Текст книги "Круг"
Автор книги: Анар Азимов
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
– A-а, вот оно что… – протянула Тахмина.
Замолчали. Заур достал из кармана расческу и нервозно стал причесываться.
– Ну, хорошо, – сказал Неймат, – извините, я помешал вашей беседе. – «Интересно, она весь день будет ходить так, расстегнутая?» – подумал он, отошел, затем, не удержавшись, обернулся и снова посмотрел на Тахмину. – Если вдруг случайно во сне попаду в Ригу, непременно тебя там найду.
Мелкие ровные зубы – как зерна кукурузы…
«А все-таки интересно: неужели действительно между Тахминой и Дадашем что-то есть? Дадаш и Тахмина! Ну и ну! Да нет, не верю, болтовня… Но с другой стороны… Дадашу тоже палец в рот не клади. Помню, какие номера он откалывал в прошлом году в Ташкенте на конференции…» Неймат представил себе Дадаша и Тахмину рядом. Толстое брюхо Дадаша, лысую голову, нос шишкой… И длинные ноги Тахмины, обнаженные прекрасные руки… «Не может быть! Да и Тахмина, говорят, не очень-то лестно отзывается о своем начальнике».
Неймат вернулся в отдел. Футбольные страсти утихли. Все работали опустив головы. Похоже, что Дадаш не собирается продолжать вчерашний разговор.
«Начать самому? Нет. Не годится. Но если я промолчу, он и не вспомнит. Может, намекнуть как-нибудь? Но как? Э, да что я раздумываю?!»
– Дадаш-муаллим, – сказал он, – вы помните, мы вчера говорили о договоре? – И тут же почувствовал, как все в комнате навострили уши.
Дадаш поднял голову:
– Да, да, конечно. Яхья, скажи, пожалуйста, Тахмине, пусть оформит договор.
Вошла Тахмина. Пуговицы были застегнуты. Интересно, ей Заур подсказал? Она достала из ящика бланк и начала заполнять: имя, отчество, адрес…
– По какой ставке?
Неймат вдруг с удивлением отметил, что до сих пор не слышал, чтобы Тахмина обращалась к Дадашу по имени. Ни «Дадаш-муаллим», ни просто «Дадаш». Сколько он ни старался, не мог ничего вспомнить. Кажется, Тахмина всегда говорила с шефом в какой-то безличной форме…
Стало очень тихо. И Курбан, и Яхья, и Джумшуд были заняты делом. Но Неймат знал, что они ловят каждый звук.
Неймат думал: «Минимум шестьдесят, максимум сто пятьдесят. Интересно, сколько же: восемьдесят, сто или сто двадцать?»
Дадаш сказал:
– Сто двадцать, работа серьезная.
Тахмина написала.
– Подпиши.
Неймат расписался. Дадаш тоже.
– Почему ты написала сто двадцать? – воскликнул он. – Я же сказал – сто!
Это была традиционная шутка Дадаша. Все рассмеялись.
– Что поделаешь, расписались, – вздохнул Дадаш. – Грех на Тахмине. Сказанного не сотрешь.
Когда Дадаш сказал это, у Неймата, как искра, промелькнуло воспоминание – слова, сказанные тещей в роддоме.
– Большое спасибо, – сказал Неймат, – очень вам благодарен, Дадаш-муаллим.
– Напиши заявление на аванс, я дам вместе с договором на подпись директору.
Забрав документы, Дадаш вышел из комнаты.
Яхья поднял голову.
– Повезло тебе, – сказал он.
– Человек сам кузнец своего счастья, – отметил Джумшуд.
Курбан ничего не сказал. Сидел насупившись. Неймат знал, что на душе у него кошки скребут.
Вернулся Дадаш.
– Ну, теперь иди на поклон к Сафтару.
Дядя Сафтар был главным бухгалтером.
– Нет, нет, денег сейчас нет. Ни копейки.
– А когда будут?
– Через десять дней.
Не было еще такого случая, чтобы Сафтар дал кому-нибудь деньги сразу.
Но если он сказал – через десять дней, то ровно через десять дней можно было спокойно прийти и получить деньги. Он был хозяином своего слова.
– Можешь мне поверить, если б были, я бы тебе не отказал. Только что заходил Дадаш. Послезавтра он едет в Ригу. И ему я сказал то же: нет денег. Вышлю ему туда.
«Значит, Дадаш послезавтра уезжает. Вот так-так!»
