Текст книги "Зеленая улица"

Автор книги: Анатолий Суров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

нашу работу. Это будет великий вклад русских

в мировую науку. Я получу солидное

вознаграждение. И... да здравствует Москва!.. Выпьем

(прищурил глаза) за встречу в Москве!

Софья Романовна (не прикасаясь к

рюмке). За это пожалуй...

К р у т и л и н. Да... «Блютнер»! «Телефун-

кен»! (Постучал ногтем о рюмку.) Нет, не

баккара. (Прищурил глаза.) Будет у нас и

«Блютнер», и «Телефункен», и «баккара», настоящая

«баккара» – хрусталь, заваренный на серебре!

Но чтобы ожило все это, нужна еще поэзия

маленькой электрической кнопочки. Да, да, поэзия

маленькой кнопочки, за которой прелесть

французского слова «комфорт», удобства

американского слова «сервис». Маленькая кнопочка, за

которой удобства жизни, цивилизация, достойная

нас с вами. У нас будет такая жизнь, у нас будет

такая поэзия!

Софья Романовна. Будет?

Крутили н. Будет! Весь мир скоро узнает,

какой переворот совершим Максим Романович и

я в транспортной технике!

Софья Романовна. А вдруг этот

забияка, Алексей Сибиряков, испортит тебе

перспективу!

К р у т и л и н. Нам, ты хотела сказать.

Софья Романовна (улыбаясь). Я с

вами не пила еще на брудершафт. И... вы

недооцениваете противников.

Крутили н. Наоборот. Есть у меня одно

мудрое правило.

Софья Романовна. Любопытно, какое!

Крутилин (прищурив глаза). Трезвый

расчет.

Софья Романовна. Как это понимать

относительно к жизни.

Крутилин. А так и понимать. Быть таким,

каким велит быть расчет.

Софья Романовна. Любопытно.

Крутилин. Мы оба любим жизнь и будем

жить по-своему. Мы не станем, поднимаясь в

гору, итти быстрее, чем это следует делать. Зачем

же нам бежать, да еще в гору! О, я великий

жизнелюб!

Софья Романовна. Любопытно. С

вашим отношением к жизни не пропадешь.

Крутилин. Нет, не пропадешь! За встречу

в Москве!

Софья Романовна. Можно вам здесь

задать еще один интимный вопрос?

Крутилин. Один. Сто вопросов, Софья

Романовна! Люблю слушать интимные вопросы...

Из ваших уст, разумеется.

СофьяРомановна. Один вопрос,

последний. Зачем вы в партии состоите?

Крутилин. Как зачем?! Не понимаю

даже..

Софья Романовна. Зачем вы состоите в

партии? Вас спрашивает об этом мещанка!

Крутилин. Странный вопрос. И...

неуместный. Мне, как молодому ученому и

руководящему работнику транспорта, это просто

необходимо...

Софья Романовна. Сильная

аргументация!.. А вы, Крутилин, не подумали о том, как

можно, чтобы в одной партии состоял Алексей

Сибиряков, Максим Романович и вы, «великий

жизнелюб»! Вы ведь еще хуже меня. Я —

мещанка, и только. А вы не просто мещанин, вы раб

вещей... Вы раковина...

Крутилин (отшучиваясь). Раковина. Но

это и хорошо. Ей-богу, хорошо. За ней охотятся

на дне морском... Раковина – это же

ценность!

Софья Романовна. Да, охотятся. Но, к

сожалению, не всякая раковина, добытая на дне,

содержит жемчуг.

Крутилин (продолжая шутить). Но я из

тех, которые...

Софья Романовна. Которые богаты не

жемчугом, но грязью. За сим прощайте,

маленькая кнопочка!

Крутили н. Разговор без свидетелей, в

сущности, не есть разговор, Софья Романовна.

(Берет книгу, расшаркивается.) Очень жаль, что

мы не поняли друг друга... Прощайте. (Ухо-

дит.)

Софья Романовна. Прощайте, господин

«Расчет»! (Бросилась к зеркалу. Долгая пауза.)

Прощайте и вы, госпожа министерша! Что... Не

поминайте лихом. Нет, как же это «не поминайте

лихом»!.. Нельзя. Непременно буду поминать, и

только лихом, только недобрым словом...

(Вышла в дверь, ведущую в комнаты.)

Некоторое время сцена пуста.

Входят Лена и Алексей.

Лена. Проходи, проходи... Ну, что ты,

проходи. Папы, как всегда, нет дома. А Соня, видно,

в театре. Страшно любит театр. По-моему, она

ошиблась в выборе профессии. По

образованию – инженер, а по призванию – актриса!

Алексей. Призвание Софьи Романовны в

другом – в «красивой жизни». Наряды и легкий

флирт – вот ее призвание.

Лена. Какой ты жестокий, Алексей. Не

говори так дурно о Соне.

