Текст книги "Рылеев"

Автор книги: Анастасия Готовцева

В 1816 году император поручил Голицыну отправить «в Англию для изучения методы Ланкастера» четверых студентов столичного Педагогического института, и с этого момента Голицын стал яростным пропагандистом новой системы. Он лично наблюдал за обучением посланцев и докладывал о их успехах императору, в октябре 1817 года организовал в Педагогическом институте специальное отделение «для образования учителей приходских и уездных». При Главном правлении училищ был создан особый комитет для учреждения училищ народного просвещения^{372}.

В деле внедрения ланкастерской системы Греч оказался ближайшим сподвижником Голицына. В 1818 году он был назначен директором ланкастерской школы в Гвардейском корпусе. В январе 1819-го под его руководством возникло Общество для заведения училищ по методе взаимного обучения, в состав которого на разных этапах входили деятели тайных антиправительственных организаций. Общество это, долженствовавшее обозначать инициативу «снизу», на самом деле считалось структурным подразделением Министерства духовных дел и народного просвещения^{373}.

Когда разыгралась «семеновская история», император решил, что именно Греч с помощью новой системы «распропагандировал» солдат в школе, внушил им неповиновение начальству – несмотря на то, что семеновские солдаты в этой школе не обучались. «Наблюдайте бдительно за Гречем и за всеми бывшими в его школе солдатами… – предписывал Александр I. – Признаюсь, я смотрю на них с большим недоверием». Император требовал обратить «особенное внимание на счет тех людей, кои обучались в общей школе, бывшей в казармах Павловского полка, как со стороны нравственности и поведения их, так и дисциплины и военного повиновения». «Не сохранили ли [ученики школы] каких сношений с г. Гречем?» – вопрошал он^{374}.

Сейчас уже невозможно установить, кто первым подал императору мысль о виновности в «семеновской истории» Греча и ланкастерских школ. Объективно она была выгодна и Волконскому, потому что снимала обвинения в «подстрекательстве» солдат с его ведомства, и Аракчееву, поскольку позволяла ослабить влияние Голицына при дворе. В любом случае императорский гнев означал конец педагогической карьеры Греча.

В обществе стали распространяться слухи, что Греча то ли высекли, то ли собираются высечь в полиции. Слухи эти воспроизведены, в частности, в мемуарах Николая Лорера; правда, автор считал, что вина Греча заключалась в написании сатиры «К временщику» и высечь его собирались по приказу Аракчеева. «Вообразите себе, – писал Лорер, – как перепугался этот писатель, когда его схватили и мчали на Литейную, где жил страшный человек. Но Греч дорогой утешал еще себя тем, что, может быть, Алексей Андреевич, очарованный его слогом, поручит ему написать что-нибудь о Грузине или о военных поселениях. Но представьте себе его положение, когда, представ пред очи Аракчеева, он услыхал гнусливый вопрос:

– Ты надворный советник Греч?

– Я, ваше сиятельство.

– Знаешь ли ты наши русские законы?

– Знаю, в[аше] с[иятельство].

– У нас один закон для таких вольнодумцев, как ты: кнут, батюшка, кнут!..»^{375}

А в середине 1820-х годов в одной из шуточных песен Рылеев и Александр Бестужев описывали сказочные «…острова, / Где растет трын-трава» и

 
…Где не думает Греч,
Что его будут сечь
Больно…^{376}
 

Слухи о телесном наказании незадачливого педагога были, конечно, вымышленными. Но после императорских инвектив за Гречем была установлена полицейская слежка: за ним следили «в клубах, ресторанах, где он бывал, на улицах, поджидали его на папертях церквей, перед театрами». Правительственные шпионы следовали буквально по пятам «за семьей его, прислугой, служащими его типографии, конторы и редакции журнала “Сын отечества”». Составляли даже списки о «выбывших и прибывших» в дом, где жил Греч^{377}.

