Текст книги "Картинки деревенской жизни"

Автор книги: Амос Оз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

РОДНЯ

1

Улицы поселка окутаны ранней темнотой февральского вечера. На автобусной остановке, освещенной бледным светом фонаря, нет никого, кроме Гили Штайнер. Дом поселкового совета заперт, и все жалюзи опущены. Из близлежащих домов, окна которых тоже скрыты за жалюзи, вырываются голоса включенных телевизоров. Мимо мусорных баков продефилировал уличный кот – хвост трубой, живот округло выпячен. Медленно ступая бархатными лапами, он степенно пересек дорогу и исчез в тени кипарисов.

Последний автобус из Тель-Авива прибывает в поселок Тель-Илан ежедневно в семь вечера. Без двадцати семь Гили Штайнер, семейный врач из поселковой поликлиники, пришла на автобусную остановку, чтобы встретить племянника, сына своей сестры, солдата Гидона Гата. В разгар занятий на курсах бронетанковых войск у Гидона обнаружилось заболевание почек, и он был госпитализирован. Теперь же, после выписки из больницы, мать отправила его отдохнуть несколько дней у сестры в поселке.

Доктор Штайнер – незамужняя энергичная женщина лет сорока пяти. Но выглядит она гораздо старше: худая, угловатая, с коротко подстриженными седыми волосами, суровым морщинистым лицом, в квадратных очках без оправы. Она никогда не была замужем, но ее сверстники в поселке помнят, что в молодости был у нее роман с женатым человеком, который погиб во время боевых действий в Ливане.

В Тель-Илане доктор Штайнер считается прекрасным, никогда не ошибающимся диагностом. Однако, общаясь с больными, внимательно выслушивая их, она говорит с ними так сухо и резко, словно совсем не сочувствует их страданиям.

Сейчас Гили Штайнер сидит в одиночестве на скамейке, время от времени поглядывая на свои ручные часы. В свете фонаря стрелки часов видны нечетко, и трудно определить, сколько ей еще ждать прихода автобуса. Она надеется, что прибудет он без опоздания и что Гидон приедет именно этим рейсом. Гидон – парень рассеянный и вполне мог что-либо перепутать. Сейчас, едва оправившись от тяжелой болезни, он, несомненно, рассеян больше обычного.

Доктор Штайнер полной грудью вдыхает холодный воздух ночи, пришедшей на смену угасшему зимнему дню, такому же холодному и сухому. Во дворах заходятся лаем собаки. Над зданием поселкового совета висит почти полная луна, льющая свой мертвенно-белый свет на улицу, на кипарисы, на живую изгородь. Легкий пар окутывает кроны деревьев, сбросивших листья.

В последние годы Гили Штайнер дважды записывалась на курсы, которые вела в Доме культуры Далия Левин. Но не нашла там того, что искала. Что она искала? Это и самой ей было неясно. Возможно, визит племянника поможет ей найти ответ. В течение нескольких дней они будут в доме только вдвоем. Устроятся возле электрического обогревателя. Она будет ухаживать за ним, как, бывало, ухаживала во времена его детства. И, возможно, завяжется доверительный разговор, и ей удастся поддержать парня, которого она все эти годы любила, как родного сына. Она уже заполнила для него всякими деликатесами холодильник. И в комнате, раз и навсегда отведенной ему, рядом с ее собственной спальней, застелила свежим бельем постель, возле которой положила шерстяной коврик. У изголовья кровати были приготовлены газеты и журналы, а также три-четыре книги, которые нравились ей и, она надеялась, понравятся Гидону. Гили заранее включила бойлер, чтобы нагрелась вода, оставила в гостиной включенными мягкий свет и обогреватель, поместила на стол блюдо с фруктами и орехами – чтобы сразу, как только придут они с автобусной остановки, повеяло на Гидона домашним теплом…