Алексей. Понимаю. Как никак – мачеха!

Лена. Ну, какая мачеха. Скорее подруга.

Вернее, была подруга. (Пауза.) Я не знаю, чем

еще кончится вся эта наша история, но знаю

одно—мне стало как-то легче. Да нет, не легче,

а просто легко, очень, совсем легко.

Алексей. Я ждал, когда ты сама об этом

заговоришь...

Долгая пауза.

Лена. А ты и не сказал, что же делать. Надо

что-то делать.

Алекс ей. Да, надо.

Лена. А поймет ли папа...

Алексей. Поймет. Должен понять...

Лена. И Соня тоже... Она чудный человек!

Но бросила работу и вот за год... все ей надоело.

Жаль, что она дурно влияет на папу. У Сони

появилось свое представление о счастье.

Алексей. Свое!.. Какое оно свое. Обычное,

мещанское представление о счастье. Пресловутая

«красивая жизнь»! Она еще не носит мужских

брюк? Нет? Ну, так дойдет до этого. Между

прочим, она уже не удивляет нашу публику

своими нарядами. С этой целью ей следовало бы

перебраться в другой город.

Выглянула Софья Романовна. Оставаясь

незамеченной, стоит молча в дверях.

Лена. Ты очень резко судишь о Соне.

Алексей. Нет, не резко.

Лена. Ну, сурово.

Алексей. Может быть, сурово. Но

справедливо. Чем, скажи мне, они отличаются друг от

друга, Софья Романовна и Крутилин? Разве

только тем, что Софья Романовна пока что

мешает одному твоему отцу, а Крутилин мешает

и тебе, и мне, и отцу. Так это только масштаб

у них разный, а сущность одна.

Лена. Ты жестокий, Алексей.

Алексей. А что, по-твоему, пустые слова:

«Человек – это звучит гордо»? Или правда?

А ежели правда, то где же мера суровости к

Софье Романовне? Ведь эти Софьи Романовны

на пути к нашей мечте гнилыми шпалами лежат.

Лена. «Человек – это звучит гордо». Что

же не дает иному быть настоящим человеком?

Алексей. Что? Я думаю, праздное

отношение к жизни и собственническое свинство. Оно,

собственническое свинство, первопричина всех

человеческих пороков. (Взглянул на часы.) Ой,

мне пора, Лена...

Лена. Ты опять разволновался. Алеша...

Отложи экзамен.

Тихо. Луна расплескала свет в парке. На веранде лежит

едва заметная тень Софьи Романовны.

Алексей. Разволновался? Нет. Это хорошо.

Вышел из состояния покоя. Это хорошо,– сил

прибавилось. (Обнял Лену, долго смотрит в

глаза.) Много у меня, Лена, сегодня прибавилось

сил... (Целует. Хочет уйти.)

Лена. Я тебя провожу.

Софья Романовна. Алексей,

подождите... Я должна вам сказать...

Алексей и Лена смущены.

Лена. Как нехорошо, Соня... Подслушивала...

Софья Романовна. Нет, я не

подслушивала,– я слушала. На вашем суде я была

подсудимой. (Жмет руку Алексею.) Спасибо вам,

Алексей! И тебЬ, Лена, спасибо!

Алексей. За что?

Софья Романовна. За жестокий суд, за

жестокий, но справедливый! За честное слово —

спасибо! И еще... Нельзя вам сегодня сдавать

экзамен.

Алексей. Почему?

Софья Романовна. Сегодня срежут.

Алексей. Ну, это бабушка надвое сказала.

(Хочет уйти.)

Софья Романовна (удерживая).

Поверьте мне... Очень вас прошу...

Шум мотора, хлопнула дверь. Голос Кондратьева:

«Через пять минут чтобы Кремнев был здесь». Удаляющийся

шум мотора. Входит Кондратьев. Увидел Алексея,

остановился в дверях.

Кондратьев (Софье Романовне). Я

думал (кивок в сторону Алексея), он на

маневровой «кукушке» составы формирует (Алексею),

а ты, оказывается, с дочкой моей

прохлаждаешься. (Жестко.) Читал приказ?

Алексей. Нет, не читал, но знаю.

Кондратьев. Что скажешь?

Алексей. Что скажу... А вот что, Андрей

Ефремович! Все дороги ведут к коммунизму —

это известно. Да не все дороги прямые. В объезд

дорога, конечно, спокойней, да только не по

нашему характеру. Время уступать никому нельзя.

Вам, может быть, туда не к спеху, а у меня свой

график есть. Я сам, машинист депо Сибиряков,

в коммунизм прибыть желаю собственной

персоной. И в нем пожить еще хочу. Своему маршруту

мы «зеленую улицу» закрыть никому не

позволим! (Вежливо козырнул.) До свиданья!

(Вышел.)

