Текст книги "Зеленая улица"

Автор книги: Анатолий Суров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

дело... А... (Подавленно.) Обидно.

Стук в дверь. Авдотья Ивановна вышла.

Возвратилась с газетой, читает. Вдруг по лицу пробежал испуг.

Впилась глазами в страницу.

(Подошел к матери, смотрит через плечо.) О

чем «Сигнал» сигнализирует?

Авдотья Ивановна (вздрагивает).

А... ничего особенного... (Свернула газету.)

Отдохни, сынок... (Хочет пройти в свою

комнату.)

Алексей. Грешишь, мама. (Отнимает

газету.) Дай, посмотрю. Что?.. (Лицо искривила

улыбка.) Здорово! (Читает.) «К чему приводит

зазнайство»... И Кремнева тоже. «Парторг депо

попустительствует зазнавшимся молодым

машинистам и, по существу, вместо глубокой

воспитательной деятельности противопоставляет

молодежь опытным руководителям... Только этим

можно объяснить странный поступок машиниста

Сибирякова, который...» Смотри, мама, и

картинку изобразили!.. Тихвинская...

Медленно открывается дверь. На пороге Л е н а с газетой

в руках.

Авдотья Ивановна. Леночка! Милая,

пришла! (Целует.) Не прячь газету-то. Читали.

(Вышла.)

Лена (подала руку Алексею. Испытывая

неловкость, молчит. Прошла к столу,

рассматривает исписанные листы бумаги). «Рецидивы

предельческих настроений»... Я думала, он к

экзаменам готовится. Ты пишешь какую-то статью?

Нашел время! Алексей, ты не пойдешь сегодня

в институт.

Долгая пауза.

Ну, чего ты молчишь? Тебе тяжело? А мне как

тяжело... Ты даже не представляешь. Мне очень

тяжело, может быть, никогда еще не было так

тяжело... Как ты думаешь: почему Крутилин

сорвал наше предложение?

Алексей. А ты как думаешь?

Лена. Теряюсь. Может быть, мы допустили

ошибку.

Алексей. Что же, все ошиблись? Весь

коллектив переоценил свои силы? Нет, Лена, так

не бывает!

Лена. Что же им руководило?

Алексей. Кто его знает... Что угодно, но

только не чистые побуждения. Голову даю.

Лена. Он очень расчетлив.

Алексей. Расчетлив, правда...

Лена. Нет, я хочу точно знать, почему так

поступил Крутилин.

Алексей. Возможно, как всякий трус,

испугался размаха. А возможно, обуяла зависть к

чужому успеху. Меня перестал в конце концов

мучить этот психологический вопрос: «почему?»

Меня волнует не «почему», а что означает

поступок Крутилина объективно. Кремнев назвал

его душой предельческих настроений. Так оно и

есть. Этот Крутилин...

Крутилин (проходя мимо окна). Кто меня

зовет? А... Здравствуйте, товарищ Сибиряков!

(Останавливается.) И... Елена Андреевна здесь.

Скажите пожалуйста!

Лена. Чему удивляетесь?

Крутилин. Странно... После вчерашнего

инцидента... (Алексею.) Объяснение генералу

сочиняете? Вам, Сибиряков, кажется, сегодня

последний экзамен держать?

Алексей. У вас хорошая память.

К р у т и л и н. Не боитесь? Ничего, ничего, я

буду милостив.

Алексей. Не боюсь. Интересуетесь, что

сочиняю? Это не тайна, могу прочесть: «Рецидивы

предельческих настроений».

Крутили н. Что это значит?

Алексей. Могу объяснить. Рецидив – это

возврат, повторение какого-либо явления. Пишу

статью в «Гудок».

Крутили н. Однако вы еще пишете, а

другие уже успели сочинить о вас.

Алексей. Как же. Читали. Ну и что?

Крутили н. Нет, ничего. (Заглянул в

комнату.) О, книги! (Жест на книжные полки.)

Парад классиков! Читаете?

Алексей. Зачем? Любуюсь!

Крутили н. «Науки юношей питают...»

Лена. А вам отрады не дают.

К р у т и л и н. Острите? Поверьте,

Сибиряков, по-человечески мне жаль вас. Поступок вы

совершили дикий, что и говорить. Но я ему

нахожу оправдание. Я-то знаю, что не злой гений

управлял вами вчера, нет. Прямолинейность

свойственна молодым.

Лена. А криволинейность?

Алексей. Лисья, петлями походка -г– это

свойственно кому?

Крутилин (добродушно смеется). Единый

фронт! Ваша неумность мне даже нравится,

право. Молодость! Она всегда ищет конфликтов.

Герой поражает копьем дракона, истребляет зло.

(Смеется.) Пусть даже это зло выдумано.

Какая разница! Ну, пишите, пишите...

