Текст книги "Дворец из песка"
Автор книги: Анастасия Дробина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Как вы познакомились со Шкипером, Александра Николаевна? Сколько лет вы его знали?
– Семнадцать.
– Как? – растерялся Буров – Но… простите… Сколько же вам лет? Я был уверен, что вам… самое большое тридцать.
– Тридцать один. А с Пашкой я познакомилась в тринадцать. И не делайте такое лицо, это было совсем не то, что вы подумали. Ему-то уже было двадцать пять, и его интересовали взрослые женщины. Если бы не его отец, мы бы вообще никогда не познакомились.
– У Шкипера был отец?.. – прозвучавший вопрос был довольно глупым, и Буров сразу понял это, но во всех интернетовских статьях не было ни слова о родителях Шкипера. – Простите… Я, конечно, понимаю, что он не от святого духа родился, но…
– Да уж, Федор святым не был… – задумчиво подтвердила Александра. – Его отцом был Федор Кардинал. Вы о нем слышали наверняка.
– Вор в законе? Пахан? Тот самый, про которого еще снимали недавно документальный фильм?
– Да. Хотя фильм получился ужасный… Федор с моим дедом играл в покер по пятницам.
– Но каким же образом… Ведь ваш дед был одним из ведущих русских хирургов? Иван Степанович Погрязов! – блеснул Буров новообретенными знаниями. Он ждал удивленного вопроса, но Погрязова лишь кивнула.
– Они с Федором познакомились на зоне. И всю жизнь поддерживали… м-м… дружеские отношения. Не знаю почему. Степаныч мне об этом никогда не рассказывал. Но Федора я с младенчества знала. Он меня и в покер в четыре года научил играть, дед, помню, очень возмущался…
– А ваша бабушка – цыганка? – кивнул на портрет Буров.
– Еврейка. Ревекка Симоновна.
– А… цыгане? Разве вы не… – растерялся Буров. – Вы сказали, что Милка… Камила Николаевна – ваша сестра?
– С цыганами я всю жизнь. Они наши соседи, меня Милкина мать грудью до двух лет кормила и воспитывала со своими дочерьми. У меня же родных, кроме деда, никого не было. А в шестнадцать лет я пошла вместе с ними работать в ресторан. Вот и все.
– Стало быть, Федор привел своего сына в ваш дом?
– Нет. Это вышло почти случайно. Он, как я знаю, сыном вообще не занимался и на его матери никогда не был женат. Просто Пашка с друзьями тогда вляпался в какую-то очень скверную историю, его искали по всей Москве, их надо было спрятать. Федор попросил деда, мой Степаныч отказался сначала, он не хотел впутываться ни в какие темные дела, но… на следующий день у Федора случился инфаркт и он умер. Его последняя просьба была – помочь скрыться сыну. Мой дед был просто вынужден… как долг памяти… Он придавал большое значение таким вещам, и… В общем, я поехала вместе с ними в Крутичи, это деревня под Калугой, совсем глухие места, там у деда жила… одна знакомая. Ребята просидели у нее до весны, потом уехали. Вот… так и познакомились. В следующий раз мы с Пашкой увиделись уже через пять лет, в ресторане. Я там танцевала, он с братвой сидел… – Она вдруг вздохнула. – Не узнай он меня случайно – разошлись бы, как в море корабли. И не было бы ничего.
– Вы его очень любили? – неожиданно для самого себя поинтересовался Буров.
– Не знаю, – медленно, глядя через плечо Бурова в темное окно, сказала Александра. – По крайней мере, после смерти деда у меня ближе Пашки никого не было.
– Он вам помогал?
– Да, всегда. Когда Степаныч еще был жив, Пашка к нему часто приезжал в покер играть – как Федор… Играл он, к слову сказать, великолепно, дед ему постоянно должен был. И все время так получалось, что, когда у меня появлялись проблемы… Шкипер их почему-то решал. И никогда не задавал вопросов. А я была очень молодая, глупая, и… в общем, мне в голову ничего не приходило.
– Вы не знали, что он вас… что он в вас влюблен?!
– Да я до сих пор в этом не уверена, – спокойно, без капли кокетства сказала Погрязова. – А уж тогда… Владимир Алексеевич, вам надо было видеть женщин, которых он приводил в наш ресторан. Каждая могла спокойно выходить на подиум. У Шкипера ведь тогда уже были большие деньги, дорогие машины, он часто летал за границу. А я что такое была? Девочка из ресторана!
