Текст книги "Дело о полянах Калевалы"

Автор книги: Анастасия Федорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Глава 7

Дом Марковых стоял на живописной деревенской улочке. Вдоль низких заборов здесь тянулись изгороди из цветущих сиреней, всюду виднелись клумбы с пестрыми цветами. Где-то пышно багровели пионы, где-то скромно рассыпались ландыши, нарциссы, гиацинты. Пересекая незримую черту между городом и деревней, ты оказывался в совершенно ином мире. Здесь пахло теплым коровьим духом, землей и картошкой, слышались голоса домашней птицы. Возле фонарного столба паслись на веревке две белые козы.

Краснов осторожно постучал в окно, и через минуту ему открыла дверь худенькая востроносая девочка, чем-то похожая на Мару.

– Добрый день, – поздоровался он. – Меня зовут Ярослав Краснов, я из Следственного Отдела. Могу я поговорить с кем-нибудь из взрослых?

Девочка чуть отступила вглубь сеней и громко крикнула по-вепсски:

– Ма, тут к тебе какой-то дед из полиции!

«Дед» несколько покоробил Краснова, который прекрасно все понял. Девочка не пригласила его внутрь, поэтому он подождал у входа. К нему вышла та самая женщина, которую он уже видел в первый день в обществе Устинова.

– Вы хотели что-то узнать о Мёрушке? – глубоким грудным голосом спросила она с непередаваемой нежностью.

– Да, – Краснов слегка растерялся. – Мне очень жаль, что пришлось…

– Не надо, сейчас уже ничего не исправишь, – женщина держалась очень прямо и стойко, но Ярослав чувствовал, что в ней много безнадежности и пустоты. – Зачем вы пришли?

– Хотел узнать, как же так получилось, что она оказалась одна ночью в лесу? Пока расследование придерживается версии о несчастном случае, но разбирается и предположение о нападении. Вдруг ее кто-то звал туда или угрожал? У вашей дочери могли быть недоброжелатели?

– Не представляю, что это кому-то могло быть выгодно, – пожала плечами женщина. – Она всегда была такой доброй, открытой девочкой. С сокурсниками у нее не сложилось – они ей были просто не интересны, но среди наших, деревенских, у нее было много друзей.

– Мне говорили, она увлекалась рукоделием.

– Ну, это у вас говорят – «увлекалась». У нас каждая женщина умеет делать вещи своими руками! – с обидой в голосе ответила женщина.

 
– А как прясть настанет время,
Время для тканья настанет —
Не ищи в деревне пальцев,
За ручьем себе искусства,
А сама пряди ты нитки,
Пряжу собственной рукою,
Шерсть закручивай слабее,
А льняные нитки круче!
 

– продекламировал с улыбкой Ярослав.

– Старая песня, а ценности и сейчас не теряет, – благосклонно кивнула женщина. – Красота пройдет, деньги могут иссякнуть, удача – отвернуться, а руки твои, голова твоя и воспитание всегда при тебе останутся.

– А Мёра умела ткать? – поинтересовался Краснов.

– Да, я выучила ее в детстве еще. Конечно, нитки теперь всюду продаются, но девочка должна уметь такие вещи, я считаю. Это никогда не будет лишним. Вон, среди городских теперь модно носить вещи, сделанные своими руками.

– А еще модно играть в почитание языческих богов, – сказал Краснов. – Дети увлекаются этим, как модной игрушкой, не понимая, что шутят с огнем.

– Вы про поляну? – женщина печально опустила голову. – Да, это не место для игр.

– Это место притягивает, – жестко отвечал Краснов. – О чем бы я ни спрашивал, все дороги ведут именно к ней. Что это такое? Мне рассказали уже много страшных историй об этом месте. Ваша дочь не боялась туда идти?