В семь десять послышалось урчание автобуса, взбирающегося в гору со стороны улицы Первооснователей. Доктор Штайнер поднялась и встала, дожидаясь, пока он остановится, худая, напряженная; ее костлявые плечи укутывал темный свитер, вокруг шеи был обмотан такой же темный шерстяной шарф. Открылась задняя дверь автобуса. И первыми вышли две немолодые женщины, с которыми Гили была едва знакома. Она поздоровалась с ними. Через переднюю дверь медленно выбрался Арье Цельник. Куртка военного покроя до колен была ему несколько великовата, козырек фуражки скрывал лоб, нависающий над глазами. Он пожелал Гили доброго вечера и поинтересовался шутливо, не его ли она дожидается. Она ответила, что ждет своего племянника, солдата. Но Арье Цельник не заметил в автобусе ни одного солдата. Гили пояснила, что она имела в виду солдата в гражданской одежде. А тем временем вышли еще три-четыре человека, но Гидона среди них не было. Автобус опустел, и Гили спросила у Миркина, водителя, не было ли среди пассажиров, севших в Тель-Авиве, худого высокого парня в очках, солдата в отпуске, довольно симпатичного, но несколько рассеянного и, возможно, выглядящего не совсем здоровым. Водитель не помнил такого пассажира, но сказал с юмором:

– Не беспокойтесь, доктор Штайнер, тот, кто не приехал сегодня вечером, наверняка прибудет к нам завтра утром, а тот, кто не появится завтра утром, уж точно доберется завтра к обеду. В конце концов все прибывают.

И Авраама Левина, вышедшего из автобуса последним, Гили тоже спросила, не заметил ли он парня, который, возможно, сошел не на той остановке.

Авраам сказал:

– Может, был такой, а может, нет. Я не обратил внимания: был погружен в свои мысли. – И после короткого раздумья добавил: – По пути есть много остановок, и множество людей входило и выходило на них.

Водитель Миркин предложил доктору Штайнер подбросить ее домой. Ему это по дороге. Ведь каждую ночь автобус стоит возле его дома, а в семь утра отправляется в Тель-Авив. Гили поблагодарила Миркина и отказалась: она предпочитает вернуться пешком – приятно подышать зимним воздухом, а теперь, когда выяснилось, что племянник не приехал, у нее нет причин торопиться.

После того как Миркин пожелал ей спокойной ночи, закрыл дверь автобуса (компрессор при этом шумно вздохнул) и уехал к себе домой, Гили вдруг охватило беспокойство: вдруг Гидон прилег и уснул на заднем сиденье и никто этого не заметил? А теперь, когда Миркин поставит автобус рядом со своим домом, погасит свет, закроет двери, парень останется запертым в ловушке до самого утра. И Гили направилась в сторону улицы Первооснователей, энергично шагая вслед за автобусом. Она решила срезать путь, пройдя через парк Памяти.

2

Через двадцать – тридцать шагов Гили пришла к выводу, что вообще-то ей лучше отправиться прямо домой и, позвонив Миркину, попросить его сходить и проверить, не уснул ли у него на заднем сиденье пассажир. Можно также позвонить сестре и выяснить, уехал ли Гидон в Тель-Илан, или в самую последнюю минуту поездка отменилась. Но, с другой стороны, стоит ли звонить сестре и волновать ее? Хватит и того, что она, Гили, сама обеспокоена и места себе найти не может. Если и в самом деле парень сошел с автобуса на одной из предыдущих остановок, то он, без сомнения, пытается сейчас дозвониться до нее из какого-нибудь соседнего поселка. Еще одна веская причина вернуться домой, а не бежать за автобусом до самого дома Миркина. Она предложит Гидону взять такси там, где он очутился по ошибке. Если у него не окажется денег, она, разумеется, оплатит поездку. И в мыслях своих она уже видела Гидона, подъезжающего к ее дому через полчаса-час. Он будет улыбаться, как обычно, смущенной улыбкой, извиняться своим низким голосом за случившуюся по его вине путаницу. А она, расплатившись с водителем такси, возьмет Гидона за руку, как делала это, когда он был еще маленьким, и, прощая и успокаивая, поведет в дом. Там ждет его душ и приготовленный ею ужин – запеченные в духовке рыба с картошкой. Пока он будет купаться, она быстренько просмотрит его медицинскую карту – она просила Гидона привезти карту с собой. Во всем, что касается диагноза, она склонна полагаться только на себя. И все же не всегда. И не в полной мере.

