Текст книги "Мэрилин Монро. Психоанализ ослепительной блондинки"

Автор книги: Алма Бонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Как говорил мой отец, – радостно ответила Грейс, – «если они достаточно большие, то они и достаточно взрослые!»

– За кого мне выходить замуж? – спросила я. – Я не знаю никого, кто хотел бы на мне жениться.

– Как насчет сына наших соседей, того милого мальчика Доерти? Ты знаешь, с его матерью я всегда болтаю возле забора, – продолжала она, как будто они уже договорились обо всем заранее. – Он высокий, спортивный и выглядит как кинозвезда. Мне кажется, он нравится тебе, и я готова поспорить, что он будет счастлив жениться на тебе. Как замужней женщине, тебе никогда не придется возвращаться в приют.

Я медлила с ответом несколько минут, к неудовольствию Грейс, но потом подумала, что любой вариант лучше, чем жизнь в интернате, так что я неохотно согласилась. Грейс сказала, что пойдет к матери Доерти и предложит, чтобы Джим женился на мне, чтобы я могла не возвращаться в приют или к приемным родителям. Я была на два года моложе установленного законом штата Калифорния возраста совершеннолетия. Чем не причина для замужества!

– Как вам известно, она – красивая девушка, миссис Доерти, – убеждала ее Грейс, – и она очень хозяйственная. Джиму повезет, если он женится на ней.

Миссис Доерти нравилась Грейс и ее семья, поэтому она, конечно, согласилась.

– Но Джим сомневался, стоит ли ему жениться на мне, как я позже узнала от него, – рассказывала Мэрилин.

– Господи, мама, – воскликнул он, – я никогда не думал о женитьбе. Мне только двадцать один!

После того как миссис Доерти использовала все аргументы, чтобы убедить сына, он решил посоветоваться со своим лучшим другом Кристофером.

– Она выйдет за тебя замуж? Ну и ну! Я бы с удовольствием затащил ее в постель. Ты только подумай, ты сможешь заниматься с ней сексом каждую ночь, круглый год! Если она тебе не нравится, просто отдай ее мне! Я буду счастлив жениться на ней!

Это все, что было необходимо Джиму, чтобы успокоиться и согласиться жениться на мне. Грейс вздохнула с облегчением. Она могла больше не заботиться обо мне, и ее совесть будет спокойна.

Мое отношение к браку не совпадало с мнением Грейс. Я считала, что, толкая меня на замужество без любви, Грейс предает меня. Я чувствовала себя брошенной. Я думала, что если бы она действительно любила меня, они бы взяли меня с собой в Вирджинию. Прожив в приемных домах столько лет, я имела некоторое представление о браке. Для совсем юной девушки, мне кажется, я была просвещена в этом вопросе гораздо больше своих сверстниц. Мне не нравилось то, что я видела, наблюдая за семейными парами. Все мужья управляли своими женами в вопросах, которые касались денег и карьеры. Я не собиралась следовать по их стопам. Но мне пришлось выйти замуж. Мне некуда было больше идти.

Несмотря на свое слабое здоровье, тетя Ана подготовила все для проведения свадьбы, включая рассылку приглашений. Моя настоящая мать была уже не в состоянии чем-либо помочь. Бракосочетание состоялось через три недели после моего шестнадцатилетия в доме наших друзей, Честера и Дорис Хауэллов, который выбрала я, потому что в нем была чудесная винтовая лестница, и я представляла, как я эффектно спускаюсь вниз по ней под звуки прекрасной мелодии «Вот и невеста».

Однако в реальности все сложилось не совсем так. Я споткнулась о мой длинный шлейф и чуть не сломала себе шею. Но каким-то образом мне удалось восстановить равновесие, и серьезных последствий удалось избежать.

У подножия лестницы меня встретила тетя Ана, чтобы проводить к жениху, потому что отца, который должен сопровождать невесту, у меня не было. Люди все еще вспоминают, как чудесно я выглядела в украшенном ручной вышивкой кружевном платье с юбкой, развевающимися длинными рукавами, милым воротничком и белой вуалью, с букетом белых гардений в руках. Ни мама, ни Годарды не присутствовали, но я была счастлива, что приехала Ида Болендер. Моей подружкой невесты была Лорейн Аллен, с которой мы вместе учились в средней школе. С тех пор мы никогда не встречались. Шафером Джима был его брат Марион. Свадебная церемония прошла как во сне. И как я ни стараюсь, мне не удается вспомнить поцелуй Джима после того, как нас объявили мужем и женой.

