Текст книги "Дом Якобяна"

Автор книги: Аля Аль-Асуани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Аля Аль-Асуани
Дом Якобяна

Моему ангелу-хранителю Иман Таймур

1

От переулка Бехлер, где живет Заки-бей аль-Десуки, до его офиса в доме Якобяна не более ста метров. Однако проходит он это расстояние каждое утро за час. По дороге он должен поздороваться со своими друзьями: владельцами магазинов одежды и обувных лавок, работающим в них персоналом обоего пола, официантами, служащими кинотеатра, посетителями магазина бразильского кофе, даже с привратниками и чистильщиками обуви, попрошайками и целой армией просто прохожих, чьи имена знакомы Заки-бею, – со всеми он обменивается приветствиями и новостями. Заки-бей – один из самых давних жителей улицы Сулейман-паши. Он приехал сюда в конце сороковых, после того как получил образование во Франции, и с тех пор уже никуда не уезжал. Для жителей улицы он стал любимым, почти фольклорным персонажем. Зимой и летом появляется перед ними в широком костюме, скрывающем его слабое, худосочное тело, с заботливо выглаженным, неизменно выглядывающим из кармана пиджака платком, галстуком в тон платку и с пресловутой потухшей сигарой, в лучшие времена – дорогой кубинской, а сейчас – дешевой, местного производства, с ужасным запахом. Лицо у него старческое, морщинистое, на нем – массивные очки. Вставные зубы сверкают, а редкие пряди крашеных черных волос, гладко зачесанных справа налево, прикрывают обширную плешь. Заки-бей в некотором смысле легенда, что делает его присутствие желанным и нереальным одновременно, словно в любой момент он может исчезнуть, подобно актеру, исполняющему роль, который рано или поздно снимет сценические одежды и наденет свои. А если добавить к этому его веселый нрав и непристойные шутки, которые он отпускает, а также его удивительную способность обращаться к любому стоящему перед ним как к доброму другу, станет ясно, почему каждый встречает его на улице с таким радушием. И правда, как только Заки-бей появляется к десяти часам утра в начале улицы, со всех сторон ему желают доброго утра. К нему сбегаются почитатели из числа молодых людей, работающих в лавках, чтобы потехи ради расспросить о некоторых интимных вещах, остающихся для них неясными… Тут Заки-бей демонстрирует свои широкие познания в вопросах секса и разъясняет молодняку (не без удовольствия и так, чтобы было слышно всем) тонкости интимных отношений. Иногда даже просит бумагу и ручку (которые появляются мгновенно), чтобы нарисовать молодежи несколько редких поз, испробованных им лично в дни своей молодости…

* * *

И вот что еще важно сказать о Заки аль-Десуки…

Он был младшим сыном Абдель Аля-паши аль-Десуки, известного политического деятеля, неоднократно возглавлявшего министерство, до революции одного из богатейших людей. Его семья владела более чем пятью тысячами федданов [1]1
  Феддан – земельная мера в Египте, равная 0,42 га.