– Это правда, что у Шкипера было всего восемь классов образования?
– Правда. Только не восемь, а пять. Он это всю жизнь скрывал, стыдился. У него мать работала в рабочей столовке на Маросейке, судомойкой. Пила, как сапожник. Пашка сначала учился, конечно, в школу мать его все-таки отвела, а годам к двенадцати не до того стало. Пошел, как он говорил, в семейный бизнес.
– Так Федор ему все-таки помогал?
– По крайней мере не мешал. Но Шкиперу отец и не очень-то нужен был. Вы бы знали, какая у него была голова! – с внезапной гордостью произнесла Александра. – Получи он в свое время высшее образование – не бандитом был бы, а президентом! Так мой Степаныч говорил, ему Пашка нравился.
– Вы не преувеличиваете, Александра Николаевна? – почему-то Бурова уязвила ее гордость.
– Ничуть, – холодно сказала она. – Дед Пашке книги давал, он читал все подряд, без разбору, думал хоть так дело поправить… Мозги у него были аналитические, он мою «Геометрию» за восьмой класс, как роман, читал! Понимал, конечно, что этого мало… Но не в вечернюю школу же было идти – при его-то тогдашних делах!
– Вы его жалеете! – не вытерпел Буров, которого все больше и больше раздражала эта нежность в голосе женщины. – Простите, Александра Николаевна, но вы же не могли не знать, что это был за человек и какие…
– Понимаю, что вы имеете в виду, – прервала его Александра. – Но поймите и вы. В его обстоятельствах Шкипер никем другим стать не мог.
– Ну, вот этого не надо! – взорвался Буров. – Выбор у любого человека есть всегда! Особенно, если человек умный и понимает, что выбирать-то надо! Никто его насильно не тянул в этот, как вы говорите, «бизнес», под пистолетом не гнал! Захотел – стал бы…
– Алкашом! – вспылила и Александра, резко повернувшись к Бурову. – Как все его прежние уличные дружки! Безотцовщина дворовая! Все до одного или спились, или сидят! Причем сидят не по солидным статьям, а за пьяные драки и грабежи ларьков! Шкипер сделал все, что мог, чтобы под забором не сдохнуть, – как его мамаша, кстати! Выбор! Какой выбор, что вы говорите! Какой может быть у людей выбор, если один ребенок рождается в нормальной семье, с папой-мамой-бабушкой-дедушкой, с ним все носятся, учат, проверяют тетради, ходят на родительские собрания, помогают в институт поступить, а другой… Другие… Только родился, а уже никому не нужен. Я Пашку не оправдываю, поймите, я… я знаю, что он убивал людей! Но… Не было у него вариантов.
– А как же вы сами-то, Александра Николаевна?! – окончательно перестал «фильтровать базар» Буров. – У вас же, кажется, тоже родителей не было? Тем не менее на панели вы не оказались!
– Откуда вы знаете? – насмешливо спросила Погрязова, и Буров, смешавшись, умолк. Придя в себя, пробормотал:
– Простите, пожалуйста…
– Ничего, – ледяным тоном сказала она. – А на панели, как вы выразились, я действительно не оказалась. Потому что у меня был Степаныч… и цыгане. И Шкипер, кстати.
– Скажите… – Буров смущенно откашлялся, отхлебнул остывшего чаю. – А ваш дед знал о ваших отношениях со Шкипером?
– Каких отношениях? – возмущенно всплеснула руками Александра. – Я тогда была ребенком, не было никаких отношений! Да Степаныч бы Шкипера убил! Он бы мне в жизни не позволил связаться с бандитом! Да, я думаю, дед тоже ни о чем не догадывался… Пашка ведь был старше меня на двенадцать лет, он меня называл «дитём», своих женщин к нам в дом приводил. Мне было двадцать, когда дед умер, только после этого и…
– Что?
– Пашка был моим первым мужчиной, – просто сказала Александра. – Не знаю, любовь это была или что, но… никого другого я бы к себе точно не подпустила. Воспитание-то было цыганское: или муж, или никто, а замуж мне совсем не хотелось… В общем, мы с ним провели ночь… а на другой день его убили.
– Как это? – опешил Буров. И сразу вспомнил, что действительно читал об этом в Интернете. В конце девяностых годов у Шкипера крайне осложнились отношения с конкурентами, и он предпочел исчезнуть из России на несколько лет, инсценировав взрыв собственной машины и роскошные похороны.
