Текст книги "НГ (Не Говори) (СИ)"

Автор книги: Анастасия Мальцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Повисла пауза. Здесь никто никого не обвинял, точнее не произносил этого вслух. Каждый сам знал своего главного и беспощадного судью, раскрывающегося по мере пребывания здесь. Он способствовал тому, что с каждым новым рассказом своей истории, мы меняли ее тональность. Было бы интересно узнать, как заговорит Джанджи, открыв рот, например, в тысячный раз. Хотя каждый надеялся, что не дождется этой минуты здесь…

– Давайте поблагодарим Джанджи за то, что он поделился с нами своей историей.

– Спасибо, Джанджи.

Сейчас будет выбран следующий из присутствующих, который поведает нам то, что мы уже помнили от начала до конца. Единственное, что оставалось, подмечать те самые отступления от привычной канвы рассказа, свершенные по наитию судьи повествователя.

– Теперь ты, Морена.

Печальная молодая девушка, появившаяся совсем недавно среди нас, начала рассказывать свою историю пока только в третий раз, поэтому внимание слушателей было приковано к ней без остатка.

С Младеном мы познакомились, когда нам было по шестнадцать. Он перевелся в нашу школу, когда его родители переехали в Любляну из Идрии, по какому-то служебному распределению. Высокий, крепкий он мне сразу понравился. И я заметила, что и он положил на меня глаз.

На перемене я первая подошла к нему, чтобы проявить гостеприимство и показать местные достопримечательности. Младен с радостью согласился на мое предложение прогуляться после уроков. Мы отправились шататься по округе и забрели на Драконов Мост. Младен пристально вглядывался в каменные изваяния с серьезным видом, а потом с хитрой ухмылкой изрек: «Странно, они не виляют хвостами». Я рассмеялась, сказав, что могу опровергнуть оплошность этих истуканов.

Он стал моим первым мужчиной. И последним…

Сразу после окончания школы Младен предложил мне стать его женой, и, конечно, я с радостью согласилась. Мы назначили день свадьбы, но каждый раз он откладывался на более отдаленную дату по различным причинам. Сначала надо было скопить денег, потом найти подходящее жилье, получить профессию, устроиться на работу, снова скопить денег… Прошло семь лет, а мы все еще не были женаты, хотя и жили вместе, исполняя обязанности супругов. Это были счастливые годы, и я старалась не думать о том, что вижу, что мой гражданский муж больше не стремиться узаконить наши отношения.

Младен стал инженером и успешно продвигался по карьерной лестнице. Я закончила хореографический и преподавала танцы детишкам в нашей прежней школе, не успевая следить за хозяйством. Это, конечно, расстраивало бы любого мужчину. Мой оказался не исключением. Недовольство копилось с каждым днем, и у нас стали возникать скандалы на бытовой почве. «Было бы лучше, если бы ты ушла с работы и занялась, наконец-то, домом!» Я видела, что мои сопротивления ничего хорошего не несут, поэтому сдалась и уволилась.

Поначалу казалось, что это спасло наши отношения. Мы практически перестали ссориться, не считая мелких перепалок, не влекущих за собой никаких негативных последствий. Младен с радостью возвращался с работы, делясь впечатлениями, накопленными за день. А мне оставалось только поддакивать и кивать головой, не имея собственных новостей. Что я должна была рассказывать: «Представляешь, сегодня в продаже появился новый стиральный порошок! Говорят, он отстирывает пятна в три раза лучше обычного!» С каждым днем я стала замечать, что теряю себя, погрязнув в домашней рутине. Ведь раньше я успевала так много: занятия, факультативы, кружки, экскурсии… А теперь не хватало и дня, чтобы управиться с тем, что завтра придется делать снова. Ну и что, что, работая, я не всегда успевала приготовить ужин? Ведь мы могли сходить поесть в кафе или заказать еду на дом. Но архаичные взгляды моего гражданского мужа перечеркивали любые возможности компромисса. Он ждал лишь полного моего подчинения и соответствия представлениям о назначении женщины.