Кондратьев. «Не позволим»?.. (Лене.)

Слышала? Я запрещаю тебе, Лена, бывать с этим

грубияном. (Обнимает дочь.) Хотя вы и

дружите вообще... И проект этот, липовый, вместе

сочиняли...

Лена (освобождаясь от объятий. Кричит).

Алексей!.. Алексей!.. Я тебя провожу.

(Убежала.)

Кондратьев. Демонстрация?..

Софья Романовна (увлекая

Кондратьева). Полно, Андрей, огорчаться. (Подвела

Кондратьева к окну.) Смотри, какая прелесть

кругом...

Кондратьев. Красиво... Нет, ты подумай,

как она могла?

Софья Романовна. Полно... Пустяки. У

меня есть к тебе дела поважнее.

Кондратьев. Какие? (Смотрит на Софью

Романовну.) Ты что это сегодня такая?

Софья Романовна. Какая?

Кондратьев. На себя непохожая, простая

очень.

Софья Романовна. Одеться не во что,

Андрюша.

Кондратьев. Как не во что?..

Софья Романовна. Туфли бы мне

сшить новые, Андрюша.

Кондратьев. Туфли? Их у тебя, слава

богу, пар десять, неношенных.

Софья Романовна. Не подходят.

Кондратьев. Как... Уже не подходят?

Софья Романовна. Не подходят. Мне

нужны туфли под цвет нашего «ЗИС-110».

Кондратьев. Да что ты?.. Он, ЗИС-то,

малиновый?!

СофьяРомановна. Малиновый. И туфли

надобно малиновые.

Кондратьев. Не знаю, не знаю... Таких

будто никто в городе не носит.

Софья Романовна. Вот и хорошо. А я

буду носить. Оригинально!

Кондратьев (сдаваясь). Ну, носи, если

хочешь...

Софья Романовна. Спасибо, милый...

Смотри, Андрюша, пруд-то, я говорю, красивый

какой. Только мертвый он.

Кондратьев. Мертвый?

Софья Романовна. Мертвый. Вот если

бы птицу водоплавающую туда напустить.

Кондратьев. Птицу? Какую птицу?

Софья Романовна. Угу, птицу. Лебедей,

например...

Кондратьев (испуган). Лебедей?!

Софья Романовна. Угу, лебедей.

(Мечтательно.) О, вот пруд бы и ожил!

Кондратьев. Что ты, Соня, милая...

Откуда же я возьму лебедей?

СофьяРомановна. А ты, Андрюша,

попроси в зоопарке.

Кондратьев. В зоопарке? Да что ты, Со-

нечка, дорогая моя?! Кто же мне даст

лебедей в зоопарке? Чего доброго, они и улететь

могут.

Софья Романовна. А мы им крылья

подрежем, они и не улетят. И еще... Я давно

собиралась сказать... (Открывает дверь в

комнаты.) Скучно у нас в спальне. Я хочу северное

сияние.

Кондратьев. К-к-какое си-яни-е?

Софья Романовна. Северное сияние.

Отделать бы эту комнату под северное сияние.

О, какая прелесть была бы...

Кондратьев. Лебедей, сияние... Ничего не

понимаю!

Софья Романовна. Надо же создавать

уют.

Кондратьев. Ах, уют! Нет, спасибо!

Хватит! С меня хватит. Я и без лебедей, кажется,

поплачусь за уют твой. Выгонят в три шеи, вот

тогда тебе будет сияние.

Софья Романовна (долго, заразительно

хохочет). А ведь правильно сделают.

(Хохочет.)

Кондратьев. Сейчас-то еще не выгонят —

не за что. Я у государства ничего не взял. Я

потратил на тебя всю премию. Больше у меня

ничего нет. И никаких чтоб лебедей! Ясно?

Софья Романовна. Снимут тебя, Аид-

рей, не за то, что у государства не брал, а за то,

что государству не дал того, что мог дать.

Кондратьев. Не понимаю...

Вошла Л е на.

Софья Романовна. Идет тебе

генеральский мундир, ничего не скажешь. Да, боюсь, не

пришлось бы... как говорят у вас

проштрафившиеся командиры, «уйти с «железки» родной на

«гражданку». (Хохочет.)

Кондратьев. Странный разговор какой-

то...

Софья Романовна. Разговора, Андрей,

еще не было. Садись. (Усаживает Кондратьева

на диван, садится рядом.) Разговор только

начинается. Леночка, если можешь, останься. Очень

нужно, поможешь нам... Как ты думаешь,

Андрей, не лучше ли нам перебраться в свою старую

квартиру? (Улыбается.)

Кондратьев. В какую квартиру?

Софья Романовна. Которая рядом с

депо.

Кондратьев. Знаешь что? Я уже устал

от твоих неуместных шуток.

Софья Романовна. Я не шучу, Андрю-

ша.