– Вы знали о том, что это – липа?
– Что вы, нет, конечно! Рыдала на могиле до потери сознания, ребят перепугала до смерти! – Александра грустно улыбнулась. – При том, что не влюблена была в Шкипера тогда ни капли. Просто было такое чувство, что осиротела… Потеряла брата, отца, друга лучшего… Два года потом жила без него, почти привыкла, у меня даже появился любовник… Впрочем, вам это неинтересно, извините. А потом, весной, ко мне вдруг является Жиган и…
– Жиган? – не понял Буров.
– Вы его не знаете? Ваше счастье… В общем, один из Пашкиных… людей. Они ведь меня не оставляли своим покровительством, я еще, помню, не могла понять почему. Предложил проехаться в одно место, привез меня в какую-то квартиру на окраине, а там… Шкипер.
– И как же вы… реагировали?
– Как положено, – слабо улыбнулась она. – Упала в обморок. Но это все лирика… Через неделю я улетела к нему в Италию. Владимир, который час? – неожиданно спросила она.
Буров посмотрел на часы. Да-а…
– Мне уже даже неловко извиняться, Александра Николаевна.
– Ничего. Это ведь в моих интересах, правда? – Она улыбнулась ему, но как-то отстраненно, и в который раз Буров подумал: зачем ей это?
– До свиданья, Александра Николаевна.
– Подождите, – негромко сказала она. – У вас болит голова, верно? И болит очень сильно, с самого утра, потому что ночь вы не спали.
Буров усмехнулся:
– Ну… А говорите, не умеете гадать.
– Ложитесь на диван, – спокойно приказала Погрязова. – Сейчас, секунду, я вымою руки… – последние слова донеслись уже из ванной. Буров пожал плечами. Нерешительно присел на край дивана. Бабушка-еврейка с портрета поглядывала на него чуть иронически.
Александра вернулась, на ходу встряхивая руками.
– Вот наказание, да ложитесь же! – она бросила в изголовье дивана вышитую подушку, и Бурову оставалось только выполнить приказ.
– Закройте глаза. Расслабьтесь. Попробуйте ни о чем не думать, если получится. А лучше думайте о Маше. Летом вы поедете в Италию. Она будет плавать в море… да-да, будет, сама. А вам придется отгонять от нее молодых туземцев… Ваша дочь очень красива, вы это подозреваете? Вы станете дедом раньше, чем рассчитываете… Думайте о Маше, думайте о море, о песке, о солнце… Вам нужно завести любовницу, Владимир Алексеевич, вы молодой мужчина, подумайте о здоровье, вы нужны дочери…
На эту сомнительную рекомендацию Буров ничего не ответил. Потому что заснул.
Утром Буров проснулся от бьющего в лицо солнечного луча. Открыл глаза. Первое, что увидел, – портрет бабушки Ревекки, насмешливо разглядывающий его. Ходики с кукушкой показывали восемь. За стеной детский голос старательно и очень точно выводил:
– Я все еще его, безу-у-умная, люблю-ю…
Буров сел, осмотрелся. Увидел свою одежду на спинке стула, почесал встрепанные со сна волосы. Мать честная, как он вчера умудрился заснуть? И что теперь думает о нем Александра? И… и кто это там поет?
Словно отвечая на последний вопрос, в прихожей зашлепали шаги. Буров резко, чуть не опрокинув стул, схватил брюки и едва успел натянуть их, как на пороге появилась девчонка лет десяти.
– Доброе утро, идите завтракать.
– А…
– Если умыться-побриться – в ванной все есть. Давайте сами, у меня баклажаны горят. – И, сурово посмотрев на ошарашенного Бурова, удалилась на кухню.
В ванной действительно лежало чистое полотенце, новая зубная щетка и бритвенный станок. Словно под гипнозом, Буров проделал все утренние процедуры. Увидев в зеркале свою физиономию, поморщился. С грустью подумал о невозможности немедленно закурить, повесил мокрое полотенце на батарею и вышел из ванной.
На кухне девчонка заканчивала накрывать на стол. Буров увидел тарелку с огромной яичницей, дымящуюся баклажанную икру, хлеб в плетеной вазочке, кофейник, пакет молока, масло, нарезанную колбасу.
– Это все – мне одному? – пошутил он, неловко садясь за стол. Девчонка обернулась от плиты, улыбнулась, блестя зубами и продолжая при этом что-то ловко мешать в сковородке.