Хотя Гили твердо решила, что, без сомнения, ей лучше всего прямо пойти домой, она тем не менее двигалась в сторону Дома культуры, короткими решительными шагами поднимаясь по улице Первооснователей к парку Памяти, чтобы пересечь его и тем сократить путь. Парк стоял окутанный темнотой и тронутый бледно-серебристым светом почти полной луны.

Стекла ее очков запотели, потому что зимний воздух был влажным. Она сняла очки, с силой протерла их концом своего шарфа, резким движением надела снова. Одно мгновение – без очков – лицо ее вовсе не выглядело суровым и сухим, оно было нежным и обиженным, как у девочки, которую выбранили без всякой причины. Но в парке не было никого, кто увидел бы ее без очков. У нас привыкли к острому и холодному блеску ее квадратных стекол без оправы.

Парк покоился под луной, тихий, безмолвный, пустынный. За лужайками и зарослями бугенвиллеи начиналась кипарисовая роща – плотный сгусток темноты. Гили Штайнер глубоко вздохнула и ускорила шаги. Подошвы ее обуви скрипели на гравийной дорожке, словно она на ходу давила каких-то маленьких зверьков и те при этом сдавленно вскрикивали…

Когда Гидон был мальчиком лет четырех-пяти, мать привезла его к сестре, которая как раз тогда начала работать семейным врачом в поселке Тель-Илан. Гидон был сонным, мечтательным ребенком, способным занять себя на долгие часы игрою с тремя-четырьмя простыми предметами: чашкой, пепельницей, шнурками от ботинок. Бывало, он в своих коротких штанишках и запятнанной рубашке сидел на ступеньках дома и удивленно глядел на мир. Он не двигался. Только губы его шевелились, словно рассказывали какую-то историю. Тете Гили не нравилась замкнутость мальчика, и она пыталась найти ему товарищей для игр среди соседских ребят. Но ребят он не интересовал, и спустя четверть часа Гидон вновь оставался один. Он не пытался подружиться с ними, устраивался в гамаке на веранде и лежал, уставившись в пространство перед собою и шевеля губами. Либо выкладывал в линейку канцелярские кнопки. Тетя покупала ему игрушки и детские игры. Но мальчик занимался ими лишь короткое время, неизменно возвращаясь к своим постоянным делам: чашки, пепельница, ваза, скрепки – все это раскладывалось на циновке в каком-то ему одному понятном логическом порядке, затем смешивалось и расставлялось сызнова. При этом губы его не переставали двигаться, словно рассказывая истории, которыми он ни разу не поделился с тетей. По ночам он засыпал в обнимку с маленьким игрушечным кенгуру, шерсть которого выцвела от времени.

Несколько раз пыталась она пробиться сквозь замкнутость мальчика, предлагая ему отправиться на прогулку по полям, прилегающим к поселку, зайти в лавку Виктора Эзры, чтобы купить сладостей, или подняться вместе на водонапорную башню, стоящую на трех бетонных опорах. Но мальчик только пожимал плечами, словно удивляясь ее беспричинному энтузиазму.