Интересно отметить, однако, что среди кипы перлюстрированных писем конца 1820-го – начала 1821 года, хранящихся в фонде Рукописного отдела Российской национальной библиотеки, писем Греча обнаружить не удалось^{378}. Почтовая служба входила в состав Министерства духовных дел и народного просвещения, и министр лично отвечал за перлюстрацию писем. Голицын не мог допустить ареста Греча – это означало бы торжество его врагов при дворе, признание князем собственной вины в распространении ставшей в одночасье «вредной» ланкастерской системы.

Голицын вынужден был защищать Греча. Очевидно, сатира «К временщику» как раз и была частью «защитительной» кампании, призывавшей отыскивать «причины зла» в другом месте.

Вероятно, Греч понимал, кому обязан спасением. С 1821 года произведения Рылеева станут постоянно появляться на страницах «Сына отечества»; альманах «Полярная звезда», который Рылеев начнет редактировать с 1823 года, будет пользоваться неизменной информационной поддержкой журнала Греча. Двух литераторов свяжет тесная личная дружба.

* * *

Можно строить разного рода догадки, почему выбор Голицына пал именно на Рылеева. Очевидно, министру необходим был человек неизвестный, не вполне включенный в литературный процесс – для того чтобы подстроенность всей этой истории не сразу бросалась в глаза. Выпад против Аракчеева в этом случае можно было представить как «глас народа».

История с публикацией сатиры имела и вполне конкретные последствия. Очевидно, ближайшим из них было появление у современников мысли, что в «семеновской истории» виноват именно Аракчеев, который, зная Шварца как жестокого офицера, специально рекомендовал его на должность командира Семеновского полка. Впоследствии мысль эта закрепилась и в мемуарах, и в историографии. Именно Аракчеев и великий князь Михаил Павлович добились замены прежнего командира полка Потемкина на Шварца, утверждал в мемуарах бывший семеновский офицер Матвей Муравьев-Апостол. О Шварце как «креатуре» Аракчеева писала М. В. Нечкина. А В. А. Лапин, автор вышедшей не так давно монографии, специально посвященной неповиновению семеновцев, даже отвел несколько страниц изложению биографии Аракчеева^{379}.

Между тем никакого отношения к получению Шварцем должности командира семеновцев Аракчеев не имел и, по-видимому, даже не знал его лично. Согласно документам, назначение полковника состоялось по рекомендации гвардейского генерала Петра Желтухина^{380}. Но и в этой рекомендации ничего необычного не было: 1819 и 1820 годы вошли в историю гвардии как время постоянной смены полковых командиров. Аракчеев же никоим образом не поддерживал и не оправдывал Шварца.

Но после «семеновской истории» и сатиры «К временщику» имя Аракчеева становится едва ли не нарицательным, обозначающим государственного злодея, консерватора и противника любого инакомыслия. На «временщика» сочиняются многочисленные эпиграммы, которые распространяются в списках и даже пересылаются по почте. Ни писать, ни читать эти эпиграммы уже не было страшно – произведение Рылеева публиковалось в открытой печати.

Семеновский полк был раскассирован: и солдат, и офицеров перевели в армейские полки, квартировавшие в провинции, без права отпуска и отставки. Некоторые особо активные солдаты были переведены на Кавказ. Шварц, приговоренный военным судом к смертной казни, был в итоге отправлен в отставку.

В отставку с должности директора полковых школ был вынужден уйти и Греч – власти не могли не выполнить прямого царского указания. Однако наказание это можно считать весьма условным: он остался в литературе и журналистике, вскоре с него был снят и тайный полицейский надзор.

По-видимому, именно в связи с публикацией в «Невском зрителе» вынужден был тихо покинуть пост цензор Тимковский, но цензурная политика правительства от этого не стала мягче. Пушкин констатировал:

 
Явился Бируков, за ним вослед Красовский;
Ну право, их умней покойный был Тимковский!^{381}
 

Положение же самого Голицына укрепилось: под его непосредственный контроль были отданы полковые училища, раньше подчинявшиеся Волконскому^{382}. Его влияние стало практически безграничным.

