Текст книги "Дом Якобяна"

Автор книги: Аля Аль-Асуани

* * *

С приходом зимы Абд Раббу начал новую жизнь…

Закончился срок его службы в органах безопасности, и он навсегда снял свою форму, переоделся в европейскую одежду и приступил к работе в новеньком киоске. Он сразу же послал за своей женой Хадией и малышом Уаэлем в Верхний Египет, и они зажили вместе в комнатке на крыше дома Якобяна, которую снял для них Хатем Рашид. Абду чувствовал себя лучше и даже пополнел. Его жизнь была устроена, он уже не имел такого жалкого вида, как человек, призванный на военную службу, а стал похож на молодого и успешного каирского торговца, уверенного и энергичного (хотя продолжал говорить на грубом диалекте Верхнего Египта, ходить с грязными нестрижеными ногтями и желтыми от курения и остатков пищи зубами, не знавшими зубной щетки). От продажи сигарет, сладостей и прохладительных напитков он имел неплохую выручку. Жители крыши приняли Абду с семьей так же, как и всех новых соседей: с радушием осторожностью и любопытством. Но шли дни, и соседи полюбили Хадию, жену Абду, за ее стройную, ладную фигуру черную галабею, смуглую кожу, темно-синюю татуировку на подбородке, верхнеегипетскую готовку и ее асуанский говор, над которым они ухахатывались, передразнивая его… Абду сказал соседям, что работает поваром у Хатема Рашида, но те ему не поверили: они знали и об ориентации Хатема, и о том, что Абду остается ночевать у него по крайней мере дважды в неделю. Между собой они посмеивались над этими «ночными блюдами», которые Абду якобы готовил для хозяина. Они знали правду и принимали ее. В целом их отношение к оступившемуся человеку зависело от того, насколько он им нравился. Если они не любили его, то настраивали себя против, выступали защитниками морали, ругались с ним вдрызг и запрещали своим детям с ним общаться. Но если любили, как Абду, прощали и относились как к несчастному, заблудившемуся человеку. Они повторяли, что, в конце концов, все предрешено и предопределено, и скоро Всевышний, хвала Ему, наставит его на верный путь. «Были люди и порочнее, но Бог наставил их на путь истинный, и они стали святыми», – говорили они, причмокивая и сочувственно качая головой… Жизнь Абду была практически безоблачной, и лишь отношения с женой оставались напряженными. Хадия была довольна новой благополучной жизнью, но что-то острое продолжало колоть и сжигать ее изнутри. Иногда тревожное чувство поднималось, временами пряталось, затаивалось, но не уходило насовсем. Когда он возвращался к ней утром после ночи, проведенной у Хатема, был смущен и нервозен, избегал смотреть ей в глаза и за малейшую оплошность набрасывался на нее. Она ветречала эту раздражительность грустной улыбкой, которая еще больше выводила его из себя, и он кричал:

– Скажи же что-нибудь, дура…

– Да простит тебя Бог… – тихо отвечала Хадия и скрывалась с глаз, чтобы он успокоился. А когда они в постели занимались сексом, Абду часто думал о своем любовнике Хатеме. Он чувствовал, что она читает его мысли, и передавал свое беспокойство каждой клеточке ее тела. Он был с ней излишне агрессивным, как будто хотел запретить ей думать о его нетрадиционной связи или наказывал ее за то, что она об этом догадалась. Когда он кончал, то ложился на спину, зажигал сигарету и молча глядел в потолок. Она лежала рядом, но что-то колкое и острое продолжало витать в воздухе. Они не могли не замечать этого, но и открыться друг другу не было сил. Только однажды Абду поддался странному внутреннему порыву… Он уже устал все скрывать, на сердце было тяжело, и в глубине души ему хотелось, чтобы Хадия высказала ему все в лицо, вместо того чтобы продолжать мучительную двусмысленность их отношений. Если бы она вспылила и обвинила его в извращениях, он бы освободился от груза лжи, признался бы во всем, и объявил, что просто не может избавиться от Хатема, потому что им нужны деньги… Вдруг он сказал ей:

– Знаешь, Хадия… Этот Хатем-бей – очень хороший человек.