2 марта 1959 г

Фрейд говорил, что после выходных начинает развиваться «утренняя броня понедельника», когда пациент, проходящий психоанализ, проявляет сопротивление к лечению и закрывается. Это утверждение определенно не имело никакого отношения к Мэрилин, которая продолжала свой рассказ, как будто выходные не разделяли наши сеансы.

– Какое-то время я была в некоторой степени счастлива с Джимом. Я не знала ничего лучшего. Мне нужно было бы закончить среднюю школу, а не бросать занятия в середине второго курса. Но я боялась, что учебу и ведение домашнего хозяйства совместить мне не удастся, так что я просто перестала ходить в школу, о чем потом всегда сожалела. Мне нравилось играть в домохозяйку в нашем симпатичном маленьком домике, во дворе бунгало. Каждый вечер я подавала одно из двух блюд, которые умела готовить: макароны с сыром из полуфабриката и гамбургеры. А на обед Джиму я делала холодный яичный бутерброд.

Мы были довольно бедны, поэтому мне приходилось вести хозяйство на весьма скромные средства. Мы всегда старались покупать продукты подешевле и даже стояли в очереди за вчерашним хлебом. На двадцать пять центов можно было прожить целую неделю. Помню, я думала, будет ли когда-нибудь у меня достаточно денег, чтобы мне не приходилось стоять в очереди за черствым батоном?

Я была и невестой, и ребенком одновременно. Достаточно сказать, что в свой новый дом я взяла с собой несколько моих любимых кукол. Один из братьев Джима научил меня играть в кости. Однажды я поставила на кон мою лучшую куклу. Я проиграла и разрыдалась. Джим спросил меня, что случилось, и я ответила сквозь слезы, что я проиграла мою Эсмеральду в кости. Я не успокоилась до тех пор, пока он не убедил своего брата вернуть мне куклу.

Возможно, я выглядела как женщина, но внутри я была просто напуганным маленьким ребенком. В этом браке мой интерес к сексу стал еще меньше. Меня пугала даже мысль о нем, я спросила тетю Грейс, можно ли заключить платонический брак и быть «просто друзьями». Она дала мне книгу по вопросам полового воспитания. В этом не было особой пользы.

На самом деле после просмотра иллюстраций мой ужас стал только сильнее. Я думала: «Джим будет делать это со мной? Я не позволю!» Большую часть нашей брачной ночи я провела в ванной комнате и стала очень изобретательной в поисках предлогов, чтобы не исполнять свои супружеские обязанности.

Я не смогла сдержать улыбку при мысли о Мэрилин Монро, которую часто изображают символом счастья и сексуальности, чуть ли не нимфоманкой, в «платоническом» браке. Мэрилин, по-видимому, не считала, что в этом было что-то смешное. Хотя она не смотрела на меня в этот момент, она вдруг спросила:

– Вы смеетесь надо мной?

– Разве похоже, что я смеюсь? – отозвалась я.

– Нет, но я готова поспорить, что вы смеетесь внутри. Это не лучший повод для веселья, потому что, смеясь, человек отказывается признать это. Ну, на этот раз можно применить презумпцию невиновности, но если я когда-нибудь услышу, что вы смеетесь надо мной, я выйду из этого офиса и никогда не вернусь!

Я знала Мэрилин достаточно хорошо к тому времени и понимала, что она говорит то, что действительно думает. И теперь я должна сказать что-то, но что? Как можно доказать, что ты не смеешься? И никогда не смеялась? Я глубоко вздохнула и сказала:

– Многие люди в вашей жизни смеялись над вами, Мэрилин. Они были жестокими и слишком ограниченными, чтобы оценить всю глубину вашей личности и таланта. Но вы осуществили мечты, над которыми они насмехались, и теперь вам следует посмеяться над ними.

Мои слова, похоже, успокоили ее. Хотя я была уверена в каждом слове, которое только что произнесла, я вздохнула с облегчением, что Мэрилин не заметила той улыбки.

3 марта 1959 г

– Когда мы поженились, и Джим, и я были девственниками, – начала она, – и не совсем представляли, что мы делаем. Джим не особенно понимал, как доставить мне удовольствие, поэтому он просто прыгал в постель и делал свое дело. Обычно он торопился, чтобы выспаться или успеть на работу. Я не могла понять, почему такая шумиха вокруг секса. По-моему, это было то же самое, как если бы кто-то сходил с ума по гуталину.

Джим любил секс, и я обычно мирилась с этим, потому что хотела быть хорошей женой. Я просто лежала на спине и мечтала, как стану кинозвездой. Позже он выпустил книгу, в которой написал, что я любила заниматься с ним сексом и была очень страстной в постели. Это стало для меня новостью! После секса с Джимом я часто просто отворачивалась и засыпала. Иногда он начинал сомневаться в моей верности. В этом не было никакого смысла. В то время у меня полностью отсутствовал интерес к сексу.