Рылеев же, исполненный мечтаний о славе, в том числе литературной, после публикации сатиры в одночасье стал известным поэтом. Вскоре он вступил в Вольное общество любителей российской словесности, состоявшее, как и Общество учреждения училищ, в ведении Министерства духовных дел и народного просвещения. С 1823 года он начал совместно с Александром Бестужевым редактировать, а потом и издавать «Полярную звезду», быстро заслужившую славу лучшего российского альманаха. У Рылеева появилось многое из того, о чем он мечтал: деньги, литературная известность, широкое общественное поприще. Сатира «К временщику» стала определяющей для дальнейшего творчества поэта: после 1820 года гражданские темы в его поэзии стали главными.

«Тверда, как медь, Россиян грудь»

В октябрьском номере «Невского зрителя» за 1820 год, непосредственно вслед за сатирой «К временщику», было опубликовано еще одно большое стихотворение:

 
Сыны России! чада славы!
Которым равных в мире пет!
О, род героев величавый!
Красуйся средь своих побед,
Хор:
А ты, премудрый Царь – кем Россы
Дела великие творят,
Вели – полнощные колоссы
Вселенну в прах преобратят.
Бессмертья славой дух питая,
Пойдем во сретенье врагам;
Любовь к отечеству святая
К бессмертью путь укажет нам.
Хор:
Вели, премудрый Царь – кем Россы
Дела великие творят,
Вели – полнощные колоссы
Вселенну в прах преобратят.
По трупам и костям противных
Проложим к славе новый путь;
Кто смеет стать противу сильных?
Тверда, как медь, Россиян грудь.
Хор:
Вели, премудрый Царь – кем Россы
Дела великие творят,
Вели – полнощные колоссы
Вселенну в прах преобратят.
Для нас и Альпы не высоки,
В ущельях тесных путь широк,
Стремнины Рейна не глубоки,
Предел вселенной не далек.
Хор:
Вели, премудрый Царь – кем Россы
Дела великие творят,
Вели – полнощные колоссы
Вселенну в прах преобратят
На море, сушу громы кинем,
Попрем ногою самый ад;
Десною мы Париж низринем,
А шуйцей потрясем Царьград.
Хор:
Вели, премудрый Царь – кем Россы
Дела великие творят,
Вели – полнощные колоссы
Вселенну в прах преобратят.
Цвети, Российская Держава!
Под сению твоих побед;
Твоя тогда умолкнет слава,
Когда померкнет солнца свет!
Хор:
Вели, премудрый Царь – кем Россы
Дела великие творят,
Вели – полнощные колоссы
Вселенну в прах преобратят.
 

Стихотворение называлось «Польской», под ним значилось имя автора – Петр Ракитин. К названию имелось примечание: «Написанный еще в начале 1814 года и доставленный издателям от друга автора К. Ф. Р<ылее>ва»^{383},

Видимо, «Польской» действительно был написан в 1814 году: форма и пафос восходят к опубликованной тогда в журнале «Сын отечества» подборке стихов, посвященной победе над французами. Стихотворение Ракитина непосредственно связано, во-первых, с «Польским» Вяземского:

 
Упал на дерзкие главы
Гром мести сильной и правдивой.
Знамена, мстители Москвы,
Шумят над Сейной горделивой.
Восстань, о древний град Царей!
И отряси с чела туманы;
Да славою твоих детей
Твои целятся ныне раны!
Хор:
Мы празднуем твою здесь месть!
Москва! хвала Тебе и честь!
Твои развалины священны:
Оне гробницей бед вселенны…
 

Второе стихотворение, на которое ориентируется Ракитин, – опубликованный рядом с «Польским» Вяземского «Хор» Василия Пушкина:

 
Хвала Тебе, о Царь-Отец!
Десницей сильной Ты Своею
Свершил всем подвигам конец,
Конец всемирному злодею!
Красуйся, пышная Москва!
Се Александр тебя спасает!
Парижа гордая глава
Пред Ним смиренно упадает.
В восторге все сердца текут
К Тебе, Монарх, Податель мира!
Спаситель света! вопиют;
Цвети, цвети Твоя порфира!
Цвети, Москва! средь стен твоих,
Коварством, злобой сокрушенных,
России славу видим в них,
И дней начало вожделенных!
Хвала Тебе, о Царь-Отец!
Десницей сильной Ты Своею
Свершил всем подвигам конец,
Конец всемирному злодею!^{384}
 

Александр Тургенев писал Вяземскому: «…восхищался и восхищал других прекрасным твоим “Польским”», – а также отмечал: «Я надеюсь, что, восхищенный подвигами рыцаря-победителя и одобренный успехами в сем новом роде, оставишь старые грехи свои. Ни в Париже, откуда я получаю от брата Николая все оды и брошюры, там выходящие, ни здесь, ни даже у вас в Москве не было еще написано на сей случай ничего приличнее твоих строф»^{385}.

Желание воспеть «рыцаря-победителя» «в новом роде» стихотворения (предполагавшем наличие «хора», инструментальной аранжировки и возможность исполнять под нее танец наподобие полонеза), очевидно, обусловило и создание второго «Польского» Ракитиным. Разница между стихотворениями в том, что Вяземский и Пушкин видят победителем Наполеона только царя, Ракитин же – и верно служащих государю русских солдат. В целом все три стихотворения проникнуты вполне закономерной радостью по поводу победы над врагом и возвращения мира в Россию и Европу.

Однако в 1820 году, в момент опубликования, «Польской» Ракитина приобрел иной смысл. Из его текста следует, что русские солдаты, «полнощные колоссы», готовы по приказу императора и «низринуть» Париж, и «потрясти» Царь-град. Получилось, что сатира Рылеева и стихотворение Ракитина составляют единое целое: верным императору солдатам противопоставлен «монарха хитрый льстец и друг неблагодарный». В свете «семеновской истории» это означало, что солдаты ни в чем не виноваты и по-прежнему покорны царю, а лживому временщику не удастся скрыть «причины зла» «от взора общего», его дела всё равно «изобличат» его. Прагматика акции Рылеева—Ракитина – показать, что лишь злая воля Аракчеева обусловила стеснения, претерпеваемые народом и солдатами, он – единственный виновник «семеновской истории».

«Польской» уже давно попал в поле зрения историков литературы. Первым на это стихотворение обратил внимание П. А. Ефремов во время подготовки вместе с дочерью поэта Анастасией Пущиной издания «Сочинений и писем К. Ф. Рылеева» (вышло в 1872 году). Изданию этому предшествовали публикации стихотворных текстов Рылеева в журнале «Русская старина». Републикуя сатиру «К временщику», Ефремов снабдил ее комментарием: «Достаточно замечания, что вслед за сатирою помещен (стр. 29—31), очевидно, в цензурных целях, “Польской”, стихотворение слабое, но звонкое…» Таким образом, Ефремов указал на связь двух текстов. Библиограф отметил также примечание о «друге автора», процитировал несколько строк «Польского» – и на этом остановился^{386}.

Дореволюционные исследователи вслед за Ефремовым упоминали о «Польском». В. И. Маслов просто называл имя Ракитина и его стихотворение, а Н. А. Котляревский комментировал это произведение в том смысле, что Рылеев, рекомендовавший его к печати, был «большим патриотом и оставался всегда неравнодушным к славе русского оружия»^{387}. Советские же ученые о «Польском» прочно забыли.