Неймат давно проиграл Дадашу в нарды ужин с коньяком. И должен был пригласить его до летнего отпуска. Теперь оставался один завтрашний день. Успеть, конечно, можно. Но получалось как-то неловко. Договор, то-се… Получалось так, будто это благодарность. Паршиво! Нет, конечно. Дадаш его знает. Знает, что он не из таких. Но кто-нибудь из сотрудников непременно так подумает. Тот же Курбан. «Видишь, детка, учись, уметь надо. Не подмажешь – не поедешь», – и прочая народная мудрость!
Как бы там ни было, а Дадаша надо приглашать без свидетелей, тихо, без шума. Но сперва – посоветоваться с «премьер-министром». Он позвонил домой из коридора. Все рассказал Сурее.
– Да. Мяса я достану сам. Пораньше встану, куплю все, что нужно. Нет, нет, никого, будет один Дадаш, скажем Муртузу с семьей, Таире… и все.
В коридоре он подстерег Дадаша, пригласил.
– Ну что ты, зачем, пусть останется на осень…
– Нет, ей-богу, мы уже давно собирались. Только вот я не знал, что вы послезавтра уезжаете. Поэтому и говорю так поздно.
– А ребятам сказал?
Неймат замялся.
– Нет, я думал, может быть, посидим одни. Как говорится, в узком кругу. Понимаете… – Он пытался подыскать подходящее объяснение, но Дадаш сразу сориентировался.
– A-а, ну что ж, очень хорошо. Значит, завтра в три…
Неймат уже спускался по лестнице, как вдруг кто-то схватил его за руку. Неймат вздрогнул. Это был Мамед Насир.
– Рад тебя видеть!
– Здравствуй, здравствуй, Мамед Насир.
Тридцать пять лет назад Дадаш, Сафтар и Мамед Насир одновременно поступили сюда на работу. Независимо от возраста все сотрудники звали теперь Дадаша Дадаш-муаллим, Сафтара – дядя Сафтар, Мамеда Насира же – просто Мамед Насир.
У Мамеда Насира было две страсти: игра в нарды и портвейн.
Это был сутулый, худощавый, среднего роста человек с поредевшими волосами. У него была странная улыбка – жалкая, какая-то вымученная. Казалось, он улыбался без разрешения и знал, что это добром не кончится. Казалось, что он решил двигаться, сидеть, жить вопреки запрету и теперь готов ко всему.
Воротник его рубашки был несвеж. Он был первоклассным корректором, но все, что зарабатывал, пропивал. У него не было ни жены, ни детей. Его любимой присказкой были слова: «Я, Мамед Насир, одинок и сир».
Если б не Дадаш, его давно бы выгнали за пьянство. Первое время они были друзьями. Даже очень близкими. Теперь от этой дружбы ничего не осталось. Но все-таки Дадаш его всегда защищал: «Не трогайте его, это же несчастный человек».
От Мамеда Насира несло дешевым портвейном.
– Знаешь, как Омар Хайям жаловался? Ты по земле, говорит, о боже, разлил мое вино! Я много пил, говорит, но опьянел почему-то ты. Что мне? Я, Мамед Насир, одинок и сир. Вот слушай. Однажды я, Гусейн Сарраф и Селим Шейда – был поэт такой, автор газелей… Поэт, говорю тебе, не из нынешних рифмачей, настоящий поэт… Смотришь, говорит с тобой, вдруг замолкает. В чем дело? Думает. Пройдет немного времени – раз, готова новая газель! А почему? Пришло вдохновение, вот и все. Как будто изо рта сыплются драгоценные камни.
Ты не спрашивай у мудрых о здоровье соловья,
Ты спроси о нем у розы, чьи шипы в его крови.
Вот это стихи, я понимаю!.. Да, так что я говорил? Ах, да. Вот этот самый Селим Шейда, я и Сарраф – набожный был мужчина, днем служил моллой, а вечером пел в опере «Асли и Керем»… Да, однажды мы втроем напились вот до сих пор, – Мамед Насир щелкнул по горлу. – Потом, думаем, надо опохмелиться. Ни копейки нету. Вдруг видим, идет по Цициановской Ахмед Фани…
Неймат понял, что этому не будет конца.
– Мамед Насир, – сказал он, – когда мы с тобой поедем в Красноводск?
Мамед Насир умолк, попытался понять смысл слов Неймата. Пугливо оглянулся. Потом вдруг его осенило.