Кондратьев. Странная фантазия...

(Смеется.) Ну, а... а здесь что будет?

Софья Романовна. А здесь? Что же

будет здесь? Да, здесь будет дом отдыха

поездных машинистов.

Кондратьев. Не понимаю... Hv, ну,

дальше?

Софья Романовна. Дальше? Дальше,

я думаю, так... Что же дальше?.. Вот как дальше.

Поедешь к министру и скажешь: «Освободите —

не справился. Назначьте меня снова в депо и

не начальником, может быть, а просто

мастером».

Кондратьев. Что?.. (Сорвался с дивана,

мечется из угла в угол.) Что за фарс?..

Разыгрываешь, как мальчишку... Лену бы

постыдилась... Ты слышишь, Лена?

Софья Романовна. Нет, Андрюша, это

не фарс. Более искреннего и дружеского совета

я тебе никогда еще не давала. Если и впредь ты

так. будешь хозяйничать на дороге, то ты,

действительно, поедешь сам и скажешь: «Я не тот

Кондратьев, который гремел на всю страну как

талантливый инженер-хозяйственник». Поедешь

и скажешь: «Я стал службистом. И потом... жены

эти, чорт бы их побрал, этих жен!.. Словом, я

обмяк. Жена в уют втянула... Пруд... Лебеди...

Этак, упаси бог, я и у государства скоро тащить

начну...»

Кондратьев. (Лене). Что она говорлт?

Лена. Она говорит правду, папа.

Кондратьев. Как?.. И ты, Лена?.. Ты

думаешь плохо обо мне?

Лена. Думаю плохо, папа.

Кондратьев. Понятно!.. Все понятно!.. А

я-то, я-то, дурак, вообразил, что моя дочь —

человек новой породы!.. Моя дочь, мой ребенок!..

Спасибо, дочь. Я вознагражден сполна...

Софья Романовна. Ты говоришь

глупости, Андрей.

Кондратьев. Глупости? Нет, не глупости.

Я забраковал ее и алешкин проект, наказал

Алешку за хамство и вот – отец плох!

Лена. Отец-то, папа, хорош, а вот начальник

дороги – плох. Не в одном проекте суть дела,

хотя, конечно, и в нем. Проект не ты

забраковал. Забраковал его Крутилин. И я буду

бороться с тобой и с Крутилиным за этот проект, чего

бы мне это ни стоило. Я еще не знаю, как

бороться, но буду бороться. И может быть, нам

действительно лучше перебраться на старенькую

квартиру. Потому что и на тебя и на Соню эта

благодать действует дурно. (Вышла.)

Шум мотора, хлопнула дверца.

Входит К р е м н е в.

Кондратьев. Так... так... (Кремневу.) Что

ты говоришь?

К р е м н е в. Я ничего не говорю. Здравствуй,

Андрей Ефремович.

Кондратьев. А, здравствуй... А мы тут

самокритикой занимаемся... Да...

К р е м н е в (здороваясь с Софьей

Романовной). Полезное занятие.

Кондратьев (пытаясь шутить). Да,

движущая сила общественного развития на данном

этапе.

К р е м н е в. Да, движущая сила. Меня тоже

сегодня с песочком пробрали.

Кондратьев. Тихвинская сдуру тебя

приплела. Я нагоняй сделал. Не придавай

значения.

К р е м н е в. Обязательно придам. Зачем звал,

Андрей Ефремович?

Кондратьев. Почему Сибирякову не

вручили приказ?

Софья Романовна. Я покину вас.

(Иронически.) Андрюша, про лебедей не забудь.

(Вышла.)

Кондратьев. Ты приказ задержал?

К р е м н е в. Я.

Кондратьев. Это по какому уставу парт-

оргузла контролирует действия начальника

дороги?

К р е м н е в. По-товарищески, Андрей, хочу

сказать: серьезная ошибка приказ твой.

Кондратьев. Сегодня же объявить приказ

Сибирякову. Под расписку объявить.

Пауза.

Не затем искал тебя. Утром с министром

разговаривал. Хватит, Илья, руководить «в общем

и целом». Садись-ка в кресло начальника депо.

Командуй. И мне приятно. Дружбу с поездных

машинистов начали. Я уже вот... генерал, как

никак. А голова твоя моей не хуже. Садись, брат,

в начальническое кресло.

К р е м н е в. Не выйдет.

Кондратьев. Выйдет. Министр согласен.

К р е м н е в. Министр согласен, а я не

согласен. Куда мне в кресло, – ни к чему. Нет, я уж

лучше буду сидеть на своем стуле.

Кондратьев. Почему?

К р е м н е в. Удобнее. С этого стула бороться

с тобой удобнее.

Кондратьев. Вот как! А с чего бы это?

К р е м н е в. Ты, Андрей, можешь стать

опасным человеком для дороги.

Кондратьев. Могу или уже стал?