Алексей. Пишем, пишем, товарищ

Крутилин. Почему вы, добрый гений, сорвали

благородный почин целого коллектива? Почему?

Крутилин. Вот, вот. Еще скажите —

злонамеренно сорвал. Извольте: вы, Сибиряков,

обозреваете работу дороги из окна будки

паровоза. Разве в том состоит новаторство, чтобн

требовать невозможного? Ваши расчеты

нереальны, они составлены вне времени. Кадры

дороги не готовы, их надо еще обучить. Нужны

резервы. Всему свое время, товарищ Сибиряков.

До свидания.

Алексей (бросился к окну, готовый,

кажется, на крайнюю дерзость). Слушайте,

товарищ Крутилин...

Крутилин. Слушаю.

Лена (подбежала к Алексею, схватила за

руку). Алексей!..

Алексей (отстраняя Лену). Раньше я сом-

невался в том, насколько справедливо вас

прозвали предельщиком.

Крутили н. Ну, а теперь?

Алексей. Вы рассеяли мои сомнения. Вы —

главный инженер и вы – главный предельщик в

штабе дороги.

Крутилин (улыбается). И все-таки я не

обижусь. Вы, Сибиряков, видно, не спали.

Отдохните. До свидания, Елена Андреевна. А с

вами не прощаюсь, товарищ экстерн, в

институте свидимся. (Уходит.)

Алексей. Теперь ты знаешь «почему». Он

сам ответил. (Сел, сгорбившись, на подоконник.

После дуэли с Крутилиным он сразу как-то

обмяк,– испытывает состояние большой усталости.

Рассеянно смотрит по сторонам, не слушая

Лену. Пробует насвистывать – не получается.

Прошел по комнате. Бьет по клавишам пианино.)

Лена (убирает со стола бумаги). Ты в

институт сегодня не пойдешь. Дай слово!

Долгая пауза.

(Рассматривает альбом.) Авдотья Ивановна...

Сколько лет прошло, а она, кажется, не

постарела. У нас нет этой фотографии. Смотри, ты

насколько выше меня. Какая я смешная... Папа...

Двадцать лет назад он выглядел старше. Чудной

какой! Усы носил,– мастер депо... А Никифор

Сергеевич тоже странный на фотографии... Я его

плохо помню. Видно, он с папой крепко дружил.

Сидят-то как, в обнимку...

Алексей. Лена... Лена, ты очень любишь

отца?

Лена. Очень?! Это не то слово.

Алексей. Прости, я глупый вопрос задал.

Не обижайся.

Лена. Я должна сказать тебе, Алексей,

важное... А вот как сказать...

Алексей. Так и говори.

Лена (после паузы). Нет, я не могу сказать

то, что хочу...

Алексей. Ты не хочешь сказать прямо.

Ты, Лена, обижена моим поступком? Ну, так и

скажи: ты, Алексей, подвел и себя и меня...

Лена. Подвел.

Алексей. И еще скажи: пойди, извинись.

Так ты хочешь?

Лена. Хочешь?! Я понимаю, во всем

виноват Крутилин. Но ты...

Алексей (прерывая). В чем виноват

Крутилин, мы знаем. Но почему он пользуется

поддержкой начальника дороги?

Лена. Папа ценит его талант. И не один

папа. Максим Романович привлек Крутилина к

своей работе. И вообще...

Алексей. И вообще получается – Крути-

лин – талант, его все поддерживают. Почему же

тогда, Лена, ты винишь во всем Крутилина?

Лена. Ты сам назвал его «душой предельче-

ских настроений».

Алексей. Назвал. Но в чем эта душа

держится? Не скажешь? Неприятно? Понимаю.

Так я за тебя отвечу. Держится душа эта в

мощной длани генерал-директора, начальника нашей

дороги Кондратьева Андрея Ефремовича и

авторитетом действительного члена Академии

наук Рубцова Максима Романовича. Не так ли?

А что Крутилин сам по себе? Ничего. Он при

Кондратьеве – сила, при Рубцове – авторитет.

По одному Крутилину бить – это все равно что

с полыни цвет рвать, а корни беречь.

Лена (уступая). Но ты, Алексей, обидел

папу. Ничего не объяснил, вернул премию. Кто-

кто, а ты знаешь его характер.

Алексей. При чем тут характер? Ведь это

он всю дорогу на тормоза поставил.

Лена. Ну, как ты можешь так говорить о

папе?

Алексей. Напрасно сердишься. Очень

вежливо говорю... Ну, что ты, Лена?.. Я же

люблю Андрея Ефремовича. Ну, хочешь, я

расскажу тебе, какого Кондратьева я люблю? «Не

оборачивайся назад, Алешка,– говорил он

мне,– в будущее рвись, в завтрашний день».

