Текст книги "Детство в солдатской шинели"

Автор книги: Анатолий Гордиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Очередное письмо, которое послал Виктор Леше Скокову, было вложено в большой конверт– с письмом в Карелию шла газета, где был напечатан очерк «Передовое подразделение торпедистов». В нем говорилось:

«…Лейтенант Константинов, находясь на учениях, в минуту опасности лично сам устранил неисправность в торпеде. Атака была внезапной и успешной. Личному составу подразделения объявлена благодарность. Приказом командира части подразделение объявлено отличным. Этих успехов торпедисты добились благодаря повседневной воспитательной работе командира коммуниста Константинова».

На флот стали прибывать новые торпедные катера. Проводку первого каравана новой техники поручили Константинову.

Спешили уйти от зимы. Однажды в морс попали в шторм, один катер понесло прямо на берег, но его умелым маневром спас лейтенант Константинов. За этот переход он получил еще один именные часы от командующего флотом.

Особым днем для старшего лейтенанта Константинова стал день 22 марта 1957 года. За проявление героизма при выполнении служебных обязанностей он был награжден медалью «За боевые заслуги». В мирные дни – боевая медаль! Даже человеку, мало сведущему в военных делах, это говорит о многом. 46 благодарностей командования получил моряк Константинов.

…Прошли годы. И наступил тот час, когда в связи с сокращением наших Вооруженных Сил Виктор был уволен в запас. Жалко покидать флот, поздновато перестраиваться, но надо! Надо начинать новую жизнь, и лучше с нуля, решает Виктор. Он работает лаборантом, прорабом, учится в вечерней школе, поступает в Симферопольский медицинский институт. Окончив институт, Константинов добивается через Москву, чтобы ему дали направление на работу в родную Карелию. Сначала трудился в санатории «Марциальные воды», сейчас, вот уже 13 лет, он врач травматологического пункта Петрозаводской городской больницы.

Очередная операция хирурга В. П. Константинова прошла успешно.

Постоянной любовью Константинова остался спорт. Спорт помог ему избавиться от тяжелого недуга – бронхиальной астмы, спорт вошел навсегда в его дом. Без Константинова не обходится ни одна спартакиада медиков, ни один День бегуна.

Особый праздник в его жизни – встречи партизан «Красного онежца». Большую работу ведет он и с ребятами в подшефной школе.

– Я шагаю по жизни уверенно, – любит говорить Виктор Петрович Константинов пионерам. – Потому что со мной мои друзья. Никогда и нигде я не чувствовал себя сиротой. Сколько добра сделали мне люди! Когда в сорок третьем я покидал партизанский отряд, в сердце моем родилась клятва – не подвести фронтовое братство. Я помнил об этом, командуя торпедным катером, помню сегодня, надев белый халат хирурга. Я стараюсь возвратить людям мой долг, огромный, неоплатный! Недавно, приехав на встречу, мой боевой командир Иван Яковлевич Кравченко сказал мне: «Паруса твоей жизни, сынок, взяли хороший ветер…» А отец мой любил повторять: «Старайся, чтобы каждый день был полным, как ведро воды. Полным и чистым!» Спасибо им за эти слова.

ВОЗЬМИТЕ МЕНЯ В РАЗВЕДЧИКИ

Рыхлый снег укрывал озябшую ноябрьскую улицу. Савин неспешно закрыл за собой тяжелую дверь Госбанка и пошел домой. Все вокруг белело какой-то госпитальной чистотой. Евгений Антонович вытянул вперед широкую ладонь, снежинки словно ждали этого и стали усаживаться целым роем. Всю жизнь Савину казалось, что у первого снега есть свой еле уловимый запах чистого родника, лесных, из далекого родного белорусского леса, трехлепестковых подснежников, росших на тонких нитяных ножках. Он улыбнулся.

Темнело. Завернув за угол, Савин увидел, как одно за другим зажглись окна музыкального училища, стоявшего рядом с его домом.

Войдя в подъезд, он открыл почтовый ящик с цифрой 10, вынул газеты, большой пухлый конверт, две открытки. Конверт был из родного села под Минском, и Савин немного удивился, увидев, что он отправлен племянником Ваней, семиклассником.