К р е м н е в. Становишься.

Кондратьев. А не кажется тебе, Илья,

что кто-то из нас объелся белены?

К р е м н е в. Кажется. Я не шучу, Андрей, ты

начал злоупотреблять доверием.

Кондратьев. Ошалел совсем!.. А, понял!

(Раскинул широко руки.) Особняк тебе не

нравится. А я при чем? Я просил особняк?

К'ремнев. Особняк мне нравится.

Кондратьев. В чем же дело?

К ре м н е в. Особняк, говорю, нравится, а вот

жилец его не нравится.

Кондратьев (тряхнул Кремнева за плечи,

смотрит на него в упор). Значит,

подозреваешь?..

К р е м н е в (спокойно с плеч снял руки

Кондратьева). Ты не злись, Андрей... Ну, чего ты

на меня так вызверился?

Кондратьев. Отбой бьешь?.. То-то!..

К р е м н е в. Нет, зачем отбой? Раз

напросился сам,– скажу. Не подозреваю, а доподлинно

знаю: ты взял у государства.

Кондратьев. Клевещешь! Я не подам тебе

руки.

К р е м н е в. Нет, подашь, подашь, Андрей...

А вот я-то подумаю, принять ли твою руку. Да...

А у государства ты все-таки взял. Ты сам рыл

этот пруд? Его копали рабочие для тебя, а рас-

считывалась с ними жилищная контора за тебя.

Ты стал забывать, где свое, где чужое.

Кондратьев. Тьфу ты, дьявол!.. В

самом деле... Я расплачусь. Мне, право, неловко

даже...

К р е м н е в. Не об этом я хочу с тобой

говорить.

Кондратьев. Подожди ты... Тьфу, дьявол!

Историйка! – в жар бросило... Спасибо, Илья,

отчитал!

К р е м н е в. Ты не спеши благодарить. Я

главного не сказал.

Кондратьев. Что еще имеешь в виду,

говори прямо.

К р е м н е в. Скажу прямо, без обиняков. Ты

растворился в этом особняке, в этом пруде, в

идиллии этой.

Кондратьев. Изволь расшифровать.

К р е м н е в. Расшифрую. Ты утратил свою

точку зрения на большие вопросы. Новая черта

характера в тебе появилась.

Кондратьев. Какая?

К р е м н е в. Трусость.

Кондратьев. Свят, свят!.. Началось

сызнова. Сговррились, факт. А все из-за этого

забияки! Алешка воду мутит. И тебя

впутали...

К р е м н е в. Зачем впутали? Я сам впутался.

За Алешку я уж постою.

Кондратьев. Не быть по-вашему... Ишь

вы, какие новаторы! Уплотненный график давай

им, нормы пересматривай! Уж, чтобы завершить

мою характеристику, сказал бы: враг

стахановского движения, рутинер! А ты сядь на мое

место. Сядь,– запоешь Лазаря. Мне тридцать пар

поездов в сутки надо принять и сдать. А кадры

какие? Молодежь безусая. И так будто

эквилибрист какой,– хожу по проволоке. Не знаю,

когда расшибусь.

К р е м н е в. Крутилина будешь слушаться,—

расшибешься.

Кондратьев. Что значит – слушаться?

Крутилин – талантливый командир. Он и

движенец, он и паровозник. Настоящий

помощник. С холодным рассудком, с умелыми

руками. А в нашем железнодорожном деле это

главное.

К р е м н е в. Твой Крутилин боится разумно

рисковать и тому же учит тебя. Алексей

Сибиряков и твоя дочь помогают тебе, а ты этого не

понимаешь. Окружая себя такими делягами-

крохоборами, как Крутилин, ты сам можешь

выродитъся в делягу-крохобора. (Потрясая

журналом.) Ты послушай про твоего

Крутилина...

Кондратьев (вскочил, хватив кулаком по

столу). И слушать не хочу.

К р е м н е в. Не хочешь – не слушай... (Встал

«смирно», козырнул.) Прошу извинить, товарищ

генерал-директор, мне пора к академику

Рубцову. (Пошел. Вернулся.) Ты подумай, Андрей,

крепко подумай... (Вышел.)

Кондратьев (яростно, огромными шагами

меряет из угла в угол веранду). «Трус»...

«деляга-крохобор»... (Налил в бокал вина, хотел

выпить, вдруг хватил бокал об пол.) С ума сошли!..

Входит Софья Романовна.

Соня, милая!.. (Обнял жену.) Как он меня!.. За

что? На каком основании? (Ищет поддержки, но

вспомнил недавний разговор с женой, освободил

ее из объятий.) А... (Махнул рукой.) И ты с

ним заодно...

Софья Романовна. Ты еще Лену забыл,

Алексея... (Улыбаясь.) Стан «врагов» твоих

огромен. (Собирает осколки.) Но зачем же

посуду бить? Горе мне, если это еще одна новая

черта твоего характера. (Вышла.)