[Закрыть]лучших плодородных земель… Заки-бей изучал инженерное дело в Парижском университете, и, естественно, учитывая влияние и деньги отца, сыну предрекали в Египте роль выдающегося политика. Но внезапно грянула революция, и все изменилось: Абдель Аля-пашу арестовали, не доказав обвинения в политической коррупции, предали революционному трибуналу, заключили в тюрьму, конфисковали большую часть собственности, которую затем в ходе сельскохозяйственной реформы роздали крестьянам, что в конце концов стало причиной его скоропостижной смерти. Трагедия отца сильно потрясла сына, а открытая им в здании Якобяна инженерная контора развалилась, превратившись для Заки-бея в место, где он ежедневно проводил свободное время за чтением газет, пил кофе, встречался с друзьями и любовницами. Он сидел на балконе, часами разглядывая прохожих и проезжающие по улице Сулейман-паши автомобили… Однако крах, переживаемый инженером Заки аль-Десуки, был вызван не только революционными событиями, но и общей вялостью, угасанием в нем интереса к бытию. Его жизнь, которая тянулась вот уже шестьдесят пять лет, со всеми ее счастливыми взлетами и трагическими поворотами, вращалась вокруг единственного слова… Женщина… Он был из тех, кто окончательно и бесповоротно попался в обольстительные женские сети. Женщина была для него не просто страстью, загоравшейся время от времени, которой насыщаются и бросают, но целым миром соблазнов, представляющим ему все новые и новые притягательные картины: полные высокие груди с набухшими сосками, похожими на ягоды аппетитного винограда, дрожащие мягкие теплые ягодицы, как будто ожидающие сзади его коварных объятий, накрашеные губы, что целуют взасос и стонут от наслаждения, разные типы волос (длинные, мягко струящиеся или с небрежно рассыпанными прядями; до плеч, но убранные так, как того требует семья, или совсем короткие, мальчишечьи, навевающие мысли о необычном сношении). А глаза… О, эти взгляды – верные и прячущиеся, лживые, распутные и стыдливые, даже гневно сверкающие, упрекающие и осуждающие – как они красивы!.. Так, и даже сильнее, Заки-бей любил женщин. Он познал их во всем разнообразии, начиная с Камилы, двоюродной сестры последнего короля, у которой он научился тонкому искусству великосветского обмана и изысканным церемониям. Ночь при свечах, бокал красного французского вина, что разжигает аппетит и снимает страх, горячая ванна перед свиданием, крем, покрывающий тело, духи… Он жадно учился у аристократки как начать, в какой момент остановиться, понимал, когда безумно-нежными французскими словами она просила его принять самые развратные позы. Заки-бей спал с женщинами из всех слоев общества: восточными танцовщицами, иностранками, почтенными дамами и женами уважаемых людей, студентками из университета и старшеклассницами… Среди них были проститутки, крестьянки и служанки из богатых домов. В каждой был свой шарм. Часто он смеялся, сравнивая аристократку Камилу, соблазненную по всем правилам искусства, с той попрошайкой, которую подобрал однажды ночью, когда вел свой «Buick» пьяным. Он привез женщину в свою квартиру в переулке Бехлер, а когда зашел с ней в ванную, чтобы искупать ее, обнаружил, что та по бедности скроила себе нижнее белье из мешков из-под цемента. Он часто с нежной грустью вспоминал, как смущенная женщина торопливо стаскивала с себя исподнее, на котором большими буквами было написано «Цемент. Портлэнд. Турра». В его памяти она была самой красивой из тех, кого он знал, а любовь ее была самой горячей… Вся эта цепочка разнообразных связей сделала из Заки-бея настоящего специалиста по женщинам. И в «женской науке», как он это называет, Заки-бей выдвигает оригинальные теории, которые можно принимать или отвергать, но они всегда достойны внимания. Например, он считает, что чересчур красивая женщина, скорее всего, холодна в постели, а женщины серенькие, далеко не красавицы – горячи, поскольку действительно нуждаются в любви, изо всех сил стараются ублажить своего любовника… Заки-бей полагает, что по тому, как женщина произносит звук «с», можно судить об ее чувственности. Так, если женщина произносит слово «Сью» или «сладость» с возбуждающей вибрацией, из этого следует, что она талантлива в постели. И наоборот. Заки-бей верит также, что вокруг каждой женщины на этой земле собирается эфирное поле, в котором постоянно происходят невидимые и неслышимые колебания. Они лишь смутно ощутимы, но тот, кто искушен в их чтении, может уловить степень сексуальной пресыщенности женщины. Как бы ни была степенна и скромна дама, Заки-бей в состоянии почувствовать ее голод либо по вибрациям голоса, либо по слишком нервному смешку, либо по теплой ладони, протянутой для рукопожатия. Что касается чертовски страстных женщин, жажду которых никогда нельзя утолить до конца, «роковых женщин», как Заки-бей называет их по-французски, то это женщины загадочные, связывающие чувство реальности только с любовным ложем, никогда в жизни они не поставят другие удовольствия в один ряд с сексом. Этим несчастным существам, ведомым собственной одержимостью и тягой к наслаждению, уготована ужасная судьба. Такого рода женщины, как утверждает Заки аль-Десуки, при всем разнообразии облика обладают общими чертами. Сомневающимся в том, что это правда, достаточно отыскать в газетах фотографии преступниц, приговоренных к смертной казни за убийство мужа в сговоре с любовником. И, едва взглянув на них, убедиться, что внешне они схожи – полные чувственно раскрытые губы, крупные, страстные черты лица, сверкающий взгляд, пустой, как у голодного животного.