– Много? Не смешите… Вот я сейчас еще мясо дожарю…
– Не надо! – испугался Буров, привыкший по утрам обходиться чашкой кофе. – Я не могу…
– Через «не могу», золотой, с утра бог велел заряжаться. Слушайся бога – он поможет, – с уморительной важностью заявила девочка, шлепая на тарелку шипящие куски свинины. – Саша сказала – как следует покормить, а мое дело маленькое.
– А где… Саша?
– Понятия не имею, – отрезал ребенок. – Может, спит еще, может, ушла.
– Где спит?!
– У нас, золотой, где ж еще?
Буров почувствовал, что краснеет. Выходит, вчера, усыпив его (вот ведьма!), она ушла спать к соседям?
– А как тебя зовут?
– Мадлена.
Буров с трудом удержал улыбку.
– Спасибо, Мадлена.
– Было бы за что – сказала бы «пожалуйста». Вы кушайте, кушайте. Сейчас пирожки будут.
Буров понял, что спорить бесполезно, взял из вазочки кусок хлеба, придвинул яичницу и принялся за еду.
Он был уверен, что после такой непривычной заправки почувствует тяжесть в животе, но самочувствие, напротив, было великолепным, а голова – ясной. Допивая кофе, Буров подумал, что уже давным-давно так не спал… и не ел. Он встал и начал было складывать посуду в раковину, но из прихожей примчалась Мадлена и выхватила у него из рук тарелки:
– Оставьте! Вы мужчина, гость, как можно!
Опешивший Буров только пожал плечами.
Девчонка вышла проводить его в прихожую. Буров, поколебавшись, вытащил бумажку в пятьсот рублей. Мадлена, так же поколебавшись, отстранила его руку.
– И думать не смейте! Вы – гость! Меня Саша со свету сгонит, если возьму!
– Мы ей не скажем.
– Не-е-е… Ступайте. Вот ваш «дипломат», сигареты, я вам вот сюда бутерброды положила, не забудьте… С богом, хорошей дороги! – и захлопнула дверь.
Уже сидя в машине, Буров вдруг вспомнил, что не договорился с Погрязовой о новой встрече. «Позвоню», – решил он.
День прошел прекрасно: Буров понял, что сентенция Мадлены о том, что бог помогает тем, кто заряжается с утра, вполне верна. Он блестяще провел совещание, съездил на две отмененные вчера встречи, ни на одну не опоздал, выбил в банке кредит, отбился от Шмелевой с ее очередной идеей-фикс и подписал гранки нового номера. Позвонила Маша из «Авиценны», весело рассказала о том, что сама дошла на костылях из палаты в процедурную, и передала просьбу профессора Перельмана заехать к нему. «Она будет плавать в море», – вспомнил Владимир вчерашние слова Александры и почему-то поверил, что все так и будет. Еще он целый день вспоминал Мадлену, хозяйничающую на кухне, – и невольно хотелось рассмеяться. Единственное, что омрачало радужное настроение Бурова, – то, что в течение дня Александра не брала трубку ни домашнего, ни мобильного телефона. Вначале Буров думал, что она просто отсыпается. Потом начал сердиться, потом – беспокоиться и к семи часам вечера уже волновался всерьез. В полвосьмого он уже стоял в пробке на Новокузнецком мосту, слушал длинные гудки в мобильном и злился. Через десять минут, когда стало очевидно, что в ближайшие полчаса с места не тронуться, Буров вышел из машины, подошел к цветочному киоску на углу и купил ведро чайных роз – не понимая, собственно, зачем.
К дому на Северной он добрался уже к девяти и, завернув во двор, сразу заметил «Рено-Меган», стоящий у подъезда. Это было хорошо: значит, Александра дома. Но рядом с «Рено» возвышался огромный, черный, сверкающий джип, от которого за версту несло баснословными деньгами. Джипа этого Владимир вчера здесь не видел, и он ему не понравился. Еще больше не понравилась пара молодых людей в кожаных плащах с профессионально безразличными лицами, стоящих около монстра. Буров как можно независимее припарковался с другой стороны тротуара, запер свою «Ауди». Пошел было к подъезду, но сзади его ненавязчиво потрогали за плечо.
– К Александре Николаевне сейчас нельзя, – очень вежливо произнес один из терминаторов. – У нее гости.
– Извините, но она назначила мне…
– Придется подождать.