Его и звали-то не иначе, как орел! Первый

знатный машинист, лучший начальник депо во всем

Союзе. А почему первый! Потому, что гроза всех

предельщиков. Орел!.. Леночка, милая, я же

хочу походить на этого Кондратьева!

Лена. Ты вдруг так заговорил о папе... А

правда – хороший он?

Алексей. Хороший. Он наш, весь наш. И

мы его повернем, Лена. Кремнев, все друзья

коммунисты не дадут Кондратьеву успокоиться.

Лена. Да... Странно все получилось.

Общественное... личное... Нет, и личное как-то

раздвоилось...

Вошла Авдотья Ивановна.

Я должна вам сказать... Эта газета – не

последняя новость...

К окну подошел Рубцов с газетой в руках.

Рубцов. Здравствуйте, Авдотья Ивановна.

А где этот, развращенный почестями молодой

человек? А, вот он!.. Защищайся, негодный!

Или давай ремень, пороть тебя буду, Алешка!

(Хохочет.) Хо-хо-хо!.. Как они тебя трахнули!

(Развернул газету.) Поза-то, поза одна чего

стоит! И похож! Вот это дорожная газета,

ничего не скажешь! (Вошел в комнату.)

Алексей. Ничего разрисовали, красиво!

Садитесь, Максим Романович!

Рубцов. Нет, не могу. С задаваками

поведешься, сам задавакой станешь. Хо-хо-хо!.. А ты

чего ухмыляешься?

Алексей. Ну, так, ведь юмор...

Рубцов. Э-э, это уж, батенька, не юмор, а

умор. (Раздражаясь.) Чорт их дери! На, держи!

(Подал Алексею руку.) Я все знаю. Записывай

в союзники. С Кондратьевым отныне нахожусь

в состоянии войны. (Вырвал из рук Алексея

газету.) Не эту литературу тебе сейчас надо

читать. Кому экзамен сдаешь? Крутилину?

Алексей. Крутилину, кому же. Он у нас

ведет кафедру «Эксплоатация паровоза».

Рубцов. Готовься, белобрысый, по всему

курсу будем гонять. Еще Дроздова возьму в

помощники. Готовься, Алешка! (Погрозил.)

Смотри у меня! Нюни не распускать. Молодчина!..

(С болью.) Обидно, понимаю...

Вбегают Модест и Матвеич, оба с газетами.

Матвеич (с ходу). Полюбуйся, Алексей

Никифорыч! Та самая Тихвинская, которая

рыжая.

Модест. Пусть еще раз придет в депо, мы

из нее брюнетку сделаем.

Авдотья Ивановна. Каким же

способом?

Матвеич. Мужским способом. Мазутом ее

перекрасим.

Рубцов. Хои-хо-хо!.. Справедливо, Анто-

ныч!

Ребята, не видевшие Рубцова, вдруг смутились.

Авдотья Ивановна. Что вы, Максим

Романыч! Они, чего доброго, и впрямь за

похвалу почтут. С ними шутить нельзя.

Рубцов. А какие тут шутки: Антон Макси-

мыч – человек серьезный, шутить не любит.

Верно, Максим Антоныч? Ну как, разобрался в

тангенсах?

Матвеич. Я-то разобрался. А мастер

канитель разводит. Я переписал ваши вычисления

и подал ему,– вот, говорю, пожалуйста,

вычисления требовали: вот вам синусами и

косинусами доказано.

Рубцов. Что же мастер ответил?

Матвеич. Вернул бумажку. «Я, говорит,

не признаю никаких конусов. Иди, говорит, не

валяй дурака. То с корнем приставал, теперь с

новыми глупостями. Не мешай работать». Ну,

что мне с ним делатъ?

Рубцов. Не отступайся, Матвеич.

Матвеич. Не отступаться?

Рубцов. Ни-ни!.. Тут уж не косинусами, а

косностью пахнет!

Матвеич. Правда. Конечно, не отступлюсь.

А только зря приходится нервы трепать.

Рубцов. Ты, Антоныч... ах, извини, Матвей

Антоныч... Тьфу, будь ты не ладен, Антон

Матвеич, не тот корень извлекал, как мы с тобой

убедились. Верно?

Матвеич. Верно.

Рубцов. Не тот корень тебе мешал задачу

решить. Другой корень извлечь надо. Да не

извлечь, а вырвать прямо.

Матвеич. Мастер-то наш? Что правда, то

правда. Да только, боюсь, не вырвешь его,—

глубоко сидит. Вот ты, Лена, секретарь

комсомольского комитета. Скажи, как мне мастера

одолеть?

Модест. Его бы надо на комсомольском

комитете допросить: как он, за технику или

против?

Лена (занятая своими мыслями). И

допросим, ребята.

Матвеич. «Что это такое, я спрашиваю? —

кричит на меня.– Генерал часы дарит, а он,

предводитель ваш, возвращает их да еще

скандал поднимает. Безобразники, пораспустились...