– Мёра хорошо знала лес, они с отцом часто вместе ходили по звериным тропам, ставили силки, собирали ягоды. Доченька очень любила природу, – голос женщины впервые дрогнул, но она взяла себя в руки. – Все это было для нее своим, родным. А про поляну я так скажу – место это древнее, сильное, туда всякому ходить не следует. Хозяин такому месту нужен, только не чтобы властвовать и пользоваться его силой, а чтобы слабых защищать от мыслей своих, от пустых желаний. Моя прабабка застала еще то время, когда на Мокром яру жила ведунья. Она что-то говорила про хозяйку леса, которая выслушать могла и помочь советом. Жаль, сейчас не помню.

– Этот овраг называемся Мокрым яром? – поднял брови Краснов.

– А то! Как ему еще называться, если река Мокруша там течет? Хоть карту гляньте.

– А вы сами там бывали? – в упор спросил он женщину. Вопрос застал ее врасплох:

– Нет… Я много слышала про нее, но у меня никогда не было желания проверить на себе, насколько правдивы слухи. Это как наркотики, если вы меня понимаете.

– А Мёра могла польститься на это?

Женщина опустила глаза, голос ее сорвался:

– Мы оба знаем, чем это кончилось… Стало быть, было все именно так. Я надеялась, что так никогда не будет, что у нее хватит благоразумия. Она всегда была такой правильной, здравомыслящей девочкой. Я не учила ее этому…

– Но ведь откуда-то она узнала, – настаивал Ярослав. – Кто мог подбить ее на то, чтобы воспользоваться этим знанием и научил, как?

– Я не знаю, – женщина с трудом удерживала слезы.

– А что вы скажете об Анне Оленевой? Это преподавательница, пропавшая два года назад. Она ведь вела предмет у группы вашей дочери. Были ли они знакомы? Не появлялись ли у Мёры книги по языческой символике, религиям Севера?

– Не могу сказать, – она совсем упала духом, – я никогда не смотрела ее книг, не контролировала, как это делают другие… И не помню, чтобы она упоминала об этой учительнице. Но все может быть…

Ярослав чуть заметно кивнул и прикрыл глаза, услышав именно то, что хотел.

– Пожалуй, я не буду больше вас задерживать, – поблагодарил он. – Спасибо, что помогли.

– Вам спасибо, – устало бросила женщина и, когда Краснов повернулся спиной, закрыла дверь.

– Так я и знал, что никакого барина Мокроярова тут не было, – шептал сквозь зубы Ярослав, стремительно шагая по улице к полицейскому участку, где условился встретиться с Лещинской и Киссанен. – Мокрияров, Мокрый яр на Мокруше – вот в чем дело! Именно в этом!

* * *

Две женщины сидели на лавочке возле небольшого аккуратного памятника Победе. У его подножия лежали несколько свежих букетов цветов, по бокам его обрамляли две клумбы с лилейником, сверху нависла раскидистая длиннопалая сосна. Киссанен, в форме, но с нарядным косником, болтала ногами, а Лещинская сидела, нахохлившись. Ей было явно не по себе после контакта с вещами умершей девушки. Завидев Краснова, обе поднялись и пошли ему навстречу. Не сговариваясь, они сразу двинулись в сторону леса.

– Я вам бонус достала, – похвасталась Котя, – но мы его оставили в участке, чтобы ходить не мешал.

– Каарина Йоханновна собрала нам из архива все-все сведения, касающиеся пропажи Анны Оленевой, – пояснила Лещинская. – Протоколы допросов всех ее друзей и ближайшего окружения. Я почитала немного, но, честно, это нам мало помогает. Ничего существенного нет. Разве что друзья подтверждают тот факт, что Оленева крайне интересовалась культурами Севера. Но нам это уже известно. Думаю, все ответы нам может дать только Ведьмина поляна, где она по-видимому, и пропала. А у тебя какие достижения?

– Расспросил мать девочки, – ответил Ярослав. – Узнал много интересного.

