Текст книги "Попутчицы любви"

Автор книги: Анастасия Доронина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Высокий черноволосый молодой человек вышел из кабинета и, оттеснив Дашу в сторону, выговаривал ей все это с плохо скрытым раздражением.

– Чтобы духу твоего тут не было через пять минут!

– Ой, да пожалуйста! – сказала она агрессивно. – Скажи вон этой фре, что ты нас с Алкой сам к себе в квартиру впустил, а то нас за уголовниц хотят принять – и уйду! Больно надо! Не такой уж ты красавец невозможный, чтобы на тебя смотреть. Без особой необходимости.

Владик обернулся ко мне. Я увидела серьезное, бледное лицо с красивым разлетом бровей и сухо блестящими под ними глазами. «Серьезный какой», – подумалось с невольным уважением.

– Что вы хотите?

Я объяснила. С минуту он смотрел на меня, а потом взял за локоть, вывел из приемной и повел по коридору. Дашка осталась в приемной – краем глаза я успела заметить, как она растерялась. Миновав два или три кабинета, мы оказались в круглой комнате с большим столом и расставленными вдоль него стульями – наверное, переговорной.

Владик… а собственно, почему Владик? До сих пор я называла молодого человека этим детским именем, потому что так называли его Мария Николаевна, которая знала его с детства, и Надя, которая была в него влюблена. Но сейчас, глядя на серьезное, умное, хоть и очень молодое лицо и чувствуя сильные пальцы на своей руке, я невольно подумала, что никакой он не Владик. По крайней мере, не для меня.

– Владислав Ильич, не сердитесь, – сказала я, не дожидаясь, пока он сам начнет меня допрашивать – по всему было видно, что парню этого очень хотелось. – Я понимаю, что моя «легенда» для любого думающего человека выглядит, мягко говоря, неубедительно. Но честное слово, ничего для вас плохого я… Напротив, я действую в ваших же интересах… Понимаете, случилось так, что…

В общем, пришлось все ему рассказать. И он ни разу меня не перебил.

– Понятно… Я должен был предвидеть, что тетя Маша… то есть Мария Николаевна «всего этого» так не оставит. В сущности, это моя вина: надо было прийти к ней и объяснить… она бы меня поняла… Но сейчас уже поздно. В любом случае вы – лично вы – напрасно потратили свое время. Я, конечно, не буду вам ничего объяснять и не позволю вмешиваться в дела дорогих мне людей и мои лично. На этом ваше «расследование» должно остановиться. Так и скажите своей клиентке. Дело закрыто раз и навсегда. Все расходы по этому делу я вам возмещу, если в этом есть необходимость.

– Но так не пойдет! – воскликнула я и затрясла головой, чтобы он окончательно убедился, что так действительно не пойдет. – Поймите, есть девушка и она страдает! Хорошая девушка, красивая, добрая – да что я говорю, вы же и сами ее знаете! Ведь вы, может быть, даже любите ее!

На этих словах Влад быстро закрыл и снова открыл глаза. Мне показалось, что я услышала едва уловимый стон, который донесся до меня сквозь крепко стиснутые зубы.

– Вы… вы любите ее? – спросила я тихо. – Но если вы и в самом деле любите Надю… Ведь тогда все можно поправить! Вас шантажируют? Да? Но чем? Вы еще так молоды – вряд ли в ваши годы вы сумели натворить что-нибудь ужасное! Скорее всего, речь идет о глупой ошибке, правда? Надо просто признаться во всем, рассказать Наде, она поймет и простит…

– Мне нечего рассказывать Наде, – ответил он глухим, безжизненным голосом. – Скорее даже наоборот: я ни в коем случае не должен ей ничего рассказывать… ради нее же самой. Именно потому, что я ее…

Я ясно видела, что он хотел сказать «люблю», но ничего не сказал. Просто смотрел на меня, и в глазах его я увидела такую боль, которая бывает только тогда, когда человеку уже не хочется жить.

* * *

Я шла в нашу контору и попыталась систематизировать мысли, найти хоть какие-нибудь логически объяснимые догадки, но ничего не получалось. Сплошные тайны без ответа.

Да и в самой конторе тоже ни о чем не додумалась. «Подожду Люську», – решила я. Одна голова хорошо, а две лучше…

А вот и она сама!