Спустя полгода такого существования я взбунтовалась, сообщив, что возвращаюсь на работу. Младен сказал, что я могу поступать на свое усмотрение, но, приняв такое решение, потеряю его навсегда. У меня не было никакого желания проверять серьезность его намерений, и я сдалась… Он был самым важным в моей жизни, и, раз выбор стоял между ним и работой, то, конечно, не задумываясь, я выбрала его.

Подруги намекали на шаткость моего положения, говоря, что, уйдя с работы, я оказалась в полной зависимости от мужчины, на имущество которого я не имею никаких прав. И в случае расставания не смогу претендовать ни на что и останусь без единого цента. Я отмахивалась от их кудахтаний, говоря, что они его не знают, что мы вместе уже десять лет, в течение которых я имела возможность убедиться в том, что он самый лучший, честный и порядочный…

Как-то Младен сказал, что хочет, чтобы я родила ему сына. Я ответила, что сначала надо пожениться, а потом уже думать о продолжении рода. Тогда он предложил для начала посетить центр планирования семьи, чтобы проверить возможность зачатия здорового ребенка, а когда все будет известно, обещал подать заявление в ЗАГС. Я была так рада перспективе стать законной супругой любимого человека, что не удосужилась поинтересоваться, для чего нужна такая последовательность.

Подруги вновь стали говорить прагматичные вещи, не укладывавшиеся в мое представление о любви и мире в целом. «Он тебя как несушку проверяет, сойдешь ли ты для роли инкубатора. А, если обнаружит какой-то дефект, выкинет за ненадобностью».

Во время прохождения обследования у меня обнаружили рак яичников…

Теперь вопроса о детях не стояло. Главным было выжить. Никаких симптомов до обнаружения заболевания не наблюдалось, но после, видимо, эффект ноцебо заставил чувствовать себя инвалидом. Вопрос о подаче заявления Младен больше не затрагивал и всегда переводил тему, когда я предпринимала попытки поговорить об этом.

Я ждала от него поддержки и сострадания. Поначалу он мне помогал и не обращал внимания на то, что я перестала выполнять домашние обязанности. Но вскоре сказал, что его повысили и все позже и позже возвращался с работы. Во время прохождения курса химиотерапии я совсем расклеилась, теряя последние моральные и физические силы.

Стали выпадать волосы. Наша интимная жизнь свелась к нулю. Приближалось лето – пора отпусков, а мне было совершенно не до отдыха. Я попросила Младена взять отпуск, чтобы просто побыть со мной дома и поддержать, но он заявил, что отпуск в этом году ему не светит в связи с большим объемом работы, а вместо этого его отправляют в командировку на целый месяц. Четыре недели я боролась со смертью в одиночку…

Когда химия не дала результатов, меня решили оперировать. Полное удаление опухоли было возможно только с полным удалением яичников, на что я пойти не имела права, так как все еще надеялась, что смогу родить Младену детей. Опухоль удалили частично. Пока я лежала в больнице, проходя восстановительный послеоперационный период, человек, которого я считала самым родным, честным, заботливым и порядочным, ни разу не пришел меня навестить, говоря, что завален работой.

Спустя пару недель после выписки, я почувствовала себя гораздо лучше и решила сделать Младену приятное, прибравшись в его кабинете. Так мы называли небольшой чуланчик, оборудованный компьютерным столом. Разбирая кучу бумажек, я наткнулась на плотный конверт. Повертев его в руках, заглянула внутрь и обнаружила небольшую стопку фотографий. На них были запечатлены смуглые девушки в гавайских юбках, какие-то мужчины, которых, возможно, я где-то видела, и мой Младен…

Дрожащими руками я перебирала яркие картинки одну за другой, всматриваясь в смеющиеся лица. На всех фото мой самый родной на свете человек обнимал одну и ту же девушку.

Где и когда могли быть сделаны эти фотографии?