– Ну-ка, ну-ка? – Марина поравнялась с ним и внимательно заглянула в лицо. Котя вежливо шла впереди, выполняя роль провожатой, но оба ее уха прислушивались к разговору. Краснов молча указал на нее глазами, давая понять Марине, что разговор не для посторонних.

– Где ты видела, чтобы все ответы давались сразу? – пожурил он ее. – Вот дойдем до поляны, там я встану и, гомерически хохоча, поведаю тебе все от начала и до конца. Или на скрипке сыграю…

– Фу, Слав, мы не в книжке! – Марина легонько шлепнула его по рукаву и состроила гримаску. Краснов улыбнулся самому себе и с теплотой отметил, что она назвала его уменьшительно-ласкательным именем.

Они вышли за город. Теплый ветер нес с полей запахи медуницы и клевера, с гулом волновал некошеную траву. Палящее солнце и золотистое марево навевали дремоту, пробуждали воспоминания о детстве, прятках в саду, безмятежном сне на свежем воздухе. Лес встретил их приятной прохладой, птичьим многоголосьем, тысячами оттенков дробящейся светотени. Они быстро шли, молча, вдыхая сосновый запах, аромат нагретой солнцем смолы и грибов. Каждый думал о своем.

Марина вспоминала свое утро, посещение участка, как вошла в комнату, где одиноко и бесхозно лежали вещи погибшей, тоску и безысходность, которые она слышала кожей. Ярослав думал, как им отделаться от Коти, при которой совершенно не хотелось вести беседу. Впрочем, когда впереди за деревьями посветлело и почувствовалась близость Мокрого яра, она сама облегчила ему задачу, сказав, что еще раз обследует лес вокруг моста.

С замиранием сердца экстрасенсы перешли мост, готовясь к тому, что готовит им Ведьмина поляна. Но все было упоительно тихо, бархатисто зеленел мох, пятна солнечного света покачивались на замшелой крыше. В воздухе витало что-то, что говорило – проходите, располагайтесь, будьте как дома. Пользуясь тем, что сержант осталась на той стороне оврага, занятая своими наблюдениями, Марина заговорила:

– Я осмотрела все вещи Марковой, как ты просил. Ниток при ней не было, – Краснов кивнул, давая понять, что это он предвидел. – А что касается медальона, то тут кое-что есть. Аля сказала бы «ищи вальта трефового из казенного дома».

– Значит, темноволосый молодой человек? – нахмурился Краснов. – Нужно проверить всех, кто поздно пришел в общежитие. Он должен был вернуться одним из последних, пожалуй. От поляны путь неблизкий. И в чем заключается его роль?

– Неизвестно. Он просто был рядом, – вздохнула Марина. – А еще был страх. Очень сильный, просто животный ужас.

– Это-то как раз не удивляет, – тяжело произнес Краснов, раздвигая высокие белые метелки, чтобы пройти на поляну. Он сразу направился во двор, где стоял столб, до которого в прошлый раз им так и не удалось дойти. Провидец внимательно прислушивался к своим внутренним чувствам, но ничего, даже близко похожего на сомнения и тревогу, испытанные в прошлый раз, не находил. Напротив, внутри зрело мягкое теплое чувство, будто он пришел наконец домой. Даже чудилось, что он знает, где в этой избушке находятся те или иные комнаты и предметы.

– Котя далеко, можешь рассказывать, что ты узнал, – нагнала его Марина. Они неспешно шли по двору к малиннику со столбом в центре.

– Да долгий будет рассказ, – нехотя ответил Ярослав, посмотрел на нее мягко и заговорил. – Понимаешь, перед вылетом я погуглил про это Мокроярово. Почитал краткую историю, мол, названо по фамилии некоего не то купца, не то барина Мокроярова. Обычная история, в принципе. Может, был здесь такой, кто знает. Вот только истоки названия вовсе не в фамилии купца, а в месте, в котором мы сейчас находимся.

Они подошли к столбу. Ярослав сделал Марине знак стоять на месте, а сам начал осторожно, выбирая дорогу, протискиваться внутрь.

– Ну вот, я так и знал, – говорил он себе под нос. – Вот тут малина поломана, а здесь… здесь она подошла к колодцу.

– Там колодец? – Лещинская вытягивала шею, чтобы разглядеть очертания осыпавшейся постройки за фигурой Краснова.

– Да, колодец. Снаружи почти разрушен… так, я не буду туда подходить, – комментировал он, подаваясь вперед. – Кладка почти не держится, но внутри. ооо… глубокий. А вот и нитки, – радостно крикнул он, чуть оглядываясь на Лещинскую. В глубине колодца, зацепившись за торчащие из стены корни и пучки травы, виднелся светлый кусок мягкого и ворсистого льна.

– И что дают нам нитки?

– А… сейчас расскажу, – Краснов продирался обратно, шипя на малиновые колючки, цеплявшиеся за одежду и царапавшие руки. Отряхнувшись, он обошел колодец и задрал голову вверх, разглядывая столб.

– Дело, значит, не в купце, – заговорил он снова. – А в том, что на этом месте издревле находилось капище языческой богини по имени Мокошь. Ни о чем не говорит? – он скосил глаза на Марину и, увидев, как она пожимает плечами, продолжил. – Мокошь – это все та же праматерь, покровительница плодородия, урожая, пахоты, животноводства, семьи и дома. Можешь называть ее разными именами – сущность от этого не меняется. Культ Мокоши существовал еще долго после того, как Русь крестили. Как правило, его поддерживали женщины. Даже крещеные и родовитые, они все равно придерживались порой древних обычаев. Неудивительно, что здесь они уцелели до сих пор.

– Я могу тебе долго рассказывать об обычаях, о символике, о различных вариациях и разнообразии веры в эту старую, как само человеческое существование, богиню, – продолжил Ярослав. – Как и многим женским божествам, Мокоши предпочтительна была водная стихия, источник жизни, символ женского чрева и лона, дождей и родников.

Он отошел от столба и присел в траву. Марина устроилась рядом. Трава скрыла их по самые глаза, стали видны снующие букашки, притаившиеся бабочки, замершие стрекозы. Казалось, мир исчез, скрывшись за золотистой стеной травы, осталось только высокое, чуть фиолетовое от зноя небо с льняными облаками.

– Алтарь Мокоши находился здесь, на берегу реки, названной по имени богини – Мокрушей, Мокренью, Мокрой. Названий могло быть много, и они в разное время могли быть разными. Соответственно, овраг был наречен Мокрым яром, а затем так начали называть деревню на краю леса. Местные чтили источник и знали его силу. Никто не приходил к ведунье с праздными мечтами и суетными мыслями. Люди понимали – древняя сила опасна. Если она дарит, она дает щедро и полно, но горе тому, кто отвергает божественный дар. Во времена революций и войн, должно быть, история прервалась. О месте культа позабыли, в исчезающую деревушку пригнали ищущих лучшей доли русских и финских работяг, построили город, открыли пушную звероферму.

Высоко в небе кругами поднимался все выше и выше коршун, превращаясь в маленькую точку. Марина откинулась на спину и, закусив травинку, глядела в небо. Голос Ярослава успокаивал. Ей хотелось расслабиться и забыть обо всем, снова стать маленькой девочкой, беспечно играющей в поле. Все вокруг полнилось звуками, от которых так давно отвыкло привыкшее к городскому шуму ухо. Шелестела трава, лепетала листва, шумели в вышине верхушки сосен, перекликались птицы, с гулом летали какие-то жучки. Хотелось раствориться, стать землей, частью этой бесконечной мягкой силы.

– У Мокоши был спутник. Неизвестно, откуда он взялся, это явно не славянское божество. Его связывают с иранским Симургом, вещей птицей, грифоном или птицей с собачьей головой. Звали его Семаргл, представлялся он в образе большой собаки, а отвечал во-первых, за посевы, семена и растения. А во-вторых, был проводником между мирами и тогда связывался с огнем. Поэтому образ собаки, о котором столько говорили, неудивителен для этого места. Погляди, сколько их здесь! Собаки вдоль крыши, собаки на наличниках, на столбах и балках.

Марина подняла голову и пригляделась к растрескавшемуся изображению Семаргла на столбе над колодцем.

– У него в глазницы вставлены слюдяные камешки, – улыбнулся своим мыслям Ярослав. – Поэтому на всех фото, где этот столб появляется в кадре, мы видим собаку с горящими глазами.

Какая-то тихая нежность переполняла их обоих, не хотелось ни вставать, ни двигаться, а только сидеть вот так и неспешно говорить. Марина, глядя в небо, слушала Ярослава так, будто он рассказывал ей чудесную сказку, а вовсе не разбирал причины гибели деревенской девочки. Ярослав же говорил, любуясь стройной фигурой лежавшей женщины, и с каждым словом его все больше переполняло желание обнять ее, защитить и укрыть от всех бед и невзгод. Было в ней зовущее, женское, податливое, рядом с которым хотелось быть сильным и мужественным. И – не расставаться. Это потом, в другой жизни, когда они перейдут мост судьбы и все вернется в привычное русло, он будет ее начальником, одиноким холостяком из Новосибирска, а она – измученной бессмысленностью жизни москвичкой. Но это будет потом, потом…

– Есть и еще одна словесная параллель. Культ Мокоши постепенно слился с образом Параскевы-Пятницы, «Льняницы», «бабьей святой», в день которой женщинам запрещалось стирать и прясть. А обряды в ее честь, они же в честь Мокоши, именуемые мокридами, заключались в том, что в колодцы женщины бросали связанные кудели, нитки, кусочки ткани и просили себе женского счастья – здоровья, любящего мужа, благополучных родов, крепких детишек… Прясть, значит, ткать судьбу, образ, близкий к греческим мойрам. И знаешь еще что? Ты видела, что они здесь пишут по-карельски латиницей? Когда я первый раз увидел у Коти копии документов Марковой, я поначалу не понял, как ее зовут. И прочитал, как Мойра!

Марина удивленно хмыкнула.

– Я разговаривал с матерью Марковой и примерно представляю себе ее жизнь. Правильная, хорошо воспитанная девушка, рукодельница, хозяйственная, покладистая, много времени проводившая с семьей. Неудивительно, что у нее не было друзей среди однокурсников, живущих другими интересами и правилами. Она была белой вороной и прекрасно это понимала. Уже давно не девочка, а в личной жизни – пустота. Только подобная нужда могла погнать ее сюда и толкнуть на такой опрометчивый поступок, ведь от матери и бабушки ей было хорошо известно, что это весьма опасное занятие. Маркова приходила сюда с нитками, которые сама сделала, бросила их в колодец, случайно была замечена группой студентов, которых она вовсе не ожидала там увидеть. А затем, как ты говоришь, она кого-то встретила, и затем погибла.

– Мы найдем этого человека, – прошептала Марина, улыбаясь своим мыслям. – Теперь уже точно. А что с пропавшей Оленевой? Как думаешь, чего хотела она? И что с ней случилось?

– Ну, это мы сейчас узнаем, – Краснов поднялся из травы и с хрустом сладко потянулся. – Что тебе нашептывают твои голоса?

– Предлагают лежать и наслаждаться спокойствием, – так же лениво Марина встала и отряхнула жакет. – Сегодня все так доброжелательно, я бы сказала. Какая-то истома, что ли…

– Меня тоже разморило, – бросил Краснов, стараясь не смотреть на манящие округлости Лещинской, которые почему-то назойливо попадались ему на глаза, как бы он ни поворачивался и куда бы ни смотрел. – Попробуй послушать, что было здесь, у столба? – он кивнул на малинник. – Я поддержу тебя, здесь всё колется.

Он взял ее за руку, коснулся спины, поддерживая, чтобы Марина могла пройти. Странная истома… Какой, к черту, столб?! Марина замерла, глядя ему в лицо. Оба мгновенье смотрели друг на друга жадно, тяжелым звериным взглядом. Затем Краснов вдруг тряхнул головой, будто его окатили водой:

– Ну же, иди! А то… я как-то странно себя чувствую…

Она торопливо прошла в малинник и нехотя отняла у него руку. Постаралась сосредоточиться, прикоснулась к теплому гладкому дереву.

Матушка, милая, защити, помоги, помилуй… и такая-то она змея, все соки из меня повыпила… Зорюшка моя родненькая заболела… и так его била-била, приговаривала… одна, как вековуха, одна… вечерами долгими… и палкой, и скалкой, и ногами бил меня… а соколик мой выбежал на крылечко… люблю больше жизни, места себе не нахожу… сколько у ней детишек повывелось, а я все мертвых выкидываю… дай, матушка, заступница… я бы так хотела знать… Не знаю, как принять, не знаю, как забыть и смириться со своей долей! Почему умер мой ребенок? Почему он меня бросил? Почему я одна? Почему весь мир от меня отказался? Неужели я так и останусь навсегда одна и бесплодная? Неужели так и буду сожалеть о прошедшем?

– Марина?

Почему не могу забыть? Я хочу выкинуть это из себя и быть открытой…

– Марина?

Открытой, как книга, как двери, как дом приветливый, чтобы впустить и его, и счастье, и малыша…

– Марина!!!

Она шарахнулась в сторону, поскользнулась на рассыпающихся камнях, кто-то подхватил ее под руки, крепко прижал к себе. Ярослав. Глаза испуганные, на виске седые волосы. Она на миг перевела взгляд, совершенно интуитивно, в сторону. Увидела ясное, висящее над сосняком, солнце и черточку коршуна в небе, пышный ковер пятнистой травы и извивающиеся кольца белых цветов, серую, покрытую мхом и вьюном избушку. У крыльца, сложив на животе руки, стояла высокая ладная женщина в длинном платье с высоким поясом. Лицо у нее было доброе, круглое, дышащее спокойствием, уверенностью и знанием. Она кротко улыбнулась Марине. Та моргнула, и за это мгновенное движение век видение исчезло.

Ярослав аккуратно вытащил Марину из малинника, надежно держа за локти. Она обернулась на зияющий провал колодца. Что-то уронила? Вроде нет… Тогда откуда такая легкость, такое чувство внутреннего покоя, будто только что внутри нее металась буря, и вдруг все улеглось ровно и красиво, по своим местам. Какая-то… пустота?

– Мариночка, что случилось? – Ярослав был не на шутку встревожен. – Ты… Ты вдруг побледнела и начала говорить что-то, но я не понял ни единого слова… Что произошло? Ты хорошо себя чувствуешь? – он закидывал ее вопросами и заглядывал в глаза.

– Да, удивительно, – пробормотала она, все еще никак не смея собраться с мыслями. Краснов глядел ласково и обеспокоенно. Марине захотелось обнять его и объяснить, что только что… нет, ему явно не стоит об этом знать. Она улыбнулась своим мыслям, и улыбка эта была загадочной, как у Джоконды. Вспомнив о том, что у нее было еще одно дело, она села на землю, загребла песок в горсти и стала слушать.

– Да, Анна была здесь, – сказала она минутой позже, поднимаясь и, как гончая по следу, направляясь в сторону дома. – Он подошел сзади, высокий, очень хорошо сложенный, зажал ей рот… видимо, хлороформ. Взял ее на руки и понес.