В комнате он поспешил вскрыть конверт и вынул из него аккуратно сложенную газету «Пионер Белоруссии». Развернул – и прямо в упор на него глянул мальчик в солдатской шинели с карабином на плече. Вверху большими буквами было написано: «Где ты, отважный разведчик? На поиск, пионеры Белоруссии!».

Мальчик стоял рядом с бронемашиной, был он в шапке, в тяжелых сапогах не по ноге, в долгополой шинели. Карабин казался лишь чуть поменьше его. На поясе – патронный подсумок, в ножнах – кинжал-штык. Парнишка, повернув голову вправо, улыбался.

Остро кольнуло под сердцем, на секунду пресеклось дыхание. Евгений Антонович опустился на стул, который ему тут же подставила жена.

– Это ты, что ль, Женя? – всплеснула руками Нина Ивановна. – Надо же… Ребята, все сюда! – крикнула она детям и внукам.

А Евгений Антонович не отрываясь читал газету. В короткой заметке научный сотрудник Центрального государственного архива Октябрьской революции и социалистического строительства города Ленинграда В. М. Попова обращалась к красным следопытам Белоруссии с призывом начать поиск их земляка Жени Савина, который в годы войны был храбрым разведчиком Ленинградского фронта.

…Это было в Колпино, под Ленинградом, в октябре 1941 года. Разведчики, вымокнув под мелким обложным дождем, отогревались чаем у полевой кухни. Двое суток провели они в тылу у немцев, задание выполнили, принесли донесение, которое не радовало ни их, ни командование: к Ленинграду подходят все новые и новые силы врага. Женя сидел в старой фуфайке, рваных на коленях штанах, на нос сползала черная фуражка.

– Савин есть тут? – крикнул посыльный. – Савина срочно в штаб полка!

Командир отделения устало зыркнул на посыльного:

– Что за срочность такая? Донесение я уже передал. Не кормились горяченьким черт знает сколько. Да и переодеться ему надо.

– Велено поскорее. Там его дожидаются.

Женя заволновался, отодвинул кружку, побежал к дому, где были на постое разведчики. Выскочил – не узнать: шинелька туго перехвачена в поясе, сапоги начищены, повернулся кругом перед отделенным.

– Давай жми, – сказал тот, улыбаясь, – порядок.

У входа в штаб Женя увидел комиссара полка, командира взвода разведки и немолодого незнакомого майора.

– Младший сержант Савин по вашему приказанию прибыл.

– Так это и есть тот Савин, о котором вы мне говорили? – недоверчиво спросил майор простуженным голосом.

– Все верно, – усмехнулся комиссар. – Благодаря его разведке наша артиллерия славно поработала под Александровкой. Молодец, Савин, дай-ка еще раз пожму тебе руку, младший сержант.

Женя шагнул вперед и расплылся в улыбке.

– Я из военной газеты, корреспондент, фамилия моя Мазелев, – сказал майор, тоже протягивая руку. – Приехал к вам в часть, побывал в окопах на передовой, познакомился со многими храбрыми людьми. Ну а под конец захотел повидать разведчиков. Разговорился вот с лейтенантом, и он мне рассказал о вас… о тебе, – поправился, засмеявшись, майор. – Сколько годков-то стукнуло?

– Пятнадцать, товарищ майор.

– По виду не дашь.

– Он у нас солидно выглядит, – заметил лейтенант.

– Да нет, мне показалось наоборот. Поди, прибавил себе годик?

Женя потупился.

– Ну ладно, Женя, рассказывай все по порядку, – вздохнул майор. – Пойдемте вон туда, к старому дому, спрячемся под крышу от дождя. А вздыхаю я, братцы, потому, что у меня самого вот такой же сынок, тоже на фронт рвется, Ленинград родной защищать хочет.

– С чего начать, товарищ майор, с детства или с войны?

– Давай, браток, сперва про разведку. Про твое первое задание. Рассказывай все как было, не стесняйся. Мне, понимаешь, все интересно, ведь я впервые вижу вот такого мальчика в военной форме, а он, оказывается, разведчик да еще и смельчак. Выкладывай все, что чувствовал, боялся ли…

– Боялся, – сразу же согласился Женя и увидел, как укоризненно покачал головой взводный. – Боялся, – упрямо и твердо повторил Савин и замолчал.