* * *

Воскресенье: лавки на улице Сулейман-паши закрываются, бары и кинотеатры заполняются посетителями, и пустая темная улица с закрытыми магазинами и зданиями, построенными в староевропейском стиле, превращается в декорации печально-романтического западного фильма. На рассвете старик-привратник аль-Шазли берет у лифта свой стул и ставит его на тротуар у входа в дом Якобяна, чтобы в выходной следить, кто входит и выходит из дома… Заки аль-Десуки прибыл в свой офис около полудня, а слуга Абсхарон уже знал, что будет дальше. За двадцать лет работы у Заки-бея Абсхарон с первого взгляда научился определять, в каком настроении хозяин. Если он приходил в свой офис одетым вызывающе элегантно, а его опережал аромат дорогого одеколона, который он берег для особых случаев, это значило, что хозяин на взводе. В такие дни он нервничал, не находя себе места, и, сидя в кресле или расхаживая по офису, маскировал свою тревогу немногословием и грубостью… Это всегда означало, что бей готовится к первому свиданию с новой любовницей… Поэтому Абсхарон и не сердился, когда бей был с ним резок без причины. Он, как человек понимающий, кивал головой и спешил побыстрее подмести холл, затем брал свой костыль, сильно и часто стуча им по кафелю длинного коридора, добирался до просторного кабинета, где сидел бей, и наученный опытом, безразлично произносил:

– У господина встреча?.. Мне приготовить все, что надо, для господина?

Бей бросал взгляд в его сторону и долю секунды изучал Абсхарона, как будто подбирая подходящий для ответа тон… Он смотрел на полосатую прохудившуюся в нескольких местах галабею [2]2
  Галабея – широкая длинная рубаха, традиционная одежда мужчин и женщин в Египте.


[Закрыть]из дешевой ткани, на протез вместо ноги, замечал старческое лицо с обросшим сединой подбородком, хитрые узкие глаза и извиняющуюся, просящую улыбку, которая не сходила с его лица…

– Мигом приготовь все, что надо для встречи… – быстро отвечал Заки-бей, выходя на балкон…

Слово «встреча» в их общем словаре означало, что бей уединится с женщиной в своем кабинете. А выражением «все, что надо» они обозначали определенные ритуалы, которые Абсхарон помогал совершить господину перед любовными утехами. Все начиналось с импортного «Tri B», который вкалывался в ягодицу, каждый раз причиняя такую боль, что бей кричал не своим голосом и обрушивался на осла-Абсхарона с проклятиями за его тяжелую руку. Затем бей переходил к чашечке черного кофе, сдобренного мускатным орехом. Он выпивал его маленькими глотками, рассасывая под языком кусочек опиума. По традиции все завершалось большой тарелкой салата в центре стола рядом с бутылкой виски «Black Label», двумя пустыми стаканами и металлическим ведерком под шампанское, до краев наполненным кубиками льда. Пока Абсхарон заботливо все готовил, Заки-бей сидел на балконе, выходящем на улицу Сулейман-паши, разжигал сигару и наблюдал за прохожими. Он то томился ожиданием красивой встречи, то мучился ужасом от мысли, что его любимая Рабаб может не явиться на свидание и все усилия, которые он прикладывал, преследуя ее целый месяц, пропадут. Страсть к ней охватила его с первой же встречи в баре «Cairo» на площади ат-Тауфикия, где та работала официанткой. Она совершенно очаровала его, и он зачастил в бар, чтобы видеть ее каждый день. «Она красива народной, рыночной красотой и легко возбудима. Она как будто сошла с одной из картин Махмуда Саида [3]3
  Махмуд Саид (1897–1964) – египетский художник. Один из основоположников современной египетской живописи, стремившийся к возрождению национального египетского искусства.