Марина остановилась на крыльце, замерла, чутко слушая, тонкие пальцы подрагивали на резном столбике. Затем она вошла в дом, ведя перед собой рукой. Раньше подобная растрата сил обернулась бы ей тяжелым, разбитым состоянием, головной болью, кровью из носа, но сейчас Марина шла легко, закрыв глаза, с теплой полуулыбкой на губах. Ее словно питала незримая мощная волна, воспоминания, образы пролетали перед глазами, как яркие картинки кино. Их было множество – сотни, тысячи жизней, просьб, имен, сцен, произошедшие десятилетия и многие века назад, шептали голосами на языках, которые Марина не понимала. Раньше она бы потерялась, сбилась со следа. Но сейчас ей ничего не стоило идти по следу похитителя. Она остановилась в комнате перед печью, подняла голову к пролому в потолке.

– Вот здесь он сидел. Очень долго, – рассказывала она Ярославу, который внимательно осматривал каждый кусочек пространства в поисках какого-нибудь вещественного доказательства. – Двое пришли, толстый и длинный, дурачились, боялись. Он скинул на них балку, – на полу лежал здоровенный кусок от стропил. – Но она задела только одного. Другой увидел, да, он его видел, окликнул, тогда тот, кто сидел, спрыгнул с печи и начал размахивать ножом, а потом… Он кинул в него вот это, – она указала в темный пыльный угол, где в беспорядке валялись какие-то обломки. Ярослав присел и рассмеялся:

– А вот и наш пес, погляди-ка! – он повернулся к Марине и поднял резную собачью голову, которая некогда, по-видимому, была украшением какого-то предмета обстановки. – Вот почему один из студентов говорил, что на него напала большая собака.

– Когда двое ушли, он вернулся, – Марина стояла неподвижно, прикоснувшись к печи. – Он очень испуган. Он не ожидал встречи и не хотел причинить серьезного вреда, только испугать тех двоих. У него дрожат руки. Слава, нам надо наверх.

Краснов послушно подсадил Лещинскую и влез на печь, а затем в пролом за нею. На чердаке было полно земли, тянулись какие-то чахлые растения, лежали брошенные птичьи гнезда, в солнечном луче, проникавшем сквозь провал в крыше, плясали пылинки. Им пришлось стоять, согнувшись, чтобы не касаться облепленных старой паутиной балок. Лещинская указала на место у ската крыши:

– Вот сюда он ее положил. Связал, чтобы не могла укатиться. Когда появились двое, он снова усыпил ее. А когда ушли, он вынес ее. И ушел.

Краснов наклонился, встал на колени и вытащил из песка какой-то клочок.

– Сгодится?

– Вполне, – Лещинская села, взяла обрывок в руку и замерла. Прошла минута или две – она сидела совершенно неподвижно. На лице у нее играл солнечный луч, светлое трепещущее пятно. Наконец, она открыла глаза и глубоко вздохнула.

– Я знаю, как он выглядит. Давай вернемся в город, – она подняла глаза на Краснова. – Он живет здесь, хорошо знает эти места, лесные тропы, он не раз бывал в этом доме.

Ярослав помог ей спуститься. Казалось, прикосновение к Марине приносило ему удовольствие. Он придержал гнилую дверь, когда она выходила и подал ей руку на крыльце. Прежде, чем взять ее, Марина полуобернулась, еще раз оглядывая комнату, благодарно улыбнулась и, прикоснувшись к перилам крыльца, тихо поблагодарила на незнакомом языке.

– Что, прости? – навострил уши Краснов.

– Котя. Я сказала, нам нужно поискать нашу проводницу, – солгала она, но провидец этого не услышал.

В танцующем свете, в окружении извивистых колец белых цветов, под шелест листвы и птичье пение Ведьмина поляна удалялась, оставаясь позади. Оба знали, что никогда сюда не вернутся.