* * *

Между тем стихотворения за подписью Петр Ракитин, П. Ракитин, Р-нъ, П. Р-нъ постоянно появлялись на страницах «Невского зрителя», пока там публиковался Рылеев. Характерно, что стихотворения Рылеева и Ракитина печатались вперемежку. Но когда Рылеев прекратил сотрудничество с этим журналом, Ракитин тоже перестал там печататься; более того – он вообще нигде больше не печатался, исчез из литературы навсегда. Круг друзей и знакомых Рылеева достаточно тщательно изучен – Ракитина среди них нет.

В «Словаре псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей» И. Ф. Масанова прямо указывается, что Ракитин – псевдоним Рылеева^{388}.Впрочем, этот вывод никак не мотивирован и, можно сказать, не признан в науке: стихотворения Ракитина не вошли ни в одно из собраний стихотворений Рылеева.

Между тем при сопоставлении произведений Ракитина с опубликованными в тех же номерах «Невского зрителя» стихотворениями Рылеева выясняется, что единое целое составляют не только сатира «К временщику» и «Польской». Несколько других больших стихотворений Рылеева и Ракитина, опубликованных рядом, на соседних страницах, тоже вполне корреспондируются друг с другом.

Интересно в этом аспекте «соседство» стихотворений «Романс» и «К другу», опубликованных в одиннадцатом номере «Невского зрителя» за 1820 год соответственно на страницах 139-140 и 141-142.

К ДРУГУ

 
Не нам, мой друг, с тобой чуждаться
Утех и радостей земных,
Красою милых не прельщаться
И сердцем дорожить для них.
Пусть мудрецы все за химеру
Считают блага жизни сей, —
Не нам их следовать примеру
В цветущей юности своей.
Теперь еще в нас свежи силы
И сердце бьется для любви;
Придут дни старости унылы —
Угаснет прежний огнь в крови,
К утехам чувства онемеют,
Кровь медленней польется в нас,
Все нервы наши ослабеют…
И всё напомнит смерти час!
Тогда, тогда уже не время
О милых будет вспоминать
И сей угрюмой жизни бремя
В объятьях нежных облегчать…
Итак, доколе не промчалась
Быстротекущих дней весна,
Доколь еще не показалась
На наших кудрях седина,
Доколь любовью полны очи
Прелестниц юных нас манят
И под покровом мрачной ночи
Восторг и радости сулят —
Мой друг, в свой домик безопасный
Когда сну предан Петроград,
Спеши с Доридою прекрасной
На лоно пламенных отрад.
 

К. Р<ылее>в

РОМАНС

(Подражание Quand tu m 'aimoisje cherissois la vie[10]10
  Когда ты меня любила – я наслаждался жизнью (фр.).


[Закрыть])

 
Меня любила ты – я жизнью наслаждался,
Мой жребий был тогда завиден Небесам,
Обителью блаженств мне здешний мир казался,
Я в счастии тогда подобен был богам.
Меня забыла ты – и я в ужасной доле
Отныне осужден в печалях жизнь влачить,
Покорствовать судеб неумолимых воле
И с скорбию в душе всечасно слезы лить!
Меня любила ты – я в сладком упоеньи
Превыше мнил себя и смертных, и богов.
День каждый провождал в восторгах, наслажденьи…
Верх счастья моего была твоя любовь.
Меня забыла ты – оставленный тобою,
Я должен лютый час рожденья проклинать,
Блаженство на земли считать одной мечтою
И радостей себе за гробом ожидать!
 