Вот доберется до вас генерал, даст по шапке,

тогда попляшете». Ну, что мне с ним делать?

В депо сколько испортил крови. И дома

преследует.

Авдотья Ивановна. Как преследует?

Матвеич. По ночам снится. Лягу, спать бы

да спать. Так нет,– глаза закрою, здрасте!

Мастер!.. Стоит передо мной вот этаким корнем.

(Вытянул руку, изобразив математический

корень.) Отчитывает: «Дурака валяешь, как не

стыдно». А этой ночью приснился в виде

тангенса – вот таким манером... (Чертит в воздухе

огромную букву.)

Авдотья Ивановна. Да что ты,

Матвеич? Никак здоровьем ослаб?

Матвеич (смеется). Нервы, Авдотья

Ивановна.

Алексей. Матвеич, мы допросим мастера.

С пристрастием допросим. Дело твое,

приятель, правое. (Выпроваживая ребят.) Не

волнуйтесь.

Рубцов. Вы, ребятки, загляните-ка сегодня

вечером ко мне в институт.

Модест. Хорошо. До свиданья.

Матвеич. До свиданья.

Убегают.

Лена. Максим Романович, Алексей... Я

должна вам сказать... статья в газете—это не послед-

няя новость. Папа, простите, генерал-директор

сказал, что отдаст приказ... (Молчит.)

Авдотья Ивановна. Какой приказ?

Рубцов. Какой же приказ готовит генерал?

Лена. Алексея за зазнайство переводят в

маневровые машинисты.

Рубцов. Хм... Ну, а что думает делать

соавтор Сибирякова, мною воспитанный инженер

и секретарь комсомола?

Лена (растерянно). Не знаю, Максим

Романович, не знаю... Он обидел папу. И папа,

конечно, погорячился. Его поступок... После

всего этого мне остается снять с себя

ответственность...

Рубцов. Снять с себя ответственность? Это,

простите, манера капризных барышень!.. Да,

капризных барышень. Снять с себя

ответственность?! Разве я этому учил вас в институте?

Снять ответственность?!

Лена. Что же мне делать?!

Рубцов. Что делать? Бороться, батенька!

Извините... (Алексею, желая поддеть.) Ты,

Алеша, не ходи сегодня в институт.

Сорвешься,– не каменный. Все вы здесь, гляжу, молодые,

слабонервные... Нет, не ходи, не ходи...

Лена. Бороться?! С кем? С отцом бороться?

Рубцов. Да, с отцом, с генералом, с

директором, с чортом, дьяволом, если угодно. Со все-

ми, кто мешает работать! Будьте здоровы!

(Уходит.)

Алексей. Максим Романович!.. Максим

Романович!.. Я не каменный. Но экзамен буду

держать сегодня. Буду!

Рубцов (возвращаясь). Будешь?

Алексей (упрямо). Буду.

Рубцов. Хм... (Задумался. Вдруг по лищ

пробежала довольная улыбка. Расхохотался.)

Хо-хо-хо!.. Молодчина!.. Хо-хо-хо!.. Это будет,

кажется, интересный экзамен. Я еще и гостей

позову. Ты как, не боишься на публике?

Алексей. А чего' бояться?

Рубцов. Хорошо. Это, кажется,

интересный, Алешка, экзамен будет! (Отечески

погрозив пальнем Лене, уходит. В окно.) До вечера,

забияка!

КАРТИНА ВТОРАЯ

Часть кабинета Рубцова (угол). Одна дверь. В левой

стене большое окно, у которого стоит письменный стол,

заваленный журналами. У правой стены, в сторонке

круглый столик и два кресла. За столиком сидит Софья

Романовна. Появляется Дроздов. На ходу

рассматривает газету, прошел к письменному столу. Читает,

стоя спиной к Софье Романовне. Сделал карандашом

отметку, чему-то улыбнулся, аккуратно сложив газету,

сунул в карман. Сел в кресло Рубцова. И мы видим, как

осунулось его лицо. Густые волосы, тщательно

зачесанные вверх, как будто поседели еще больше. А лоб,

кажется, прорезали новые поперечные складки.

Дроздов (вздохнул). «Дайте мне точку

опоры, и я землю сворочу»,– сказал Архимед.

Точку опоры... Где же ты, точка опоры?..

(Встал, прошелся по комнате. Удивленно

смотрит на Софью Романовну.) Вы к Максиму

Романовичу?

Софья Романовна (встала).

Здравствуйте, Сергей Петрович!

Дроздов. О-о!.. Соня!.. Не узнал.

Присаживайтесь. Я тоже к нему. Задержался, видно,

в конструкторском бюро. Сейчас придет,– у нас

перерыв. Как живете? Рассказывайте.