Кондратьев (опустился на диван, сидит

в полузабытье). «Трус»... «деляга-крохобор»...

Телефонный звонок.

(В трубку.) Слушаю. Максим Романович!

Добрый вечер... Непременно?.. Хорошо, приеду. А в

чем дело?.. Лену?.. Хорошо... захвачу...

(Положил трубку. Кричит.) Лена...

Лена (появляясь). Что, папа?

Кондратьев. Поедешь со мною к Рубцову.

Собирайся.

Лена. Я готова. (Вышла.)

КоШдратьев. «Трус»...

«деляга-крохобор»... С ума сошли!..

Долгая пауза.

ЗАНАВЕС

ДЕЙСТВНЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Кабинет Рубцова. Три двери: в глубине – двустворчатая

стеклянная, ведущая на балкон, сейчас она занавешена

гардинами; дверь, обитая дерматинсм, с табличкой

«Вход воспрещен», и знакомая входная дверь.

Рубцов один, в форменном генеральском мундире.

В дверях Дроздов.

Дроздов. Можно к тебе, суровый человек?

Рубцов. Входи, входи, раскисший человек.

Дроздов (подсел к столу. Виновато). Эх,

Максим... В состоянии, которое испытываю я,

человек пребывает, возможно, один раз в жизни...

Да, единственный раз, но пребывает... Ты

извини, я, может быть, лишку сболтнул? Понимаешь...

(Молчит.)

Рубцов (не расположен к дружеской

беседе). Нет, не понимаю.

Дроздов. Последнее время мне стало

казаться, что земля подо мной как-то

покачивается... И из-под ног уплывает куда-то. А я силюсь

устоять, борюсь... Только с кем или с чем?.! С

сомнениями, видно, со своими борюсь.

Рубцов. «Борюсь с сомнениями»?!

Растекся, как медуза, на горячих камнях!..

Долгая пауза.

«Сомнения»?! Разные бывают сомнения. Ты

озабочен не тем вовсе—разгрызешь ли орешек, а

тем – будет ли это пожар на моюе или так себе,

чуть-чуть заметный огонек. Достаточно велико

твое детище, чтобы в века пронести чекан ума

твоего. Вот ведь в чем природа твоих сомнений.

Дроздов. Греха большого нет в том, что

думаю о будущем.

Рубцов. Ты думаешь о своем будущем, а

не о будущем наследников своих. Ты и чертежи

потому сжег.

Дроздов (весело улыбаясь). А вот сжег —

и человеком себя почувствовал. А до сих пор

будто вериги на себе таскал.

Рубцов. Значит, на самом деле в

бакенщики?

Дроздов (смеется). Э-э, нет!.. Чувствую я,

Максим, что невозможное сделаю возможным!..

Рядом где-то хожу... Весь смысл-то в том, чтобы

без коренной ломки машины повысить до

пятнадцати единиц коэфициент полезного действия.

Без коренной ломки машины, понимаешь?

Рубцов. Понимаю.

Дроздов. А понимаешь, так не говори, что

не думаю о будущем наследников своих.

В дверь заглядывают Модест и Матвеич.

Рубцов. Хо, вот они! Проходите, проходите.

Входят Матвеич и Модест.

Мастер обидел?

Матвеич. Нет. Мы у товарища Кремнева

были. Он сказал: мастера, чтобы косность с

косинусами не путал, мы попросим интеллигентно,

вежливо – убирайтесь-ка из депо к чортовой

матери, елки-моталки.

Модест (дернул Матвеича за рукав). Он

так не говорил.

Матвеич. Нет, я говорю примерно в этом

смысле.

Дроздов. Я у себя буду.

Рубцов. Ты нужен. Сибиряков экзамен

держать будет. Экзамен-то необычный несколько...

Дроздов. А-а... Хорошо.

Рубцов (Матвеичу). Здоров, чортик! О,

какие мускулы! (Дроздову.) Потрогай.

Матвеич. Я-то что. Вот кто здоров. В

шестьдесят килограммов штангу жмет.

Рубцов. А ты?

Матвеич. Не могу, товарищ академик, на

ноги жидковат,– гнусь.

Рубцов (ощупал плечи, руки Модеста).

Ух, ты!.. Садитесь, ребята. (Матвеичу.) Ну,

расскажи, как работаешь.

Матвеич. Значит, так... Закурить можно?

Рубцов: Попробуй.

Матвеич (закуривает, угощает Модеста, он

отказывается). Значит, так...

Рубцов. Хо! «Казбек»!

Матвеич. Употребляю один сорт.

Пожалуйста!

Рубцов. Спасибо, не курю, Максимыч,

бросил.

м атвеич. Аяне могу, втянулся.

(Прикуривает.) Значит, так... Параллельность операций.