П. Ракитин

В данном случае Ракитин предается традиционному романтическому унынию в связи с разрывом с возлюбленной. Рылеев же, напротив, проповедует «утехи и радости земные». Расположенные по соседству стихотворения дополняют друг друга. Стоит отметить, что Ракитин здесь подражает не французскому образцу, но опубликованному в журнале «Благонамеренный» стихотворению О. М. Сомова:

 
Любить тебя – вот жизни утешенье!
Иного я не смею и желать…
Люблю тебя! – в восторге, в исступленье,
Как сладко мне всечасно повторять!..^{389}
 

Прием соседства двух стихотворений как указания на то, что они дополняют друг друга, применялся не раз. Так, в первом номере «Невского зрителя» за 1821 год опубликованы «Заблуждение» – на 37-й странице за подписью «К. Рылеев» и «Романс» на следующей странице за подписью «П. Ракитин». Тема общая, но в рылеевском стихотворении лирическое повествование ведется от лица мужчины, а в «ракитинском» лирический герой – женщина.

ЗАБЛУЖДЕНИЕ

 
Завеса наконец с очей моих упала,
И я коварную Дориду разгадал!
Ах! если б прежде я изменницу узнал,
Тогда бы менее душа моя страдала,
Тогда б я слез не проливал!
Но мог ли я иметь сомненье!
Ее пленительный и непорочный вид,
Стыдливости с любовию боренье,
И взгляды нежные, и жар ее ланит,
И страстный поцелуй, и персей трепетанье,
И пламень молодой крови,
И робкое в часы отрад признанье —
Всё, всё казалось в ней свидетельством любви
И нежной страсти пылким чувством!
Но было всё коварств плодом,
И записных гетер искусством,
Корысти низкия трудом!
А я, безумец, в ослепленье,
Дориду хитрую в душе боготворил,
И, страсти пламенной в отрадном упоенье,
Богов лишь равными себе в блаженстве мнил!..
 

К. Рылеев

РОМАНС

 
(Las! Plus dejour, plus de nuit sans soujfrance[11]11
  Увы! Нет дня, нет ночи без страдания (фр).


[Закрыть])
Увы! И день и ночь веду я в огорченьи!
Пустыней для меня соделался весь свет;
Я потеряла всё… со мной одне мученья…
Я потеряла всё – со мною друга нет!
Весна не веселит и роща не пленяет,
Увял зеленый луг, поблек и розы цвет;
Тоска снедает грудь и слезы исторгает:
Я потеряла всё – со мною друга нет!
Но скоро, скоро я паду от огорченья…
Несчастные сердца! Свершите мой завет,
Свершите вы его, хотя из сожаленья:
Я потеряла всё – со мною друга нет!
Прошу вас над моей могилою простою,
Как скоро вечной сон глаза мои сомкнет,
Несчастную почтить надгробною такою:
«Зачем ей было жить, когда с ней друга нет!»
 

П. Ракитин

Тот же прием использован и в следующем номере «Невского зрителя». На страницах 147—148 помещено стихотворение «Жестокой», а на страницах 151 – 152 – стихотворение «Вино и Любовь».

ЖЕСТОКОЙ

 
Смотри, о Делия, как вянет сей цветочек,
С какой свирепостью со стебелька
Вслед за листочком рвет листочек
Суровой осени рука!
Ах! скоро, скоро он красы своей лишится,
Не станет более благоухать;
Последний скоро лист свалится,
Зефир не будет с ним играть.
Угрюмый Аквилон нагонит тучи мрачны,
В уныние природу приведет,
Оденет снегом долы злачны, —
Твой взор и стебля не найдет…
Так точно, Делия, дни жизни скоротечной
Умчит Сатурн завистливый и злой
И блага юности беспечной
Ссечет губительной косой…
Всё изменяется под дланью Крона хладной;
Остынет младости кипящей кровь;
Но скука жизни безотрадной
Под старость к злу родит любовь!
Тогда, жестокая, познаешь, как ужасно
Любовью тщетною в душе пылать
И на очах не пламень страстный,
Но хлад презрения встречать.
 

К. Рылеев

ВИНО И ЛЮБОВЬ

 
Вино волнует кровь
И сердце веселит,
Жестокая ж любовь
Нам душу тяготит.
Пускай дадут из них
На выбор мне одно:
Я до красоток лих,
А выберу вино.
При старости седой
Подпора мне нужна:
Я Селадон плохой,
Не выпивши вина.
Любовь век золотой
Нам только что сулит;
А кубок налитой
Тотчас восторг родит.
Но так как нам нельзя
По воле выбирать,
То станем мы, друзья,
Любить и попивать.
 