– A-а, в Красноводск? Да, да, конечно. Когда хочешь! Когда вздумаешь. Хоть сейчас. Мамед Насир всегда к твоим услугам.
Когда Неймат только поступил сюда, его поймал однажды Мамед Насир и предложил:
– Давай-ка сядем на пароход и поплывем в Красноводск.
Неймат удивился:
– А что нам делать в Красноводске?
– Да ничего, просто так. Сегодня суббота. Сядем на пароходик, поплывем в свое удовольствие. Возьмем вина, будем пить помаленьку. Вокруг море, ветерок дует. Сойдем в Красноводске, найдем укромное местечко. Посидим маленько, выпьем. Потом снова сядем на пароход, будем понемногу выпивать винцо и вернемся. А утром чин чином явимся на работу. Ну как? Идет?
– Нет, – сказал Неймат, – не вижу в этом ни малейшего смысла.
Мамед Насир повесил свои янтарные четки на потертый рукав. Долго и задумчиво смотрел на Неймата.
– Сынок, – сказал он наконец, – если во всем искать смысл, в самой жизни-то не будет смысла…
Потом сотрудники рассказывали Неймату, что Мамед Насир предлагал это всем. Но пока еще никто не согласился.
«Красноводск! Хоть бы живописное местечко какое выбрал. А то – Красноводск. Говорят, там ни воды, ни тени».
В усталых, затуманенных глазах Мамеда Насира мелькнула искорка.
– Сегодня суббота. Махнем в Красноводск, – сказал он. – Я уже здорово заложил. Но с тобой раздавил бы еще бутылку.
– В следующую субботу, Мамед Насир. Бог даст, в следующую субботу непременно поедем.
– Эх, – махнул рукой Мамед Насир.
Как он ни был пьян, а понимал, что все это одни разговоры…
У выхода к Неймату робко обратился длинноносый паренек:
– Это издательство?
Неймат впервые видел этого парня. Под мышкой у него была большая папка.
– А вам кого?
Парень закашлялся.
– Мне, – запинаясь сказал он, – нужен тот, кто занимается книгами.
– Книгами?
– Да, кто книги печатает.
Неймат подумал: «Господи, начинающий автор».
– Ты написал книгу?
– Да.
– О чем?
– Ну, трудно так сразу… О жизни…
– Что же это – рассказ, роман, поэма?
– Все тут есть. И рассказы, и стихи. Я пишу уже шесть лет. Отнес в журнал, мне сказали, что лучше отдать в издательство: там сразу же выйдет книга. Сказали, что там как раз подойдет.
Мгновенно перед глазами Неймата пронеслись кадры из жизни этого неуклюжего юнца: проглоченные книги, просмотренная периодика, жадное желание писать, исписанные ночью страницы. Каменные ворота различных редакций. Прикрытая вежливостью насмешка, издевка, высокомерие. Семьдесят два варианта избавления от графомана. Все это Неймат как будто видел собственными глазами. Вернее, в самом деле видел.
Эта и еще сотни таких же напрасных надежд…
Все это было так хорошо ему знакомо. И хотя сам он не испытал этого, ему казалось, что он прошел сквозь все.
И вдруг Неймату захотелось вернуться, разыскать Мамеда Насира, именно Мамеда Насира и никого другого, взять этого парнишку, сыскать укромное местечко, посидеть, выпить, поговорить, излить душу, ибо, как говорит Мамед Насир, если не наполнишь желудок, не сможешь опустошить душу. Он прав. Трезвый не сможет раскрыть чужому человеку всего, что лежит у него на сердце. А оно лежит, плесневеет, гниет и отравляет тебе сердце, жизнь.
Неймат вновь взглянул на «автора».
После выпивки Неймат сказал бы этому длинноносому, дурно одетому парню: «Послушай меня, мальчик, поверь мне, еще не поздно. Как говорил мой покойный дядя, да упокоит аллах его душу, да упокоит аллах души твоих умерших: если ты не Ильяс Низами, оставь это дело, не связывайся с ним. Найди себе профессию. Лучше всего техническую. Жаль мне тебя. Этому конца нет. Понимаешь, то, что ты написал, пишут сейчас сотни и тысячи таких же молодых. Может быть, точно так, как ты, может быть, по-другому, неважно. Немного лучше или немного хуже, чуть более или чуть менее грамотно, но пишут они то же самое. Еще не поздно. Жизнь у тебя впереди. Оставь это. Конечно, если ты не Ильяс Низами! Однако, может, ты Ильяс Низами? Ну, тогда другое дело. Может быть, ты действительно Ильяс Низами. Кто может знать?»