– Динка, Динка! – заверещала подруга с порога. – А Лиза-то наша, оказывается, та еще девица!

– Да ну? – спросила я не без иронии. По-моему, как раз это и было ясно с самого начала.

– Да! Я тут узнала кое-что из ее биографии…

Люська тоже с утра развила бурную деятельность, и начала с того, что направила свои стопы к лицею, в котором учились Надя и Лиза. Когда она добралась до этого здания из розового кирпича, расположенного в «зеленой» зоне одного из московских парков, занятия в нем уже начались. Скучающий охранник из-за стеклянной перегородки у самого входа в учебное заведение устроил Люське долгий и нудный допрос – кто, откуда, да зачем, да кого надо. При этом он всем своим видом показывал, что не верит ни единому ее слову. Люська почувствовала, что начинает терять терпение.

– Послушайте, мне кажется, я уже рассказала вам всю свою биографию! В сотый раз повторяю: мне нужно поговорить с директором или завучем! – вспылила она. – У меня личное дело, понимаете? Настолько личное, что объяснения с вами сбивают мне все планы! Очень прошу – или пропустите меня внутрь, или попросите директора спуститься вниз.

– Директор занят.

– Тогда завуча.

– Завуч на уроке.

– Тогда…

– Не имею права пропускать посторонних.

Люська скрипнула зубами и уставилась на невозмутимого охранника с бессильной ненавистью. Он встретил ее взгляд, не дрогнув. Люська прищурилась, прикидывая, чем может для нее обернуться попытка сбить его с ног, но в это время со стороны лестницы послышался спокойный голос:

– Пропустите, Олег Платонович.

Охранник моментально ткнул у себя на пульте какую-то кнопочку, и турникет, в который Люська упиралась грудью, легко крутанулся вокруг своей оси, протолкнув ее внутрь. Облегченно вздохнув, Люська поискала взглядом ту, кому принадлежал голос.

Невысокая женщина с простой прической (стянутые на затылке в узел волосы) и в строгом классическом костюме стояла у подножия лестницы и делала приглашающий жест. Люська подчинилась; миновав пару пролетов, они свернули налево и вошли в тесноватый, но современно обставленный кабинет. На рабочем столе возвышался компьютер с огромным монитором.

Женщина, которая, как следовало из таблички на двери, была заведующей по учебно-воспитательной работе, спокойно расположилась за столом и предложила Люське присесть.

– Вы – родительница? – спросила она, чуть растянув губы в вежливой улыбке.

– То есть? – не поняла Люська.

– Вы – чья-то мать?

– А! Да. Я – чья-то мать, – с облегчением согласилась Люська. – То есть не чья-то, а мать вполне конкретного мальчика, сына… То есть у меня сын, Вовка, и я его мать…

Теперь, после того, как при помощи наводящего вопроса завуча она вспомнила про Вовку, Люська почувствовала себя гораздо увереннее. Стало ясно: предлог для того, чтобы начать интересующий ее разговор, найден.

Придав своему лицу плаксивое выражение, Люська полезла в сумку и достала оттуда Вовкину фотографию. Как любящая мать, она всегда носила снимок сына в пластиковом отделении своего объемного кошелька.

– Вот, – снимок шлепнулся на стол перед заведующей учебной частью.

– Но этот мальчик не учится у нас, – заметила завуч, изучив фотографию.

– Да! Но это мой сын, мой единственный ребенок, все самое лучшее, что у меня есть… И погибнет – не физически, конечно, а морально – если вы не поможете мне, не расскажете все и не предложите хороший совет…

Женщина за столом все еще улыбалась и явно ждала, что будет дальше.

– Недавно мой сын познакомился с девочкой, – продолжала вдохновенно врать Люська, – и эта профурсетка просто свела его с ума! Мальчик забросил учебу, футбол, дельтапланеризм… Он даже на музыку перестал ходить… и посещать бассейн… и шахматы тоже, он так увлекался шахматами…

– Не много ли на одного ребенка? – продолжая вежливо улыбаться, спросила завуч.