Догадавшись посмотреть на обороте, на одной из фотокарточек я обнаружила надпись на английском, гласящую: «Дорогой Младен, я буду ждать письма! Твоя Кекона», – а дальше адрес электронной почты и отпечаток напомаженных алым губ.

Стало трудно дышать. Я молила лишь о том, чтобы все это оказалось дурным сном.

Из последних сил я решилась включить компьютер и проверить почту Младена, пароль от которой я смогла обнаружить в записной книжке, спустя четверть часа поисков.

Там действительно были письма с и на указанный на фотографии адрес. Я читала и не верила своим глазам. Оказалось, что не было никакой командировки. Младен взял отпуск и отправился на Гаваи со своими друзьями с работы, пока я мучилась от химии. Все тогда и началось с этой Кеконой. Она оказалась местной студенткой, подрабатывающей развлечением туристов, танцуя хулу. Месяц назад ей исполнилось всего девятнадцать, оказывается, это и послужило причиной отсутствия посещений Младеном меня в больнице, так как он ездил поздравить ее.

Они клялись друг другу в вечной любви, строя планы на будущее, единственной помехой которому на тот момент была я. Мой самый близкий и родной человек писал этой малолетней и малознакомой девице про меня такие слова: «Она больна, и я должен быть благороден, оставаясь рядом и платя деньги за лекарства. Я делаю, что могу. Но лечение не помогает. Скоро она умрет, и мы, наконец-то, сможем быть вместе»…

Придя домой, Младен обнаружил меня сидящей в кабинете среди улик, которые тщательно скрывал. Он остолбенел. Я подняла на него заплаканные глаза и спросила: «За что?». Он молчал. «Мы же прожили столько лет вместе. Неужели я это заслужила? Если да, то скажи чем?».

Выдержав паузу, он надменно произнес слова, которые врезались в мою память навечно: «А как ты хотела? Ты же даже не женщина. Ты никогда не сможешь родить мне детей».

Не знаю, откуда взялись силы… Я схватила со стола пресс-папье и со всего размаху ударила им Младена, угодив прямо в висок. Он упал.

Я, было, бросилась вызвать «скорую», но потом просто легла рядом, слушая, как он делает последний вдох…

Вновь воцарилась тишина. По лицу девушки было видно, что она бы сейчас заплакала, если бы могла…

– Давайте поблагодарим Морену за то, что она поделилась с нами своей историей.

– Спасибо, Морена.

Сложно поверить, что мы единственные, должные быть здесь. Возможно, наше место не уникально. И те другие так же раз за разом слушают свои истории, приведшие их туда. Или им уготовлена иная учесть? Остается только гадать. Здесь у каждого она лишь одна. Порой задумываешься о том, что есть места, где находятся те, у кого их много или у кого они куда страшнее наших… Что происходит там? Возможно ли, что их обитель походит на те описания, что люди передают из уст в уста и читают в книжках? Наверное, каждый из нас задается этим вопросом, ведь все мы со временем понимаем, куда попали…

– А теперь как насчет тебя, Мош?

Задумчивый старец оглядел нас, прежде чем начать свой рассказ.

По тому, как выглядят собравшиеся, сложно понять, как давно они здесь появились. Ты можешь знать это только о тех, кто пришел после тебя. Или уловив в рассказе знакомые общеизвестные факты и сопоставив с их историческим отрезком.

Время здесь не имеет значения, вместе с тем являясь страшным недугом в нашей обители. Нет минут, часов, дней, лет… Это все бесконечность, точку отсчета которой ты не забудешь никогда. Порой кто-то из нас просто исчезает. Как и почему это происходит не известно. Возможно, откройся нам эта тайна, здесь не осталось бы ни единой души.