И произнес вслух:
– Так, значит, пишешь, писателем хочешь быть? Ну, поднимись на третий этаж, одиннадцатая комната.
Выйдя из издательства, Неймат направился на киностудию. Он должен был получить деньги за дубляж. Давно обещал дочери купить на эти деньги магнитофон. Переходя площадь, увидел, что мальчишки собираются играть в футбол. Он остановился, стал наблюдать.
Двое были совсем маленькие. Лет семи-восьми. Их обязательно поставят вратарями. Всегда самых маленьких, самых слабых ставят вратарями.
Один мальчишка положил камешек – штанга! Отсчитал несколько шагов и положил другой камешек. Ворота готовы. Таким же способом установили вторые ворота.
Действительно, маленьких поставили вратарями. Разделились. Трое против трех. Один вышел.
– Ты судья.
«Судья» взбунтовался.
– Сам будь судьей. Я играть хочу.
– Ну хорошо, сейчас побудь судьей. А через три гола я буду судить, а ты будешь играть.
Договорились. Капитан одной команды поднял с земли щепку, зажал в кулаке. Капитан второй команды стукнул по кулаку. Игра началась.
Неймат вспомнил детство. Сколько он играл в футбол, именно вот так… Традиции, техника, правила уличного футбола не изменились ни на йоту. Так было и двадцать пять лет назад. Штанги – камешки. Маленькие – вратари. Игра не по времени, а по числу забитых мячей. Споры: «Нет, мимо, мимо!» Или: «Выше ворот!» Все, все осталось, как было.
– Тофик, пас сюда! Сам выходи! Держи, Назим!
– Рука! Рука! – закричали все.
Виновник попытался оправдаться, опираясь на мифическое правило уличного футбола. «Рука прижата», – сказал он. Начался спор. Вдруг кто-то вспомнил, что у них есть судья. Судья сказал повелительным тоном: «Пенал!»
Наконец и он на минуту почувствовал себя персоной.
Виновник промолчал. Не говоря ни слова, он начал определять место «пенальти». «Теперь-то он зашагает!» И правда, он шагал так широко, что, того и гляди, разорвется пополам, и на десятом шагу оказался у ворот противника. Он и сам понял, что это слишком. Последний шаг сделал покороче.
– Все, – сказал он, – бейте!
Молчавший до сих пор капитан другой команды сказал:
– Шиш! – и начал считать сам.
«Теперь посмотрим, как он будет считать!»
Этот капитан двигался, как пленник в кандалах. Место пенальти оказалось совсем близко. И снова поднялся шум.
Неймат и сам не знал, почему он, бросив все дела, стоит и наблюдает с таким интересом и не может уйти.
Любопытно, что сказали бы издательские болельщики, посмотрев мальчишечью игру. Конечно, Курбан – это бурдюк с ядом. Но, может быть, в том, что он говорит, есть один процент, полпроцента, четверть процента правды. В нашем увлечении футболом, может быть, нет ничего скверного, но, во всяком случае, есть что-то очень печальное. «Заполнение вакуума». Эх, Курбан!
У кассы киностудии было много народу. Неймат простоял в очереди полчаса.
Проходя мимо почты, он сунул руку во внутренний карман. Паспорт был на месте. Вошел. Подошел к окошку «До востребования».
«На что это похоже? Точно на могилу прихожу… Брось, ради бога, что еще за могила! Почему могила?..»
Каждый раз, когда он проходил по этой улице, он заходил на почту и, протянув паспорт, ждал. Его охватывало странное волнение. Девушка аккуратно проверяла конверты и каждый раз говорила одни и те же слова:
– Вам ничего нет. Пишут, наверное.
Да и откуда бы? Неймат знал, что никто ему не пишет. Он в жизни еще не получал письма «до востребования». Не бывает писем ниоткуда…
Но почему-то всегда, когда он проходил здесь один, он подходил к этому окошечку. И когда при нем не было паспорта, очень досадовал.
– Намазов, ага, есть. Нет, это Намазов Надир. А вы Неймат, да?
– Да, я Неймат.
Перебрав все конверты, она сказала:
– Пока ничего нет. – И вернула ему паспорт через полукруглое отверстие.
