Текст книги "Зеленая улица"

Автор книги: Анатолий Суров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Сибиряков Алексей Н и к и ф о р о в и ч,

машинист.

Авдотья Ивановна, его мать.

Рубцов Максим Романович, академик, директор

Института инженеров железнодорожного транспорта.

Дроздов Сергей Петрович, профессор,

конструктор паровозов.

Крутилин Борис Викторович,

директор-полковник, главный инженер дороги, руководит кафедрой

института.

Ко ндратьев Андрей Ефремович,

генерал-директор, начальник дороги.

Лена, его дочь, инженер депо.

Софья Романовна, жена Кондратьева.

Кремнев, секретарь узлового партийного комитета.

Т и х в и некая, репортер дорожной газеты.

Матвеич

Модест > подростки, недавние выпускники

Ф e н я | железнодорожного училища.

Действие происходит в наши дни.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Перрон. Черный полог неба струится мерцанием звезд.

Особой прозрачностью выделяется небесная дорога, густо

усыпанная мелкими искрящимися хрусталиками.

Широкими разводами она уходит вдаль, растворяется в густой

темноте. За перроном, слабо освещая станционные пути,

мигают огоньки – желтые, зеленые, красные. На

переднем плане летний буфет – столикиц плетеные кресла,

большой сервированный стол; справа – стойка буфетчика.

В буфете Авдотья Ивановна, немолодая, но

статная, быстрая как птица. На ее лице почти всегда еле

заметная улыбка.

Входит Лена. В руках у нее огромный букет цветов.

Лена. Готовитесь, Авдотья Ивановна?

Авдотья Ивановна. Посмотри,

милая, ладно ли стол накрыт? Приказание Крути-

лина– встретить как следует; хлебом-солью и...

шампанским!

Лена. Великолепно! И вот это... (смутилась)

от комсомольского комитета – лично Алексею

Никифоровичу, главному имениннику!..

(Передает букет.)

Авдотья Ивановна. А ты будто не

именинница!

Лена (улыбаясь). Да что вы, Авдотья Иван-

на. ...Побегу в депо. Событие-то какое огромное

на дороге! (Убегает.)

Авдотья Ивановна (рассматривает

букет). Таких цветов и не продают в городе.

Розы... От себя самой букетик, из генеральского

сада. Она, Леночка, в тебе души не чает! А как

не полюбить? Лобастый ты у меня,– самой на

удивление! (Запрокинув голову, долго смотрит

в черную бездонность неба. Исчезла едва

заметная улыбка.) Далеко пойдешь, Никифорыч, ой,

далеко! Дорога перед тобой широкая,

просторная, как этот большак небесный!

Входит Дроздов. По безукоризненному костюму

видно: человек этот, несмотря на годы, не перестал следить

за собой. Но лицо его с запавшими худыми щеками!, вялые

движения выдают и годы и усталость, а в глазах,

утративших блеск, застыла какая-то тайная тревога. Сняв

шляпу, он вытер платком огромный выпуклый, будто

вылепленный из гипса белый лоб, прорезанный двумя

глубокими кривыми поперечными складками. Опустился

в кресло. Закурил.

Авдотья Ивановна (продолжает

философствовать, не заметив появления

Дроздова). Природа – умница! Ишь, как хитро

звездами путь вымостила через все небо, за моря, за

океаны... А какая же звезда эвон там, на краю,

ярче всех горит? Не тебе ли, Алексей Никифо-

рыч, самый дальний семафор крыло поднял?

Тихо как... А на душе-то как празднично; петь

охота! (Смеется беззвучно. Передвигает цветы,

посуду, бутылки, стараясь красиво убрать стол.

Монотонно, вполголоса что-то напевает.)

Дроздов. И на вас, гляжу (широкий жест),

первобытная прелесть влияет?

Авдотья Ивановна. А... Сергей

Петрович! (Едва заметная улыбка.) А разве

простые люди другими глазами на мир глядят?

Дроздов. Извините. Я не хотел вас

обидеть... Я хотел только сказать, что каждый

человек, Авдотья Иванна, по-своему ощущает

(широкий жест) вечность, уму не постижимую. Вы

вот испытываете счастье от этакой тиши. А на

меня сия благодать нагоняет тоску.

Пауза.

Авдотья Ивановна. Вам, как всегда,

сто грамм и семгу?

Дроздов. Да, как всегда...

Авдотья Ивановна идет за стойку буфета.

Траур у меня сегодня, Авдотья Иванна... Да

еще хуже, пожалуй... Оттого вот и грущу и...

завидую. Вам завидую!

Авдотья Ивановна (подает на стол).

Мне?

Дроздов. Вам. Всем обыкновенным людям.

Авдотья Ивановна (уходя за стойку).

Полно, Сергей Петрович. Что с вами? Какой

траур?

Дроздов. Траур. Чертежи спалил,

Авдотья Иванна.

Авдотья Ивановна. Господи! Как же

вы так неосторожно?

Дроздов. Довольно. Десять лет

осторожничал. Довольно... Не вышло, Авдотья Иванна.

Модель – об пол, чертежи и расчеты – в

печку. Десять лет прахом... Десять лет... (Долгая

пауза.) Крушение надежды, пустой результат...

И значит, страх? Да, страх (широкий жест)

перед вечным покоем. (Горько усмехнулся.) Ха!

Все останется: и земная благодать и небесная.

Все останется, а меня не будет. И мучаюсь и

томлюсь, а час мой придет. (Обводит долгим

взглядом пространство. Смотрит вверх

холодными, застывшими глазами.)

Неслышно входит Рубцов, высокий, сухой, угловатый.

О таких говорят: неладно скроен, да крепко сшит. Голова

непокрыта, серебряный густой ежик оттеняет квадратный

лоб, а усы—твердый, почти квадратный подбородок.

Быстрые, светящиеся улыбкой глаза говорят о том, что

человек этот знает секрет вечной молодости. Держа в одной

руке широкополую мягкую шляпу, в другой – суковатую

толстую палку, он стоит позади Дроздова, слушает.

Авдотья Ивановна (из-за стойки).

Не надо так сокрушаться, Сергей Петрович. В

одном – не вышло, в другом – выйдет.

Дроздов. Что? А... Нет, не выйдет,—

поздно...

Авдотья Ивановна. А я так полагаю:

трудиться никогда не поздно. (Увидела

Рубцова, обрадовалась. Хотела что-то сказать, но

Рубцов только кивком головы приветствовал ее и

жестом дал понять, чтобы Авдотья Ивановна

не выдавала его присутствия.)

Дроздов. А... (Махнул рукой.) «Все

суета-сует и нет выгоды человеку при всех

трудах его». (Горько улыбнулся.) В писании, что

ли, так сказано. (Выпил залпом водку.)

Рубцов (весело расхохотался). Хо-хо-хо!..

(Говорит громко, на «о».) Но там же сказано:

«Сладок сон работающего. И нет ничего лучше,

как наслаждаться делами своими и... пить в

радости сердца вино свое...»

Авдотья Ивановна. Верно, Максим

Романович!

Рубцов. По сему случаю прошу бутылочку

сухого! (Усаживаясь против Дроздова.)

У

Дроздов. Максим Романович!.. (Жмет ру-

КУ Рубцову.) Не сдался значит? А в институте

говорили, что ты совсем плох. Едва ли одолеешь

эту заступницу безносую.

Рубцов. А ты поверил?

Дроздов. Поверил! Поверишь тут. Все мы

ползаем под ее покровительством!

Рубцов. Нет, не согласен! Нет, нет! У

меня, Петрович, другая заступница – жизнь.

Властная она богиня, Петрович! И сильная, как

дьявол! Под ее покровительством жить буду

целую вечность. Вот, брат!

Дроздов. Как ученый?

Рубцов. Нет, как Максим Рубцов.

Физически! Да... А ты не к загробной ли жизни

готовишься? Безвременной кончины своей, Сергей

Петров, боишься? Нет, батенька, мы еще с

тобой на земле погрешим!

Дроздов. Погрешим?

Рубцов. Погрешим. Я и на этом свете

человек нужный.

Дроздов. Разве я отрицаю?

Рубцов. Я жить хочу, Сергей Петров. Не

ползать, а жить! Пусть не пятьдесят лет, а пять,

но жить! Ибо лучше пять лет прожить, чем

пятьдесят просуществовать. (Кричит.)

Авдотья Иванна, где же вы, голубушка?

Замешкались...

Авдотья Ивановна (давно стоит с

подносом позади Рубцова. Она с увлечением

слушала его и в знак согласия одобрительно кивала

головой). Пожалуйста, Максим Романыч! А вы

после болезни посвежели. Алексей переживал

очень.

Рубцов. Знаю. Он два письма прислал в

«Кремлевку». Сообщал про замыслы. Жалко,

ответить не мог,– плох был.

Авдотья Ивановна (указав на

сервированный стол). Встречаем! Скоро будет.

Рубцов. Знаю и об этом. Из-за него,

сорванца, поднялся. (Серьезно, по секрету.) Как

член бюро горкома партии и член коллегии

министерства имею полномочия. Да, да!.. (Весело

хохочет.)

Авдотья Ивановна. Спасибо, что

пришли! (Ушла за стойку.)

Рубцов (разливает вино). Куда же вы,

Авдотья Иванна? Прошу стаканчик. Давайте-ка

за Алешку, моего любимого экстерна!..

(Дроздову.) Ты что недобрыми глазами смотришь?

Авдотья Ивановна. Не могу, Максим

Романович, нахожусь, можно сказать, на боевом

посту! (Жест за шкаф, уставленный бутылками.)

И... (едва заметная улыбка) примета у меня —

нельзя пить заглаза.

Рубцов. Хо!.. Примета?! В таком случае,

да здравствуют виноделы! Держи, Сергей

Петров!

Дроздов (захмелевший, встал со стаканом

в руке, осмотрел с ног до головы Рубцова, как

будто впервые увидел его. Поставил стакан.

Потряс за плечи). А здорово тебя склеили!

(Обнял.)

Рубцов. Склеили ладно, не жалуюсь.

Говорят, клееная посуда дольше живет. Правда,

что ли?

Дроздов. Да здравствует медицина,

вернувшая мне друга!

Целуются, весело смеются, пьют. Дроздов тяжело

вздохнул. На его лице снова усталость.

Рубцов. Твое самочувствие как? Уж не

по священному ли писанию жить начал без

меня, Петрович?

Дроздов (думая о своем). Что?.. А... Ты

спрашивал меня о чем-то?

Рубцов. Как дела твои, говорю? Новый

паровоз скоро у нас будет?

Дроздов. Дела мои, Максим Романович...

(Махнул рукой.) «Все суета-сует...»

Рубцов. Что, не поддается орешек?

Дроздов. Не спрашивай...

Рубцов. Да что с тобой, Петрович? Вид-то

какой у тебя! Словно не я, а ты только что с

больничной койки.

Дроздов. Хорошо, если бы с койки. А то,

боюсь, как бы не пришлось на стол вперед

ногами. А впрочем (махнул рукой), все там

будем...

Рубцов. О-о!.. Да ты не захворал ли уж на

самом деле?

Дроздов. Ты послушай-ка, что я без тебя

натворил... Ведь я все расчеты сжег.

Рубцов (спокойно). А это зачем?

Дроздов. Не буду я больше ломать

голову. Стар, видно. Так, выходит, я и не оставлю

глубокой боро'зды на сей планете. И к чорту!

Пусть так. На Иртыш,– рыбу удить... в

бакенщики... На отдых и покой...

Рубцов (усаживая Дроздова). Слушай,

бакенщик! Я открытие сделал для тебя полезное.

Дроздов. Какое открытие?

Рубцов. Когда я на тебя смотрю издали,

ты мне кажешься и так и сяк...

Дроздов. А вблизи?

Рубцов. А вблизи—ни то ни се. Хо-хо-хо!..

Садись. (Взглянул на часы.) Через четверть

часа здесь будет машинист Сибиряков. Тебе

стоило бы спросить, как это он на твоем

паровозе сломал тобою же установленные нормы? Да

не только нормы эксплоатации паровоза. Весь

этот «твердый» график движения поездов

опрокинул!

Дроздов. Ну, так и я говорю то же. Вот и

пусть они, новаторы, рационализаторы и

упрощенцы всякие, двигают технику. А я на отдых и

покой...

За перроном спорят: «Значит, при коммунизме букс

не будет?» – «Не в этом дело...»—«Нет, скажи: не будет

букс?..» – «Да не говорил я этого...»

Входят подростки: Модест, Феня, Матвеич. В

руках у каждого по одному-два музыкальных

инструмента. Продолжают спор.

Дроздов. Слышишь? (Кивнул в сторону

ребят.) Тоже, видать, рационализаторы?!

Модест (садится за столик. Фене). Пожал-

те, мадмуазель. Матвеич угощает сегодня.

(Матвеичу.) Коммунизм?! При коммунизме,

по-твоему, буксы не нужны? Железных дорог не

будет? Захотел в Москву – нажал кнопочку:

нате вам – Москва. Сиди себе вот так барином

(развалился в кресле) и в потолок поплевывай!

Нажал кнопку: «Пожалте, Матвеич, кофейку!»

Нажал еще: «Пожалте, Феня, наполеон!»

Матвеич. Ты чего подсмеиваешься? Так и

будет.

Модест. Будет... Ковер-самолет и скатерть-

самобранка... Тебе сапоги-скороходы вместо спе-

цовки выдадут?! Что есть коммунизм?

Коммунизм есть...

Фен я. Коммунизм есть фаза...

Матвеич. Сама ты фаза. (Авдотье

Ивановне.) Три бутерброда с сыром, два пива и

одно ситро для фазы.

Ф е н я. Глупый какой! Конечно, фаза.

Наивысшего накала. Как у нас в электротехнике.

Авдотья Ивановна. Пожалуйста,

Матвеич.

Модест. В буксах, Матвеич, ты смыслишь

не больше Феньки. Самосмазывающаяся букса!

Это знаешь что? Это же переворот на

транспорте! Это же... (Махнул рукой.) Чего ты

смеешься? Механический смазчик – пружинка, а

сколько людей заменит?

Матвеич. Пружинка имени Модеста Дру-

жинкина!

Модест (Матвеичу). Ты брось острить!

Лучше подумай, что будет! Какая экономия.

Сколько тысяч смазчиков полезным делом

займутся, а? То-то и оно!

Матвеич. Носишься ты со своей буксой,

как с писаной торбой. А самого и не признали

еще.

Модест. А тебя признали? У меня дело

такое – временем проверяется. Дай срок —

признают. А тебя не признают, факт!

Ф е н я. Нет, не признают. Благо бы станок

наш, а то американский!

Модест. Еще низкопоклонство пришпилят.

И правильно.

(Матвеич. Шутник, ваше сиятельство! Вам,

Фазочка, извините, Фенечка, не угодно ли

стаканчик пивка?

Ф е н я. А вам за глупости не угодно по

шапке? Низкопоклонник!

Матвеич. Вот, пристали. Да что же я

должен говорить на хороший станок – плохой, да?

Я же его совершенствую. Они, американцы,

сами не знают его мощности.

Ф е н я. Да где уж им,– не они будто делали.

Матвеич. Делали, да не доделали. А я в

уме рассчитал: в два раза можно увеличить

нагрузку на больших оборотах.

Модест. Увеличивай. Кто же тебе не

велит?

Матвеич. Мастер. Боится, что станок

запорю. Вот это – низкопоклонник. Все ходит

вокруг станка, любуется. Вычисления, говорит,

дай. (Горько.) Эх, недоучили в ремесленном.

Я же на опыте проверил. Пришел рано утром.

В цехе – никого. Ну, была не была,– запустил!

Так и есть: в два раза мощность повысилась.

Понял? А как докажу? Вычисления?!. Делал—

не выходит. (Вынул из кармана бумажку.) Мне

надо корень извлечь вот какой, видишь?

Математикой, теоретически доказать, то-есть свое

открытие. А как его извлечешь, этакий корень!

Нет, недоучили в ремесленном.

Модест (рассматривает бумажку). Да-а!..

Не корень, а корнище целый! И я, отец, не

силен в математике. Ты Лену попросил бы

помочь.

Матвеич. Просил. Она сказала, корень тут

не при чем. Дай, говорит, третью цифру, я лога-

рифмой решу. Это, значит, высшим способом.

Модест. Ну, так дай, что тебе – жалко?

Матвеич. Чудак-человек! Где ж я ей

возьму? Говорю, недоучили.

Рубцов (Дроздову, тихо). Ты послушай,

послушай. Насчет |рационализаторского

упрощенчества толкуют.

Модест (шопотом). Слышал?

Упрощенчество!

Матвеич (оглянулся, взглядом оценил обо-

их). Фи!.. Старички-пассажиры. Много они

понимают в технике!

Модест. Тсс!.. (Зажал рот Матвеичу.

Шопотом.) Это же действительный член Академии

наук, директор транспортного института...

товарищ Рубцов!..

Матвеич (смущен). Обмишурился...

(Поднимаясь, локтем подтолкнул Модеста.) Пошли...

(Громко.) Скоро Алексей Никифорович

прибудет. Надо переодеться...

Рубцов (Матвеичу). А ну-ка, покажи твои

вычисления?

Матвеич (растерян). Вот... Надо так,

чтобы в результате эта цифра делилась на десять

без остатка. Составил кубический корень. А он

не извлекается... Слаб в математике.

Рубцов (рассматривая бумажку). Корень...

Корень. Нет, батенька, корень здесь не при чем.

Попробуем посредством тригонометрической

функции. (Вынул блокнот, пишет.) Косинус

альфа... так, тангенс альфа... Тебя как зовут?

Матвеич. Матвеич.

Рубцов. Как?

Матвеич. Матв... Антон! Антон Матвеич!

Рубцов (решая задачу). Отлично, Антон

Матвеич, отлично! Нет, не так. (Взглянул на

Дроздова.) Не выходит. Я сам сегодня слабоват,

Антоныч, в этой науке. Вот у нас специалист

великий, не то что в тригонометрии, даже в

загробной жизни разбирается. Посмотри-ка,

Сергей Петрович.

Дроздов (взял из рук Рубцова блокнот).

Что же тут смотреть, условие составлено неверно.

Матвеич. Неверно? Опытом проверил...

Тригонометрическая функция, выходит, вразрез

с моим опытом. (Берет со стола свою бумажку.)

Дроздов. Смотри, остаток 46,7. Множим

на два. Не выходит сто.

Матвеич (заглядывая в блокнот).

Простите, пожалуйста, но вы вместо нуля девятку

вписали. А у меня это ноль, смотрите. (Показывает

бумажку.)

Дроздов. Тогда другое дело. Цифры

писать надо всегда отчетливо. Тогда так... Сто.

Матвеич. Сколько?

Дроздов. Сто! (Передал блокнот Рубцову.)

Матвеич. Модест! Фенечка! Вышло!

(Выхватил из рук Рубцова блокнот.) А теперь

посчитаем: десять на два (Рубцову), потому что

вместо одного я два резца установил. Двадцать,

да? А в году триста три дня?

Рубцов. Это как же?..

Матвеич. Без выходных и праздников...

Умножаем, шесть тысяч шестьдесят. Да? Еще на

четыре умножаем, потому что пятилетка у нас

четырехлетняя,– двадцать четыре тысячи

сорок! Это и есть моя пятилетка! Бежим, Модест.

Спасибо! (Потрясая блокнотом, убегает, увлекая

за собой Модеста и Феню.)

Рубцов (кричит). Матвеич, Матвеич!

Блокнот верни.

Матвеич. Извините. (Возвращает блокнот.)

А, извините, листочек с тангенсами не можете

одолжить? Мастер вычисления требует.

Рубцов (вырвал листок). Пожалуйста!

Матвеич. Спасибо. (Убегает.)

Рубцов. Видал, Сергей Петров? Пустяки,

скажешь? Для нас с тобой пустяки, а для этих

милых огольцов – корень жизни. Крылатые!

Дроздов. Ну, а я существо бескрылое, «ни

то ни се»... Поползу, однако. (Сунул под

бутылку деньги.)

Рубцов. Обиделся? Конечно, обиделся.

Дроздов. Нет, вдохновился.

Рубцов. Смотри-ка, Петрович. Сатурн

появился! Ох, какой величественный, какой

величественный!

Дроздов. Сатурн, Сатурн! Меня

раздражает этот твой напускной оптимизм. (Не

попрощавшись, идет нетвердо, осторожно, как по

минированному полю.)

Рубцов. Хо!.. Напускной? И раздражает?

Ба, генерал прибыл, да не один!

Авдотья Ивановна. Не видались?

Рубцов. С генералом? Нет еще. А

генеральша на аэродроме встретила.

На перроне.

Кондратьев – в мундире; в штатском костюме его

трудно (представить. Твердые крупные черты, черные с

сильной проседью волосы. Во взгляде, фигуре спокойная

уверенность. При виде его скажешь: этот знает и жизнь

и людей.

Крутилин – в форме; носит ее с удовольствием—знает,

что ему идет. Когда говорит, вызывающе ©стряхивает

головой, прислушивается к своим словам, щурит глаза.

Вообще любит «казаться».

Софья Романовна —блистающая здоровьем.

Открытое лицо с несколько крупными, благородными

чертами, в которых видны ум и характер.

Кондратьев. Ну, как у вас, все в

порядке? (По-хозяйски осматривает перрон.) Темно.

Света прибавьте. Эту тележку – правее. Ковром

покройте. Алешка слово ответное скажет.

(Увидев Рубцова, идет навстречу.) Знаю, знаю, что

прибыли в полном здравии!

Рубцов. Как видишь!.. (Авдотье

Ивановне.) Тоже мой ученик. (Обнял Кондратьева.)

И тоже из любимых, заметьте!

Авдотья Ивановна (взглянув на

часы). Скоро... (Смотрит на небо. Оно не такое,

каким было при открытии занавеса: уже не

струится мерцанием звезд, совсем черное, только

в разрывах туч еще кое-где светят редкие

звезды.) Помрачнело как-то неожиданно.

(Скрывается за стойкой.)

Кондратьев. Ждать минут пятнадцать.

Я, пожалуй, в диспетчерскую пройду. Ты здесь

побудешь, Соня? Или зайди к Елене. Она вот,

напротив.

Софья Романовна. Иди, иди. Когда ты

со мной, видно, не только минуты, секунды

считаешь.

Кондратьев. Ну, что ты, право? У меня

дело. (Отошел в сторону с Крутилиным.)

Рубцов (подозрительно рассматривает

Софью Романовну). Ты, голубушка, как-то... что-

то... Будто кто тебя подменил?

Софья Романовна. Подурнела?

Рубцов. Не пойму... Вроде – сестра и

вроде – нет... По крови – сестра, а по виду —

кукла... (Понял.) Вот оно что! (Прикоснулся к

волосам Софьи Романовны.) Софья, ты белокурая

стала?!

Софья Романовна. Мм... блондинка...

Рубцов. Кхм.., (Рассматривает костюм.) И

что же – в таком виде в цехах, на паровозе?..

А, понимаю, не работаешь?.. А где же моя

боевая комсомолка, сестричка?.. Смотри, Соня,

туда ли идешь? Ну, да тебе виднее.

Кондратьев (проходя мимо, Рубцову).

Прошу, Максим Романович. (Берет под руку,

увлекает с перрона.)

Рубцов. Как же твои дела, генеральские?..

Крутилин (Кондратьеву). Мне проводить

вас?

Кондратьев. Разберусь сам, оставляю

жену на твое попечение. (Выходит с Рубцовым.)

К р у т и л и н. Слышали приказ

генерал-директора, Софья Романовна?

Софья Романовна. Толку-то...

Крутилин (прищурил глаза). От моего

попечения?

Софья Романовна (ходит по перрону).

Да. да, от твоего попечения.

Крутилин. Зачем вы приехали сюда?

Неужели вас интересует предстоящая интермедия?

О-о, понял! Вам нравится этот герой-забияка.

Софья Романовна. Да, нравится, очень

нравится! Не скрою, приехала посмотреть на

чужую радость. Тебе не понять, Борис... Мне очень

дорог этот «забияка»! Он как свежий ветер...

Помню, как-то на комсомольском собрании...

Входят Матвеич, Модест и Фен я.

Матвеич (Крутилину). Разрешите,

товарищ директор-полковник, продуть трубы?

Крутилин. Продувайте, только потише.

Софья Романовна и Крутилин прешли в буфет.

Ребята берут инструменты, ранее оставленные ими в

буфете.

Матвеич (погрозил Модесту).

Поаккуратнее, не выскакивай со своей солок. (Фене,

топотом.) Видишь?.. Вот это мадмуазель! А ты что,..

Чай без сахара. Шляпка одна чего стоит!

Ф е н я (громко). Не шляпка, а гнездо

орлиное. Смешно!

Матвеич. Тесс...

Выходят.

(За сценой.) «Амурские волны». Два... три...

Оркестр играет вальс.

Крутили н. А, пожалуй, вы приехали не

напрасно. Кутнем сегодня. Смотрите! (Жест на

стол.) Генерал распорядился встретить

новатора – шампанское заморозить...

Долгая пауза.

О чем грустите, Софья Романовна?

Софья Романовна (весело). Я только

сейчас заметила, что мой «попечитель»

обращается ко мне на «вы».

Крутили н. Я, к сожалению, еще не пил с

вами на брудершафт. Но я терпелив...

(Прищурил глаза.)

Софья Романовна (смотрит вдаль).

Не теряй надежды...

Оба молчат.

Как будто я давно-давно не была здесь, Борис.

А еще год назад я ежедневно бегала по этому

перрону... Видишь, там контора депо. В моей

комнате свет. Кто-то сидит за столом. Наше

техническое бюро! Рядом окно комсомольского

комитета. А там, влево, смотри, это наш

старенький домик. Очень уютный. (После паузы.)

Борис, а правду говорят, что с глаз долой – из

сердца вон? Я, кажется, уеду. Я уже слабо

верю, что было счастье. Нет, кажется, не

получилось счастье с Андреем...

Крутили н. Но остались какие-то чувства?

Или и чувства никакого не было?

Софья Романовна. Нет, было, Борис,

все было. И, кажется, ничего не осталось.

К р у т и л и н. Осталось. Привычка осталась.

Со фья Романовна. Привычка?

Крутили н. Да, именно привычка, которую

нередко принимают за любовь. Все мы

одинаково привыкаем к людям и к вещам, даже к

красивым. Вот вы, например, привыкли (берет ее

руку) к этому перстню. Когда вам его

подарили, вы любовались им. А теперь носите его, не

замечая, по привычке. Но потеряйте вы его...

вам станет...

Софья Романовна. ...Жалко.

Крутили н. Жалко, да. Но еще и скучно...

чего-то, словно, нехватает. Вы привыкли к этому

перстню. (Прищурил глаза.) А привычка —

смерть любви, дорогая Софья Романовна!

Софья Романовна (между прочим).

Ты не веришь в силу любви, Борис?

Крутили н. Софья Романовна! Вам ли

меня об этом спрашивать?

Софья Романовна. Боже, как

многозначительно! Ты, кажется, на что-то намекаешь?

Крутили н (полусерьезно). На

неизменные мои чувства к вам, Софья Романовна.

Софья Романовна (в тон). Вечные!?

Крутилин (улыбаясь). Вечные, но не

бесконечные...

Софья Романовна. А я надеялась на

твою преданность и уважение до гробовой

доски.

Крутилин. Только-то?..

Соф ья Романовна. Чего же более?

Крутилин. Уважение – чувство дорогое,

но не главное... Будь оно главное,– сколько

было бы счастливых супружеств! А вот вы

назовите роман или повесть, где бы муж и жена

любили друг друга до гроба.

Софья Романовна. Мм... Ну, хотя бы...

Ну, «Старосветские помещики» Гоголя.

Крутилин (смеется). Что вы, Софья

Романовна! Как можно всерьез ставить в пример

эту пыльную пару?!. Это скорее иллюстрации к

моей мысли...

Софья Романовна. Ты, Борис, пошел

бы преподавать «науку страсти нежной», в ней

ты смыслишь больше, чем в движении поездов.

(Вдруг серьезно.) Однако как же быть?

(Вышла на перрон.) Тоска какая... И чего тебе

надобно, Софья?

Крутили н. Как быть? Есть выход,

дорогая Софья Романовна... (Оборвал, смотрит на

перрон.)

На перроне.

Лена и Кремнев – коренастый, широкий,

большелобый, о таких говорят – сибирской породы. Оба

(Взволнованы.

Кремнев. Самовольно он не рискнул бы

нарушить приказ.

Лена. Вы думаете, что начальник дороги дал

новое указание?

Крем н е в. Конечно. Хорошо, что я митинг

успел отменить. Позор был бы на всю дорогу.

Лена. Но как же быть с Алексеем? Вы

знаете его характер...

Кремнев. Вот он меня и беспокоит...

Авдотья Ивановна (появляется из-за

стойки). Его паровоз.

Гудок, мелькнули прожекторы. Оркестр играет марш.

Вбегает Тихвинская.

Тихвинская. Ой!. Опоздала... (Кремне-

ву.) Что же делать?

К р е м н е в. Выпить прохладительного и

ждать.

Тихвинская. Ах, все-таки успела!

Отдышаться не могу. Мне ведь отчет,– триста строк

в номер. Митинг будет прямо на перроне?

К р е м н е в. Митинга не будет.

Тихвинская. Как не будет? Мне же для

отчета. Речь генерал-директора...

Кремне в. И речи не будет.

Тихвинская. Как не будет... У меня

отчет. Три колонки, срочный набор.

К р е м н е в. Митинг не состоится.

Тихвинская. Действительно!.. Я говорю,

у меня отчет в номер. Место на первой полосе

оставлено. Представляете, что такое первая

полоса в газете? Сущность ее, идейную и

политическую, представляете?

К р е м н е в. По вашей газете – смутно.

Тихвинская. Нерегулярно читаете. Вкус

выработать необходимо. Потребность.

Понимаете? Дайте-ка мне этот... ну, план, или как его...

список: кто за кем выступает – фамилия,

инициалы и должность ораторов.

К р е м н е в. Вы только говорите так путано

по-русски или и понимаете немножко? На

всякий случай повторяю: митинга не будет.

Тихвинская. Нет, позвольте! Мы

настаиваем... мы... Я представитель прессы, корреспон-

дент «Сигнала»... Необходим развернутый

митинг. (Как хозяйка – оркестрантам.) Поближе,

поближе, товарищи! (Лене.) Нет лозунгов

почему-то, портретов! Вы плохо подготовились.

Давайте-ка...

К р е м н е в. На этом узле я парторг.

Тихвинская. Ну, так работать нельзя!

О вашем неправильном поведении я поставлю

вопрос в горкоме.

К р е м н е в. Вот это ваше право.

Появляются Рубцов и Кондратьев.

Кондратьев (Кремневу). Ты почему

отменил митинг? Что ты натворил?

К р е м н е в. Это не я, а ты натворил...

Андрей Ефремович...

Кондратьев (обрывая). Я категорически

запрещаю тебе вмешиваться в мои

распоряжения.

Оркестр играет туш. Входит Алексей

Сибиряков – простой. белокурый парень в рабочем костюме.

(Крутилину.) Огласите приказ.

Крутилин (жестом останавливает оркестр).

Приказ начальника дороги генерал-директора

Кондратьева. (Читает.) «За проявленную

инициативу в организации кольцевых рудных и

хлебных маршрутов, высокое мастерство и при-

менение новых методов, направленных на

подъем работы всей дороги, машинисту Сибирякову

Алексею Никифоровичу объявляю

благодарность, присваиваю звание механика первого

класса и награждаю ценным подарком – золотыми

часами».

Оркестр играет туш. Алексей не принял руку Крутилина,

который хотел его поздравить. Тяжело молчит. После

сильной внутренней борьбы делает шаг навстречу

Кондратьеву.

Кондратьев. Поздравляю, товарищ Си-,

биряков! (Вручает массивные карманные часы;

футляр возвращает Крутилинд.)

Рубцов. Алеша, ты что голову повесил?

Здравствуй, дорогой! Дай я тебя поцелую.

(Обнимает Алексея.)

Алексей (с волнением, хрипло). Спасибо,

Максим Романыч! (Осмотрел часы, подбросил

их на ладони, как бы определяя вес.) Богатые!..

(Подошел к Крутилину и опустил часы в

футляр.)

Лена (слегка вскрикнула). Алексей!..

(Пораженная его поступком, отвернулась.)

Рубцов (Алексею). С ума сошел! Как ты

смеешь, мальчишка!

Крутилин (Софье Романовне).

Дон-Кихот новоявленный!

Софья Романовна. А по-моему,

хороший парень!

Алексей резко отворачивается, идет к матери. Мертвая

тишина, и оттого отчетливо слышны его тяжелые шаги.

Долгая пауза.

Алексей. Отчего это иные люди только о

своей выгоде думают и других на свой аршин

меряют?

Авдотья Ивановна. Возгордился ты,

Никифорыч, вот что...

ЗАНАВЕС

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Дом Сибиряковых. Комната Алексея – обставлена уютно.

Много книг – на полках, на этажерке, на пианино,

несколько стопок у стола, «а полу и стульях, у изголовья

кровати. Две двери: в переднюю и направо, в комнату

матери. В распахнутые окна видна улица обычного

железнодорожного поселка.

Алексей один сидит за письменным столом. Время

от времени поднимает с пола книги, быстро перелистывает

страницы, что-то подчеркивает, оставляя закладки.

Делает это привычно и, кажется, механически, потому что в

лице его нет сосредоточенности. Попробовал свистеть – не

выходит. Резким движением оттолкнул книги, прошелся

по комнате. Сел за стол, написал несколько строк,

бросил – не клеится. Нервно барабанит пальцами;

машинально двигаясь по столу, рука опускается на клавиши

пианино, извлекает густые звуки. Так в полузабытьи,

опустив голову, сидит минуту-другую, ударяя рукой

по клавишам.

Входит Авдотья Ивановна, в руках у нее

знакомый по первому акту букет роз.

Авдотья Ивановна (поставила букет.

Смотрит в окно). Собрались тучи,– быть

ненастью.

Алексей (продолжая бить по клавишам).

На тучи, мама, будет и погода.

Авдотья Ивановна. Может, и будет...

а только ошиблась я. (Жестко.) Рано, Никифо-

рыч, возгордился, рано. Мучаешься?.. И я

мучаюсь. Да перестань ты бубнить. И без того

будто на похоронах...

Алексей (подошел к матери, обнял ее за

плечи). Ну, полно расстраиваться, мама!

(Заглядывает в глаза.)

Авдотья Ивановна. Сломают они

тебя, увидишь. И поделом. (Запальчиво.) За что

людей обидел? (Безнадежно махнула рукой.)

Все потерял разом.

Алексей. Нет, не все. Совесть не потерял.

Авдотья Ивановна. Все потерял. И

почет и... (Выпалила.) И Лену потерял. Не

придет она к нам.

Алексей. Напрасно так плохо думаешь о

Лене.

Авдотья Ивановна. О Лене? О тебе

я плохо думаю. И кого ты, Алексей, из себя

фантазируешь?

Алексей (весело хохочет). Фантазирую?

Авдотья Ивановна. Не пойму я,

Алеша. Тебя с победой поздравляют. Что тебе еще

надо?

Алексей. Какая тут победа?! Не победа,

а поражение. Я не мог принять премии. У нас с

Леной как было задумано? Таких, как мой

состав, еще восемь составов с хлебом. Да столько

же встречных с рудой. Мы два раза составляли

расчеты. Выверяли, взвешивали. Хотели

доказать не отдельным, скажем, моим примером, а

суточной работой всего отделения, что пришла

пора пересмотреть на нашей дороге нормы. Мы

хотели доказать и докажем, как можно вдвое

ускорить оборот вагонов.

Пауза.

Авдотья Ивановна. Ну, и что же?

Алексей. Крутилин принял проект. Весь

узел готовился. И вот пошли одни за другим

кольцевые составы. Я нарочно взял последний,

чтобы ребята знали – позади я, что всякая их

заминка в пути по мне больно ударит. Здорово

начали! А Крутилин что сделал? Он работу

целого коллектива свел к рекорду одиночки. Под

всякими предлогами он прижимал составы мо-

их товарищей на разъездах, ставил их мне под

обгон. Открыл «зеленую улицу» только моему

маршруту.

Авдотья Ивановна. Постой, а

Кондратьев? Как Кондратьев-то на такое дело

пошел?

Алексей. А что Кондратьеву? Дорога и

так справляется с перевозками. К чему

Кондратьеву ломать твердый график? Как бы чего

не вышло! А тут, видимо, Крутилин его

накрутил. Машинист поставил новый рекорд на его

дороге – хорошо! Приятно! Поощрим его,

призовем других подтягиваться! А пока суть да