– …

– Если бы ты знала, как он щедр к нам!

– …

– Что ты молчишь?!

– Никакой он не добрый… Все дело в том, что ты верный слуга и ему очень нужна твоя помощь в домашних делах…

Так она всегда оправдывалась перед соседями. На этот раз она произнесла эти слова резко – он нарушил то безразличие, которым она прикрывала свое неудобное положение. Абду раскаялся, что поступил опрометчиво и, желая успокоить жену, произнес:

– Дорогая, надо сказать ему спасибо, он сделал нам столько добра…

– Какое добро, каждый действует в своих интересах. Тебе и мне это понятно… Бог накажет нас из-за этого Хатема, за все дела, за каждый день…

Ее слова были как камень, и он замолчал. Он отвернулся к стене, жалея самого себя… Она пододвинулась ближе, взяла его ладонь в свои руки, поцеловала ее и нежно прошептала:

– Ох, отец Уаэля… Храни тебя Бог, дай тебе и нам средства к существованию, заработанные не во грехе… Я хочу, чтобы ты накопил денег и открыл свой собственный киоск и ни с кем не связывался – ни с Хатемом, ни с кем другим…

* * *

Подобно большим странам-колонизаторам, Маляк Халля стремился к экспансии и господству. Какая-то внутренняя, не дающая покоя сила побуждала его присваивать все, что лежало на доступном расстоянии, какую бы ценность это ни представляло и какие бы средства для достижения цели ни приходилось выбирать. С тех пор как он прибыл на крышу, Маляк не переставал действовать во всех направлениях… Началось с ничейной маленькой ванной площадью метр на метр справа от входа. Как только Маляк ее увидел, в его голове созрел план захвата. Он выставил перед ней пустые картонные коробки, затем начал переносить их внутрь ванной, и так, шаг за шагом, завладел комнаткой, запер ее на большой замок и положил ключ в карман под тем предлогом, что в ящиках товары, которые могут украсть, если ванная будет стоять открытой. После ванной он завладел большой нишей на крыше, завалив ее старыми неисправными швейными машинками. Жильцам (естественно, возмущенным таким поворотом дела) он объяснил, что скоро придет человек, который при первой же возможности заберет их в ремонт. Однако мастер вечно не мог прийти в назначенное время, в последний момент связывался с Маляком по телефону и сообщал, что случилось ЧП, но он обязательно зайдет через недельку или максимум две и заберет машинки… Так Маляк тянул и тянул время до тех пор, пока факт самозахвата не стал очевиден. Тогда он устранил глубокую нишу в стене крыши одним внезапным штурмом: менее чем за час плотники закрыли нишу деревянной дверцей и повесили на нее замок, ключ Маляк взял себе. Так он сумел разжиться дополнительным чуланом для хранения своих товаров… В стычках с соседями Маляк, подобно политикам переходного периода, реагировал на возмущение и протест по-разному: то стремился всех успокоить и замять тему, то, если этого было не избежать, мог разругаться насмерть. На руку Маляку было и то, что уважаемому Хамиду Хавасу, разославшему жалобы практически всем чиновникам страны, наконец-то удалось аннулировать вынужденный перевод в Каир и вернуться в родной городок аль-Мансура. Таким образом, Маляк освободился от упрямого противника, который взялся было разрушить его план захвата крыши. Однако такие мелкие приобретения, как ванная и чулан, лишь слегка утолили страсть Маляка к обладанию недвижимостью – в такой степени великий полководец мог быть удовлетворен победой в шахматной игре. Маляк мечтал разыграть такую партию, чтобы заполучить добычу покрупнее: отхватить как-нибудь славный кусочек земли или завладеть большой квартирой после смерти ее владельца. Такое нередко случалось в стране: умирал одинокий старик-иностранец, а его жилье доставалось знакомому египтянину – гладильщику, повару, мужу служанки; он незамедлительно переселялся в квартиру, оформлял все юридические документы, менял замки, посылал сам себе письма (чтобы получить еще одно доказательство) и договаривался с лжесвидетелями, которые подтверждали, что он всегда проживал на одной площади с почившим иностранцем. А потом поручал какому-нибудь адвокату медленно и долго вести тяжбу против владельца здания, который чаще всего, в конце концов, вынужден был идти на мировую с захватчиком квартиры за сумму, гораздо меньшую, чем ее реальная стоимость. О таком счастливом повороте судьбы и грезил Маляк, такая мечта кружила ему голову, как ветер кружит листву деревьев. Он перебрал в памяти квартиры в доме Якобяна, которые можно было бы присвоить, и нашел, что хорошим вариантом будет квартира Заки аль-Десуки: шесть комнат, гостиная, две ванных комнаты, огромный балкон, выходящий на улицу Сулейман-паши. Заки – одинокий престарелый мужчина – мог скончаться в любую минуту, квартира арендовалась, а права квартиросъемщика не переходили по наследству. То, что его брат Абсхарон был вхож в квартиру, упрощало задачу в решающий момент захвата. После раздумий и консультаций с юристами у Маляка созрел план: он подписывает с Заки аль-Десуки контракт о мнимом сотрудничестве, регистрирует его в палате недвижимости и прячет до смерти Заки. Когда тот умрет, Маляк достанет контракт и никто не сможет выгнать его из квартиры, поскольку он был бизнес-партнером покойного. Но как же заставить Заки подписать контракт?! Тут ему пришла на ум Бусейна ас-Сайед. Заки аль-Десуки слаб перед женским полом, и ловкая женщина смогла бы его провести и заполучить подпись без его ведома. Маляк предложил Бусейне пять тысяч фунтов, если она раздобудет подпись Заки аль-Десуки. Он дал ей пару дней на раздумье, не сомневаясь при этом, что она согласится. Однако он не хотел показать, как сильно загорелся мыслью об этом контракте. Она согласилась, как он и ожидал, но спросила прямо и откровенно:

– Если я принесу вам контракт за подписью Заки аль-Десуки… Где гарантии, что вы мне заплатите?

У Маляка уже был готов ответ, и он, не колеблясь, заверил:

– Даш на даш… Держи договор у себя, пока не получишь всю сумму полностью…

– Значит, договорились… – улыбнулась Бусейна. – Нет денег, нет договора?!

– Точно…

* * *

Почему же Бусейна согласилась?!

А зачем отказываться?! Пять тысяч фунтов – хорошая сумма, которая покроет расходы на воспитание ее сестер и брата, и себе она купит все необходимое. К тому же квартира достанется Маляку лишь после смерти Заки аль-Десуки, и тот никогда не узнает о ее поступке и не будет мучиться, потому что уже умрет… Даже если ему будет больно, почему она должна его жалеть?! В конце концов, он всего лишь молодящийся бесстыжий старик и заслуживает того, что с ним происходит… Она перестала жалеть людей, ее сердце покрылось толстой коркой равнодушия. Такая черствость поражает обычно молодых людей, неудачников и оступившихся на жизненном пути, она не позволяет им проявлять сочувствие к другим. После нескольких попыток ей удалось избавиться от угрызений совести, она навсегда похоронила стыд, который охватывал ее, когда она раздевалась перед Талялем и смывала со своего платья его скверну, а затем протягивала руку, чтобы взять десять фунтов. Она стала более жестокой, более желчной и более смелой. Ее не тревожило даже то, что соседи говорили о ее репутации. Она знала об их позорных и постыдных делах, поэтому ей смешно было смотреть на то как они стараются казаться благочестивыми. Она вступила в связь с Талялем за деньги, в которых нуждалась, но знала женщин с крыши, которые изменяли своим мужьям просто ради удовольствия. В конце концов, она все еще оставалась девушкой и могла выйти замуж за любого приличного мужчину. Вот тогда тот, кто сейчас говорит о ней плохо, прикусил бы язык… Бусейна стала работать у Заки аль-Десуки и все выжидала случая заполучить его подпись на договоре. Но это оказалась не просто. Он не был, как она представляла, противным стариком, он был вежлив, воспитан, относился к ней с уважением. Принимая его ласки, она не чувствовала, что делает это за деньги, как с Талялем, который снимал с нее одежду и обращался с ее телом как с игрушкой, не говоря ей ни слова. Заки был с ней деликатен, он познакомился с ее семьей, маленькими сестрами и братом, часто покупал для них дорогие подарки. Он уважал ее чувства и внимательно прислушивался к тому, что она говорила, рассказывал ей увлекательные истории давно минувших лет. Даже их близость в постели не оставила в ее душе чувства отвращения, хорошо знакомого ей после общения с Талялем. Заки касался ее тела нежно, боясь оставить след своими пальцами, словно играл с розой, лепесточки которой могут осыпаться от легчайшего прикосновения. Он часто целовал ей руки (она и не представляла, что мужчина когда-либо будет целовать ей руки). В первую ночь, когда их тела соприкоснулись, она прошептала ему на ухо ласково, обнимая его:

– И не думай… Я девушка.

– Знаю… – тихонько засмеялся Заки.

Он поцеловал ее, и она почувствовала, как ее тело совсем обмякло в его руках. У него было свое волшебное любовное средство. Агрессию он заменял опытом, как старый игрок компенсирует свою слабость высокой техникой. В душе Бусейна желала, чтобы человек, с которым она когда-нибудь сочетается браком, был так же нежен, как Заки. Однако все возрастающее восхищение им в какой-то степени стесняло ее, возвращая чувство стыда. Он был с ней добр, а она предавала его и причиняла боль. Этот славный человек, который проявлял к ней нежность, баловал, посвящал в секреты своей жизни, и представить себе не мог, что она готовит план захвата квартиры после его смерти. Думая об этом, она и ненавидела и презирала себя. Ей было трудно обманывать его, как хирургу было бы трудно оперировать собственную жену или ребенка. Она не раз думала заполучить его подпись на договоре, когда он был пьян, но в последнюю секунду отступала. Она не могла сделать этого, а после, к своему удивлению, корила себя и злилась на собственную слабость. В действительности ее сочувствие старику Заки и стыд, с одной стороны, и жажда денег, с другой, вели в ее душе жестокую борьбу. Наконец она собрала волю в кулак и решила покончить с этим: при первой же возможности выкрасть его подпись…

* * *

– Заметь… все костюмы у меня зимние. Такие банкеты я посещал зимой, а летом уезжал в Европу…

Они сидели в ресторане «Maxime» и уже закончили ужинать. Прошла полночь, посетители разошлись. Бусейна была в новом голубом платье, открывающем белую шею и впадинку между грудей. Заки сидел рядом с ней, потягивая виски, и показывал ей свои старые фотографии. На одной из них смеялся симпатичный изящный юноша с бокалом в руке, окруженный мужчинами в костюмах и красивыми женщинами в открытых вечерних платьях, на переднем плане виднелись столы с изысканными блюдами и бутылками дорогого вина… Бусейна увлеченно разглядывала снимки, потом показала на один из них и засмеялась:

– Что это?! Какой необычный костюм…

– Это вечерний костюм… Тогда на каждый случай был особый костюм… Утренний не такой, как дневной, и не такой, как вечерний.

– Ты был симпатичный… Почти Ануар Уагди [21]21
  Ануар Уагди – актер, звезда египетского кино.


[Закрыть].

Заки расхохотался, а когда остановился, сказал:

– У меня была прекрасная жизнь, Бусейна… Время было другое… Египет был как Европа… Чисто, красиво. Люди воспитанные, уважаемые, каждый знал свое место… Да и сам я был совсем другим. У меня было положение, деньги, определенный круг друзей, я проводил вечера в элитных заведениях… Автомобильный клуб, клуб Мухаммеда Али, клуб «Аль-Гезира»… Да, было время… Каждую ночь смеялись, гуляли, пили, пели. Тогда в Египте было много иностранцев… Большинство живших в центре были иностранцами, пока Абдель Насер не выгнал их в 65-ом.

– За что?

– Сначала выгнали евреев, а остальные иностранцы сами испугались и уехали… Кстати, что ты думаешь об Абдель Насере?