Неймат медленно отошел. Вдруг ему пришло в голову неожиданное сравнение. «Это у меня, – подумал он, – как Красноводск у Мамеда Насира… Если искать во всем смысл…»
Закурил сигарету и вышел на улицу.
Письмо Нергиз Намазовой Дедушке Петуху[5]5
«Дедушка Петух» («Хоруз-баба») – популярная воскресная радиопередача для маленьких.
[Закрыть]
«Здравствуй, Дедушка Петух!
Дедушка Петух, меня зовут Нергиз. Дедушка Петух, мне восемь лет. Дедушка Петух, я пишу в этом письме названия птиц по твоему заданию.
Названия птиц:
голубь, ласточка, воробей, скворец, перепелка, ворона, дятел, сорока, орел, удод, беркут, павлин, турач, сокол, фазан, кулик, галка, журавль, филин, куропатка.
Домашние птицы:
курица, петух, утка, индюшка, гусь.
Двадцать пять птиц.
Дедушка Петух, у меня есть подружка Рахиля. Учительница выбрала ее старостой, потому что она хорошо учится. У них есть магнитофон. Дедушка Петух, они записали туда твой голос. Ты назвал ее имя по радио, и отец Рахили записал тебя на магнитофон. Ты говоришь там: Рахиля Гасанова написала мне письмо. Дедушка Петух, я тоже написала тебе письмо. Дедушка Петух, мой папа тоже купит магнитофон, а ты скажи по радио мое имя. Когда мой папа купит магнитофон, я ему скажу, и он тебя тоже запишет. Магнитофон хотят Кармен и Джильда. Это мои сестры. Папа для них купит. Папа сказал, что, если я буду хорошо учиться, Дедушка Петух назовет мое имя. А Рахиля говорит: Дедушка Петух не назовет твое имя, потому что ты получила тройку по арифметике. Дедушка Петух, я хорошая девочка. Дедушка Петух, я у нас в семье самая маленькая, поэтому меня очень любят мама, папа, бабушка и сестры. Я слушаюсь маму. Я помогаю бабушке. Дедушка Петух, я знаю много сказок, песенок и стихов. Я могу играть на пианино песенку „Кукла“. Дедушка Петух, я всегда слушаю тебя по радио. Дедушка Петух, скажи завтра по радио мое имя. И передай для меня по радио песенку „Телефон“.
Ваша внучка Намазова Нергиз Неймат кызы».
Два – один
Заур знал, что Тахмина в конце концов согласится. Такие предложения либо сразу же и с негодованием отвергают, либо рано или поздно принимают.
– Но почему же именно на пляж?
– А помнишь, когда я купил «Москвича», ты сказала: «Вот хорошо, будешь возить нас летом на пляж».
– Но я говорила, поедем всем отделом, не сказала же я – вдвоем…
– Всем отделом? – Заур иронически начал перечислять: – Дадаш, Неймат, Курбан…
Тахмина расхохоталась.
– Подумай, Заур, что скажут! Мой муж…
– Да что тут страшного? Если бы твой муж был в Баку! Но ведь сейчас его нет… Поедем, искупаемся и часика через два вернемся.
– Через два? Точно?
«Ну вот и все! Порядок!»
– Абсолютно! Честное слово!
Тахмина прикусила нижнюю губу, склонила голову набок. Волосы упали на плечо.
– Пойду выведу машину из гаража и через двадцать минут буду у вашего дома.
Заур поспешил на третий этаж. Он прыгал через пять ступенек, улыбался, напевал. Не было крыльев, а то бы полетел.
На верхней площадке он столкнулся с Мамедом Насиром. В нос ему ударил запах дешевого крепленого вина.
Мамед Насир схватил его за руку…
– Умоляю, – сказал он, – пойдем в нарды сыграем.
– В другой раз с удовольствием, Мамед Насир. Некогда. Ужасно спешу.
Он дернулся, пытаясь освободиться.
– Один тас,[7]7
Тас – партия в нардах.
[Закрыть] – сказал Мамед Насир, – я тебя прошу.
– Слушай, я же сказал тебе: тороплюсь!
– Семь раз меняли орфографию, – сказал Мамед Насир. – Но выжить меня не смогли. Каждый раз я переучивался заново. Пусть приходят сюда твои молодые корректоры. Посмотрим, кто кого. Я знаю и арабский алфавит, и латинский, и теперешний.