– Ну что вы, не по улицам же ему бегать, знаете, сейчас такое время… Ну, так вот – все это он, представьте, забросил! И время проводит только с этой девочкой, Лизой… И не только свободное время – мне кажется, он порой прихватывает и от учебы, потому что стал плохо учиться… а этот мальчик – моя единственная надежда в жизни, и я просто потеряла сон…

– Простите, но я пока не понимаю, чем именно могу вам помочь.

– Да, но ведь эта девочка учится у вас! – взвизгнула Люська. – Это Лиза, Лиза Шарова. У нее выпускной класс. Она несколько раз была у нас дома, и я…

– Хорошо, но не могу же я запретить девочке видеться с вашим сыном. Простите, но это абсолютно не в моей власти.

– Да, но вы можете рассказать мне о ней! Я же совершенно не имею понятия о том, кто такая эта Лиза, откуда она вдруг взялась, кто ее родители, из какой она семьи, – простите, но мы взрослые люди, и вы не можете не понимать, как это все важно! Если бы я могла хоть что-нибудь о ней знать, то было бы легче на душе! А Вовчик, он же совсем ничего не рассказывает…

– Боюсь, я тоже не смогу вам ничем помочь. – Женщина смотрела на Люську все так же бесстрастно. – Никто не одобрил бы меня, если б я вдруг начала рассказывать незнакомым людям о наших учениках.

– Да, но я же не прошу выдавать мне секреты! Самая рамочная информация – что это за девочка, откуда, кто родители…

Женщина молчала. Люська подумала, полезла в сумку за платком и начала плакать – пока еще только всхлипывать, но с угрожающими перейти в скорый рев интонациями.

– Хорошо! Только я попрошу вас упокоиться, – наконец приняла решение завуч. – И не требуйте от меня слишком многого. Лиза Шарова, шестнадцать лет, пришла к нам в лицей в начале года. Очень самостоятельная девица. Сама написала заявление о приеме, сама внесла плату за обучение за год вперед, сама выбрала класс, в котором хотела бы учиться – у нас два выпускных класса. Замечаний у нее, насколько мне известно, нет. Учится хорошо. Что же до ее родителей… Не скрою, мы, как и всякое солидное заведение подобного рода, собираем сведения о родителях наших учеников. Но об отце или матери Лизы нам ничего не известно. Девочка объяснила, что они живут в каком-то заброшенном углу и вроде бы даже не в самой Москве, а в Подмосковье. Сама она очень хочет и любит учиться, поэтому пришла к нам, как Ломоносов, – самостоятельно.

– А где же она взяла деньги на учебу? Да еще за год вперед! Это же немалые деньги, как я понимаю!

– Сказала, что у родственников. Якобы у нее есть богатый дядя, который взял над девочкой шефство.

– О ужас… Дитя без роду, без племени… Но где же она живет? Не может же, девочка после занятий каждый день ездить к себе в Подмосковье.

– Конечно, нет. По моей информации, она проживает у родственников.

– Вы скажете мне адрес, не правда ли? – вкрадчиво сказала Люська.

– Не вижу в этом необходимости.

– Ах, милая моя… Не вынуждайте меня идти на крайние меры, подкарауливать девочку после школы, выслеживать… Как будто вам неизвестно, на что может пойти встревоженная мать!

Женщина подумала, склонив к плечу голову с аккуратной прической.

– Ну, хорошо. Только больше я не скажу вам ничего. И к нам в лицей тоже попрошу больше не приходить.

– Обещаю!

Завуч развернулась на стуле и быстрыми движениями пальцев как бы пробежалась по компьютерной клавиатуре. Агрегат еле слышно загудел, включая мозги.

– Вот, – в последний раз щелкнула клавишами Люськина собеседница. – Записывайте. – И она продиктовала адрес.

* * *

Конечно, Люська не стала медлить и, разыскав на купленной у метро карте Москвы названный ей переулок, ринулась на поиски. На это понадобилось добрых два часа. Метро, потом маршрутка и рейсовый автобус привели ее в самый отдаленный район Чертанова. Здесь лепились одна к другой старенькие пятиэтажки-хрущовки, выкрашенные в одинаковый мышиный цвет. Нельзя сказать, что район был каким-нибудь особенно грязным или страшным, но унылое однообразие домов, не разбавленное хотя бы одной детской площадкой, невольно навевало тоску.