Софья Романовна. Так, знаете,

средне... Сразу-то ничего и не скажешь. А вы

изменились, Сергей Петрович!

Дроздов. Постарел?

Софья Романовна. Постарели,

пожалуй... И суровый. Много работаете?

Дроздов. Как вам сказать... Много, но

покамест бестолку. А вы как-то преобразились...

Нет, я ничего не говорю. Красивая, очень

красивая! Будь я помоложе, пожалуй, рискнул бы

влюбиться. Ей-богу! Но, знаете, вы какая-то...

извините, обыкновенная стали.

Софья Романовна (улыбается). Я, ка-

жется, никогда не была ярко выраженной

индивидуальностью.

Дроздов. Не скажите. Помните, как вы со

мной схватились на защите своего диплома? Вот

когда, может быть, я впервые ощутил свой

возраст и позавидовал молодым. Взвились, как

фейерверк! Красиво. Очень красиво! И проект

ваш реконструкции депо помню. Не

забросили?

Софья Романовна. Признаться, да.

Не поверила. А вы верили?

Дроздов. Как вам сказать... Было в нем,

вернее, в вашем порыве, было такое... Бесенок

творческий!.. Напрасно забросили... Смотрите.

И так случается, что иной человек на заре

туманной юности разбазарит себя на пустяках, а

вторую половину жизни изводит себя за то, что

лучшие годы свои разбазарил попусту. А уж на

закате лет он стремится к покою, как сурок в

нору, вот вроде меня. Да тщетно. Душа-то его

печется о лавровом венке, и нет тому человеку

покоя. Я своего брата, людей науки, имею

в виду.

Софья Романовна. Вас потянуло к

покою? Что вы, Сергей Петрович?! А

экономичный паровоз – мечта вашей жизни?

Дроздов. Создам, полагаете? Одно время

и мне казалось. А теперь... Не знаю. Сомнения...

Себе перестал верить. Вот так же, знаете, когда-

то на рыбалке, в тихой заводи Иртыша, я,

мальчишка, в коротких штанах, стоял с удочкой по

колено в воде и глядел в зеленую гладь на свое

отражение... Глядел и спрашивал: «Ты – это я?

Или я – это ты?..» (Смеется.) Сомнения...

Сомнения одолели...

Входит Рубцов.

Рубцов. А, Софья!.. Ты зачем здесь?

Софья Романовна. Была на

квартире – сказали, рано утром уехал. Хочется тебя

поближе посмотреть.

Дроздов. Я к тебе на минутку... Но если...

Рубцов. Сиди, сиди, не помешаешь.

Софья Романовна. Ты, Максим,

огорчен вчерашней историей с Алексеем Сибиряко-

вым? (Торопливо.) Мне кажется, Максим, это

какое-то недоразумение. Приезжай обедать,

поговоришь с Кондратьевым. Он просто, по-моему,

не понял всего смысла поступка Алексея.

Приезжай...

Рубцов (хохочет). Ангел-миротворец! Хо-

хо-хо!.. Нет, Соня, не годишься ты в дипломаты.

Мирить приехала? Серьезное событие хочешь

свести к домашнему разбирательству? (Строго.)

Нет, голубушка, не приеду.

Софья Романовна. Характер у тебя

попрежнему к родным неласковый... А я...

Рубцов (прерывая). Да ведь и от родных

моих ни мне, ни людям нет радости.

Софья Романовна. Вчера приехал, а

сегодня родные не по тебе?

Рубцов. Ну, из родни у меня одна ты

осталась, и то не поймешь, какая... Была сестра, а

стала кукла...

Софья Романовна (с напускной

веселостью). Ну, это ты, Максим Романович, из

зависти. Напрасно. Придет время, и я буду, как

ты, седая и сердитая.

Рубцов (разбирая бумаги, не глядя на

сестру). Придет? Что же, подождем... А вот

работать ты не собираешься, инженер

Кондратьева?

Софья Романовна (желая поддеть).

Нет. Работа старит. На себя нужно время.

Рубцов. Так вот что, голубушка. У

тебя в|ремени много для себя, ты и подумай о

себе.

Софья Романовна. Значит, не

приедешь?

Рубцов. Нет, не приеду. А Кондратьева я

сегодня увижу,– разберемся.

Софья Романовна (собираясь уходить.

С болью). Умный ты человек, Максим, а душа-то

у тебя черствая... Ведь я не об этом хотела с

тобой говорить. Ну, да ладно. Мне некогда. До

свидания... До свидания, Сергей Петрович.

(Ушла.)

Долгая пауза.

Рубцов. Вот, Сергей Петрович... Никого

ведь у меня из своих не осталось. Сына потерял

на фронте... Одна она у меня, сестренка. Обидел

ее... Не нравится мне, как она живет... А

училась-то как, помнишь? А что стало?