Однажды, когда Гидону было лет пять или шесть, мама привезла его к сестре, чтобы побыл он несколько дней в деревне. Гили Штайнер взяла по такому случаю короткий отпуск на работе в поликлинике, но мальчик упорно желал оставаться в одиночестве. Как-то ее срочно вызвали к больному, а Гидон играл на циновке зубной щеткой, щеткой для волос и несколькими пустыми спичечными коробками. Гили ни в коем случае не соглашалась оставить его одного дома и настаивала на том, чтобы он поехал с ней или побыл это время в регистратуре поликлиники под наблюдением секретарши Цили. Однако мальчик упрямо стоял на своем: хочу остаться дома. Ему не страшно быть одному. Его кенгуру приглядит за ним. Он обещает не открывать двери незнакомым людям. И тут Гили Штайнер охватил приступ гнева. Дело было не только в упрямстве мальчика, желавшего остаться в одиночестве и продолжать свои игры на циновке. Ее вывели из себя эти его постоянные странности, его кенгуру, его флегматизм, полная отключенность от всего человеческого. Она закричала: «Ты немедленно поедешь со мной! И все тут! С этим надо кончать!» Мальчик ответил ей терпеливо и мягко, словно поражаясь тому, что она понимает его с таким трудом: «Нет, тетя Гили, я остаюсь». Она подняла руку и отвесила ему звонкую пощечину, а затем, сама себе удивляясь, начала лупить его обеими руками по голове, по плечам, по спине. Настойчиво и злобно, словно отбиваясь от жестокого врага или укрощая взбунтовавшегося мула. Гидон сжался под ее ударами, втянул голову в плечи, молча дожидаясь, пока утихнет ее гнев. Тогда он поднял на нее наивные глаза и тихо спросил: «Почему ты ненавидишь меня?» Она, потрясенная, в слезах, кинулась обнимать его, целовать его голову, тут же уступила и позволила ему остаться дома наедине со своим кенгуру. А вернувшись примерно через час, попросила у него прощения. И мальчик сказал: «Все в порядке, иногда сердятся». Но стал еще молчаливее и почти ничего не говорил, пока через два дня не приехала мать и не забрала его. Ни он, ни Гили не рассказали ей о приключившейся между ними ссоре. Перед уходом Гидон собрал с циновки резинки, книжные закладки, солонку, записную книжку и положил каждую вещь на ее место. Кенгуру вернул в ящик. Гили нагнулась и поцеловала его с любовью и нежностью в обе щеки, и он вернул ей один вежливый поцелуй в плечо. Поцелуй сомкнутыми губами.

3

Она ускорила шаги. Потому что с каждым мгновением росла в ней уверенность в том, что Гидон уснул на заднем сиденье и теперь заперт в темном автобусе на стоянке у дома Миркина. Она представила себе, что, возможно, холод и внезапно наступившая тишина разбудили его. И сейчас он безуспешно пытается выбраться из запертого автобуса, толкает плотно сомкнутые двери, колотит по заднему стеклу. Наверно, забыл, по обыкновению, взять с собой мобильный телефон, так же как и она забыла захватить свой, когда уходила из дома на автобусную станцию, чтобы встретить Гидона.

Пошел легкий, почти незаметный дождик, и ветер стих. Она пересекла темную рощу и добралась до фонаря, слабо светившего у выхода из парка Памяти на Масличную улицу. Здесь она наткнулась на перевернутый мусорный бак, все содержимое которого вывалилось на тротуар. Гили обошла его и продолжила свой путь, энергично поднимаясь по Масличной улице. Дома стояли со спущенными жалюзи, окутанные легкой молочной дымкой, а ухоженные палисадники, казалось, дремали в зимней прохладе. Живые изгороди из кустов бирючины, мирта и туи окаймляли палисадники. То там, то здесь нависали над улицей новые нарядные виллы под вуалью вьющихся растений. Эти виллы возведены были на развалинах старых домов поселка. Вот уже несколько лет состоятельные горожане покупали себе старые постройки в Тель-Илане, чтобы снести их и выстроить на освободившемся месте дом в несколько этажей со множеством архитектурных украшений. «Еще немного, – подумала Гили Штайнер, – и эта деревня превратится в этакий дачный городок, населенный людьми с достатком». Свой собственный дом она оставит племяннику своему Гидону – она уже составила завещание.

Она все явственнее представляла себе Гидона, который крепко спит, завернувшись в свою коричневую куртку, на заднем сиденье автобуса, стоящего закрытым перед домом Миркина.

От легкого холодного ветерка пробрала ее дрожь, когда она проходила через площадь перед синагогой. Легкий дождь прекратился. Пластиковый мешочек, подхваченный ветром, кувыркался вдоль пустынной улицы и пролетел у ее плеча, словно бледное привидение. Гили еще ускорила шаг и свернула с Ивовой улицы на улицу, ведущую к кладбищу. Там, в самом конце, жил водитель Миркин – напротив дома учительницы Рахель Франко и ее престарелого отца Песаха Кедема…

Однажды, когда Гидону было лет двенадцать, он неожиданно появился в доме своей тети в поселке Тель-Илан; оказалось, он поссорился с матерью и решил исчезнуть из дома. Мальчик провалил экзамен, и мать заперла сына в его комнате, а он взял денег из ее кошелька и, убежав через балкон, уехал в Тель-Илан. Привез он с собой небольшую сумку, в ней белье, носки, пара сменных рубашек. И попросил приюта у Гили. Она обняла Гидона, приготовила ему обед, сунула потертого кенгуру, которого он любил обнимать в раннем детстве, а затем позвонила сестре, хоть отношения между ними были прохладными и довольно натянутыми. Мать Гидона явилась на следующее утро и забрала его, не сказав сестре ни единого слова. А Гидон не протестовал, и, когда возмущенная мать, крепко сжимая руку сына в своей ладони, уводила его из дома Гили, он был печален и молчалив.

В другой раз, примерно года три назад, когда Гидону было почти шестнадцать, он приехал к ней в гости, чтобы в тишине и покое подготовиться к выпускному экзамену по биологии. Гили должна была ему в этом помочь. Но вместо этого они, как два заговорщика, играли в шашки. Одну партию за другой. Сначала в шашки, потом в поддавки. И в большинстве случаев она выигрывала, упрямо не позволяя Гидону одержать над ней победу. После каждого проигрыша он предлагал ей своим сонным голосом еще одну, только одну партию. Целый день они играли в шашки, а потом допоздна вдвоем смотрели фильмы по телевизору. Они сидели рядышком на кушетке, и колени их были прикрыты одним шерстяным одеялом. Утром Гили Штайнер отправилась на работу в поликлинику, оставив ему на столе нарезанный хлеб, овощи, сыры и два крутых яйца. А вернувшись домой под вечер, застала его спящим в одежде на кушетке в гостиной. Кухню он прибрал, свою постель аккуратно застелил. Поужинав, они опять вместо подготовки к экзамену играли в шашки, партию за партией, и очень мало разговаривали. Потом почти до полуночи смотрели телевизор. Обогреватель был включен, но они, прижавшись плечом к плечу, все равно укрылись тем же голубым шерстяным одеялом. И на сей раз оба смеялись, потому что по телевизору показывали остроумную английскую комедию. На следующее утро Гидон вернулся домой, а через два дня сдал экзамен по биологии с неплохой оценкой, хоть и не готовился к нему. Гили позвонила сестре и солгала, что Гидон готовился к экзамену с ее помощью, что он образец организованности и прилежания. Гидон послал Гили по почте книгу стихов Иехуды Амихая и на первой странице написал: «Тете за помощь в подготовке к экзамену по биологии». Она ответила ему открыткой, на которой был изображен поселок Тель-Илан – общий вид, открывающийся с водонапорной башни. И написала: «Спасибо за книгу». А еще добавила: «Если вдруг, так случится, захочешь приехать снова, заниматься со мной, готовиться к другому экзамену, твоя комната ждет тебя. Не стесняйся, приезжай».

4

Водитель Миркин, широкозадый вдовец лет шестидесяти, уже переоделся в домашнюю одежду – просторные спортивные брюки и майку с напечатанной на ней рекламой какой-то торговой фирмы. Он сильно удивился, когда доктор Штайнер вдруг постучалась в его дверь и попросила его выйти, чтобы вместе проверить, не остался ли у него на заднем сиденье автобуса уснувший пассажир. Миркин – человек крупный, толстый, болтливый и доброжелательный. Передние зубы у него большие, неровные, широкая улыбка открывает их и язык, слегка высовывающийся над нижней губой. Он предположил, что племянник доктора Штайнер по ошибке сошел на одной из предыдущих остановок и теперь добирается до Тель-Илана на попутных машинах, так что лучше бы, по его мнению, доктору Штайнер дома дожидаться племянника. И все же он согласился взять фонарь и пойти проверить вместе с ней, не заперт ли в автобусе, стоящем перед его домом, оставшийся незамеченным пассажир.

– Вряд ли он там, доктор Штайнер. Но, чтобы вы успокоились, давайте поднимемся и проверим. Отчего же не проверить…

– А вы, случайно, не припоминаете молодого парня, высокого, худого, в очках, рассеянного, но очень вежливого?

– Садилось ко мне несколько парней. Вроде был там один клоун с рюкзаком и гитарой…

– И ни один из них не доехал до Тель-Илана? Все сошли по дороге?

– Сожалею, доктор. Не помню. Может, у вас, случайно, есть какое-нибудь чудодейственное лекарство, укрепляющее память? В последнее время я все забываю. Ключи, имена, даты, кошелек, водительские права. Еще немного – и я забуду собственное имя…

Он открыл автобус, нажав скрытую под передней ступенькой кнопку, и тяжело, неуклюже поднялся в него. Одно за другим освещал он своим фонарем сиденья, вызывая нервное дрожание теней. Гили Штайнер поднялась следом за ним и едва не наткнулась на его широкую спину, двигающуюся по проходу. Когда фонарь осветил последнее сиденье, с губ Миркина сорвался глухой возглас удивления. Он нагнулся, поднял какой-то мягкий запачканный сверток, развернул его – в нем была зимняя куртка. Она показалась Гили знакомой.

– Это, случайно, не куртка вашего гостя?

– Не уверена… Может быть… Возможно…

Водитель направил на мгновение сноп света на куртку, затем осветил лицо доктора, ее короткие седые волосы, квадратные очки, тонкие губы, придающие ей суровый вид. И сказал, что парень, видимо, действительно был в автобусе, сошел по ошибке на одной из предыдущих остановок и забыл здесь свою куртку.

Гили ощупала находку обеими руками, втянула воздух, словно обнюхивая ее, и попросила Миркина снова посветить на куртку.

– Мне кажется, что это его. Я так думаю. Но не уверена.

– Возьмите ее, – великодушно предложил водитель, – возьмите ее, пусть будет у вас. Если вдруг завтра явится другой пассажир и станет искать эту куртку, то ведь я знаю адрес. Позвольте мне отвезти вас домой, доктор Штайнер. Сейчас снова пойдет дождь.

Гили поблагодарила его, сказав, что в этом нет необходимости, она пойдет пешком, и без того побеспокоила его в часы отдыха. Она вышла из автобуса, водитель спустился следом, его фонарь высвечивал перед ней каждую ступеньку, чтобы она не оступилась и не споткнулась. Выходя, она набросила куртку себе на плечи, а набросив, преисполнилась уверенности, что куртка действительно принадлежит Гидону: запомнилась ей еще с прошлой зимы. Коричневая, короткая, мохнатая куртка. Ей было приятно закутаться в нее, на миг Гили показалось, что куртка хранит нежный его запах, не теперешний, а запах его далекого детства – тонкий аромат миндального мыла и каши. Куртка была Гили великовата, но прикосновение ее оказалось мягким и приятным.

Гили поблагодарила Миркина, который снова стал просить позволения довезти доктора Штайнер до самого ее дома. Но она настояла на своем: право же, в этом нет никакой необходимости. Попрощавшись, она отправилась в путь.

Полная луна проглянула между облаками и залила бледным серебристым светом острые верхушки кипарисов на расположенном рядом кладбище. Глубокая всеохватная тишина разлилась по улицам поселка Тель-Илан. Только со стороны водонапорной башни слышалось мычание коровы, и далекие собаки отвечали ей протяжным негромким лаем, который, постепенно затухая, превращался в скулеж.

5

А может, это вовсе не куртка Гидона? Ведь вполне вероятно, что он отменил свою поездку и забыл предупредить ее. А вдруг болезнь его обострилась и он снова отправлен в госпиталь? Она знала со слов сестры, что, когда Гидон был на курсах в школе подготовки бронетанковых войск, у него возникла проблема с почками и он был госпитализирован в отделение нефрологии, где и пролежал десять дней. Она хотела навестить его в госпитале, но сестра воспротивилась этому. Между нею и Гили с незапамятных времен сложились ядовито-конфликтные отношения. Подробностей болезни Гидона Гили не знала и потому, охваченная тревогой, по телефону попросила его привезти с собою медицинскую карту, чтобы внимательно просмотреть ее. Во всем, что касалось диагноза, она не полагалась ни на какого другого врача.

А может, и не заболел он и не остался дома? Что, если сел он не на тот автобус и, задремав, проснулся на конечной остановке, в темноте, в незнакомом поселке? И сейчас он в растерянности: как же ему добраться до Тель-Илана? Она должна поспешить домой. Вдруг именно в эти минуты он снова и снова пытается дозвониться до нее из какого-нибудь близлежащего поселка? Или уже добрался до места и сидит сейчас в темноте на ступеньках дома, дожидаясь ее?

Однажды зимой, когда Гидону было восемь лет, мама привезла его к тете в Тель-Илан на несколько дней праздника Ханука. Несмотря на затяжной конфликт между сестрами, мать обычно привозила сына к Гили на каникулы. В первую ночь ему приснился кошмарный сон. Босиком ощупью в темноте он добрался до комнаты Гили, открыл дверь и подошел к ее кровати – перепуганный, дрожащий, с широко раскрытыми глазами. У него в комнате поселился черт, сказал мальчик, черт смеется и протягивает ему десять длинных рук с растопыренными пальцами в черных перчатках. Она погладила его по голове, прижала к своему худенькому телу, постаралась успокоить. Но мальчик не успокаивался, он издавал громкие частые звуки, похожие на икоту. Гили Штайнер решила, что следует устранить причину страха, и потащила его, окаменевшего, застывшего от ужаса, обратно в спальню. Гидон брыкался, отбиваясь, но она не уступила и, схватив его за плечи, втолкнула в комнату, зажгла свет и показала ему, что причиной ночных страхов была всего лишь вешалка, стоявшая на одной ноге, с висящими на ней блузками и свитерами. Мальчик не поверил и постарался вырваться из ее рук. Когда же он укусил ее, Гили шлепнула его по одной и по другой щеке, чтобы вывести из истерики. Но тут же она пожалела об этом, крепко обняла его, прижала свое лицо к его личику и позволила ему спать в ее постели вместе с полинявшим шерстяным кенгуру.

На следующий день он проснулся задумчивым, но домой не попросился. Гили сказала ему, что мама приедет за ним через два дня и в оставшиеся ночи он может спать в теткиной постели. Гидон ни единым словом не вспомнил о своих ночных кошмарах. Когда наступила ночь, он сделал мужественный выбор спать в своей комнате. Только попросил тетю оставить дверь открытой и не гасить свет в коридоре. В два часа ночи он явился и, весь дрожа, заполз под ее одеяло. Так он и спал в ее объятиях. Она лежала, чуткая, сна ни в одном глазу, вдыхала нежный аромат шампуня, которым вымыла ему голову перед сном. И знала, что глубокая, не нуждающаяся в словах связь навсегда соединяет их и этого мальчика она любит больше, чем любила когда-либо другую живую душу, и больше, чем, быть может, суждено ей еще кого-то любить.

6

Никого не было видно в этот вечер на улицах поселка. Разве что коты толкались у мусорных баков. Из окон, забранных жалюзи, доносился голос телевизионного диктора, сообщающего новости. Где-то вдалеке лаяла и лаяла собака, словно упорно стремилась выполнить возложенную на нее задачу пробудить весь поселок от безмятежной беспечности. Гили Штайнер с наброшенной на плечи курткой, которую отдал ей Миркин, мелкими торопливыми шагами миновала площадь перед синагогой, пошла по Масличной улице и, чтобы сократить путь, без колебаний вступила в рощу парка Памяти, тонущую в темноте. Ночная птица раскричалась на нее с верхушки дерева, окутанного мраком; птицу поддержали гортанные голоса лягушек, донесшиеся из лужи.

Гили была уверена, что Гидон сидит себе и дожидается в темноте на ступеньках ее дома перед запертой дверью. Но разве не забыл он свою куртку, ту, что наброшена сейчас на ее плечи, в автобусе Миркина? Как же эта куртка попала на заднее сиденье, если Гидон сидит и ждет свою тетю? Или, в конце концов, у нее на плечах чужая куртка? Эта мысль подстегнула ее, и она зашагала еще энергичнее. Гидон, конечно же, сидит в собственной куртке и не понимает, что же случилось с ней, с Гили.