– Послушайте… – начал заводиться Буров, но в это время из подъезда выбежала Милка в своей вязаной кофте и тапочках на босу ногу.
– Осади назад, чучело! – рявкнула она на охранника, и тот, к изумлению Бурова, послушался. – Владимир Алексеевич, подождите. К Саньке нельзя.
– Ей помощь не нужна?
– Не… Все нормально, не беспокойтесь. Подождите просто. – Милка улыбалась, но Буров видел, что она испугана. Он предложил цыганке сигарету, та взяла, по-мужски затянулась, целенаправленно выпустила струю дыма в лицо терминатору (тот стерпел без звука) и начала расхаживать вдоль тротуара, держа сигарету на отлете.
– К ней приехал цыганский барон? – Буров безуспешно пытался подстроиться под Милкину маршировку.
– Если бы… Тьфу. Сколько раз ей говорила – напусти на него сифилис, так не хочет!
– Она говорит, что не может такое…
– Захотела бы – смогла! И бог бы помог! Да за такое… – Милка не договорила: хлопнула подъездная дверь. По разбитым ступенькам спустился высокий черноволосый человек в кожаной куртке. Сильно загорелое лицо не выражало ничего, темные узкие глаза лишь мельком скользнули по Бурову и Милке, и Владимир заметил, что человек этот молод: лет тридцати пяти, не больше. Он быстро зашагал к джипу, охранник открыл дверцу. Милка вдруг развернулась и звонко, на весь двор крикнула:
– Пулю тебе в спину, родимый, от лучшего друга!
Буров невольно вздрогнул. Высокий человек остановился. Медленно подошел к Милке. Та, упершись кулаками в бока и откинувшись назад, встретила его прямым злым взглядом, но Буров видел, что губы ее дрожат. Он придвинулся ближе, но хозяин джипа, словно не видя его, подошел вплотную к Милке. На его скулах напряглись желваки. Белая полоса шрама над правой бровью порозовела.
– Дура, – коротко бросил он.
– Дер-р-рьмо! – с удовольствием сказала Милка. Быстро плюнула ему в лицо – и в ту же минуту полетела в грязь перед крыльцом от оплеухи. Взвыла и, прежде чем Буров сумел что-то предпринять, схватила с земли обломок кирпича и запустила в обидчика. Удар камня пришелся по скуле, человек в кожаной куртке качнулся, выругался, по его лицу побежала темная струйка, терминаторы рванулись вперед… но с крыльца донесся знакомый голос:
– Жиган!!!
– Стоять, – буркнул тот, не глядя, и охранники остановились.
Жиган вытер кровь ладонью. Подошел к стоящей на крыльце Александре. Некоторое время они разглядывали друг друга. Милка завывала на весь двор, закрыв лицо руками, ошарашенный Буров стоял столбом. Александра отвернулась первая; вполголоса сказала:
– Пошел вон.
Секунду Жиган молчал. Затем повернулся и пошел к машине. На Бурова он даже не взглянул. Через минуту джип взревел и выкатился со двора.
– Вставай, чудо в перьях… – с досадой сказала Александра, подходя к Милке, которая, едва джип скрылся за углом, немедленно перестала голосить. – Ну, что ты к нему привязалась? В следующий раз зуб выбьет. Как ты в ресторане теперь выйдешь в таком виде? Здравствуйте, Владимир Алексеевич.
– Здравствуйте… Может, позвонить в милицию?
– Избави боже… Сами разберемся. Спасибо, что не вмешались.
– Я… я не успел, – смутился Буров. На самом деле он просто опешил от того равнодушия, с которым Жиган, не задумавшись ни на миг, ударил женщину. – Надо было, конечно, морду набить…
– Кому – Жигану? – с интересом переспросила Александра. – Думаю, не поможет. Да и не дали бы.
Она подняла голову, оглядела окна дома, в которых торчали любопытные физиономии.
– Идемте. Хватит народ потешать.
В квартире, к облегчению Бурова, было пусто. Милка, бурча под нос ругательства, ушла в ванную, вскоре оттуда донесся плеск воды. Буров вслед за Погрязовой вошел в знакомую комнату, сел за стол, огляделся. Никаких следов побоища не было. Но на столе, рассыпанные, лежали тяжелые, темно-красные розы. Несколько оторвавшихся лепестков краснели на паркете.
– Он ваш любовник? – напрямую спросил Буров, чувствуя холодок внутри.