[Закрыть]», – так он описывал ее своему старому другу. И добавлял: «Помнишь ту служанку из вашего дома, которая распаляла твои эротические фантазии в юношестве? Когда она мыла тарелки в раковине на кухне, больше всего ты хотел прильнуть к ее теплой заднице, схватить ее за большую мягкую грудь! А она так охала, что ты еще сильнее к ней прижимался, и шептала, заводя тебя своим отказом перед тем, как отдаться: «Господин… Как не стыдно, господин». Я обнаружил, что Рабаб такое же сокровище…»

Но если кто-то нашел сокровище, это еще не значит, что он им завладеет. Ради своей любимой Рабаб Заки-бею приходилось терпеть массу неудобств: ночи напролет он просиживал в грязном, тесном, темном и душном баре «Cairo». Он задыхался в тесноте и густом дыме сигарет, почти оглох от рева магнитофона, беспрерывно играющего пошлые песенки. Добавьте к этому потасовки и ругань посетителей заведения – сборища работяг, подозрительных типов и авантюристов. Стаканы плохого, обжигающего желудок бренди, который вызывал привычку поглощать его еженощно, наглый обсчет – на него бей не только закрывал глаза, но и оставлял заведению щедрые чаевые, а еще более крупную сумму клал в вырез платья на груди Рабаб. Как только он касался пальцами ее полных дрожащих грудей, сразу чувствовал, как горячая кровь наполняет его жилы и неистовое желание изматывает его… Все это Заки-бей терпел ради Рабаб и всякий раз не переставал звать ее на свидание вне стен заведения. Она капризничала и отказывалась, он продолжал настаивать и не терял надежды до тех пор, пока вчера она не согласилась прийти к нему в офис. На радостях он всунул ей меж грудей пятидесятифунтовую бумажку (и не раскаялся). Она подошла к нему так близко, что он почувствовал на своем лице ее дыхание, закусила нижнюю губу и прошептала так чувственно, что бей потерял последнее самообладание:

– Завтра… Я отблагодарю тебя за все, дорогой, что ты для меня сделал…

Заки-бей вытерпел болезненный укол, рассосал опиум и не спеша перешел к виски. За первым стаканом последовали второй и третий. Едва успев снять напряжение, он повеселел. Мысли, как приятные песни, потихоньку вскружили ему голову… Рабаб должна была прийти в час. Когда настенные часы пробили два, Заки-бей почти потерял надежду. Но вдруг он услышал в коридоре стук костыля Абсхарона, и, как только его лицо появилось в дверном проеме, он сказал, задыхаясь от волнения, зная, что новость наверняка обрадует господина:

– Мадам Рабаб пришла, господин бей.

* * *

В 1934 году миллионер Хагоб Якобян, в то время глава армянской диаспоры в Египте, решил возвести жилой дом и дать ему свое имя. Он выбрал для него хорошее место на улице Сулейман-паши, заключил договор о строительстве с конторой известного итальянского архитектора, который разработал прекрасный проект: десять высоких этажей в роскошном классическом европейском стиле – балконы, украшенные высеченными из камня греческими скульптурами, колонны, ступеньки, галереи – все из натурального мрамора и самый современный лифт фирмы «Schindler». Строительство шло два года, и возник архитектурный шедевр, который настолько превзошел все ожидания, что его владелец попросил инженера-итальянца высечь латиницей с внутренней стороны двери – «Якобян». Ночью буквы ярко горели неоновым светом. Таким образом, он увековечил свое имя и подтвердил право собственности на это удивительное здание. В доме Якобяна поселились сливки общества того времени: министры, паши, крупные землевладельцы, иностранные промышленники и два еврейских миллионера (один из них – потомок известного рода Мосери). Цокольный этаж здания был разделен на гаражи, в которые с заднего двора вело несколько входов, жильцы оставляли в них свои машины (по большей части роскошные – роллс-ройсы, бьюики, шевроле). С фасада же располагался большой магазин в три витрины, где Якобян разместил выставку-продажу серебряных изделий, производившихся на его собственных фабриках. Сорок лет она пользовалась успехом, затем дела стали идти все хуже и хуже, пока это место не купил под магазин одежды хаджи [4]4
  Хаджи – исламский титул, присваиваемый человеку, совершившему паломничество в Мекку. Титул X. присоединяется к имени и свидетельствует об уважении к его носителю.