Дома не оказалось ни Лизы, ни родственников. Такого варианта Люська почему-то не ожидала и в растерянности шлепнулась на лавочку у подъезда.

– Ходют тут всякие, – сразу же дежурно среагировала бабка, в длинной вязаной кофте, и отодвинулась.

– Я не всякая, – обиделась Люська. – Я к Шаровым пришла. Из семнадцатой квартиры. Только их дома нет, понятно?

Этим ответом бабка осталась почему-то очень довольна:

– О, я же говорю – ходют тут всякие! – обрадовалась она возможности выпустить пар и даже вся подобралась в надежде на хорошую свару, которой можно разбавить скучное сидение на лавочке. – К каким-то Шаровым, грит, из семнадцатой… Да в семнадцатой сроду никаких Шаровых не бывало! Титовы там живут, понятно? Титовы! Как заехали в семьдесят шестом Титовы, так и сейчас Титовы. Про Шаровых она мне будет рассказывать, ага. Иди давай отсюда!

– Спокойно, бабушка, – мгновенно перестроилась Люська. – Я из органов социального обеспечения, понятно? Можно сказать, начальство! Так что вы со мной повежливее.

– Собеса? Так вы насчет пенсии пришли, что ли?

– Почти. Насчет пособия малообеспеченному ребенку, если быть точной. Девочка ведь у них живет, у Титовых? Старшеклассница?

– Это Лизка, что ли?

– Да. Елизавета Шарова.

– Тю! Так бы и сказала, что к Лизке. Лизкину-то фамилию я не знаю, это точно. Только эта, какая же она ребенок? Тоже мне нашла дите неразумное! Да она всех нас за пояс заткнет, Лизка. Такая скороспелочка – я те дам! И нахалка. Проходит мимо – хоть бы раз поздоровкалась! Зырк-зырк только зыркалами своими! Не осталось уважения к старости у нынешних! Конец света скоро, – сделала она неожиданный вывод.

– А почему эта Лиза у этих Титовых живет? У нее что, своего дома нет?

– Ага, нету. Куда там. У таких, как она, домов – как у зайца теремов.

– То есть?

– Сбежала она от родителей своих, ясно? Сбежала и к Людмилиной семье прибилась. Людмила эту девку каждую минуту с лестницы готова спустить, да еще и пинка отвесить пониже спины, да только не может. Боится ее, что сына посадит, боится.

– Какая Людмила? Титова?

– Ну.

– Та, которая живет в семнадцатой квартире?

– Да не! В семнадцатой ейный брат живет.

– Стоп! – нахмурилась Люська. – Я подозреваю, что вы мне морочите голову! Лиза-скороспелка, Татьяна, сын, брат… Знаете, что бывает, когда сбивают с толку служащего собеса при исполнении обязанностей? Отбросьте сейчас все эмоции и сконцентрируйтесь.

– Чегой-то? – струсила бабка. Она выпрямилась на лавке и машинально, не отводя взгляда от Люськи, принялась застегивать пуговицы на кофте. Выглядело это так, будто солдат поправляет форму одежды перед генералом, которого он не сразу узнал.

– Так будем говорить?

– Что знаю – расскажу, конечно. А чего не знаю, вы уж не взыщите…

* * *

Баба Шура занимала свой пост на лавочке у подъезда каждое утро и покидала его, если не считать коротких перерывов на еду, только поздно вечером. Каждый день – не считая зимних месяцев, которые отнимали возможность часами просиживать на скамейке и тем самым надолго лишали равновесия. Поэтому стоит ли удивляться, что жизнь всего двора была перед бабой Шурой, как на ладони.

– Рано меня на пенсию-то спровадили, – заметила она не без сожаления. – Я сорок пять лет вахтером отработала в Мытищинской прокуратуре. У меня глаз – алмаз, и это… аналитическое мышление почище, чем у тамошних следователей. Если б не года мои, меня б в ихние кабинеты… Я бы порядок-то быстро навела. Порядка в стране нету…

– Не отвлекайтесь, – оборвала ее Люська.