– Вы уж его не смущайте, пожалуйста, лейтенант, – майор тронул взводного за рукав, доставая толстый блокнот из планшета.

Вдалеке за горизонтом громыхнуло, а через несколько секунд где-то на окраине разорвался снаряд, за ним другой, третий. Майор вглядывался в живые глаза мальчика, а Женя, привыкший к артобстрелу, начал рассказ.

…Удивительный то был день, когда всех новичков построили в старинном парке, неподалеку от лицея, где учился великий русский поэт и чьим именем теперь назван этот прекрасный город. На бледном небе сквозь тронутые желтизной сентябрьские листья блестели маковки дворцовых церквей. Женя стоял в новенькой форме, только что наспех подогнанной в полковой мастерской. А вот сапоги были такие, какие выдали на складе. Один за другим красноармейцы повторяли текст воинской присяги. Срывающимся голосом Савин произнес торжественные слова.

А через четыре дня командир взвода разведки поставил перед Савиным и еще двумя бойцами задачу: отбыть на передовую и разузнать все, что касается противника в близлежащей деревне по дороге на Кингисепп. Отделенный принес Жене старую фуфайку, штаны – выпросил у сельчан. Ботинки и фуражку с белыми молоточками, выданные в ремесленном училище, решили оставить. Молоточки эти и подсказали разведчикам легенду: Савин, который учился в ленинградском ремесленном училище, пробирается в родное село, уже захваченное немцами.

Пошли лесом, пересекли дорогу, к месту добрались под вечер. Женя отправился в деревню, а двое товарищей залегли в кустах на окраине, дожидаясь его возвращения.

Повсюду на улицах были войска. Пушки стояли на выгоне, прикрытые побуревшими ольховыми ветками, за ними торчали башни танков с черно-белыми крестами. Женя впервые увидел немцев так близко. Ему хотелось вжаться в дощатый забор, прыгнуть в огород, убежать к своим. Не покидало чувство, что враги распознали его, знают, что он – сын полка Савин, разведчик.

За старым овином Женя наткнулся на трех ребятишек, пасших коз, подошел к ним, заговорил, рассказал, что возвращается в свою деревню, попросил проводить. Один паренек согласился, и они пошли по селу вдвоем, теперь стало как-то спокойнее. Женя считал про себя и запоминал. В просторном дворе перед старыми кленами немцы разместили пушки, там же весело горел костер – на вертеле жарились, потрескивая, куры. Немцы гоготали, раскладывали на пятнистой плащпалатке бутылки, консервные банки, фляжки в суконных чехлах. Женя старался ничего не пропустить, запоминал количество пушек, танков, автомашин. Ребята завернули за угол и вышли к широкому колхозному подворью – там высились новые амбары, похожие на те, что построили перед войной в его деревне, напротив амбаров – конюшня, птицеферма. Двери повсюду сорваны с петель, рассыпано зерно, валялись раздавленные тяжелыми колесами грузовиков цыплята. Из конюшни вооруженные солдаты вывели четырех мужчин и женщину. Первым шел высокий человек с седоватой, коротко стриженной солдатской головой, грязно-красная повязка свесилась на глаза, ступал твердо и вместе с тем словно на ощупь, был он босой, и тесемки галифе змеились по жухлой траве. Женя окаменел, но мальчонка тронул его за рукав, и они пошли дальше, прошли все село.

В сумерках вышел он к своим друзьям, сидевшим в засаде. Ночью вернулись в часть, доложились командиру взвода. Тот выслушал Женю, повел в избу, вынул большой лист бумаги, и они стали вдвоем рисовать план села. Память у Жени была цепкая, все запомнил до мелочей, все легло на план: и танки, и грузовики, и пушки, и скопление пехоты. Закончили после полуночи. А чуть свет ударила по селу прицельным огнем артиллерия.

Разведчик Женя Савин. Осень 1941 года.