[Закрыть]Мухаммед Аззам. На просторной крыше здания две комнаты с удобствами были отведены привратнику и его семье. С другой стороны по числу квартир было достроено пятьдесят крохотных комнаток, каждая площадью не более двух метров. Их стены и двери были сделаны из прочного железа и закрывались на замки, а ключи от них вручили владельцам квартир. Сначала эти железные камеры использовались в хозяйственных целях – для хранения запасов, под конуру для собаки (если та была большая или злая), для стирки одежды, которой в то время занимались прачки (стиральные машины-автоматы были редкостью). В этих комнатушках они стирали белье и развешивали его на длинных веревках, натянутых по всей крыше. Но слуги в железных комнатах не ночевали. Наверное, жившие в то время в доме аристократы и представить себе не могли, что человек может спать в такой тесной комнатенке, в то время как они нежатся в своих роскошных просторных квартирах (где было порой по восемь-десять комнат, соединенных внутренней лестницей). Они выделяли прислуге одну из комнат… В 1952 году произошла революция, и все изменилось. Началась эмиграция евреев и иностранцев из Египта. Каждую из брошенных владельцами квартир захватывал офицер вооруженных сил, контролировавших ситуацию в то время. Пришли шестидесятые, и уже в половине квартир дома поселились разночинные военные – от младших лейтенантов и капитанов-молодоженов до бригадных генералов, въезжавших в здание с огромными семействами. Генерал аль-Дакрури (в свое время глава кабинета Мухаммеда Нагиба [5]5
  Мухаммед Нагиб – полковник, благодаря личной храбрости, проявленной во время арабо-израильской войны 1948–1949 годов, стал весьма популярен в Египте. После переворота 23 июля 1952 года занимал посты премьер-министра и президента Египетской республики.


[Закрыть]) смог получить даже две большие квартиры на десятом этаже, расположенные по соседству. В одной из них он жил с семьей, а в другой устроил личный офис, где после полудня принимал нужных людей… Жены офицеров начали использовать железные комнаты в других целях. Сперва они стали местом ночлега официантов, поваров и мелкой прислуги, которую нанимали в деревнях обслуживать офицерские семьи. Некоторые офицерские жены происходили из простого народа и не брезговали разведением в этих комнатушках домашней птицы – уток, кур – и даже кроликов, на что старейшины квартала подавали многочисленные жалобы в администрацию западного Каира, требуя запретить держать на крыше животных. Однако эти дела под давлением военных всегда заминали. Жильцы жаловались даже на самого генерала аль-Дакрури, но тот, воспользовавшись своим положением в офицерской среде, смог пресечь «необоснованные обвинения»… Затем, в семидесятые годы, пришло время «политики открытых дверей» [6]6
  «Политика открытых дверей» – объявленный в 1972 году Президентом А. Садатом политический курс, предполагавший полную переориентацию Египта на западные страны.


[Закрыть], богачи хлынули из центра в районы аль-Мухандисин и Наср. Некоторые из них продали свои квартиры в доме Якобяна, другие отдали их под офисы или детям, только что получившим диплом, третьи сдали в аренду арабским туристам как меблированные комнаты… Так связь между железными комнатенками и квартирами дома постепенно исчезла, старая прислуга за деньги уступала их вновь прибывающим из провинции беднякам, тем, кто работал в центре и нуждался в недорогом жилье поблизости… Люди стали чаще отказываться от этих комнат после смерти старшего по дому – армянина месье Грегора, управляющего собственностью миллионера Якобяна. В декабре каждого года он аккуратно и честно отсылал доходы в Швейцарию, куда эмигрировали наследники Якобяна после революции. Место Грегора занял адвокат Фикри Абдель Шахид, который ради денег был готов на все и брал большой процент за составление договора о найме как с отказавшегося от комнаты жильца, так и с ее нового арендатора… В результате на крыше образовалось новое сообщество, полностью независимое от остального здания. Иногда вновь прибывшие снимали две соседние комнаты и делали из них небольшое жилище с удобствами – туалетом и ванной. Самые бедные объединялись, чтобы соорудить общую на три или четыре комнаты ванную. Эти обитатели крыши ничем не отличались от остального египетского простонародья: дети бегали по всей крыше босыми и полуголыми, женщины весь день проводили у плиты и собирались на посиделки – посплетничать на солнышке, часто скандалили, осыпая друг друга мерзкой руганью и оскорблениями, затем мирились как ни в чем ни бывало, причмокивая, горячо целовали друг друга в щечку и могли даже всплакнуть от избытка дружеских чувств. Мужчины редко встревали в женские ссоры, считая их еще одним признаком короткого ума, о котором свидетельствовал Пророк Мухаммед, да благословит его Аллах и приветствует. Все мужчины крыши проводили целый день в борьбе за кусок хлеба, возвращались домой поздно, очень уставшими и стремились к трем маленьким радостям жизни: горячей и вкусной пище, нескольким кальянам или гашишу для того, чтобы расслабиться. Они курили в одиночку либо собирались летними ночами на крыше целой компанией. Третьей радостью был секс, которому жители крыши отводили почетное место и о котором, если, конечно, речь не шла о чем-то греховном, не считали зазорным говорить откровенно. Но здесь был один парадокс: мужчина с крыши, как и все простые люди, стеснялся упоминать имя своей жены в разговорах с другими мужчинами, называл ее чужим именем, говорил о ней как о матери своих детей или как о самих детях. Например, он говорил: «Ребятки приготовили мулухию [7]7
  Мулухия – традиционный египетский зеленый суп.