– Нет.
– Но добивается?..
– Владимир Алексеевич, вы рассуждаете, как старая дева, – вздохнув, сказала Александра. Подойдя к столу, она собрала розы, подняла с пола лепестки и сломанный бутон. – Добивается он совсем других вещей.
– Извините. Но, я подумал… Цветы… Может быть…
– Не беспокойтесь, я не в его вкусе.
Буров совсем смешался и замолчал. Через минуту совсем по-мальчишески проворчал:
– Я и не беспокоюсь, с чего вы взяли…
– Ужинать будете?
– Не буду. Послушайте, зачем вы меня вчера усыпили?
– Владимир Алексеевич, я ведь не Вольф Мессинг. Вы сами замечательно заснули, причем на счет «три». Много работаете и мало спите. Так нельзя.
– Работа такая… Кстати, о работе, – будем разговаривать?
– Извините, нет. Обстоятельства изменились, я сейчас уезжаю. И завтрашний день у меня тоже занят. Встреча… довольно неприятная.
– С Жиганом?
– И с ним тоже.
– Вы не боитесь? – Буров понимал, что говорит глупости, но останавливаться было поздно. – Хотите, я поеду с вами?
– Ну что вы, Владимир Алексеевич… – серьезно сказала Александра. – Во-первых, это касается только меня. А во-вторых, в качестве телохранителей я предпочитаю профессионалов. Со мной поедет Абрек.
– Хорошо… Желаю удачи, – пробормотал Буров, выкатываясь из квартиры. У него было неприятное чувство, что его выставили – без особых церемоний.
Но вскоре тяжелые ощущения исчезли. На улице скользнул за воротник вечерний ветер, а когда «Ауди» проезжала через мост, из низких серых туч выпал закатный луч, и Москва-река заиграла красной рябью. Буров съехал с моста, остановился, вышел из машины и достал сигарету. Хорошо бы сейчас выпить кофе… и заехать к Маше в клинику, посмотреть, как успехи. Только не задерживаться надолго, чтобы завтра не заснуть за рабочим столом, еще подумают бог весть что… Хотя права Александра, не мешало бы завести кого-нибудь, хоть на время.
Любовницы у него, конечно, были. Случайные, поскольку тратить время на женщин, забирая его у инвалида-дочери, Буров не мог. Были даже профессионалки, и в конце концов Буров решил, что эти – лучше всех. Оздоровительная гимнастика за умеренную цену – чего же еще? Но сейчас, вспомнив о тех женщинах, лица которых даже не откладывались в памяти, Буров неожиданно подумал об Александре. О темном, усталом лице с резкими чертами, сухой смуглой коже рук, изящных пальцах, внимательном взгляде, немного ироничной улыбке. О запахе болотной травы. Странная женщина. Если бы только можно было… Буров оглянулся на заднее сиденье. Забытые там чайные розы слегка подвяли, но все еще источали слабый горьковатый аромат. Надо было все-таки подарить. Ну чем он хуже Жигана?!
– Не дождешься, Буров, – вслух сказал он сам себе. – Хороша Саша, да не ваша.
Сентенция прозвучала веско. Буров затянулся в последний раз, выбросил окурок, включил зажигание и поехал на Знаменку – к дочери. Розы все-таки стоило пристроить.
На другой день в редакции, как всегда, стоял дым коромыслом. Приехав, Буров с ходу угодил на совещание, потом неожиданно нагрянули гости из Министерства печати, потом самому пришлось ехать в рекламное агентство договариваться о новом ролике, потом обнаружилось, что у него назначены две встречи на одно время, причем в разных концах города. Буров в сотый раз пообещал уволить Ирину (та немедленно принялась рыдать), отправил на одну из встреч Шмелеву, на вторую помчался сам, застрял в пробке, опоздал, нервничал, да и встреча прошла не очень удачно… В общем, день выдался не из легких, и поэтому, когда в шесть часов вечера у него зазвонил мобильный и спокойный голос с кавказским акцентом попросил его спуститься вниз, Буров вначале ничего не понял:
– Что значит – спуститься вниз? Кто вы, собственно?! Я не…
– Это Абрек. От Александры Николаевны.
Абрек говорил очень спокойно, но Бурова словно окатили холодной водой.
– Что-то случилось?
– Нэт. Ничего. Спуститесь, пожалуйста.