– Да, да…

Осенью прошлого года, и даже не осенью, а в конце лета, когда на верхушках растущих во дворе тополей только-только стала проступать желтизна, а по утрам на землю уже спускался холодный туман, напротив подъезда, у которого баба Шура устроила свой сторожевой пост, остановились белые «жигули»-«копейка». Эта машина бабе Шуре была хорошо знакома. Она принадлежала сестре запойного пьяницы Жоры Титова, жившего в семнадцатой квартире. Сестру звали, кажется, Людмилой, и брата она навещала крайне редко. Может быть, не чаще одного или двух раз в году.

– Приезжала она к нему, ругала ругмя, что пьет и не работает, – пояснила баба Шура. – Поорет, потом за уборку возьмется. Тряпье-шмотье, гнилью пропахшее, повыкидывает, полы помоет, иногда жратву этому алкашу сварит. И уедет. Я так думаю, что не стала бы она с ним возиться, кабы не квартира. Жорка наш квартиру свою московскую на Людкину дочку записал, ну она и старается время от времени за ради приличия, значит, заботу о брате проявить. Любви-то братской между ними никой нету, какая там любовь, когда Жорка сутками не просыхает!

…Баба Шура смотрела на остановившуюся у подъезда машину без особенного интереса, не ожидая увидеть ничего любопытного. Но она оживилась и сделала внутреннюю стойку, когда из «копейки» вышла не только Люда, но и незнакомая девушка-подросток. Девочка была одета как-то не по-московски: на ней был вытянутый спортивный костюм, стоптанные туфли, руку оттягивал защитного цвета рюкзак, который она держала за перекрученые лямки. «Никак, деревенская», – сразу решила баба Шура.

Девочка хоть и деревенская, а все же не из робкого десятка. Живыми черными глазами осмотрела дом, двор и осталась не очень довольна. Во всяком случае, когда она обратилась к Люде, в голосе сквозило совершенно явное разочарование:

– Это же трущоба какая-то! Мы так не договаривались!

– Заткнись, – зло сказала Люда, даже не посмотрев на девчонку. – Выбирать она еще тут мне будет…

– Сама ты заткнись, – последовал мгновенный ответ. – Еще раз гавкнешь на меня – и считай, что конец нашему уговору, поняла?!

– Ладно, не сердись, – моментально сдалась Люда. – Хорошо я тебя устрою, не бойся. Довольна будешь.

– А я не боюсь. Ты бойся, – фыркнула та.

Баба Шура, конечно, уже давно навострила глаза и уши и заметила, с какой ненавистью Люда смотрит на «деревенскую». А та, казалось, вовсе и не думала беспокоиться по этому поводу. И даже напротив: в тоне, каким она разговаривала с сестрой алкоголика Титова, чувствовалась явная насмешка:

– Ладно, хватай рюкзак и тащи, куда надо. А мне денег дай. Погуляю пока, посмотрю, что тут хорошего. Минут через пятнадцать вернусь. У меня, кстати, и сигареты кончились, заодно сбегаю.

– Какие еще деньги?!

– Такие! Ты алименты мне платить собираешься или нет?

Люда опять заметным усилием воли подавила в себе раздражение, вынула из сумки кошелек и отсчитала, как заметила баба Шура, довольно внушительную сумму.

– Тыщ десять или двенадцать, – шепнула она Люське, почему-то при этом оглядываясь. – Аккурат как мои три пенсии!

Девчонка небрежно сунула деньги в карман и, заметно вихляя задом и не оглядываясь, удалилась в сторону автобусной остановки. Люда проводила ее полными ненависти глазами, вздохнула и, подхватив небрежно брошенный прямо на землю рюкзак, зашла в подъезд.

Баба Шура, конечно, была страшно заинтригована. И сразу поняла, что второе действие этой таинственной истории будет сейчас разворачиваться в квартире номер семнадцать. А в этой квартире, как, кстати, вспомнилось, была хлипкая фанерная дверь («Так, только одно и название что дверь, а на самом деле ткни – и развалится!»), а голос у Люды, как знала соседка, был громкий, даже зычный. И поэтому, не мешкая, баба Шура воровато поднялась на третий этаж и стала подслушивать.