– Я родилась уже после того, как он умер… Я ничего не знаю… Одни говорят, что он герой, другие, что преступник…

– Абдель Насер был наихудшим правителем за всю историю Египта… Он погубил страну, привел ее к краху и бедности… Для того чтобы восстановить тот урон, который он нанес душе египтянина, потребуются долгие годы… Абдель Насер приучил египтян трусить, приспосабливаться и лицемерить…

– Тогда почему народ любит его?

– Кто говорит, что его любит народ?

– Многие, кого я знаю, любят его…

– Тот, кто любит Абдель Насера, либо глупец, либо имеет с этого выгоду… «Свободные офицеры» были иждивенцами и подонками из подонков… Бедняками из бедняков… Паша ан-Нахас был добрым человеком и сердцем болел за бедных, он разрешил им поступать на факультет военного дела, а в результате в шестьдесят пятом они устроили переворот… Завладели Египтом, разворовали его, разграбили, нажили себе миллионы… Да, они должны любить Абдель Насера за то, что он был главарем этой шайки…

Заки говорил с горечью, голос от возбуждения звучал громко. Заметив это, он выдавил улыбку:

– Тебе-то зачем насиловать мозги этой политикой?.. Хочешь послушать что-нибудь красивое?.. Кристин… Пожалуйста, viens s'il te plait…

Кристин сидела за своим маленьким бюро рядом с баром, нарочно надев очки и просматривая счета, чтобы оставить их наедине. Она подошла к ним, широко улыбаясь. Кристин любила Заки, искренне радовалась, когда видела его счастливым, и Бусейна ей очень понравилась… Опьяненный Заки закричал по-французски, протягивая к ней руки:

– Кристин… Разве мы не старые друзья?

– Конечно.

– Тогда… ты должна немедленно исполнить все, что я попрошу?!

– Смотря, что ты попросишь, – ответила, смеясь, Кристин.

– Что бы я ни попросил, ты должна сделать это.

– Но если ты выпил полбутылки виски, как сегодня, я должна осторожно отнестись к твоим просьбам!

– Прошу тебя, спой нам сейчас.

– Спеть?! Сейчас?! Это невозможно…

Такой диалог между ними повторялся всякий раз, как будто он был обязательным ритуалом: он просил ее спеть, она извинялась и оправдывалась, он упорствовал, она отнекивалась и отговаривалась, но, в конце концов, соглашалась. Через несколько минут Кристин села за пианино и начала перебирать пальцами по клавишам. Сначала слышались разрозненные звуки, но в нужный момент она вдруг подняла голову, как будто услышала зов, которого ждала, закрыла глаза, лицо ее стало напряженным, она заиграла, и музыка разлилась повсюду. Зазвучал ее чистый высокий голос – она восхитительно запела песню Эдит Пиаф:

 
Non, rien de rien. Non, je ne regrette rien
Ni le bien qu'on m'a fait, ni le mal
Tout ça m'est bien égal…
Avec mes souvenirs j'ai allumé le feu
Mes chagrins, mes plaisirs,
Je n'ai plus besoin d'eux…
Je repars à zéro…
Car ma vie, car mes joies
Aujourd'hui, ça commence avec toi.
 

* * *

После вечеринки они пересекли площадь Сулейман-паши и направились к офису. Заки был совсем пьян, и Бусейна придерживала его сзади, чтобы он не упал. Заплетающимся языком он стал рассказывать ей, как выглядела площадь в былое время… Останавливаясь перед закрытыми лавками, Заки вспоминал:

– Здесь был прекрасный бар, принадлежавший одному греку, а рядом с ним парикмахерские, ресторан, магазин кожи «Лябурса нова»… Все магазины были просто стерильно чистыми, тут продавались товары из Лондона и Парижа…

Бусейна продолжала слушать, но следила за каждым его шагом, чтобы он не упал на улице. Они двигались потихоньку, пока не подошли к дому Якобяна. Заки остановился перед ним и прокричал:

– Видишь, какой чудесный архитектурный стиль?.. Это здание по сантиметру скопировали с того, что я видел в Париже, в Латинском квартале…

Бусейна попыталась легонько подтолкнуть Заки, чтобы он перешел улицу, но он продолжал:

– Знаешь, Бусейна, я чувствую, что дом Якобяна принадлежит мне… Тут я самый старый жилец… Каждый сын человеческий и каждый квадратный метр здания… Я знаю их историю… Я прожил здесь большую половину жизни, видел счастливые деньки и чувствую, что моя жизнь привязана к этому дому… Если его однажды снесут или с ним что-либо случится, в тот же день я умру…

Медленно и с трудом они смогли перейти улицу, подняться по лестнице и, наконец, дойти до квартиры.

– Прилягте на кресло, – предложила Бусейна.

Он посмотрел на нее, улыбнулся и, не спеша, сел. Было слышно, как он дышит, казалось, ему стоило огромных усилий, чтобы удержать ускользающее сознание. Бусейна заставила себя действовать без колебаний. Она прильнула к нему и сказала нежным голосом:

– Я прошу вас об одной услуге, вы можете кое-что для меня сделать?

Заки попытался ответить, но был настолько пьян, что не смог ничего произнести. Он продолжал смотреть перед собой и хрипеть. Он испугался, что умрет прямо сейчас. Бусейна собралась с силами и сказала:

– Я подаю в банк заявление с просьбой предоставить мне небольшой кредит… Десять тысяч фунтов… Я погашу его вместе с процентами за пять лет… Но нужна гарантия… Пожалуйста, не могли бы вы стать моим поручителем? – она положила руку ему на колено и прошептала это нежно нетвердым голосом. Он, несмотря на опьянение, прильнул лицом к ее щеке и поцеловал ее. Бусейна посчитала это согласием и радостно вскрикнула:

– Я так благодарна… Храни вас Бог…

Она встала, быстро достала бумаги из своей сумки и подала ему ручку.

– Подпишите здесь, пожалуйста.

Она подготовила настоящее заявление на кредит, но между бумаг всунула контракт Маляка. Заки начал ставить подписи, она держала его за руку, помогая, но вдруг он остановился, на лице проступило изнеможение, и он пробормотал заплетающимся языком:

– Ванная…

Секунду она молчала, словно не понимая. Он указал рукой и еле-еле проговорил:

– Я хочу в ванную!..

Бусейна отложила бумаги в сторону и с трудом подняла его. Он опирался на ее плечо, пока не вошел в ванную. Она закрыла дверь и повернулась, чтобы вернуться в комнату, но, дойдя до середины холла, услышала за спиной звук страшного удара…

* * *

В ту ночь в кафе «Groppi» было полно посетителей. Большинство из них – молодые влюбленные, которым было комфортно в приглушенном свете ламп, скрывающем их лица. Они обменивались знаками любви с уверенностью, что им никто не помешает. В заведение вошел человек лет пятидесяти, квадратный и грузный, в широком темном костюме, расстегнутой у ворота белой рубашке без галстука. Одежда настолько свободно сидела на нем, что казалась снятой с чужого плеча. Мужчина сел за столик у входа, заказал чашечку черного кофе и молча принялся оглядывать место, время от времени с беспокойством посматривая на часы. Приблизительно через полчаса в кафе вошел худосочный смуглый молодой человек в спортивной одежде и направился туда, где сидел «громила». Они горячо обняли друг друга, сели и заговорили вполголоса:

– Слава Аллаху, с тобой все в порядке, Таха… Когда ты вышел?

– Две недели назад.

– За тобой точно следят… Ты сделал, как сказал тебе Хасан, когда шел сюда?

Таха кивнул головой, и шейх Шакир заговорил снова:

– Брату Хасану можно полностью доверять… Связывайся со мной через него, он сообщит тебе место и время встречи. Обычно мы выбираем места, которые не вызывают подозрения… Например, вот это – кафе переполнено, здесь темно, оно подходит… Мы встречаемся и в общественных парках, в ресторанах, иногда в барах… Однако… Смотри не привыкай сидеть в барах…

Шейх Шакир рассмеялся, но Таха промолчал. Зависла тяжелая пауза, и шейх продолжал с горечью:

– Государственные службы безопасности развертывают сейчас преступную кампанию против всех исламистов… Аресты, пытки, убийства… Они открывают огонь по нашим безоружным братьям при задержании, а потом обвиняют их в сопротивлении властям… Настоящие бойни каждый день, на Страшном суде они ответят за кровь невинных… Я вынужден был оставить свою квартиру и перестать появляться в мечети… И изменил внешность, как видишь… Кстати, как ты находишь шейха Шакира в европейском варианте?

У шейха вырвался громкий смех, которым он попытался разрядить атмосферу, но тщетно… Тяжелая тень печали нависла над ними, и шейх поддался грусти, вздохнул, попросил прощения у Всевышнего и сказал:

– Крепись, Таха… Я понимаю и чувствую твою боль… Я хочу, чтобы ты перетерпел ради Аллаха Всевышнего все, что сделали с тобой эти неверные. Бог наградит тебя за это самой высокой наградой, с позволения Всевышнего… Я знаю, что рай достается тому, кто принимает муки за Аллаха… Все, что с тобой случилось – лишь малая плата, которую платят по доброй воле усердствующие в джихаде во имя справедливого слова Всевышнего… Наши правители защищают свои интересы и свое нечестно нажитое богатство, а мы защищаем божественную религию… Мы жаждем иного мира, а они хотят земного… Их роскошь ничтожна и отвратительна, мы же дали обет Всевышнему стоять за Него, и Он никогда не нарушит своего обещания…

Таха как будто ждал слов шейха, чтобы выплеснуть свою боль. Он произнес низким голосом:

– Они унизили меня, владыка!.. Унизили так, что я понял: в бродячей собаке больше достоинства, чем во мне… Со мной поступили так, что я и вообразить не мог, будто мусульманин на такое способен.

– Они не мусульмане, они безбожники, так считают все знатоки мусульманского права.

– Даже если и безбожники… Им что, никого не жалко? У них нет детей, дочерей, жен, которых они любят и жалеют?! Да если бы меня арестовали в Израиле, евреи бы со мной такого не сделали… Даже если бы я был шпионом и предателем своей веры и своей страны, со мной не сделали бы такого… Я спрашиваю, какой грех я совершил, чтобы заслужить такое ужасное наказание?.. Неужели соблюдение шариата стало тяжким преступлением?! Иногда в заключении я успокаивал себя мыслью, что все, происходящее со мной, нереально… Кошмарное видение, вот я проснусь и увижу, что все закончилось… Если бы не моя вера в Аллаха Всевышнего, я убил бы себя, лишь бы избавиться от этого страдания.

Боль отразилась на лице шейха, он продолжал молчать, а Таха взял его за руку и сказал:

– Они завязали мне глаза, чтоб я не смог их опознать… Но я поклялся перед Аллахом, я обещал найти их… Я узнаю их и отомщу, один на один.

– Я советую тебе, сынок, оставить в прошлом этот горький опыт… Я знаю, что прошу невозможного, но это единственно верный выход в твоем положении… То, что произошло с тобой в камере, не только твоя беда… Такова судьба всех, кто громко провозглашает правду в нашей обездоленной стране. И в ответе не только кучка офицеров, но весь преступный безбожный режим, при котором мы живем… Ты должен направить свой гнев целиком против этого режима, а не против нескольких человек… Всевышний сказал в Священном писании: «В Посланнике Аллаха был прекрасный пример для вас». Правдив Великий Аллах! В Мекке Пророк, да благословит его Аллах и приветствует, потерпел поражение и был унижен. Усилились страдания его, и посетовал он Господу на свою беспомощность и бесчестие, но при этом он не посчитал джихадом личную месть неверным, а направил свои усилия на распространение Слова Божьего, и потом, когда наша божественная религия одержала победу, Пророк простил всех неверных и отпустил на свободу… Этот урок ты должен усвоить и поступать так же.