Ты ее достал, лихорадочно думал Буров, скача вниз по лестнице через три ступеньки. Ты полностью утратил профессиональное чутье, забыл о такте и о воспитании, задавал дурацкие вопросы и еще требовал на них ответов. Ей надоело. Больше она не хочет иметь с тобой дел и прислала своего джигита сообщить об этом. Никакой логики в подобных мыслях не было, но почему-то ничего другого в голову Бурову не пришло. Внизу, в огромном гулком холле, он столкнулся с монументальной, как Большой театр, ответственной выпускающей Перемыхиной.
– Ого! – пробасила она. – Начальство, Володя, бегать не должно: у подчиненных начнется паника. Что случилось – белые в городе?
Перемыхина, которую Буров знал еще с тех пор, как начал работать здесь после университета, неожиданно подействовала на него отрезвляюще. Пробурчав что-то успокаивающее, он перешел на шаг, поправил сбившийся галстук, пригладил волосы и из стеклянных дверей вышел уже довольно уверенно.
– Здравствуйте, Абрек.
– Добрый вэчер. – Абрек, стоявший у своей машины, быстро подошел к нему. – Александра Николаевна просила передать вам вот эти вэщи.
«Вэщи» оказались двумя кассетами и пачкой фотографий, завернутыми в полиэтиленовый пакет. Повертев их в руках, Буров вопросительно взглянул на Абрека.
– Александра Николаевна сказала, что вам надо это послушать, потому что ей нэкогда, она уехала.
– Куда?! – завопил Буров. – Надолго?!
– Нэт, – с достоинством сказал Абрек. – Обещала звонить.
– Мне или вам?
– Мне – само собой. Вам – нэ знаю. Мне приказали только передать.
– С-спасибо, – растерянно сказал Буров.
Абрек коротко кивнул и пошел к своей машине. Буров машинально проводил взглядом его невысокую, стройную фигуру. Вернулся к себе наверх, не замечая изумленного взгляда секретарши, собрался, взял «дипломат» и, забыв попрощаться, ушел.
Оказавшись дома, он прямо в ботинках прошел в комнату дочери, где стоял старый двухкассетник. Но первым делом он вытащил из пакета фотографии и минут двадцать перебирал их. Александра не обманула: с помощью этих материалов с легкостью можно было устроить смену власти в стране. Даже у него, двадцать пять лет проработавшего в политической печати, видавшего многое, заколотилось сердце, как у начинающего папарацци.
Собравшись с мыслями и немного успокоившись, Буров спрятал компромат в пакет. Вытащил одну из кассет, на которой карандашом была нацарапана цифра «1», вставил в магнитофон, с изумлением отметив, что у него слегка дрожат руки: видимо, фотографии произвели слишком сильное впечатление. Сев рядом на диван, он приготовился было закурить – и так и не зажег сигарету, услышав зазвучавший в тишине знакомый, чуть хрипловатый голос. И на мгновение Бурову показалось, что в воздухе опять запахло болотной травой.
«Здравствуйте, Владимир Алексеевич. Извините, что приходится общаться таким способом, но меня, видимо, не будет в Москве больше, чем я рассчитывала. Кроме того, у меня сейчас бессонница. Зачем же время терять, верно? Я расскажу вам кое-что, а Абрек вечером передаст кассеты. Вы сами разберетесь, что из этого вам пригодится, а что – нет. А когда я вернусь, зададите любые вопросы. Как мы договорились. Итак…»
Буров торопливо выключил магнитофон. Протяжно, с шумом выдохнул, наряду со страшным облегчением чувствуя недоумение: почему он так разволновался? Почему так боялся, что на кассете – что-то страшное, опасное, вроде этих фотографий? И еще почему-то – что он больше никогда не увидит Александру… Бессонница у нее. Возможно. А может быть, просто решила, что так удобнее – говорить то, что сама считаешь нужным, и не отвлекаться на глупые вопросы. Что ж… Наверное, правильно. Но Буров вдруг испытал острое разочарование – оттого что вряд ли он снова окажется в этой большой квартире в старом доме с портретом красавицы-бабушки на стене, с роялем, книгами и остро пахнущими травами в горшках. Что-то говорило Бурову, что больше он никогда не увидит всего этого.
Вернувшись в прихожую, Буров разделся, сходил в душ, залез в холодильник, где лежали три одинокие сардельки, сварил их, открыл банку пива. Поев, вернулся в комнату Маши, спокойно, обстоятельно закурил, сел на диван и приготовился слушать.