И потом... (Смущенно разводит руками.) Да

вроде больше говорить нечего. Обработку веду

тремя операциями за один проход.

Дроздов. Кто же тебя научил такой

параллельности операций?

Матвеич. Никто не учил. То-есть вообще

учили соображать в школе и в ремесленном.

Сообразил-то я сам. Да вот не до конца. Знаний

еще маловато. Недоучили в ремесленном.

Рубцов. Ты, батенька, я гляжу, много

требуешь от ремесленного. Ну, продолжай,

продолжай.

Матв е и ч. Значит, так, батенька...

(Смутился, покраснел.) Извините, товарищи докторы

технических наук и товарищи академики...

(Кашляет.)

Рубцов. Ну. ну, закашлялся...

Ма т в е и ч. Оговорился, извините. Значит,

так... Когда дам новый режим скорости да подачу

зубца на три.– будь здооов!

Рубцов (хохочет). Хо-хо-хо!.. (Дроздову.)

Будь здоров, Сеогей Петров!

Дроздов. Так, Матвеич. А может быть,

сомнения какие-нибудь есть насчет нового

режима или уверен?

Матвеич. А какие могут быть сомнения?

Уверен.

Л р о з д о в. Копиры чугунные?

Матвеич (восхищенно). Чугунные,

хорошие!

Дроздов. Ну, вот и не выдержат двойной

нагрузки.

Матвеич (испуган). Не выдержат?..

Выходит, подвели американцы?..

Дроздов. Выходит, так... (Улыбаясь,

гладит по голове Матвеича.) Карусельный станок,

Матвеич, наше изобретение, русское! А дальше-

то уж всякая модернизация пошла. Ты не шибко

огорчайся. Наше изобретение. Мы его сами и

совершенствовать будем. Ну, успокойся. Экой

ты слабонервный! Выход-то простой: мы этот

чугунный копир – вон, а тебе поставим

стальной. Как, подойдет?

Матвеич. А можно? Стальной!.. Вот

здорово!

Дроздов. Конечно, можно. (Модесту.)

А у тебя что?

Модест (показывает бумажку).

Самосмазывающаяся букса.

Дроздов. Какой там у тебя секрет? Поль-

стер-то вынул вовсе?

Модест (держит руки по швам). Так точно,

вынул.

Дроздов. А как же можно без польстера?

Модест (руки по швам). Можно.

Пружинки.

Дроздов. И не меняют смазку?

Модест (руки по швам). В том и

недоразумение. Пока менять приходится. От грязи не

могу оградить...

Дроздов. Валики не ставил?

Модест. Нет. Какие валики?

Дроздов. Впереди поставь

пылеулавливающий валик, а позади – затвор. (Показывает на

бумаге.) Вот так...

Модест. Вот это да! И что же, навечно

тогда?

Рубцов (наблюдавший за Дроздовым). Ну,

не навечно. Вечного ничего нет. Песком и пылью

в конце концов разъест.

Дроздов. Для начала на сто тысяч

километров гарантируй.

Телефонный звонок.

Матвеич. Можно итти?

Рубцов. Можно. (Снял трубку.) Слушаю.

Просите. А Кондратьев не приходил?

Модест и Матвеич идут к двери, шепчутся, видно, что

недовольны друг другом.

Модест. Вел ты себя так несерьезно...

Матвеич. От волнения...

Модест (топотом). Тихо ты. Это же какие

ученые!.. Курить начал. Нас куда позвали? В

институт!.. Молиться надо на этих людей.

Матвеич. Говорю, от волнения...

Выходят.

Дроздов (заметно повеселевший во время

беседы с ребятами, сейчас переживает большое

внутреннее волнение. По ожившим глазам, по

лицу видно, какое удовольствие ему доставила

беседа с ребятами). Интересный народ!

Рубцов. Заслуживают внимания?

(Улыбается.)

Дроздов. Еще бы!..

Рубцов. А не торопишься с выводами?

(Улыбается.) Может быть, упрощенчество?

Дроздов. А... ты вот о чем... (После

паузы.) Нет, далеко глаза видят!.. Далеко!..

В дверях Кремнев.

Рубцов. О-о! Илья Корнеевич!..

(Дроздову.) Ты вот кому о сомнениях-то своих поведай.

Это же машинист-наставник, и в теплотехнике

волк травленный. Знакомьтесь.

К р е м н е в. Кремнев. А вас я знаю, Сергей

Петрович. Вернее, паровоз ваш знаю,– работал.

Дроздов. Ну и как? Неважная машина.

Да и лучше покамест нет.

Кремнев. Отличный локомотив.

Дроздов. А какие недостатки имеет, по

вашему мнению?

Кремнев. Один недостаток, общий для всех

паровозов,– низкий коэфициент полезного

действия.