В своих расчетах она не ошиблась. Люда, как видно, отводила душу. Из-за двери доносился только ее голос, редких реплик Жоры, которые тот иногда вставлял в ее откровения, было не разобрать:

– …Ты мне брат или не брат?! Пойми, что другого выхода нету, просто нету! Эта дрянь способна на что угодно! Это надо же, всего за полтора месяца так парня уделать, что он вообще каким-то дурачком сделался! Ты представляешь, он ей обещал: «Женюсь!» Мой Юрка – на этой деревенской колоде! Для того ли я его растила, ночей не спала, в институт устроила, один бог знает, какой мне крови это стоило, один бог! Репетиторы да жулики из приемной комиссии все деньги из меня высосали, что я на поступление копила, я же еще и должна осталась, пришлось кредит брать! Хотели мальчика после экзаменов на юг отправить, а пришлось вот в деревню, к матери. И что бы ты думал? Познакомился там Юрка вот с этой дочкой колхозной сторожихи, чтоб ей ноги переломало, и пошла у них любовь! А девке всего пятнадцать! Что он в ней нашел, я не пойму, это же ужасно, ужасно, у нее грязь под ногтями и голову по неделям не моет! Ай, да если б это было самое страшное! Жорка, ты представляешь, она же беременная от Юрки, хотя я так думаю, это еще надо доказать, что от Юрки! И мальчик ко мне приходит: «Мама, я женюсь!» Да я чуть с ума не сошла!

Жора пробормотал что-то.

– Что ты говоришь, боже мой! Как это «пусть женится»? У мальчика первый куре, у него впереди целая жизнь, такие перспективы! И он должен взваливать на себя весь этот ужас? Конечно, мы с отцом приняли меры! Мы подняли на ноги Юркиных друзей, подруг, учителей, мы сами разговаривали с ним часами, у отца даже сердечный приступ был… Слава богу, что мальчик сдался! Он обещал нам никогда больше с ней не видеться. Но ты подумай, Жора, какова нахалка! Я приехала к ней в дом, хотела поговорить по-женски, по-человечески, предложить помощь, врача… А она заявляет – я, дескать, вашего Юрочку в два счета посажу! Я несовершеннолетняя! И зло так говорит, знаешь… глаза красные, губы дрожат. Он говорит, предатель. Он мне кольцо золотое подарил с изумрудом, обручальное. Он жениться обещал! Ах ты, я говорю, малолетняя дрянь! Такой мальчик, такой мальчик, свет в окошке… И ты думала, мы тебе его отдадим?! Не заслужила ты такого принца, говорю… так она, Жорка, в волосы мне вцепилась, представляешь?! Еле люди разняли…

Люда ненадолго замолчала – из-за двери донеслись глухие рыдания. Жора опять что-то пробормотал.

– Да нет же! Никаких «рожать», это же с самого начала было ясно! Аборт она сделала. Но при этом, Жорка, вот же сучка какая, при этом она всякими справками и свидетельствами запаслась, чтобы, значит, на Юрку… ну… чтобы на него надавить. Прямо зациклило ее на этой мысли: посажу да посажу! И самое главное, ведь она и в самом деле это может! Девка несовершеннолетняя, вся деревня знает, что Юрка с ней путался, справки с поликлиники, что она аборт сделала, есть! Это же страшно подумать, что мальчику грозило! Она и слушать ничего не хотела: я, говорит, ему поверила, а он меня обманул. Он говорил, что любит, он предатель, и не прощу я его никогда. Мне, говорит, жизни не будет, если не накажу гада. Как заведенная твердила! Ну точно – с катушек съехала! Сколько раз я к ней ездила, сколько слез пролила… Страшно вспомнить, Жорка, я же в ногах у нее валялась, то есть в буквальном смысле по полу ползала, руки целовала… Уговорила кое-как. Только эта нахалка условие мне выдвинула: в Москву ее увезти и учебу в хорошей школе оплатить, а потом институт обеспечить… Так и заявила: если Юрке вашему все условия для дальнейшей жизни, то и я ничем не хуже. Я тоже хочу в Москве жить, а не догнивать в этом углу, тем более что тут все про меня теперь знают! Ну, ты представляешь? И ведь пришлось нам согласиться, Жорка, а куда было деться-то? Увезла я ее из деревни… Денег сразу столько, сколько она запросила, у меня не было, договорились, что я каждый месяц буду платить – «алименты», как она сказала… И школу проплачу, какую она сама выберет. И жилье найду… Вот из-за этого я ее и привезла. Брат ты мне или не брат? Пусти девку пожить! Авось ненадолго, может, подберет ее кто, такие проныры везде устроится сумеют… Ну не к нам же домой ее везти, Жора!