Выходя из рощи, она вдруг замерла от испуга: на одной из скамеек кто-то сидел, неподвижный, прямой, вытянув вверх шею. Она колебалась всего лишь мгновение, а потом, набравшись смелости, решила подойти поближе и проверить, кто бы это мог быть. Оказалось, что это всего лишь сломанная ветка, упавшая на скамейку.

Около девяти вечера Гили Штайнер добралась до дома. Она зажгла свет у входа, выключила бойлер, нагревший воду, и поспешила к телефону, чтобы проверить поступившие в ее отсутствие сообщения. То же проделала она и с мобильником, забытым ею в кухне на столе. Но никаких сообщений на автоответчике не было, хотя, по-видимому, кто-то разок позвонил и отключился, не сказав ни слова. Гили набрала номер мобильного Гидона, но автоответчик сообщил потусторонним голосом, что абонент в настоящее время недоступен. Гили решила перебороть свои чувства и позвонить сестре в Тель-Авив, чтобы проверить, выехал ли Гидон или, в конце концов, отменил свой визит, не предупредив ее. Телефон в доме сестры безответно звонил и звонил, пока автоответчик не предложил ей записать свое сообщение после сигнала. Поколебавшись мгновение, она решила не оставлять никакого сообщения, поскольку не знала, что сказать: если Гидон ошибся, сел не на тот автобус и сейчас спешит сюда на попутной машине или на такси, то нет смысла пугать его мать. А если он все-таки решил остаться дома, то наверняка сообщил бы об этом тетке. А может, он счел, что не так уж важно известить ее об этом сегодня вечером, и позвонит завтра с утра прямо в поликлинику? А вдруг и в самом деле его состояние ухудшилось и он снова отправлен в больницу? Поднялась температура? Вновь появились признаки инфекции? Если так, она не станет обращать внимания на запреты сестры и завтра после работы навестит его в больнице. Зайдет в ординаторскую и поговорит с заведующим отделением. Потребует, чтобы ей дали прочитать историю болезни. Посмотрит результаты всех анализов, чтобы составить собственное мнение.

Гили сбросила куртку и внимательно исследовала ее вблизи при свете кухонной лампы. Куртка и вправду казалась ей знакомой, но, как и прежде, она не была вполне уверена. Цвет в общем-то похож, но вот воротник немного иной. Она положила куртку на стол перед собой и, сев на один из двух стульев, что были в кухне, приступила к тщательному осмотру.

Ужин, который она приготовила на двоих, – рыба, запеченная с картошкой, – ждал ее в духовке. Она решила, что подождет Гидона до конца вечера, а пока включила небольшой электрический обогреватель, спирали которого постепенно раскалялись, издавая при этом слабые звуки, которые напоминали доносящиеся издалека взрывы.

Минут пятнадцать сидела она без движения в ожидании. Затем поднялась и пошла в комнату Гидона. Постель была приготовлена для сна. У кровати расстелен теплый коврик. А у изголовья лежали газеты, журналы и книги, которые она для него старательно отбирала. Гили зажгла ночник у кровати, ливший мягкий свет, и поправила подушку. На какой-то миг показалось ей, что Гидон уже был здесь. Уже переночевал, встал, аккуратно заправил свою постель и уехал. И теперь она снова одна. Как всегда после его визитов к ней, она остается одна в своем опустевшем доме.

Она нагнулась и подвернула края одеяла под матрац. Возвратилась на кухню, нарезала хлеб, достала масло и сыр из холодильника, поставила чайник. Когда вода закипела, Гили включила маленький радиоприемник, стоявший на столе в кухне. Три голоса спорили, гневно перебивая друг друга, о затяжном кризисе в сельском хозяйстве. Она выключила радио и пошла поглядеть в окно. Дорожка, ведущая к ее дому, была слабо освещена. Над пустынной улицей в разрывах низких облаков плыла почти полная луна.