Дроздов. Верно, низкий. А как вы

полагаете, товарищ Кремнев, возможно создать

экономичный паровоз без коренной ломки машины?

Кремнев. Я не конструктор, но если судить

по опыту машинистов, думаю, что возможно. На

многих паровозах нашей марки машинисты

превзошли ограничения, названные в паспорте. В

этом смысле весьма показательна машина

Алексея Сибирякова. У него достижения особые.

Входит Алексей.

Рубцов. Хо!.. Забияка! Легок на помине.

Дроздов. Из каких элементов слагаются

эти достижения?

К р е м н е в. Как вам сказать... главным

образом из опыта и предложений, которые мы

называем «малой модернизацией».

Дроздов. Товарищ Сибиряков, о вас речь

ведем. О вашей модернизации на моем паровозе.

Алексей. Она, профессор, собственно, не

моя или не только моя. Комплекс предложений

машинистов. Я усовершенствовал несколько

прибор для продувки котла. Дымовытяжную систему

изменил вот Илья Корнеевич. Он же

посоветовал нарастить трубу...

Кремне в. А высота кольца другая.

Дроздов. Понятно.

Алексей. Это позволило изменить...

Дроздов. Понимаю. Вы изменили конус.

Совершенно верно. Я тоже об этом думаю...

(Медленно ходит по комнате, что-то обдумывая.

Бормочет одному ему понятные слова.) Измени-

ли конус... Верно... Решительнее, решительнее...

Да, да, Сергей Петров, решительнее...

Входит Крутили н.

Крутилин (он зол). Вы, уважаемый

экстерн, здесь, а я в аудитории битый час жду

вас. Идемте.

Рубцов. Не спешите. (Смотрит на часы.)

Что-то гости запаздывают. Оно и понятно,—

железнодорожники! (Крутилину.) Послушайте

полезный разговор.

Дроздов. Как вы полагаете, товарищ

Сибиряков, на сколько единиц возможно повысить

коэфициент полезного действия?

Алексей. Думаю, до десяти, до

двенадцати!..

Крутилин (громко и долго хохочет).

Хватил!.. Вот это русский размах! (Хохочет.) Вы,

Сибиряков, лучше бы сказали – на все сто! Уж

тогда бы наверняка расположили к себе

бессердечного профессора. (Подошел к Алексею,

разъясняет не без удовольствия.) Если бы вы,

уважаемый экстерн, хотя элементарно

познакомились с учебником, то прочли бы там следующее:

за сто с лишним лет существования паровоза

мощность его возросла в пятьдесят раз, а

коэфициент полезного действия поднялся едва ли до

трех-четырех единиц. (Прищурил глаза.) Не хо-

чу предрешать, но я бы с вашими знаниями не

рискнул сегодня сдавать «эксплоатацию

паровоза». На одной самонадеянности не проедешь.

Еще и знания учебной литературы нужны.

Алексей. Знания хороши, когда они

проверены опытом, товарищ директор-полковник.

Кремне в. А вы, как видно, пренебрегаете

опытом, а значит, допускаете ошибку.

Крутили н. Можно подумать, что вы

пришли. экзаменовать меня. Опыт?! Не ново. Все

студенты, когда не знают теоретический курс,

прикрываются опытом новаторов. Да

понимаете ли вы, какую сморозили чушь? Стыдно

за вас. Разъясните ему, Сергей Петрович, что

если бы вам удалось поднять коэфициент

полезного действия хотя бы на одну единицу, страна

сберегла бы миллион тонн топлива. На одну

единицу, только на одну, а экономия – миллион

тонн топлива!

Дроздов. Разъясню. Будет у нас, товарищ

Сибиряков, экономичный паровоз. Будет! Даже

можно считать, что есть. А коэфициент его

полезного действия не двенадцать, а пятнадцать!..

И марка его «РТ», что значит

«русский-товарный». Слышишь, Максим Романович?

Крутили н. Шутки изобретателя!

Рубцов (следивший за Дроздовым со сто-

роны). Слышу, Сергей Петрович, слышу! (об-

нял.) Слышу, сокол ты ясный! (Крутилину.)

А вот вас, молодой человек, я что-то не пойму.

На каких учебниках вы сами-то воспитывались?

К р у т и л и н. На вполне пристойных...

(Дроздову.) В Америке нет таких паровозов.

Дроздов. Нет и не будет. Мы, русские

инженеры, впервые в мире создали научный опыт

паровозостроения. Где котел паровой появился

впервые? О Ползунове приходилось слышать?

Крутили н. Да, да, как же, приходилось.

А вам не приходилось слышать, что котел Ползу •

нова настолько прост... что вспоминать о нем

возможно лишь для утверждения русского

приоритета?

Рубцов. Да, гцрост. Прост и ясен. И в том—

гениальность Ползунова. Высший дар

изобретателя в том и есть, что он творит то, что могли