[Закрыть]». И присутствующие понимали, что он говорит о своей жене… В то же время этот человек не стеснялся в мужской компании рассказывать мельчайшие подробности своей интимной жизни, и соседи знали о них почти все. Все женщины, независимо от их религиозности и нравственных принципов, обожали секс и перешептывались о разных постельных делах, потом смеялись добродушно или, если рядом никого не было, бесстыдно… Единственное, чего они не любили в сексе, – когда исчезало удовольствие. Одержимость и страстность мужей заставляла женщин с крыши оставаться красивыми и желанными для своих мужчин, хотя все они страдали от крайней нужды. И когда дети засыпали после ужина и молитвы, когда в доме еды было больше, чем на неделю, когда на черный день было спрятано несколько купюр и комната, где они жили, была чисто прибрана, мужчины приходили в хорошем настроении под действием гашиша и первым делом требовали от жены исполнить свой долг – вымыться, нарядиться, надушиться и ответить на их призыв. Эти короткие часы счастья были для каждой женщины свидетельством того, что ее несчастная жизнь, как бы там ни было, сложилась. Передать выражение лица женщины с крыши, когда в пятницу утром ее муж спускался на молитву, а она, смыв с себя следы любви, выходила на крышу развесить только что постиранные простыни, способна лишь кисть великого художника. В тот момент ее волосы были влажными, кожа – розовой, а взгляд – ясным. Она была похожа на распустившийся бутон розы, напившийся утренней росы.

* * *

Ночная тьма отступала, обещая новый день. Из окна привратника аль-Шазли струился слабый свет. В комнате всю ночь не спал от волнения его сын Таха. Совершив утреннюю молитву и два дополнительных коленопреклонения по сунне [8]8
  Сунна (пример, обычай – араб.) – предания о Пророке Мухаммеде, его поступках и изречениях, являющиеся примером и руководством для каждого мусульманина.


[Закрыть], Таха присел в белой галабее на кровать и начал читать Книгу обращений к Аллаху с мольбами. Его слабый шепот нарушал тишину комнаты: «О Аллах, поистине, я прошу Тебя о благе этого дня и прибегаю к Тебе от зла его, зла того, что он в себе несёт. О, Аллах, следи за мной своим всевидящим оком и помилуй меня могуществом своим. Не пропаду я, Ты моя надежда. Ты, о Обладатель величия и Почитаемый! К тебе обращаю свое лицо, обратись ко мне твоим благородным ликом, даруй мне щедро свое доброе прощение и будь доволен мной своей милостью».