Вскоре полк получил приказ отойти на новую позицию. Заняли оборону, окопались. И снова Женя с двумя провожатыми получил задание идти в тыл. Быстро переоделся, пристроил за подкладку фуражки справку, что он учился в ремесленном, две секунды поколебался, но, закрыв глаза, четко увидел того босого военного, вынул из вещмешка гранату-лимонку и быстро сунул ее в карман фуфайки.

Снова его товарищи залегли, не доходя до села, а Женя пошел огородами к избам. Село кишело немцами. Женя вертел головой во все стороны: на околице четыре танка, два возле колодца. Четыре пушки. Двадцать три грузовика. Еще одна огромная пушка на гусеничном ходу, широкая – на всю улицу, а ствол такой – ведро можно вставить. Сколько же солдат? Надо чтоб было точно. Не осрамиться, коль доверяют такое дело.

На горушке в центре села высился большой дом, видимо, школа или сельсовет, впереди цветники – теперь на них стояли приземистые, разрисованные черно-зелеными пятнами штабные машины. Урчали моторы, притормозил мотоциклист в больших очках и длинном сером прорезиненном плаще. Женя прошел раз, другой, остановился напротив, у нового сарая, – запоминал. Подъехал длинный грузовик, с него посыпались солдаты, прозвучала лающая команда, все быстро стали в строй. Теперь несложно их сосчитать. Из школы вышли трое офицеров, несколько солдат и человек в штатском с повязкой на рукаве. Офицеры козырнули строю и, не останавливаясь, вышли на дорогу. И тут глаза Жени встретились с мутными, пьяноватыми глазами сопровождавшего их дядьки в штатском.

– Эй, малец, поди сюда! Да побыстрее!

Женя попятился к углу сарая, а они приближались– толстый главный офицер и небритый рыжеватый дядька с повязкой.

– Ей-богу, это не наш, господин офицер. Эй, ты чей будешь? – крикнул полицай, сложив зачем-то рупором короткопалые ладони.

Офицер начал медленно расстегивать большую черную кобуру на круглом животе. Ноги у Жени враз отяжелели, глаза стало заволакивать туманом. Но это длилось меньше мгновения. Решение пришло само собой: Женя выхватил гранату, выдернул кольцо и что было сил бросил ее под ноги врагам. Громыхнул взрыв. В тот же миг Женя метнулся за сарай, побежал, петляя, по огороду, пригнулся, услышав автоматные очереди, перемахнул через плетень, а пули посвистывали, казалось, над самой головой, сбивая листья и спелые яблоки.

Запыхавшись, добежал до своих, ждавших его с тревогой, и они тут же стали уходить к лесу. На ходу Женя рассказал о случившемся, а вечером доложил обо всем командиру своего взвода. Тот сразу же подошел к полевому телефону, вызвал штаб полка. Закончив разговор, он крепко прижал к себе Савина, пошарил в нагрудном кармане и, улыбаясь, прикрепил к петлицам его гимнастерки по маленькому красненькому треугольничку.

– Командир полка приказал присвоить тебе звание младшего сержанта и одновременно представить тебя, Савин мой дорогой, к правительственной награде.

Снова молотила по селу наша артиллерия, слала снаряды туда, где на плане Савин пометил крупное скопление техники, пехоты. Потом были еще походы в занятые врагом села, новые важные разведданные получал штаб части.

…Весь этот свой рассказ военному корреспонденту Женя уложил в пятнадцать минут. Артобстрел не прекращался, более того, стал интенсивнее, а тут еще на Ленинград прошла стая бомбардировщиков, два из них отвернули и стали бросать бомбы на позицию зенитных орудий в Колпино.

– Я хотел бы тебя сфотографировать, Женя, но надо чтобы ты был в полной боевой форме, – сказал майор.

Они прошли к дому, где жили разведчики. Женя быстро взял карабин, прицепил к поясу штык в ножнах. Мазелев расчехлил фотоаппарат, показал, куда стать– к бронемашине, попросил повернуть голову, улыбнуться.

– Ну а про детство – в другой раз, – заторопился майор. – Скоро приеду снова.

– Эх, попала бы газета в Белоруссию, в село наше Оздятичи, к моим. Пусть бы узнали, что я воюю, что жив-здоров.

– Да, рановато кончилось твое детство, Евгений, – сказал комвзвода. – И сам, наверное, понимаешь, каково мне посылать тебя к немцу в лапы, мальчонка ведь ты еще совсем.

– А я вот о чем думаю, – произнес майор. – Наступит такое время, когда тысячи мальчишек будут завидовать разведчику Жене Савину. Вот помянете мое слово, коль будем живы. До скорого свидания, младший сержант Савин.

Но больше они не свиделись, не свела судьба, не расспросил майор Мазелев о детских годах Женьки Савина.

Большое село Оздятичи раскинулось недалеко от плавной, широкой Березины. Место знатное – тут когда-то, гонимое полками Кутузова, беспорядочно переправлялось на западную сторону реки разгромленное войско Наполеона. А еще достопримечательностью этих мест были древние пологие курганы, поросшие полынью, лебедой, боярышником. На этих курганах пропадала с утра до темна сельская детвора – играли в войну. Играли «в Чапаева», «в Щорса». Впереди скакали на гибких ореховых прутьях, со свистом сбивая красноталовыми лозинками сизые головки лебеды, эскадроны Жени Савина и распевали любимую песню «По долинам и по взгорьям…»

Летели лихие конники, сшибались с эскадронами Петьки Лабырача, спешивались, схватывались врукопашную, захлебываясь звонким «ура». Почти всегда держали верх «чапаевцы» Савина.

Поиграв, брались за дело – возвращались к гусиному стаду, которое паслось внизу у курганов, ловили рыбу в Березине, пекли картошку, купались, плавали наперегонки, стараясь догнать колесные пароходики. Катя Кульбянок, Миша Сивчик всегда были рядом с Женькой.

Жили в селе дружно, хотя и не очень богато. Семеро детей росло у колхозного конюха Антона Ивановича Савина и его верной подруги Марии Прохоровны. Детвора спала под одним рядном на полатях, зимой забирались на широкую печь, грели ноги в теплом волглом жите, насыпанном толстым слоем для просушки.

Однажды в июле в Оздятичи приехала из Минска на летние маневры кавалерия. Ребятня не отходила от конников – трогали амуницию, просились в седло.

Женя приносил за пазухой отборный белый налив, застенчиво угощал кавалеристов. Пропадал в палаточном городке, поручив гусей сестре Тамаре. На колхозных лошадях Женя скакал сызмальства, скакал смело, не боялся, но проехать на настоящем боевом коне – это казалось несбыточным, верхом мечты.

– Уважаешь лошадей? – спросил его как-то быстроглазый баянист по имени Артур, игравший вечерами на танцах тут же, около армейских палаток, на вытоптанной полянке.

– Больше всего на свете, – выпалил Женя.

– Ну что ж, подрастешь – и давай к нам в кавалерию.

– Скорее бы, дяденька. Мне еще только двенадцать.

– Бегай под теплым дождиком без кепочки – враз вверх пойдешь. Расти живее, сябруша, вражья стая клыки кровожадные точит. Да мы их песьи головы вот этим клинком посшибаем. Сигай на моего Соколика, держи крепче мою шашку, хлопчик.

Артур подставил ладони под Женькину ступню, тот птицей взлетел в седло, принял тяжелую сизоватую сталь. В левой – поводья, в правой – тяжелая шашка. Пошел!

…Отшумело буйными грозами лето сорокового года, и в августе Женя и его дружок Петя Казюка стали прощаться с родным селом. Петя был сиротой, у Савиных многодетная семья, и сельсовет решил послать их учиться за государственный счет по специальному набору в ленинградское ремесленное училище.

Провожали всей семьей, всей улицей. Прощались до следующего лета, а вышло – на четыре долгих, тревожных года.

На Витебском вокзале минский поезд с ребятами, набранными со всей Белоруссии, встречали с оркестром. Женя и Петя решили не разлучаться. Их зачислили в одно училище на Малой Охте, поселили в одной комнате общежития, только Женя захотел стать слесарем-инструментальщиком, Петя – токарем. Женя всю дорогу боялся, что не примут – от горшка два вершка, да к тому же худенький, что ивовый прутик. Когда на медицинской комиссии мерили рост, незаметно приподнялся на цыпочки. Пронесло, прошел! Обрадовался совсем, получая новенькую форму, черную, как у матросов. Через месяц Женя послал в село первую в своей жизни фотографию. Стоит во весь рост гордый парнишечка, подтянутый, серьезный, в черной шинели. Туго затянут ремнем, на широкой пряжке выбиты буквы «РУ», на петлицах серебряные буквочки «6 РУ» – шестое ремесленное училище, на фуражке спереди скрестились молоточек и разводной ключ.

На Октябрьские вышли они на демонстрацию сводной колонной. Лихо шла рабочая смена по Невскому, прошли под аркой Генерального штаба, по знаменитой площади у Зимнего дворца. Море кумачовых знамен, тысячетрубные оркестры, песни над людской рекой, песни до позднего вечера…

Любил Женя мастерскую – здесь пахло сталью, машинным маслом, тянули к себе тиски. Занятия пролетали как одна минута. Рука Жени окрепла, глаз приобрел точность – тяжелый напильник не ковылял уже вверх-вниз по детали, а шел плавно, снимая еле заметный слой металла. Мастер Степаныч приглядывался к Жене, все чаще и чаще останавливался около его тисков. Степаныч слыл человеком немногословным, спокойным, никогда никого принародно не хвалил, но знал, кто чего стоит, понимал, будет ли из парнишки толк.

– У тебя металл оживает, Савин, – прогудел он однажды, наклоняясь к самому уху Жени, который ничего не видел вокруг, кроме ровной синеватой поверхности стального бруска.

В декабре им объявили, что вскоре поведут на Кировский завод. Большие ворота знаменитого завода распахнулись перед колонной ремесленников, во дворе мастера разделили их на группы и повели по цехам. У Женьки захватило дух – вот это завод, вот это махина!

– Тут бы трудиться всю жизнь, – услыхал он рядом сипловатый голос Степаныча.

Женя вздрогнул, зарделся, закивал согласно головой.

В начале сорок первого они стали ходить сюда регулярно на практику, и ребятам во всеуслышание объявили, что тех, кто покажет наилучшее прилежание и мастерство, после окончания училища возьмут на завод.

Женя старался как мог. Его хвалили все чаще. Однажды Степаныч отобрал несколько деталей, сделанных Савиным, загадочно улыбнулся и ничего не сказал. А как-то в воскресный день, гуляя с ребятами по Невскому, Женя увидел в большой застекленной витрине необычную выставку под названием «Рапортуют учащиеся ремесленных училищ». В витрине лежали различные детали, приспособления, всякий инструмент.

– Глядите, хлопцы, наш Савин-то на витрине! – крикнул Петя Казюка.

На черной бархатной подставке лежал отливающий зеркальным блеском молоток. Под ним надпись: «Работа Е. Савина. 6-е РУ».

Женя, Петя и многие другие ребята впервые попали в большой город, да еще в такой удивительный город! Часто по выходным дням бывали экскурсии. Приходил старичок, друг Степаныча, вместе они слесарили на Путиловском, большевик, участник штурма Зимнего, он без устали водил ребят по городу. Женя, слушая его, закрывал глаза, и ему виделся Ленин на броневике, красные сполохи выстрелов на ночной Дворцовой площади, костры у Смольного, грузовики с красногвардейцами, среди которых были Степаныч и его старый друг.

В Смольном Женю больше всего поразила кровать, на которой спал Ильич. Точь-в-точь такая сейчас у него, у Женьки Савина, ремесленника, – железная, с жестким матрацем. Женя украдкой пощупал его. Домой он писал: «Вчера были мы в зале, где Ленин объявил о начале новой власти рабочих и крестьян. Зал такой красивый, что мне и не описать. До того места, где стоял наш вождь, я мог дотянуться рукой. Жизнь моя – словно красивый сон».

Мать в ответ свое: «Жду тебя, мой голубок сизенький, не дождусь. Хоть бы скорее лето, а там и тебя отпустят на побывочку. Чует мое сердце, что исхудал ты. Не болеешь ли?»

А Женя окреп, руки налились силой, по физкультуре первый. На лыжах, правда, не всегда получалось, зато винтовку собрать и разобрать, всадить в черный кружок мишени все пять пуль из мелкашки – тут он многих обгонял.

К Первомаю выдали им белые гимнастерочки, черные суконные брюки, новые хромовые ботинки с подковками. Как вышли на парад – одно загляденье, вот тебе и ремеслуха! А как ножку дали, как ударили строевым шагом по мостовой! Народ глядел и не мог наглядеться – смена рабочему Питеру идет!

…Под вечер 22 июня во дворе училища состоялся митинг. Женя стоял в строю, опустив голову. Директор училища, Степаныч, какой-то военный говорили, что вероломный враг будет скоро разбит, а перед ребятами стоит одна задача – учиться отлично, быстрее овладевать очень нужными стране рабочими специальностями.

Недели через три их подняли рано утром и на машинах повезли за Гатчину, на оборонные работы. Вместе с сотнями других людей в тихом зеленом поле, казавшемся таким мирным, далеким от войны, повзрослевшие мальчишки копали глубокий противотанковый ров. Бросали землю с утра до ночи в три смены, падали с ног, росли на ладонях сизыми буграми кровавые мозоли.

Неподалеку от них, ближе к Гатчине, также валясь с ног от усталости, работали красноармейцы.

В свободную минутку Женя бегал к ним, смотрел, как они сооружали блиндаж, рыли траншеи, в полукруглых капонирах устанавливали небольшие противотанковые пушки.

Тяжелой вереницей тянулись дни, с фронта приходили плохие вести. Однажды почти над ними завязался воздушный бой. Татакали пулеметы, самолеты неуклюже гонялись друг за дружкой – было совсем не страшно, все напоминало какую-то игру. И вдруг тупоносый краснозвездный ястребок повалился на крыло, от хвоста потянулась ниточка дыма.

– Прыгай! Прыгай же! – кричали ребята, побросав лопаты и выскочив изо рва. Только из самолета никто не выпрыгнул и он глухо ударился о землю, подняв над собой острый факел пламени…

Все пальцы на правой руке у Жени были забинтованы, мозоли не заживали, гноились. Начальник училища – теперь его так стали называть, – видя такое бедственное положение Савина, назначил Женю связным между училищем и артиллерийской частью. Женя бегал туда два-три раза в день и успевал, отдав записку, помочь очистить снаряды от слоя смазки или брался прокладывать со связистами телефонный кабель от блиндажа к наблюдательному пункту. Шустрого паренька приметили – угощали сытными щами, подарили пилотку. Женя подружился с веселым острословом сержантом Геной Беляевым.

Погожим теплым вечером пришла беда. Высоко в небе проплыл немецкий самолет, за ним другой, третий. Самолеты были привычным делом, но тут кто-то звонко закричал:

– Парашютисты!

Начальник училища быстро кивнул Жене:

– Мигом в часть. Спроси, что нам делать.

Женя помчался не разбирая дороги, то и дело вглядываясь в небо, а справа над пшеничным полем уже колыхались белые купола. Женя подбежал к блиндажу, нашел командира.

– Отходите немедленно! – закричал тот. – Всем ремесленникам отходить в сторону Ленинграда! Живо!

Через десять минут растерянные ребята, побросав палатки, кирки, лопаты, бежали по полю, позади них уже слышались сухие, негромкие автоматные очереди.

– Доложи, что мы отошли к Гатчине, и догоняй нас! – крикнул Савину начальник училища.

Женя снова полетел к артиллеристам, те уже, прильнув к прицелам, застыли у орудий. Слева грохнул выстрел, рявкнула пушка и у штабного блиндажа, винтовочная стрельба потонула в орудийных залпах. Немцы залегли, стреляли из пулеметов. Казалось, выстрелы раздавались всюду – спереди, сзади. Женя испугался и юркнул в блиндаж. Вскоре туда приполз раненый сержант Гека и сказал, что наверху совсем плохо. Женя ошалело выскочил из блиндажа, увидел убитых, побежал к молчавшей пушке – там корчился раненный в живот артиллерист.

– Снаряды! Дай снаряды! – хрипел он еле слышно.

Женя бросился к сараю: он знал – там были снарядные ящики.

– Отходить! Команда отходить к лесу! – послышалось вдалеке.

За сараем стояли лошади. Женя быстро запряг повозку, рванулся назад, вывел Гену, дотянул до телеги, затем подтащил стонущего артиллериста, и они помчались несжатым полем к дальнему черному лесу. Догнали две лошадиные упряжки с пушками, догнали пятерых артиллеристов, которые катили орудие, впрягшись в брезентовые постромки. Стали держать совет. Решили добраться до леса, по пути искать своих, а затем уходить в сторону Ленинграда. И тут кто-то сказал:

– Бензосклад оставляем немцам. Не дело, братва.

– Еще можно успеть…

– Кто пойдет? – спросил командир дивизиона.

– Кого назначишь, лейтенант, тот и пойдет.

Командир назвал троих.

– Возьмите и меня, – попросил Женя. – Может, понадобится под колючей проволокой, под забором пролезать. А в случае чего – я из ремесленного…

Командир махнул рукой. Взяли гранаты, перезарядили винтовки и заспешили назад. Бежали пригнувшись, пшеница опутывала ноги, не хватало дыхания, падали, поднимались, бежали дальше. Успели! У длинного кирпичного склада никого еще не было. Открыли краны двух цистерн, отвинчивали, где отвинчивались, пробки у бочек. Резко запахло бензином. Быстрее, быстрее! Горючее лилось на землю, черной речкой потекло к шоссе.

Над складом пролетела стайка трассирующих пуль. Застучал пулемет. Когда он смолк, со стороны дороги послышался гул моторов. Гул быстро нарастал, становился похожим на глухое рычание.

– Танки! Отходим, братцы, дело сделано!

– Да уж не попользуются, гады.

– Савин, ты где? Не мешкай, отходим!

Женя вспомнил приказ товарища Сталина – ничего не оставлять врагу. Он схватил охапку ветоши, подставил под струю бензина – ветошь обмякла, выпала из рук. Нужно намотать на палку! Скорее, скорее! Женя оторвал от забора узкую дощечку, переломил пополам, намотал на нее тряпье, чиркнул спичкой. Бойкий огонек побежал по факелу, полыхнул жаром. Женя прижался к углу склада. Из-за поворота вывернули силуэты грузовиков, над кузовами на фоне светлого еще неба четко видны были солдатские каски. Женя, размахнувшись, бросил факел в бензиновый ручей, уже пересекший шоссе. Огонь взмахнул в небо. Женя юркнул под забор, вскочил, побежал. За спиной громыхнуло, теплой волной толкнуло в спину, оранжевый сполох осветил дорогу, черный клубящийся дым потянулся к небу.

Женя мчался не оглядываясь, ему казалось, что весь он как на ладони. Гудение жаркого пламени, глухие взрывы бензиновых бочек не заглушали истошных криков немцев, горевших в этом адском огне.

Догнал Женя своих быстро, передохнули малость. К лесу пошли все вместе, довольные.

– Видели мы ваш фейерверк, – сказал командир. – Молодцы.

Старший помолчал, прокашлялся:

– Это вот Савин поджег. Времени в обрез – немцы на дорогу выехали уже. Его заслуга, чего уж тут…

У леса нашли еще отступивших артиллеристов, приободрились. К утру вышли к своим, и раненых вывезли на той самой Жениной телеге, и орудия спасли. Когда добрались до Пушкина, какой-то седой командир обнял Женю, похвалил, что не бросил раненых товарищей, поблагодарил за повозку. Этот командир казался Жене добрым, понятливым, но были и другие – построже, они хотели непременно отчислить куда-то Савина, отправить в тыл, откомандировать в ремесленное училище. Тут вступился командир артдивизиона. Он пошел в штаб, и Савина оставили в части, выдали форму, зачислили на довольствие, а главное – направили в разведку, куда он очень хотел попасть, доказывал, что, переодевшись в сельскую одежду, может сгодиться красноармейцам.

…Глубокой осенью, уже после того как Женю сфотографировал военный корреспондент, командир взвода разведки дал Савину увольнительную на двое суток для поездки в Ленинград.