– Вот и хорошо. Отпусти меня…
– Нет, постой, ты еще молод… Что ты видел? Люди были, понимаешь, люди! Люди, говорю тебе! Люди! Вот на этом самом месте меня остановил Гейдар Махмудов. Говорит: «Что случилось, Мамед Насир, ты выглядишь каким-то скучным?» – «Нет, ничего, говорю, все хорошо». Эх, люди были. Львы, барсы!
Заур вырвал руку и ринулся прочь. Мамед Насир посмотрел ему вслед, покачал головой. Бормоча что-то себе под нос, стал спускаться.
Навстречу шли девушки, он поздоровался:
– Здравствуйте, девицы-красавицы, добрый день! – Девушки прыснули. Он продолжал бормотать: – Ну что ж, освобождайте, увольняйте, воля ваша!.. А теперь вот выговор объявляют, говорят: пьешь! А мне что? Я, Мамед Насир, одинок и сир. Раз пью, значит, надо!.. Яхья, голубчик, умоляю, пойдем в нарды сыграем.
– Слушай, ты взрослый дядя, занялся бы лучше делом.
– Делу – время, потехе – час. Слышал? Джумшуд, ради бога, ну что я такого сказал? Разве я сказал что-нибудь неприличное? Сказал: пойдем сыграем в нардишки.
– Мамед Насир, кажется, ты опять того, – сказал Джумшуд и выразительно щелкнул себя по горлу.
– Ах ты, плутишка! – подмигнул ему Мамед Насир. – Не срами Мамеда Насира при людях.
– Ну как, Мамед Насир, ты сейчас завотделом или директор? – спросил Джумшуд.
– Что? A-а… Нет, пока еще редактор, ха-ха-ха.
Мамед Насир уже тридцать пять лет работал в этом издательстве корректором. Но часто говорил: «После трех рюмок я становлюсь редактором, после пяти – завотделом, после семи – директором. Потом теряю счет. Вдруг обнаруживаю, что я замминистра. Затем министр. Потом индийский падишах. Потом бог…»
– Всего лишь редактор? Что ж ты так мало выпил? Сегодня суббота. В самый раз.
– Ай, Джумшуд, сыграем в нардишки, а?
– Завтра, Мамед Насир, завтра.
Яхья с Джумшудом, продолжая прерванную беседу, стали спускаться.
– Да, Неймат наш пошел в гору…
– Когда я вчера увидел, как они с Дадашем перешептываются, сразу понял, что это неспроста.
– Завтра воскресенье! – крикнул им вслед Мамед Насир. Но ответа не последовало. Напевая, он побрел по коридору.
Сперва любовь ты приняла и сок пьянящий мне дала,
Но стал я пьян – по голове ты винной чашей мне дала…
– Что, Мамед Насир, опять Хайяма распеваешь?
Он чуть не налетел на машинистку Товуз.
– Это не Хайям, дочка, это Хафиз, – сказал он и добавил: – Рад тебя видеть. Как жизнь молодая?
– Спасибо, твоими молитвами…
– Давно тебя не встречал.
– Я ездила в район. Маму провожать. Ты не был в наших краях? Знаешь, как там хорошо! Так красиво, прямо невозможно наглядеться.
– Лучшее путешествие… – начал было Мамед Насир.
– Знаю, знаю, – прервала его Товуз, – лучшее путешествие – на дно кувшина с вином. Сто раз слышала.
– Вот и молодец! Как пройдешь этот путь, как достигнешь дна сосуда, так попадаешь – куда?.. Правильно, в рай. Смотришь – кругом одни гурии да ангелы. Все врут: в раю никакого сухого закона нет. Выпивки сколько влезет. – Он ребром ладони провел по глотке, словно пилил ее. – И вот часа два-три ты находишься в Райграде. И рядом прекрасная душегубительница… Знаешь, есть душа, есть душегубка, а еще есть прекрасные душегубительницы, вроде тебя, например.
– Ну тебя, – сказала Товуз, махнув на него рукой, – бесстыдник какой, смутил ты меня.
– И вот оглядываешься, смотришь туда-сюда, потом тебя укладывают на носилки – на твою кровать то есть – и марш обратно. Очнулся, смотришь, опять ты в своей комнате, все тот же Мамед Насир. Каким был, таким остался.
Товуз отошла от него.
Мамед Насир посмотрел ей вслед.