Таха повторял свои мольбы до тех пор, пока утренний луч не проник в помещение и в железных комнатушках не закипела жизнь: голоса, крики, смешки, покашливания, скрип открывающихся и закрывающихся дверей, кипение чайника, запахи чая, кофе, угля и табака… Для жителей крыши это было началом обычного дня, а Таха аль-Шазли думал о том, что сегодня раз и навсегда решится его судьба. Всего через несколько часов он должен был пройти комиссию в полицейской школе. Последнее препятствие на пути долгой надежды. С детства он мечтал стать офицером полиции и прилагал неимоверные усилия, чтобы осуществить свою мечту… Он учил все наизусть в средней школе и получил 89 баллов по гуманитарным предметам, не пользуясь услугами репетиторов (не считая нескольких консультаций, с трудом оплаченных отцом). В летние каникулы Таха записался в молодежный центр в Абдине и (за десять фунтов в месяц) выкладывался на занятиях физкультурой, чтобы добиться хорошей спортивной формы, – это упростило бы его поступление в полицейскую школу. Таха подружился с офицерами районной полиции, кроме тех, кто служил в отделении Каср ан-Нил на пункте Кутсика. От них он узнал все тонкости вступительных экзаменов в полицейскую школу, а еще то, что богатые дают взятку в двадцать тысяч фунтов за зачисление своих детей… (Как он хотел бы иметь столько денег!) Ради осуществления своей мечты Таха Аль-Шазли, помимо всего прочего, терпел заносчиво-подлое обращение обитателей крыши. С детского возраста он помогал отцу прислуживать. А когда проявились его способности, соседи по крыше восприняли это по-разному: одни поощряли его зубрежку и вовсю предсказывали ему блестящее будущее, других, и их было большинство, раздражала сама мысль о «преуспевающем сыне привратника», и они пытались убедить отца отдать мальчика после школы учиться ремеслу… «Получив профессию, он поможет и тебе, и себе» – так они, сочувствуя, советовали престарелому дядюшке аль-Шазли. А когда Таха перешел в старшие классы и стал одним из лучших учеников, они, зная, что ему сдавать экзамен, поручали непосильную работу, занимающую много времени, часто для соблазна давали карманные деньги и таили злую мысль помешать его образованию. Таха брал столько работы, сколько денег ему требовалось, и самоотверженно продолжал заниматься, порой даже проводя бессонные ночи. Когда стали известны результаты экзаменов, оказалось, что он набрал гораздо больше баллов, чем многие другие ребята в их доме. И тогда соседи стали выражать недовольство открыто. Встречаясь у лифта, один язвительно спрашивал другого, поздравил ли тот привратника с успехами его сына, затем, смеясь, добавлял, что сын привратника скоро поступит в полицейскую школу и окончит ее с двумя звездочками на погонах. Второй заявлял, что ему неприятна эта тема, но, похвалив нравственность и усердие Тахи, все же с серьезностью отмечал (имея в виду принцип, а не конкретного человека), что к должности в полиции, суде – ко всем ответственным должностям – нельзя допускать детей сторожей и прачек. Мол, придя к власти, они воспользуются ей, чтобы получить то, чего были лишены, и избавиться от своих детских комплексов. Разговор заканчивался проклятиями в адрес Насера [9]9
  Гамаль Абдель Насер (1918–1970) – президент Египта. Обнародовал программу политического, экономического и социального развития в соответствии с принципами «арабского социализма».


[Закрыть], который сделал образованием бесплатным, и упоминанием хадиса Пророка Мухаммеда, да благословит его Аллах и приветствует: Не обучайте детей недостойных!