Дроздов. А ничего особенного. Женщина

как женщина. Я вот зачем к тебе: как это

понимать? (Показывает газету.) Вчера этот

машинист нормы пересматривал, график

опрокидывал. А сегодня в газете вместо его портрета —

карикатура. Это что же, опрокидывал,

опрокидывал, да, выходит, не то опрокинул?

Рубцов. По мнению дорожного начальства,

выходит так.

Дроздов. Что же, не вышло у него?

Рубцов. У кого?

Дроздов. У машиниста, у кого.

Рубцов. Не вышло.

Дроздов. А почему не вышло? Дело-то

как будто бы разумное... А? Я хоть и

темный, а разбираюсь немножко. Отчего же не

вышло?

Рубцов. Отчего? Есть у нас еще такие

руководители, которым легче сказать «нет», чем

«да». Потому что «да» обязывает, а на «нет» и

суда нет.

Дроздов. Значит, трусы помешали этому

машинисту? А возможно, и завистники?

Рубцов. А что ты думаешь? Все возможно.

И мелкие трусы и завистники.

Дроздов. Так... Это правильно. Вот ты и

скажи мне: отчего это каждый из нас, в большей

там или в меньшей мере, но завистлив

бывает?

Рубцов. Не обобщай. Не обобщай, Сергей

Петрович!

Дроздов. Хорошо, хорошо... Извини. В

твое благородство, Максим, я еще верю.

Рубцов. Ну, слава богу.

Дроздов. Нет, не верю! Никому не верю,

и тебе не верю.

Рубцов. Люблю девку за издевку. Однако

не суди о людях по себе, Петрович. Ты эталон

неподходящий.

Дроздов. Почему?

Рубцов. Ржавый.

Дроздов. Хм... Ну и пусть! Зато в

признании честный. А человек-то все-таки порочен.

Времена менялись, войны и революции потряса-

ли мир, а человек как был порочным, так и

остался.

Рубцов. Не суди о людях по себе.

Дроздов. По тебе, что ли? Ты еще хуже.

Ты при близких людях даже не можешь быть

самим собой. Можешь ты хоть со мной говорить,

как думаешь?

Рубцов. Как думаю? А я вот так и думаю.

И тебя раздражает не то, как я говорю, а то,

как я думаю. Вот ведь штука какая! Ну, бросим

об этом. Иначе поссоримся.

Дроздов. Нет, уж ты не уклоняйся. Ты

такой же, как мы все. Да еще хуже. Ты ханжа.

Рубцов. Ханжа?

Дроздов. В тайне души и ты томишься о

славе своей и не желаешь славы моей. Вот... И

это правильно. Пока не возвысила нас слава,

добра нам желают все. Но возвысила тебя

слава,– доброжелатель твой лишь ты сам. Не так,

что ли? (Ждет ответа.) Непреложный закон

нашей жизни – слава! Она высокая скала, всех

манит.

Рубцов. Хо, слава? Это верно. Закон,

только чей, вот вопрос! Закон тщеславных, но

бескрылых! А если иные из них и забираются на

ту высокую скалу, то только ползком, ползком,

как змеи. А сокол, батенька, парит над той

скалой.

Дроздов. А это уж кто как умеет.

Рубцов. Отстал ты от народа на тридцать

лет. Ты хочешь на вершину выползти, чтобы

возвыситься. Нет, ты дай народу столько,

сколько он ждет от тебя. Дай, и народ оценит тебя.

Если захочешь, при жизни памятник поставит.

Заслужи, и народ тебя на руках на самую

вершину славы доставит. Народ на поощренья

щедр, в долгу оставаться не любит.

Дроздов. Верно, щедрый!.. Да без разбору

щедрый. Не поймешь теперь, где доктор

технических наук, а где слесарь. Все ученые. Все

науку строят.

Рубцов. Обрадовал... Прорвался... Хо-хо-

хо!.. Прорвался нарыв.

Дроздов (раздражается). Ты невыносим!

Ты совершенно невыносим! (Встал.) Бывает,

конечно, иные чудаки на старости впадают в

детство. И... и говорить с тобой больше не хочу.

Не хочу! (Собирается уйти.)

Рубцов (задерживая). Садись. Что ты в

сердце своем занозу носишь, я знал. А вот какая

это заноза,– не знал. А как узнаешь? Казалось,

все в тебе правильно.

Дроздов (сел). Это уже интересно! Чего

молчишь? А на поверку вышло... барахло

человек?

Рубцов. Зачем? Нет, конечно. Во вре-

мя войны ты дал на вооружение государству

преотличный паровоз. Нет, зачем! Все

правильно.

Дроздов. Так... А... а как же заноза?

Откуда она взялась?

Рубцов. От страха. Пьедестал потерять

боишься. Хочешь монополии на разум.

Долгая пауза.

Ну как, я правильно поставил диагноз? Ты

хочешь монополии на разум. Если бы от тебя

зависело, ты бы всех молодых дальше притвора

храма науки не пустил. А возможно, и оттуда

бы выгнал. К счастью, сие от тебя не

зависит.

Дроздов. Наука есть наука. Науку и

технику двигают вперед те, которым отпущено

побольше дара и сил. Никогда еще не было и не

будет армий ученых. А были, есть и будут

единицы, которых можно пересчитать по пальцам.

Им я хочу монополии на разум. (После короткой

паузы.) Диагноз ты точно поставил. Ты

подумай, что творится! У нас уж начали выдавать

за научное открытие не только ценное

предложение стахановца, а всякое

рационализаторское упрощенчество. Машинист поезд привел по

расписанию – его к лику святых причислить

готовы!

Рубцов. Вот, вот. Ты хочешь монополии.

Ученые, по-твоему, каста.

Дроздов. Да, каста! Была каста, в

хорошем смысле слова. Где она теперь? Мы

окружены забойщиками, стрелочниками,

невежественными упрощенцами.

Рубцов. Окружены? Вот верно! И дай бог

быть в этом окружении. Невежественные

упрощенцы? Ты ломаешь голову над конструкцией

экономичного паровоза, а в это время

«упрощенец» своей практикой тебе помогает решить ту

же задачу. Знаешь ли ты, что на твоем паровозе

Алексей Сибиряков три года работает без

среднего ремонта? Сибиряковы,– а их армия,—

берут от науки, но они и обогащают ее. Ты на

четверть века отстал от этих «упрощенцев».

Дроздов. Спасибо, сбавил на пять лет.

Рубцов. Ты говоришь об этих людях с

пренебрежением, а в душе ты их боишься! Ты

им завидуешь! Я сейчас с волнением жду

одного такого «упрощенца». Он всему нашему

институту задаст работу! И тебя не минует чаша

сия.

Дроздов. Шумим, братцы, шумим.,.

Рубцов. Петрович!.. А ты никогда не

задумывался, почему я нянчусь с тобой, как с

ребенком малым? (Обнял Дроздова.) Я люблю и

ценю твою золотую голову, хотя и вздора в ней

много. Ты же воистину талантлив, чорт! Потому

и терплю и прощаю и дурь твою и самомнение

дьявольское... И то, что я тебе сказал сегодня,

быть может, впервые,– только цветики.

Попомни мое слово.

Дроздов (уходя). Попомню, попомню...

Рубцов (вслед). А забудешь, я напомню.

ЗАНАВЕС

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Особняк Кондратьева. На переднем плане веранда. В

распахнутые огромные окна видно вечернее небо, усыпанное

звездами, и пруд. Слышны звуки баяна.

Из двери, ведущей в комнаты, выходит Софья

Романовна в халате. Остановилась у зеркала.

Софья Романовна (в зеркало). Какая

же ты, однако, здоровая, чертовка!.. И

красивая... Что? Конечно, красивая. Сержусь я на

тебя, Софья, ох, как сержусь!.. А вот до конца

чтоб, никак не могу... А надо бы, надо

поругаться с тобой. Надо. Будет, верно, случай, Софья...

А почему будет? Сколько их было уже...

(Подошла к окну,),Пруд... (Улыбается.) Дичь еще

всякую водоплавающую напустить сюда!..

(Задумалась.) Какой он чистый, этот Алексей, и

бескорыстный... И Лена... А почему я о нем

думаю? Да, да, весь день думаю... Бывает так, что

человек заснул одним, а проснулся другим?

Бывает. Поступок одного влечет за собой поступок

другого... Здоровая?! А душа-то болит?..

(Портрету мужа.) Что есть причина человеческих

пороков, Андрей? Не знаешь? Что обо мне думает

Лена? Что думаешь ты? Ну, смотри на меня

теперь в последний раз... Смотри... Неужели в том

и состоит радость семейной жизни, чтобы, имея

красивого, умного мужа, разговаривать с его

фотографией? А?.. Ты, Андрей, меня приучил к

этому занятию. (Прошлась по веранде.) Хорошо

живешь, Софья Романовна, хорошо?! Дочь

потомственного железнодорожника, сестра

выдающегося ученого, Максима Романовича Рубцова...

Бывшая комсомолка?!. Хорошо живешь,

великолепно! (Села за рояль. Играет сначала вяло,

потом энергичнее. Поет.)

Веет с поля ночная прохлада,

С яблонь цвет облетает густой.

Ты признайся, кого тебе надо.

Ты скажи, гармонист молодой.

(Обрывает. Но та же мелодия где-то далеко

подхвачена баяном.)

Может, радость твоя недалеко,

Да не знает – ее ли ты ждешь...

Что ж ты бродишь всю ночь одиноко,

Что ж ты девушкам спать не даешь...

У окна Крутилин тихо вторит мелодии.

Софья Романовна. А... Попечитель

мой?! Входи.

Крутилин. Не иронизируйте, Софья

Романовна. (Входит.) А где же генерал? И по

воскресеньям себя не щадит? (Целует руку.)

Софья Романовна. Жду, как всегда,

жду... Что это за книга?

Крутилин. Иду принимать экзамен у

вчерашнего забияки.

Софья Романовна. И предварительно,

заглянуть в учебник,– знаешь ли сам

предмет?

Крутилин. Как-нибудь! Нет, захватил,

чтобы спросить, знакомился ли наш новатор

с литературой, прежде чем выходить на

экзамен.

Софья Романовна. Будешь мстить?

Крутилин. За что? За оскорбление? Стоит

ли. Он еще молод и достаточно наказан

генералом.

Софья Романовна. Как это говорят:

рысь пестра сверху, а человек лукав изнутри.

Хитришь, Борис.

К р у т и л и н. Вы какая-то странная сегодня.

Взволнованы чем-то?.. Глаза выдают.

Софья Романовна (холодно). Глаза?

Что же, может быть. Глаза одни – и плачут и

смеются...

Крутилин (обижен). Я не в добрый час

появился?

Софья Романовна. Нет, почему же.

Садись, пожалуйста. Продолжим вчерашний

разговор...

Крутилин. Вряд ли выйдет. У вас в голосе

металл... строгость!

Софья Романовна (с напускной

веселостью). Неужели строгость?.. Ой, я в халате...

(Убегает.)

Крутилин. Хм... Хороша!.. (Прошелся

по комнате, читает на крышке рояля.)

«Блютнер»... (Гладит крышку.) Да, «Блютнер»,

настоящий!.. (Рассматривает приемник.) «Теле-

функен». Настоящий!.. (Вертит в руках фужер,

стучит ногтем.) Хрусталь?.. Баккара?.. Нет, не

настоящая баккара. Немецкий,– эрзац в счет

репараций...(Взял в руки колоду карт,

перетасовал.) Чудные! Атлас. Не наши. (Положил

колоду на стол, снял несколько раз, поднял

нижнюю карту.) Бубновая дама явилась... Да,

«Блютнер»... «Телефункен»... «Баккара»... Слова

звучат, как музыка. Мы блюминги делаем, мы

наново Днепр обуздали. Соединили моря!.. Да,

обуздали, соединили... А вот на такой пустяк

культуры нехватает. Европа!.. Седые камни,

седые камни Европы!.. (Перетасовал колоду,

вынул карту.) Хм... снова она...

Софья Романовна (появляясь в светлом

платье). Что ты колдуешь, Борис?

Крутили н. Загадал, какое платье вы

наденете: темное или светлое. И представьте —

сбылось! Я хотел светлое.

Софья Романовна. Почему?

Крутили н. Вы же великолепны в этом

светлом наряде! Вообще вы умеете одеваться, Софья

Романовна! Да и как иначе? Вы же здесь, в этом

городе, в сущности, министерша. Да, госпожа

министерша! (Целует руку.)

Софья Романовна. Уж так прямо

министерша?

Крутили н. Вы украсили бы своим

присутствием любое общество столицы.

Софья Романовна. Ты так часто

говоришь мне комплименты, что я уже перестала

обижаться.

Крутилин (вздохнул). Эх... Нет, видно, у

меня слов, которые могли бы вас тронуть.

Сухарь...

Софья Романовна. Ты любил

когда-нибудь, Борис?

Крутили н. Нет, раньше я не любил.

(Прищурил глаза.) Я люблю сейчас.

Пауза.

Софья Романовна, сыграйте что-нибудь.

Софья Романовна. Не хочется.

Продолжай, Борис.

Крутилин (откупорил бутылку, разлил в

рюмки вино, выпил). Давайте говорить

начистоту, Софья Романовна.

Софья Романовна. Давай.

Крутилин. Ну, так вот моя исповедь... Я

давно хотел вам сказать... Удивительно вы

живете, Софья Романовна. Вы, Софья Романовна,

мученица. Только не знаю, кому это нужно.

(Наливает себе вина.) За вашу подвижническую

жизнь! (Пьет.)

Софья Романовна. Ты сказал, что

любишь. Кого ты любишь, Борис?

Крутилин (встал, прошел к зеркалу,

небрежным жестом поправил прическу. Подошел

близко к Софье Романовне. Дерзко смотрит в

лицо. Усмехнулся. Спокойно). Вас люблю.

Софья Романовна (отошла к окну).

Мм... Какое звездное небо. Тихо... Продолжай,

Борис, свою исповедь.

К р у т и л и н (включил приемник). Москва!

Скоро мы с Максимом Романовичем закончим