– Тоже мне! – сказал он. – Наш район, ваш район… Правильно говорил старик Мардан, что среди этих бакинцев, карабахцев, казахцев – не знаю, кого еще? – гянджинцев, геокчайцев, нахичеванцев быть азербайджанцем не так просто!
Ссутулившись, Мамед Насир продолжал свой путь по коридору. «Здравствуй, добрый день, до свиданья, всего хорошего, всех благ», – вежливо говорил он уходящим домой сотрудникам.
Оттого ли он сгорбился, что всегда смотрел вниз, или всегда смотрел вниз оттого, что сутулый?
Он дошел до дверей Дадаша. И так эти двери открывал, словно у них прощения просил за то, что открывает. Открыв дверь, он бочком, на цыпочках, семеня, вошел внутрь. Вошел так, будто там кто-то спал или болел.
Дадаш собирал бумаги в свой большой пухлый портфель. Портфель был такой громадный, что в нем можно было уместить годовалого ребенка.
Тахмина, достав из ящика небольшое зеркальце, красила губы, потом облизнула помаду языком.
Курбан, опустив голову, что-то писал.
– Здрасьте, – сказал Мамед Насир.
– Ну что, Мамед Насир, – сказал Дадаш, – ты, кажется, хочешь что-то сказать?
Мамед Насир предложил:
– Может, сыграем, а?
– Клянусь честью, спешу, а то бы, знаешь, с удовольствием. – Он взял в руки свой монументальный портфель, сказал уверенно: – Ну, будьте здоровы.
Широкая спина на минуту заслонила дверь.
Мамед Насир, поклонившись этой спине, сказал:
– Будьте здоровы, всего вам доброго, – дважды кивнул, прощаясь с этой спиной, а его собственная спина еще больше сгорбилась, он согнулся почти пополам. – До свиданья, девица-красавица, и тебе всего хорошего.
Дверь закрылась. Было слышно, как идет Дадаш, казалось, по коридору марширует пара утюгов. К этому стуку добавился дробный стук каблучков Тахмины – будто на пол закапала вода.
Звуки удалились, исчезли…
Курбан поднял голову.
– Мамед Насир, это правда, что у тебя с Дадашем свои, особые шутки?
– Какие еще шутки?
Курбан усмехнулся:
– Поговаривают, что, когда ты выпьешь вдоволь, приходишь к нему домой часа в два, три ночи. Звонишь. Его жена просыпается, открывает. Спрашивает, что случилось, что за срочное дело такое, а ты отвечаешь: очень срочное дело! И вот к двери подходит заспанный Дадаш в кальсонах, протирает глаза, спрашивает: что стряслось? А ты, – тут Курбан засмеялся хриплым смехом курильщика, – щелкаешь пальцами и поешь:
Тра-та-та-та, тра-та-та,
Ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля!
Мамед Насир тоже рассмеялся. Во рту у него не было ни одного целого зуба.
– Бывает, бывает, – сказал он. – Да я этого Дадаша знаю как свои пять пальцев. Сколько лет дружили. Ты тогда еще ребенком был. Первым сюда на работу пришел я. И с тех пор работаю корректором. Семь раз меняли орфографию. И всякий раз я переучивался. И латынь знаю, и арабский, и теперешний. Однажды на углу у Парапета[8]8
Парапет – старое название сквера в центре Баку.
[Закрыть] встречаю Мирзу Джалила.[9]9
Мирза Джалил – выдающийся азербайджанский писатель начала XX века Мирза Джалил Мамедкулизаде.
[Закрыть] На нем был такой голубой парусиновый пиджак, знаешь. В руке – трость. Говорит: «Ну, Мамед Насир, мы так не договаривались, брат!..» Эх, Курбан, люди были! Людей видели!
– Дадаш тоже с тех пор работает, – сказал Курбан.
– Нет, первым пришел сюда я. Потом перетащил Сафтара. Теперь он главный бухгалтер. А тогда был помощник кассира. Подай, прими… И Дадаша я сюда устроил. Однажды вот на этом самом месте встречаю Гейдара Махмудова. Говорит: что случилось, Мамед Насир, ты выглядишь каким-то скучным? Ничего, говорю, спасибо, дай бог здоровья. Но у меня, говорю, есть товарищ. Если можно, возьмите его на работу. Что, говорит, за товарищ? Да вот, говорю, Дадаш. А что, говорит, он умеет? Да все, говорю, что скажете. Пусть, говорит, придет, возьму его пока курьером, а там посмотрим. Эх, люди были тогда! Где они теперь? Остались только детки да клетки. Теперь каждый…
– А это правда, что Дадаш накапал в свое время на Гейдара Махмудова?