– …

– Ох, ну спасибо тебе. Комнаты у тебя изолированные, мешать друг другу не будете. Да и ненадолго все это. Год – самое большее. Не станет же она из меня до конца жизни соки тянуть. А через год-два ее история вообще никому не будет интересна, мало ли паскудниц готовы для нормального парня ноги раздвинуть… Спасибо, брат, выручил ты, всех нас выручил. Значит, я ее приведу, и пусть живет. Только ты прописать ее не вздумай. Обойдется!

Баба Шура на цыпочках вернулась на свой сторожевой пост. А вскоре из подъезда вышла и сама Люда, красная, и, как показалось старухе, заплаканная.

– Вы тут девочку не видели? – спросила она. – В спортивном костюме. Сказала – вернусь через пятнадцать минут…

– А вот она ж. – И баба Шура указала на Лизу, которая как раз появилась между деревьями.

На этом рассказ бдительной соседки оборвался. Она поерзала на скамейке и сказала как будто извиняющимся тоном:

– Ну, вот и все, что я знаю, девушка. Может, это и поможет вам, а только я так думаю, что ни в каком пособии для этих, как их, малообеспеченных, Лизка не нуждается. Деньги ей Людмила каждый месяц привозит, аккуратно, каждого пятого числа. Одевается она ух! – так, что глазам больно, и поведение такое, скромницей не назовешь. Говорю же – идет мимо, и хоть бы раз поздоровалась!

– Спасибо, очень ценные сведения вы нам предоставили, – сказала Люська и поднялась со скамейки. По всему было видно, что ничего, по существу, баба Шура уже не добавит.

* * *

Теперь, когда мы поделились результатами изысканий, нам, конечно, было что обсудить.

– Хм… Значит, Лиза врала Наде, когда говорила, что мама у нее «уборщица, а отец на стройке кирпичи таскает». Интересно, зачем ей это было надо? Я бы еще поняла, если бы она сочинила биографию благополучного ребенка, выдумала бы, допустим, папочку-профессора и маму-банкиршу… А так? Ведь это же шило на мыло! Зачем бы ей это было надо?

Вопрос ушел в пустоту. Люська смотрела на меня и ждала, что я буду отвечать сама себе.

– Наверное, она не хотела признаваться, что живет у алкаша, который ровно никем ей не приходится, – предположила я. – И в то же время было нужно подчеркнуть свою бедность, иначе Надя не пожалела бы ее, и дружба могла не завязаться. Я думаю, так.

– Так, – с готовностью согласилась Люська.

– Но тогда получается, что Лиза изначально готовила себя на встречу именно с Надей? Тем более что она подошла к девушке в первый же школьный день. И довольно нахально прямо-таки навязывала ей свое общество. Так?

– Так.

– Ну и конечно, трудно не заметить, что все неприятности у Нади, если это вообще можно назвать неприятностями, начались сразу после появления в ее жизни Лизы Шаровой. Между ней и этой Аллой есть какая-то связь, это очевидно. И эту связь надо установить.

– Динка, ты установишь, – пообещала Люська. – С твоими-то мозгами!

Самое смешное, что она стала смотреть на меня во все глаза и ждать, что я «установлю» искомое буквально в эту же минуту. Я подумала и сняла телефонную трубку.

– Регистратура, – знакомо ответили мне.

– Аллу Будникову, пожалуйста.

– А вы знаете, что у нас личные разговоры по телефону запрещены? – услышала я как раз то, на что и рассчитывала. – По этому телефону родственники рожениц звонят, молодые отцы, люди волнуются, не могут дозвониться, а вы?..

– Хорошо, тогда не зовите, – быстро сказала я. – Просто передайте ей, что звонила Лиза Шарова и просила… – (что бы соврать?) – и просила… просила прийти к ней в школу на родительское собрание! К пяти часам вечера. Сегодня. Это очень срочно, пусть обязательно придет!

– Передам, – буркнули по ту сторону провода. И бросили трубку.

– И что дальше? – Люська смотрела горящими глазами.

– Дальше ты пойдешь к лицею и посмотришь – явится ли туда Алла! И если явится, то узнаешь, в качестве кого. На родительских собраниях надо представляться, насколько я знаю. «Я – мама Вовочки Иванова», «Я – тетя Маши Петровой» и так далее.

– Динка, ты… Ты Энштейн! Лобачевский! Капица! – Люська вскочила с места и начала кружиться между столов, как маленькая. Широкая юбка раздувалась колоколом, светлые пряди взлетали – моя подруга смотрелась совсем девочкой. Я невольно вздохнула: чувствовать себя на седьмом небе просто от сознания того, что нам удается продвинуться вперед в деле примирения совершенно незнакомых людей, на это я лично была не способна. Ну, или почти не способна.

– Погоди! – Она внезапно остановилась. – Но как я сама-то попаду на это собрание? Кем я представлюсь? А если эта завуч меня узнает – я же ей сказала, что мой сын учится в другой школе, что же мне, позорно признаваться в собственном вранье?

– Люська, ну что же ты совсем-то мозгами раскинуть не хочешь! – поморщилась я. – Во-первых, мы уже знаем, что посторонних людей в этом лицее дальше будки охранника не пропускают, во-вторых, именно у этой будки ты ее и подкараулишь (должна же она сказать охраннику, кто она такая), в-третьих, у тебя есть блестящее оправдание: ты – сумасшедшая мать, которая околачивается у лицея, караулит девочку своего сына. Попробуй такую прогони! Придешь за полчаса до встречи, будешь слоняться с несчастным лицом, тебя отгонять станут, а потом просто рукой махнут.

– Да… Точно! Так, а сколько сейчас времени? Скоро пять. Пора! – Она рванулась к двери. – А ты-то здесь останешься? Может быть, мы вместе?

– Нет, нет. – Я обдумывала следующую мысль, и Люськино присутствие начинало мне мешать. – Давай-давай, отправляйся. Как только добудешь нужную информацию – сразу звякни мне на мобильник, поняла?

– Ладно!

Она подхватила сумочку, зонт и скрылась за дверью. Я снова подняла трубку телефона, позвонила нашей клиентке Марии Николаевне и кое о чем с ней договорилась. Прежде всего – попросила задержать и никуда не отпускать сегодня Лизу Шарову. Я знала, что девочка бывает у них каждый день и даже остается ночевать. А потом и сама поспешила покинуть офис, чтобы пойти по магазинам – идея, которая пришла мне в голову, требовала наличия реквизита.

Я бродила по салонам магии и лавкам, торгующим всякой колдовской мишурой, наверное, битый час, когда в сумке затренькал мобильник.

– Динка! – восторженно заверещала Люська. – Динка, ты гений! Все прошло как по писаному! Я узнала эту Аллу по твоему описанию, это она – рыжая, наглая, красивая! Явилась точно к пяти и как давай с охранником ругаться! Я, говорит, с работы пораньше отпросилась, я с начальством из-за этого поскандалила, я то, я се! Он ее убеждает – подшутил, мол, кто-то над вами. Нет сегодня в лицее никакого родительского собрания! Она прямо чуть будку ему не побила от злости. Ведьма она, ну точно, Динка – ведьма!

– Да погоди ты! А представилась-то она как?

– Ах да! Я ж тебе не сказала! Сестрой она Лизиной представилась, двоюродной сестрой! Старшей, разумеется. И знаешь, что при этом добавила? «Я ей уже давно вместо матери», во как!

– Понятно. Ладно, на сегодня все. Теперь моя очередь.

– Твоя? А что ты задумала?

– Да так, один спектакль.

– А можно мне посмотреть?

– Нет. Зрителями будут совсем другие…

* * *

Два часа спустя меня бы никто не узнал. Я потратила солидную часть полученного от нашей клиентки гонорара на то, чтобы приобрести длинное черное платье с блестками, ниспадающее складками до самого пола, жуткий парик к торчащими во все стороны седыми космами, черный же платок с бахромой – им была повязана моя голова. А также низку бус с амулетами и талисманами, какие-то магические черные шары, потрепанные карты таро, кости и четки, состоящие из двенадцати маленьких черепов. Вся эта дребедень была сейчас на моей шее, и частично гремела в большой (конечно, опять же черной!) сумке, что болталась на плече.