Хотя никто и понятия не имеет лучше им там или хуже, если такое, конечно, возможно…

Все же, путем раздумий кое-кто находил способ выбраться от сюда, но лишь знаний было недостаточно. Порой, они только мешали, рисуя цель, но тем самым и отдаляя реализацию намеченного…

Я родился в бедной семье. Ходил в сельскую школу, но даже на фоне не приученных к роскоши детей казался оборванцем. Единственной мечтой с самого детства стало желание разбогатеть. Я делал все, чтобы добиться своей цели. И, в конце концов, мне удалось преуспеть. Став не последним человеком, я жил припеваючи в Варшаве, пока родители продолжали свою сельскую бессмысленную жизнь.

Как-то летом тридцать шестого они объявились в моем доме, сказав, что их халупа погорела, и им некуда прибиться. Я не был преисполнен желанием их пристраивать у себя, но жена настояла. Они стали жить у нас, доставляя много хлопот. Гувернантка вполне справлялась с воспитанием детей, которые не нуждались в нравоучениях стариков, бывших не способными даже своему сыну дать счастливое детство. Мне было неприятно видеть их ежедневным напоминанием того, откуда я пришел. Да, я стыдился их… Когда к нам приходили гости, я старался спровадить стариков куда-нибудь, чтобы не позориться перед знакомыми.

Они мне были совершенно чужими людьми, и, если бы не жена, считавшая святой обязанностью каждого печься о своих родных, я бы нашел способ от них избавиться.

Вскоре волнения, царившие в мире, настигли и мою семью. Я стал заботиться о сохранности своих капиталов, что отчасти у меня успешно получалось. Когда можно было оставить лишь по две тысячи золотых, я усмехнулся, сказав, что и того не имею. Все было готово, чтобы улизнуть из Польши мне с женой и детьми, но компаньон предал наш план, скрывшись в Штатах без возможности в тот момент быть найденным.

Мы были вынуждены быть помещенными в гетто. Но сдаваться я не собирался. Я задался целью спасти свою семью и, отыскав предателя, вернуть все, что по праву было моим.

Я с ужасом смотрел на мучения моих родных, вынужденных терпеть лишения, не виданные ими доселе. Ярость и гнев у меня вызывали попытки Беулы поделиться со стариками куском хлеба, которого ни ей самой ни детям и так не хватало. Раскрыв ей свой план побега, я увидел ее удивленное лицо, когда она услышала, что спасение грозит только нам с ней и сыну с дочерью, что мои родители останутся там. Она отказалась покидать Варшаву без них. Я уверил, что сделаю все возможное, чтобы мы все могли спастись.

План удался только к концу сорок второго, когда большая часть «местного населения» канула в лету. Мой давний знакомый Амит сотворил невозможное за крупную мзду, обещанную ему мной после восстановления капиталов возвратом украденного. Ночная Варшава, оккупированная фашистами, внушала неподдельный ужас. Амит, имевший связи и с той и с другой стороны, смог вывести нас из гетто, подкупив пару фрицев, занесших нас в список мертвых. Беула удивленно смотрела на меня, когда поняла, что родителей рядом нет. Я опередил ее вопрос, сказав, что места хватит только на нас четверых, и, если она готова подвергнуть жизнь детей опасности ради стариков, которые и так скоро завершат свой век, то может оставаться с ними, ожидать смерти. Она сдалась, но, знаю, винила себя всю оставшуюся жизнь за подобную слабость...

Вернув все украденное с лихвой, я расплатился с Амитом и вернулся к прежней роскоши, купив неплохой дом в Штатах.

Спустя полгода, Беула все еще лелеяла надежды на спасение моих отца с матерью, которых любила как родных за неимением собственных. Получив мой отказ в ее намерениях вывести их из Польши, она за моей спиной стала стремиться притворить сие в жизнь, чему не суждено было сбыться...

В мае сорок третьего гетто прекратило свое существование после подавления восстания, в котором погибла практически половина остававшихся в нем. Те же, кто выжил, был сослан в Треблинку. Беула стала поднимать свои связи, чтобы прознать о жертвах. В списке мертвых родителей не значилось. Я удивлялся их живучести, будто они раз за разом давали мне возможность все исправить…

Глупо было надеяться, что стариков сослали в первую, ведь они уже были ни на что не годны, но жена все же не сдавалась.

Попыткам Беулы положила конец короткая справка от помощника, присланная в октябре сорок третьего, в которой значились выжившие после восстания второго августа. Среди них имен отца с матерью не было…

Лицо старика выглядело удрученным. Судя по динамике изменений в повествовании Моша, его судья был с ним достаточно лоялен…

– Давайте поблагодарим Моша за то, что он поделился с нами своей историей.

– Спасибо, Мош.

Старец явно устал, как, впрочем, и все мы, выворачиваться наизнанку перед собравшимися, но, как бы каждый ни хотел приукрасить свой рассказ, исказить или сокрыть факты, ему это не удавалось. Будто под действием сыворотки правды мы открывали рот и выкладывали все начистоту, не обращая внимания на то, кто нас окружает, откуда они пришли и во что верили ранее. Вряд ли хоть один достоверно знал, как мы понимаем друг друга, хотя, наверное, все задавались этим вопросом и имели какие-то предположения на этот счет.

– Ну что ж, Кассандра, теперь твоя очередь.

Вниманием в детстве я избалована не была, поэтому стала наверстывать упущенное, поняв, что, как говориться, из гадкого утенка превратилась в прекрасного лебедя. Первый мужчина у меня был довольно поздно по сравнению с большинством моих подруг, в двадцать лет, но отстав немного от них по времени, я вскоре взяла количеством. Кто-то из них стремился выучиться, получить образование, найти работу или завести семью. Я же лишь мечтала жить в свое удовольствие, наслаждаясь вниманием мужчин. Родители обеспечивали мое существование, но взамен требовали подчинения и послушания. Спустя пару лет, которые я чувствовала себя преступницей, водя в комнату поклонников под покровом ночи, я заявила, что взрослая и не собираюсь больше терпеть их диктатуры. Меня выгнали из дому, сказав, что раз так считаю, то буду в состоянии вести самостоятельную жизнь и зарабатывать на хлеб.

Меня приютила подруга. Но лишь на время. Она собиралась замуж, поэтому вскоре с ней должен был поселиться жених, исключавший возможность моего последующего пребывания в ее доме. Я искала альтернативу, бродя по Ля Арене в раздумьях, когда познакомилась с Овидайо. Наверное, именно так представляют местных мачо иностранки, стремящиеся понежить свои телеса на вулканическом песке. Уж кто-то, а я, поверьте, успела повидать много мужчин на своем веку, но такого я не встречала ни до ни после…

Овидайо сказал, что приехал из Лас Америкас в поисках девушек для своего шоу. Это показалось мне знаком судьбы, и, не вдаваясь в подробности, я согласилась на предложение танцевать у Ови. Спустя пару дней мы уже были на месте с еще несколькими танцовщицами.

Нас поселили в большой квартире всех вместе, выдав каждой по комнате. С нами поработали стилисты, и мы стали разучивать партии для выступления в Манки Бич. Овидайо сказал, что должен официально нас оформить, собрав паспорта и остальные документы у всех девушек. Спустя пару дней, он сообщил, что клуб отказался от наших услуг, и, если мы хотим на что-то существовать, какое-то время должны будем оказывать услуги интимного характера.

Как выяснилось по ходу общения, все нанятые девушки были одиноки, не имели родственников или прекратили с ними всякие связи.

Знакомясь с каждой из нас, Ови влезал в доверие, выпытывая интересующую его информацию, затем, если девушка подходила, предлагал ей пойти к нему на работу.

И мы стали обслуживать богатых мужчин. К счастью, заразный сброд к нам не захаживал. Наше заведение было элитным. Ови иногда посещал квартиру, обещая, что скоро мы сможем собрать денег на собственный клуб, перестанем заниматься проституцией и будем сиять в свете софитов, и забирал все заработанное. Выходить на улицу мы возможности не имели, за нами присматривали четыре амбала, осуществлявшие нашу связь с внешним миром.

Некоторые девчонки в порывах откровений плакали и говорили, что хотят сбежать из этого проклятого места, где в случае неповиновения подвергались избиениям нашими надзирателями и терпели извращенные фантазии клиентов, покорно исполняя их прихоти. Я же лишь лелеяла надежду, что мы и впрямь заработаем на клуб и будем там танцевать. Но главной мечтой был Овидайо…

Проведя пару лет такого существования, мы потеряли одну из девушек. Она покончила с собой, повесившись в гостиной. Ее обнаружила Ракуэль, но не успела прочитать предсмертную записку, отнятую амбалами, прибежавшими на крик испуганной девушки.

Вскоре усопшую сменила новая девочка, лет восемнадцати.

Овидайо с каждым месяцем появлялся все реже и реже. За время существования притона, он не прикоснулся ни к одной из нас. А именно этого я и жаждала душой и телом. Купаясь в объятиях сотен незнакомых мужчин, я думала лишь о нем.

Не смотря на то, что всех нас пичкали противозачаточными, одна умудрилась забеременеть, став своеобразной экзотикой для клиентов, принося еще больше дохода. Никто так и не понял, куда дели ребенка после того, как она разродилась прямо в ванной под присмотром наемной врачихи, следившей за нашим здоровьем.

Годы, проведенные взаперти, уже должны были обеспечить приличную сумму, но вестей об открытии клуба так и не было. Как-то Ови забрел в наш притон, и я решилась спросить о дальнейших планах. Он говорил, что возникли некоторые сложности. Он говорил и говорил, тогда я решила, что либо сейчас либо никогда. И соблазнила его. Это был единственный в моей жизни раз, когда я занималась любовью…

После этого он не появлялся уже целый месяц, как в квартиру ворвались полицейские, арестовав всех, кто в ней находился. После выяснения обстоятельств девушек отпустили, а амбалы остались дожидаться суда.

Я не могла давать показаний против Овидайо, которого удалось обнаружить по наводкам наших надзирателей, и утверждала под присягой, что находилась в притоне добровольно. Остальные девушки опровергали мои заявления, и его осудили на два года. Я решила дождаться Ови из тюрьмы. У меня не было никаких средств к существованию, и мне негде было жить. Поступали предложения пойти прачкой или уборщицей, но подобное было не по мне. Тогда я занялась единственным делом, которое умела и любила, но в намного менее стерильных условиях, чем прежде. Вскоре у меня обнаружился СПИД.

Кто-то начинает считать собравшихся фактически друзьями, сроднившись с ними за пребывание в бесконечности бок о бок. Иные испытывают менее добрые чувства, устав от постоянного однообразия, разбавляемого лишь изредка.

– Давайте поблагодарим Кассандру за то, что она поделилась с нами своей историей.

– Спасибо, Кассандра.

Высвеченные во мраке лица вновь оглядывают друг друга, думая кто из оставшихся начнет рассказ.

– Джемма, теперь ты.

Самым счастливым временем в моей жизни было детство. Мы жили в большом доме у наших собственников, относившихся к нам почти как к родным. Мама следила за хозяйством, бабушка трудилась кухаркой, отец с дедом заведовали ремонтом и вкалывали на поле, попутно следя за остальными рабочими, а мы с сестрой всегда были на подхвате.

Но Гражданская Война разрушила идиллию, унеся жизни всех моих родных и хозяев кроме Деспины, младшей дочери наших владельцев.

Она была старше меня на пять лет и к концу сражений стала двадцатилетней красавицей и единственной владелицей имения. Она была благосклонна ко мне и предложила остаться помогать ей на условиях добровольного найма. Она исправно платила, сколько могла, и была всегда добра и приветлива.

Вдвоем сложно было справляться с огромными территориями, захиревшими еще во время войны. Поэтому Деспина приняла решение продать поместье и купить ткацкую мануфактуру. Дела пошли в гору, и я во всем помогала своей теперь уже соратнице и подруге, учась основам управления и ведения дел. Но спустя шесть лет Деспину хватил столбняк, сведя в могилу. Мануфактуру я переписала на себя, подделав документы, будто она передала мне ее еще при жизни. Став полноправной хозяйкой производства, я смогла применить все свои деловые качества. Трудности были на каждом шагу, связанные со многими аспектами, включая мой юный возраст и цвет кожи, но я стоически их преодолевала. Я наняла белого презентабельного мужчину, чтобы он представлял мои интересы перед клиентами и партнерами, так как их отталкивало мое происхождение, пол и годы. Я сделала все, чтобы мое дело стало успешным. Наградой были деньги, коих я в жизни не видывала.

Спустя несколько лет, я смогла позволить себе все. Дом, шикарные наряды, всевозможные развлечения и кушанья. Все это было моим.

Когда-то я считала, что, обретя все это, буду помогать тем, кто обделен судьбой. Но, получив богатства, я подумала, что пока их и мне недостаточно для того, чтобы еще кому-то их отдавать, и продолжала вкушать плоды своих стараний в одиночку. Я тратила деньги направо и налево, не зависимо от того, нужно ли мне было то, на что за раз я выбрасывала годовой доход обычного чернокожего американца, или нет.

Теперь я стала хозяйкой и нанимала на работу прислугу, обихаживающую меня со всех сторон.

Помню, как-то проходила мимо витрины антикварного магазина, возле которого ошивалась побирушка. За стеклом сверкал старинный канделябр, отделанный перламутром и жемчугом, привлекший мое внимание. Я зашла в лавочку и, не раздумывая, взяла полюбившуюся побрякушку. Выходя наружу, я натолкнулась на эту оборванку, протягивавшую свои давно не мытые руки. Она смотрела голодным умоляющим взглядом, прося денег на хлеб. «Иди работай!» – презрительно фыркнула я, стараясь не касаться ее отвратительно разивших лохмотий.

Когда с приходом восьмидесятых начались повсеместные стачки и забастовки за восьмичасовой рабочий день, права трудящихся и бла-бла-бла, я возмутилась, удивляясь наглости людей, желающих вкалывать меньше, но при этом получать больше. Со своими я разобралась быстро, пригрозив, что, со мной этот номер не пройдет, и предоставила выбор: либо меньшее рабочее время и меньшие деньги, либо все остается по-прежнему. Конечно, они выбрали второе. А нескольких противников я выгнала с позором, заменив на более трудолюбивых.

Что-что, а свои денежки выбрасывать на ветер я не горела желанием.

Дальнейшие события в Чикаго возбудили во мне невероятное негодование и удовлетворение итогами на Хэймаркет и последующими действиями с разжигателями беспокойств, не смотря на то, что и кто там потом признал…

Я расширяла свой бизнес и пополняла капиталы. Путешествия, развлечения, танцы и чего еще душе угодно. Конечно, к сожалению, всего позволить себе я не могла, что ввергало меня в жуткую депрессию, и мысли о желанном не отпускали, заставляя хотеть этого еще больше.

На моем пути появлялись мужчины, но каждый из них мне казался охотником за моими деньгами. Белые никогда не стремились иметь со мной серьезных отношений, а все черные, с кем я имела дело, были куда беднее меня. Поэтому я жила одна в своем шикарном особняке, не считая вереницы слуг. Наследников у меня не предвиделось, рожать в одиночку я никогда не хотела. Поэтому чувствуя приближение смерти на семидесятом году жизни, я продала все, что имела. Заранее подготовила свои похороны, предусмотрев все, кроме даты, конечно. Оплатила гостиницу, в которой доживала свои дни, а оставшиеся деньги зарыла там, где никто бы их не нашел…

Старая черная женщина с седыми волосами и белоснежными как ее драгоценный жемчуг зубами закончила рассказ, удрученно вздохнув и окинув взглядом присутствующих. Встретившись глазами с Джанджи она, прочитала в них ужас, объяснимый лишь мыслями о том, как давно она здесь находится. Думаю, это пугало каждого из нас, наверное, и ее саму.

– Давайте поблагодарим Джемму за то, что она поделилась с нами своей историей.

– Спасибо, Джемма.

Вопрос о возможности вечного пребывания тут витал в воздухе…

– Теперь настала очередь Ардальона.

Лицо этого мужчины отражало непонимание своего нахождения здесь. Поначалу было видно, что ему даже нравится, что есть слушатели, не способные прервать его повествование, сопровождая его сочувствием и пониманием, но, видимо «перерывы между собраниями» наложили определенную тень на его представление о происходящем…

В холодных долгих зимах нет ничего прекрасного, вопреки всем стихотворным творениям, описывающим белые равнины и валящий снег.

В таких нечеловеческих условиях мне довелось провести двадцать лет своей жизни, которые могли бы быть отличными, если бы не развод родителей и мои проблемы с девушками. Мать растила меня одна, работая как лошадь. Я же мечтал вырваться с севера и рвануть в столицу, покорив ее своим талантом барабанщика. Научившись в пятнадцать лет играть на установке самостоятельно, я надеялся быть замеченным главным образом молодыми особами, с которыми у меня дела обстояли не очень, так как я безумно стеснялся своего непривлекательного тела. Пока сверстники пропадали в подвалах, качая мускулатуру, я был вынужден корпеть над уроками, которые мне были совершенно неинтересны, от чего все старания сводились к нулю, по-прежнему оставляя мой дневник испещренным не самыми лучшими отметками. Полгода усердных выпрашиваний у матери в подарок на пятнадцатый день рождения барабанной установки возымели результат, и я стал терроризировать соседей, пока мама пропадала на работе, выбиваясь из сил.

Закончив, наконец-то, школу, в институт поступать я не собирался, а стал искать способы выбраться в Москву. Мама говорила: «Даня, Даня! Куда же ты поедешь один? Где ты будешь жить и на что?» Но меня мало волновали ее присказки, и я решился на переезд. Собрав вещи, сел на поезд и укатил вперед к своей мечте. Проблемы с армией разрешились просто с маминой помощью. В подробности я не вдавался.

Первое время было весело ходить по клубам и знакомиться с новыми людьми. Так я нашел себе группу, в которую меня с удовольствием взяли. Мы выступали по кабакам, зарабатывая на хлеб. Меня мало интересовали вокальные данные нашего солиста или одаренность остальных музыкантов, главным были мои соло и возможность самовыражения.

У нас стали появляться поклонницы, которые не обращали внимания на мои внешние недостатки, будучи готовыми сразу прыгнуть в постель, чем я благополучно пользовался. Я видел первые шаги на пути к славе и верил, что это только начало. Конечно, прибыли не хватало, чтобы снимать нормальную квартиру в центре, откуда было удобно добираться до репетиционной базы, поэтому мама высылала мне кое-какие деньги. Спустя примерно полгода удачных выступлений, наш солист решил, что пора выходить на новый уровень и стал искать продюсера, записываясь на всевозможные прослушивания, что меня безумно выматывало. После нескольких подобных рейдов я заявил, что больше не собираюсь этого делать. Ведь мы веселились, срывая овации, а теперь должны выставляться перед толстыми дяденьками, которые нам совершенно не желают аплодировать, лишь находя недостатки. Парни возмутились, сказав, что лучше бы я работал над своей техникой и прислушивался к советам этих толстяков, а не жаловался на тяготы судьбы. Тогда я ушел из группы.

Стало совсем не весело. Искать новую группу сил не было: снова ходить туда-сюда, знакомиться, налаживать отношения… Я просто засел дома на пару месяцев, глуша свою тоску в вине. Приближалось лето и мой двадцать первый день рождения, на который я пожелал получить от матери в подарок поездку в теплые края. Там я отлично провел время и, вернувшись, жил лишь воспоминаниями об этом прекрасном отдыхе, мечтая, чтобы быстрее снова куда-нибудь съездить.