Мамед Насир пожал плечами:
– Пойдем-ка сыграем в нарды…
– Так, значит, это ты устроил Дадаша на работу. Смотри, пожалуйста, начал с курьера и как поднялся…
– Да, тогда он был не такой расторопный. То и дело раздавались окрики: «Эй, Дадаш, быстрее двигайся! Шевелись, милый!» Даже стишок сочинили: «Эгей, Дадаш, эгей, а ну-ка побыстрей!» Погляди на него теперь: племянник аллаха.
– Правая рука директора, – сказал Курбан. – Берегись, не попадайся. Но, сказать по совести, тебя он всегда защищает. Прошлый раз опять тебе хотели вкатить выговор, и опять он не дал.
– Дай бог здоровья, – сказал Мамед Насир. – Я-то ничего плохого от него не видел. Ничего, кроме хорошего. Ну, пойдем сыграем в нарды.
– Нет, мне надо бежать. Если я опоздаю хоть на пять минут, жена устроит мне голубую жизнь. Тебе этого не понять, Мамед Насир. Тебе что, ты холостой!
– Холостяк, когда он пьян, независим, как султан. Я, Мамед Насир, одинок и сир.
Он вышел из комнаты. Издательство совсем опустело. Дядя Сафтар запер железные двери и направился к лестнице. Он раньше всех приходил и позже всех уходил.
– Сафтар, – сказал Мамед Насир, – перекинемся в нардишки, а?
Дядя Сафтар был задумчив и сосредоточен. Заслышав голос, он вздрогнул, поднял голову. Будто сразу и не узнал Мамеда Насира, будто видел его впервые. Снял очки, дохнул на стекла, протер их платком.
– Эх, Мамед Насир, – сказал он, – только нардов мне и не хватало.
Два месяца назад у дяди Сафтара умерла жена.
– Ох, Сафтар, – сказал Мамед Насир, – право, этот мир не место для жизни. Вот никак не могу собраться найти время покончить с собой.
– Не стоит труда, – сказал Сафтар, – смерть сама тебя разыщет.
Мамед Насир зашептал:
– Сафтар, говорят, в то время Дадаш накапал на Гейдара, да?
Сафтар махнул платком, как бы отгоняя осу.
– Мамед Насир, ради всего святого, оставь меня в покое. Ты выпил, тебе море по колено…
И ушел, торопливо вышагивая: так-тук, так-тук…
Когда Заур выводил машину из гаража, он вдруг вспомнил, что забыл в ящике стола плавки. Летом он всегда держал их на работе. Смотришь, иногда в конце дня договоришься с ребятами и – на море.
Он подрулил к издательству. Работа окончилась. Люди разошлись. Он постучал.
– Никого нет, – сказал вахтер, – все разошлись.
– Знаю, – сказал Заур и юркнул в дверь.
Поднялся к себе, открыл ящик, взял завернутые в газету плавки. Посмотрел на часы и вдруг удивленно прислушался. С верхнего этажа пустого учреждения ясно слышался стук костяшек. «О, Мамед Насир здесь, оказывается! Интересно, кого это он охмурил? Поднимусь-ка, – подумал Заур, – посмотрю, кого он зацепил. Будет тема для разговора с Тахминой. Вообще Тахмина любит поговорить о Мамеде Насире. Еще расскажу ей историю с экзаменами. А потом поведем другие разговоры, перейдем к делу, к сути, дружище Заур. Ах ты, хитрец!»
Он усмехнулся в усы, пригладил волосы и направился к комнате, из которой доносился стук костей.
Открыл дверь – и обомлел.
Мамед Насир играл в нарды один, сам с собой. Он не видел Заура.
– Ходи, Дадаш, – сказал он и бросил кости. – Ага, шесть – шесть.
Сыграл.
– А теперь твой покорный слуга Мамед Насир.
Кинул.
– Тьфу! Опять два – один! Уж не везет, так не везет…
Заур тихонько затворил дверь и медленно стал спускаться.
Покачал головой, улыбнулся.
– До свидания, – сказал он вахтеру и сунул ему тридцать копеек. Вышел на улицу и вновь покачал головой.