– Это был Пророк, да благословит его Аллах и приветствует и смилуется над ним, а я не пророк, я не смогу забыть, что сделали эти негодяи. То, что случилось со мной, каждую минуту преследует меня, я не могу заснуть, я так и не пошел в университет после того, как меня выпустили, и уже не думаю, что пойду… Целый день я сижу в своей комнате, ни с кем не разговаривая, порой мне кажется, я сойду с ума…

– Не сдавайся, Таха. Тысячи молодых ребят-исламистов были арестованы, вытерпели нечеловеческие пытки и вышли на свободу с еще более твердым решением бороться против насилия. Настоящая цель тех, кто служит этому режиму, – не просто причинение физической боли под пытками тем, кто исповедует ислам. Им нужно подорвать вашу психику, чтобы вы утратили способность вести джихад… И если ты поддашься отчаянию, эти безбожники добьются своих целей…

Шейх пристально посмотрел на него и взял за руку.

– Когда ты вернешься в университет? – спросил он.

– Я не вернусь.

– Ты должен… Ты прилежный, успевающий студент, тебя ждет блестящее будущее, с позволения Всевышнего… Положись на Аллаха, забудь, что было, и вернись к занятиям на факультете…

– Не могу… Как теперь смотреть людям в глаза?

Таха вдруг замолчал, его лицо сморщилось, и он простонал:

– Они изнасиловали меня, владыка…

– Замолчи.

– Они изнасиловали меня десять раз, владыка… Десять раз.

– Лучше молчи, Таха, – отрезал шейх, но Таха ударил рукой по столу, чашки закачались и зазвенели. Шейх тут же встал и раздраженно прошептал:

– Держи себя в руках, Таха… Все смотрят на нас… Надо срочно отсюда уходить… Слушай, через час я жду тебя у кинотеатра «Metro»… Будь осторожен, убедись, что за тобой нет слежки…

* * *

На протяжении двух недель хаджи Аззам прибегал и к уговорам, и к угрозам, и к насилию… Он перепробовал все средства, но Суад наотрез отказалась делать аборт. Их жизнь тотчас замерла: ни слов любви, ни вкусной еды, ни курения гашиша, ни общения в постели, речь шла только об аборте. Он приходил каждый день, садился напротив нее и говорил сначала спокойно и ласково, затем терял самообладание, и разгоралась ссора…

– Ты была согласна, а теперь отказываешься… – кричал Хаджи Аззам.

– Ну что ж теперь делать, убей меня…

– Мы с самого начала говорили, что беременность исключена…

– Ты что, Господь Бог, чтобы это решать? Разве мы совершили грех?

– Подумай, зачем нам эта морока? Аллах будет тобою доволен…

– Нет.

– Я разведусь с тобой.

– Разводись.

Его слова о разводе были пустой болтовней, в душе он хотел удержать ее, но даже мысль о том, что у него в таком возрасте будет ребенок, казалась ему невозможной. Даже если бы он согласился, его взрослые дети никогда не смирились бы с этим. А первая жена – Салиха – и не догадывалась о его втором браке. Как он сможет скрывать его дальше, если появится ребенок?..

Потеряв надежду убедить Суад, хаджи Аззам оставил ее и поехал в Александрию встретиться с ее братом Хамиду. Он рассказал ему о случившемся… Хамиду медлил с ответом, опустив на минуту голову в раздумьях, а потом сказал:

– Призови благословение на Пророка, хаджи… Мы с тобой знаем, каковы наши праведные законы… Я ее родной брат и не могу требовать от нее, чтобы она сделала аборт… Аборт – это грех, а я человек богобоязненный.

– Но мы же договаривались, командир…

– Договаривались, а сейчас разорвали договор… Поступай, как знаешь… Поженились по-людски и разводитесь по-людски… Отдай ей то, что полагается по шариату, чтобы Аллах был доволен, и оставь ее, хаджи…

В тот момент лицо Хамиду выглядело таким лживым и противным, что Аззаму захотелось наброситься на него и дать ему пощечину, но он поступил мудро и ушел, кипя от злости. На обратном пути из Александрии ему в голову неожиданно пришла идея, и он произнес:

– Только один человек, я уверен, может меня спасти…

* * *

Шейх ас-Саман был очень занят в связи с войной в Заливе.