П. Ракитин

На этот раз поэты меняются местами: лирический герой стихотворения Рылеева убеждает возлюбленную ответить на его чувства, тогда как лирический герой стихотворения Ракитина настаивает, что такие переживания воспринимать всерьез не следует, и проповедует «вино и любовь». Вполне очевидно, что стихотворения опять и контрастируют, и дополняют друг друга, благодаря чему создается эффект своего рода поэтического диалога.

Конечно, темы стихотворений вполне традиционны для лирики начала XIX века. Однако перед нами любопытный поэтический эксперимент: диалог двух поэтов, то спорящих, то дополняющих друг друга.

* * *

Предположение, что произведения, подписанные Ракитиным, принадлежат перу Рылеева, подтверждается архивными материалами. В фонде Рылеева рукописного отдела Института русской литературы РАН (Пушкинского Дома) хранится автограф одного из таких стихотворений – «Романс» («Меня любила ты…») – с некоторыми отступлениями от опубликованного в «Невском зрителе» текста^{390}.

На обороте листа с этим стихотворением – черновик письма Рылеева:

«Письмо от матушки от 17 декабря прошлого года с почтеннейшим приписанием в оном рукою Вашего превосходительства и с препровождением 800 р. ассиг<нациями> я имел честь получить февраля 20 дня в г. Воронеже, куда оное письмо было обращено из г. Павловска по причине моего здесь пребывания.

За оказанное Вашим превосходительством матери и мне чувствительнейшего благодеяния (так в оригинале! – А. Г., О. К.) я не нахожу слов благодарить Вас; оно останется навсегда в памяти моей»^{391}.

Впервые опубликовавший это письмо С. А. Фомичев определил его адресата – им являлся Петр Малютин, а также время написания – февраль—март 1819 года^{392}. Если учесть, что стихотворение Сомова напечатано журналом «Благонамеренный» именно в марте, то и написанный в подражание ему «Романс», очевидно, также следует датировать мартом 1819 года, как и рылеевское письмо Малютину.

Примечательно, что автограф этот был знаком и П. А. Ефремову: на нем сохранились его карандашные пометы. Из них следует, в частности, что издатель обратил внимание на «перекличку» опубликованных в «Невском зрителе» стихотворений Рылеева и Ракитина. Более того, в декабре 1870 года, готовя публикацию стихов Рылеева, Ефремов переслал автограф редактору журнала «Русская старина» М. И. Семевскому с предложением «списать» «Романс» «с прилагаемого оригинала» и опубликовать как стихотворение Рылеева^{393}.

Что ответил Семевский, неизвестно. Однако ни «Романс», ни другие стихотворения Ракитина так и не были опубликованы в «Русской старине». Не вошли они ни в издание «Сочинений и писем К. Ф. Рылеева», ни в последующие собрания его сочинений.

О причинах, по которым ни Ефремов, ни Семевский, ни позднейшие публикаторы и исследователи творчества Рылеева так и не решились публично отождествить его и Ракитина, можно только догадываться. Возможно, Семевский убедил Ефремова, что лирические «ракитинские» стихотворения ничего не добавят к репутации «поэта-декабриста», а «Польской», воспринимаемый вне контекста, может даже повредить ей. Акцентированный монархизм, «ура-патриотизм» стихотворения никак не соотносился с образом поэта, отдавшего жизнь борьбе против самодержавия.

Всего же в журнале «Невский зритель» опубликовано девять стихотворных текстов Рылеева под псевдонимами «Петр Ракитин», «П. Ракитин», «П. Р<акити>н», «Р<акити>н», не вошедших в собрания его сочинений.