Узнав об итогах экзаменов, соседи стали задирать Таху. Они отчитывали его по малейшему поводу: он вымыл машину, но забыл положить коврик на место, опоздал на несколько минут, вернувшись издалека, купил на рынке десять предметов по списку, но забыл одиннадцатый. Они нарочно хотели унизить его при всех, заставить его отвечать на оскорбления, но этому «зазнайке» все было ни по чем. Они ждали звездного часа, когда смогут высказать ему всю правду: здесь он простой привратник – не больше и не меньше, и если ему не нравится его работа, пусть отдаст ее тому, кому она нужна… Однако Таха не давал им даже шанса. Он встречал их нападки молча, опустив голову и кротко улыбаясь. В этот момент на его красивом смуглом лице было написано, что его обвиняют напрасно, что он вполне может ответить обидчику, но не делает этого из уважения к старшим… Это была только одна из масок, одна из форм защиты, к которым прибегал Таха, чтобы одновременно сохранить самообладание и избежать проблем. Сначала он вел себя наигранно, но вскоре такое поведение стало для него естественным. Например, он старался не сидеть на скамейке привратника, чтобы не вставать перед каждым жильцом в знак почтения. А уж если садился на лавку, то, замечая приближающегося жильца, делал вид, что чем-то занят и не может встать. Он привык разговаривать с жильцами уважительно сухо, как чиновник со своим начальником, а не как слуга с господином. Что касается его ровесников из их дома, то с ними он вел себя как равный: дурачился как с лучшими друзьями, обращался к ним запросто, одалживал учебники, и не потому, что ему были нужны книги, а чтобы напомнить им, что он, хоть и привратник, все же учится вместе с ними… Такой была его жизнь: бедность, изнурительный труд, грубость жильцов, вечно свернутая пятидесятифунтовая купюра, которую отец давал ему по субботам и которую он тысячами разных способов исхитрялся растягивать на всю неделю. Изнеженная рука кого-то из жильцов лениво протягивает из окна автомобиля чаевые. В ответ на это он обязательно должен поднять руку, громко и от всего сердца поприветствовать и поблагодарить своего благодетеля. Тот то ли нахально-злорадный, то ли таящий снисхождение взгляд, который он, смущаясь, замечал в глазах одноклассников, зашедших к нему в гости и обнаруживших, что друг живет на крыше в «комнате привратника»… Гости задавали ему этот противный, ставящий в тупик вопрос: «Ты что, привратник?!» Его тяготило, что жильцы, входя в здание, ожидали, что он поспешит принять их ношу, в том числе и мелкую… Так в унижениях проходил день, а когда поздно ночью он ложился в постель, совершив омовение перед вечерней молитвой, молитвами Аль-Шафаа и Аль-Витр, он долго лежал в темноте с широко открытыми глазами, потом потихоньку погружался в мечты, где видел себя уже офицером полиции, горделиво вышагивающим в красивом мундире. На плечах блестят медные звездочки, с пояса свешивается табельное оружие, вселяющее страх. Он представлял, что уже женился на своей любимой Бусейне и они переехали в приличную квартиру в престижном районе подальше от шума и грязи крыши. Он твердо верил в то, что Аллах осуществит все его мечты, во-первых, потому что он пребывал в страхе божьем, исполнял все предписания, остерегался совершить грех, ибо Аллах сказал почитающим его рабам в священном аяте: «Если бы жители селений уверовали и стали богобоязненны, Мы раскрыли бы перед ними благодать с неба и земли», во-вторых, потому что он вверил себя Аллаху, о всемогуществе которого сказано в священном хадисе: «Как раб божий думает, так и получает: на добро – добро, на зло – зло». Всевышний благоволил к нему и помогал в старших классах, и, слава Аллаху, он успешно сдал экзамены в полицейскую школу. Теперь ему оставалось только пройти комиссию. Сегодня, с божьего соизволения, он преодолеет и это.

Таха проснулся, совершил два утренних коленопреклонения и еще два на удачу, вымылся, побрился и стал одеваться. К комиссии он заранее купил новый костюм серого цвета, ослепительно-белую рубашку и симпатичный голубой галстук. Когда он в последний раз бросил взгляд на свое отражение в зеркале, то показался себе элегантным. Он поцеловал мать на прощание, та положила ему руку на голову, пробормотала заклинание, а затем принялась так горячо за него молиться, что у юноши бешено забилось сердце. Выходя из дома, он увидел отца, сидящего на скамейке, скрестив ноги. Старик медленно поднялся, посмотрел на сына, положил руку ему на плечо и улыбнулся. Его седые усы задрожали, обнажив беззубый рот. «Заранее поздравляю, господин офицер…», – произнес отец с гордостью. Шел уже одиннадцатый час, и улица Сулейман-паши гудела от машин и народа. Большинство магазинов уже распахнуло свои двери, а Таха думал о том, что у него еще целый час до экзамена. Боясь испортить костюм в общественном транспорте, он решил взять такси. Оставшееся время Таха надеялся провести с Бусейной. Между ними была договоренность: он проходит мимо магазина одежды «Шанан», где она работает, а она, заметив его, отпрашивается у своего хозяина господина Таляля под предлогом принести что-либо со склада, а потом догоняет его в их любимом месте около нового парка на площади ат-Тауфикия. Таха сделал все, как условились, и вот уже четверть часа ждал Бусейну. С ее появлением его сердце забилось… Ему нравилась ее походка, то, как она медленно шла маленькими шажками, опустив взгляд. Казалось, она чего-то стесняется или в чем-то раскаивается, ступает осторожно, будто по хрупкой поверхности… Таха заметил, что Бусейна надела обтягивающее красное платье, облегающее фигуру, а из глубокого выреза виднеется ее пышная грудь. Он рассердился, вспомнив, что уже ссорился с ней из-за этого платья. Однако сдержал гнев, чтобы не портить важное событие. Она улыбнулась и обнажила ровный ряд ослепительно-белых зубов, на щеках нарисовались красивые ямочки, губы были накрашены темной помадой. Она села рядом с ним на выступ мраморной стены сада, повернулась в его сторону и удивленно посмотрела на него большими карими глазами: Какая элегантность! Он ответил ей горячим шепотом: