абсолютно пить не умеют. Не привиты нашему народу вкус и чувство меры. Не говоря уж о таких немаловажных частностях, как сам смысл пития, (а смысл-то, как известно, в общении!), предощущение и послевкусие. У нас в большинстве своем не пьют, нажираются. До поросячьего визга и потери облика человеческого.
«Ох, где был я вчера! Не найти днем с огнем!». Взять на грудь два-три стакана, набить морду лучшему другу, приставать зачем-то к его взрослой дочери. Это по-нашему!
Пьяниц профессионалов в России почти не осталось. Все эмигрировали еще в конце восьмидесятых. И что-то неуловимое, но очень симпатичное исчезло вместе с ними.
Игорь в этом смысле был редчайшим исключением. Впрочем, давно замечено, если человек одарен, (в данном случае дар врача, целителя), он никогда не сопьется, не станет алкашем, не забомжует. Если подобное все-таки случится, стало быть, ошибка вышла. Господь Бог плюнул в его сторону, но промахнулся. Недолет-перелет. Со всяким случается.
Майк быстро прошел по мрачному коридору, не обращая внимания на немногочисленных пациентов, распахнул дверь кабинета хирурга, вошел и плюхнулся на стул.
Игорь Верко ничуть не удивился. Кажется, он вообще не умел удивляться. Он только внимательно, нахмурившись, начал всматриваться в лицо Майка.
– Игорек! У меня важное дело.
– Опять палец сломал? – усмехнулся Игорь.
Десять лет назад Майк, действительно, сломал палец. Неудачно принял подачу, играя в волейбол на пляже в Химках. Сначала решил, пустяки, вывих, само пройдет. Но к вечеру палец распух, как сарделька. Покраснел и посинел одновременно. Плюс постоянная ноющая тупая боль. Майк делал холодные компрессы, бинтовал, перебинтовывал, глотал пачками анальгин. Под утро не выдержал побежал в ближайший травмопункт.
Так они и познакомились.
Тогда Игорь Верко мгновенно все понял. Отволок Майка в конец коридора на рентген. Потом сам наложил гипс.
– Скоро пройдет? – морщась, спросил тогда Майк.
– Если сам по себе не отвалится… – задумчиво ответил Игорь, – недели через три. А зачем тебе вообще указательный палец? Указывать народу путь в светлое будущее? Ты кто по профессии?
– Художник, – мрачно ответил тогда Майк.
– Художник от слова «худо», – весело засмеялся Игорь. И традиционно отхлебнул из своей фляги. – Будешь?
Майк тогда отрицательно помотал головой. Игорь очень удивился.
– Ты кто, абстракционист? Терпеть не могу абстракционистов.
– Реалист. Пишу портреты.
– Получается?
Палец он тогда ему вправил. Пытался заодно вправить и мозги. В смысле, направить на путь истинный. Байдарки, выпивка, гитары у костра и все такое. Остальное не стоит нашего внимания. Майк все умности Верко в одно ухо впускал, из другого вылетало. Тогда им владели иные приоритеты. Игорь Верко тогда на время оставил Майка в покое. Придет время, сам образумится. Научится отличать подлинные ценности от мнимых.
Теперь они сидели в том же тесном кабинете напротив друг друга. Оба улыбались. Как раньше. Будто и не было промелькнувших десяти лет.
– У меня есть девушка…. – кашлянув, начал Майк.
– Когда у тебя, ее не было? – изумился Игорь, – Был такой убогий период?
– Игорек! Послушай! Дело очень важное…
Игорь Верко поднес ко рту свою знаменитую плоскую флягу.
– Хлебнешь?
– Я за рулем, – отрицательно помотал головой Майк. – Понимаешь, она… она не совсем обычная девушка…
– Негритоска с тремя грудями? – весело подхватил Верко, – Художники любят экзотику. Хочешь, чтоб я одну ампутировал?
– Игорек! Перестань! – поморщился Майк, – Я не шучу. Мне сейчас не до твоего тупого юмора. Она… она – совершенство!
Майк и сам не ожидал, из него просто вырвалось это страшное слово, «совершенство». Игорь Верко насторожился. Перестал усмехаться, глотнул еще раз из фляги. Потом, подперев голову рукой, задумчиво уставился на Майка. Приготовился слушать.
– Понимаешь, она… Она – не от мира сего.
– Все не без греха. Извини. Продолжай.
– Я серьезно. Она даже прихрамывает как-то… изящно, грациозно. Словно, дурачится, будто играет, как ребенок.
– Она хромая? А говоришь, «совершенство».
– В том-то и дело…
– Она кто? Бывшая спортсменка, балерина?
– Не думаю. Видишь-ли, Игорек…
– Вижу, ты влюбился, дорогой! По-настоящему. Наконец-то! Поздравляю! Рад за тебя. Тебе этого дела давно пора было хлебануть. Завидую. Честно говоря, раньше был убежден, ты законченный нарцисс. Она кто?
– Курьер.
– Хромающий курьер? Что-то новое. «Я милую узнаю по походке!».
– Игорь! Перестань! – начал злиться Майк, – У тебя это звучит как-то особенно… запредельно цинично.
– Все врачи циники. Без этого не проживешь, – пожал плечами Верко.
Естественно, в самый неподходящий момент распахнулась дверь кабинета, на пороге возникла медсестра. С неимоверно ярким румянцем на щеках.
– Игорь Палыч! Там мотоциклиста привезли. Весь в кровище…
– Во второй кабинет, – не поворачиваясь, ответил Игорь, – Раздевай его пока.
– Как это!? – округлив глаза, спросила медсестра, – Я… раздевай?
– Сними штаны, куртку, рубашку….
– У него нога, рука и ухо рваное. Все в крови.
– Будет жить! – не глядя на нее, констатировал Верко, – Если не взяли «по скорой», травмы не смертельные. Иди, иди, готовь его. Раздевай.
– Может, вы сами, Игорь Палыч?
– Привыкай. Выйдешь за алкаша, навыки пригодятся.
– Никогда не выйду за алкаша!
Медсестра резко повернулась и вышла из кабинета.
– Что у твоего «совершенства» с ногой? – спросил Верко, как только за румяной медсестрой захлопнулась дверь.
– Я не знаю, – покачал головой Майк.
– Должен знать. Что, когда, как произошло? Где лечили?
Майк на все вопросы только отрицательно мотал головой. Игорь Верко начал тихо звереть. Он любил во всем ясность, четкость и определенность.
Хоть какая у нее нога, знаешь? На какую она хромает? Правая, левая?
– Левая.
– Уже что-то! Так, глядишь, дойдем до сути. Что с ней было? Перелом, родовая травма, болезнь? Какой диагноз поставили врачи? В какой больнице.
Майк смотрел на него с какой-то беспредельной тоской. Так собаки смотрят на хозяина, когда чувствуют, тот уезжает и с собой не берет.
– Игорь! Помоги! На тебя вся надежда.
– Что ты хочешь от меня? – заорал Игорь Верко, – Совсем спятил!? Хочешь, чтоб я на расстоянии поставил диагноз? И вылечил ее заочно? Она где сейчас, в коридоре?
Майк опять отрицательно помотал головой.
– Ты действительно по-настоящему влюбился? Окончательно спятил!
Игорь Верко несколько раз шумно вдохнул и выдохнул. Потом отвернулся к окну.
– Так! Начнем сначала. От печки. Кто она?
– Совершенство, – тупо ответил Майк.
– Но хромает на левую ногу, – уточнил Верко.
– Это только подчеркивает ее незаурядность.
– Да-а… – тяжело вздохнув, протянул Верко. Он по-прежнему, не глядя на Майка, сидел, отвернувшись к окну, – Трудно с тобой. С влюбленными и психбольными всегда трудно. Впрочем, это одно и то же. Чего ты хочешь от меня?
– Ты мой друг. Ты хирург от Бога.
– Это я знаю, – прервал Игорь.
– Хочу, чтоб ты избавил ее от хромоты.
Игорь Верко резко повернулся и несколько секунд мрачно и молча, смотрел на Майка.
– Не вижу логики. Говоришь, она – совершенство.
– Безусловно. Ты что, кретин, не понимаешь о чем я говорю!?
– Допустим. Допустим, я, как ты выражаешься, избавлю ее от хромоты. Подниму все свои связи, напрягу друзей врачей, устроим ее в лучшую клинику. Но в таком случае…
– Что? – нервно спросил Майк.
– Она перестанет быть совершенством. Потеряет индивидуальность.
– Прекрати дешевую демагогию!
– Станет заурядностью. Каких пруд пруди.
– Она страдает!!! Ты что, не понимаешь!? Совсем дебил?
– Страдания украшают женщин! Совершенства без жертв не бывает.
– Пошел-ка ты… знаешь куда!?
Майк резко поднялся из-за стола и направился к двери.
– Погоди, погоди! Не кипятись. Хорошо, хорошо. Дай ее адрес. По своим каналам влезу в ее районную поликлинику. Там в регистратуре должна быть медицинская карта. Я все узнаю. День, два, не больше. Без подробного диагноза со мной никто разговаривать не будет. Хоть это-то ты понимаешь?
После ухода Майка Игорь Верко еще долго неподвижно сидел за столом, усмехался, покачивал головой. Потом достал бумажник, разложил его на столе. Достал из потайного кармана какую-то маленькую фотокарточку, три на четыре. Долго, щурясь, всматривался в нее.
Вывела его из оцепенения все та же румяная медсестра.
– Игорь Палыч! Там мотоциклист…
– Байкер! – не отрывая взгляда от маленькой фотографии, ответил Верко, – Нынче мотоциклистов величают байкерами. Кто там еще?
– Старушка локоть зашибла.
– До утра подождать не может?
– Говорит, весь день маялась.
– Хорошо. Приму. Кто еще?
Как только за Майком закрылась дверь, Игорь почувствовал странную пустоту в груди. Последнее время на него довольно часто наваливалось подобное состояние. Отупения и абсолютного равнодушия ко всему на свете. Даже к самому себе. Будучи довольно эгоистической натурой, Игорь всю жизнь делал только то, что доставляло удовольствие. Исключая работу, естественно. Работа – это долг, призвание, крест, что угодно. Игорь не любил распространяться на эту тему, но врачевание для него было чем-то сокровенным, высшим. Скрывая это от всех, он часто иронизировал над собой. Порой очень жестоко. Но внутри относился к работе, как древний эскулап, наделенный свыше божественным даром.
Все остальное – турпоходы на байдарках, приятели, женщины было для Игоря всего лишь необходимым дополнением, приятным гарниром, хобби. Не более того.
Единственное, что изредка тревожило по-настоящему – это внезапная пустота в груди. Какая-то звериная тоска по чему-то упущенному, уже невозможному. Как медик он понимал. Это всего лишь депрессия. Недостаток витаминов, неправильный образ жизни, отсутствие жены и детей, постоянное и неумеренное употребление алкоголя и все такое.
Но почему депрессия навалилась именно сейчас? Сразу после ухода Майка. Позавидовал? Позавидовал! Десятым чувством почуял, у него этого не будет никогда. Он просто не способен влюбиться, очертя голову.