В первый год мы много времени проводили вместе, и это было весело. К сожалению, чаще всего мы занимались тем, что нравилось Джиму, а не мне.

Мы ездили на рыбалку на озеро Шервуд, катались на лыжах в Логове Большой Медведицы и специально для меня время от времени ходили в кино или на танцы. Мне нравилось, сбросив туфли, гулять по берегу океана в лунном свете.

Я всегда любила океан, который напоминает мне о забавной истории, которую Болендеры рассказывали обо мне. Когда мне было два года, они привезли меня на пляж в Манхэттене, где я увидела океан в первый раз. Я прыгала и, хлопая в ладоши, кричала от восторга:

– Огромная сырость!

Мне тоже понравилась эта история: когда мне было три года, я впервые увидела снег. Я взяла в руки комочек и, глядя как он тает, сказала с удивлением:

– Из снега вытекает сок!

Я думаю, у меня всегда был своеобразный взгляд на вещи, даже когда я была совсем маленькой.

– Джим считал, что мы отлично проводим время, но я была другого мнения. Жить чужими интересами – это не для меня. Первую попытку самоубийства я совершила в том году, проглотив целую упаковку таблеток, но я думаю, тогда у меня не было по-настоящему серьезного намерения. Джим ворвался в дом и держал мою голову над унитазом, пока меня рвало.

После этого я проспала целые сутки, а когда проснулась при свете дня, не знала, радоваться мне или сожалеть о том, что я осталась жива. Самоубийство – это привилегия каждого человека. Я не верю, что это грех или преступление. Это мое право убить себя, если я так хочу, хотя, оглядываясь назад, я рада, что в то время моя попытка не была успешной.

Джим оказался типичным, старомодным шовинистом, который относился ко мне как к своей частной собственности, – продолжала Мэрилин, – когда я открыла ему мои тайные мечты стать актрисой кино, он рассмеялся. Когда-то, в средней школе, Джим выиграл приз в конкурсе Шекспира за исполнение речи Шейлока о «мести» из пьесы «Венецианский купец» и сказал:

– В этом доме актером всегда был я. С чего вдруг тебе пришло в голову, что ты хочешь сниматься в кино? Ну, продолжай мечтать, женушка, если это делает тебя счастливой. Но поверь мне, у тебя ничего не получится.

– Он не знал, но его слова прозвучали погребальным звоном нашего брака. Бедный Джим, – размышляла Мэрилин, – он неплохой парень. Я уверена, что он был разочарован тем, что я была готова скорее распрощаться с жизнью, чем мыть посуду и скрести полы. В конце в концов, я могла бы вернуться в приют.

Я могла быть до сих пор замужем за ним, – рассказывала Мэрилин, – если бы не было войны. В 1943 году Джима зачислили в торговый флот на должность инструктора по физическому воспитанию и отправили на великолепный остров Санта-Каталина у западного побережья Калифорнии, где мы снимали за тридцать пять долларов в месяц небольшую симпатичную квартиру. Тогда я была неутомимой домохозяйкой и тщательно убирала дом каждый день.

Там мы завели щенка колли по имени Магси, которого я купала два раза в неделю и содержала в безукоризненном виде. Я заботилась о нем, как о собственном ребенке, и чувствовала гордость всякий раз, когда кто-нибудь отмечал, какой он красивый и ухоженный.

Рассказывая о себе, я невольно задаюсь вопросом, кто я, – задумчиво говорила Мэрилин. – Но я так сильно изменилась, что сегодня уже не знаю себя. Я фанатичная домохозяйка или неряха? Если бы вы видели мою спальню этим утром, доктор, вы легко ответили бы на этот вопрос.

Жизнь на острове была прекрасной во многих отношениях, – продолжала она. – Я поднималась на вершину холма, мои волосы развевал ветерок, а взгляд скользил по бескрайним пенящимся волнам. Помню, иногда мне казалось, что брак это не так уж плохо. Конечно же, Джима не было рядом со мной в те моменты, когда я так думала.

Этот остров был самым красивым местом, где мне доводилось жить, и с ним было связано одно из немногих приятных воспоминаний о моей матери, потому что однажды она привозила меня сюда на выходные, когда я была маленькой. Я никогда не забуду, как мы, держась за руки, бродили по пляжу и ели мороженое в рожках, как все обычные девочки с их мамами. Я и не подозревала, что это никогда не повторится снова. Вскоре после этой поездки ее забрали в больницу, и я почти не видела ее с тех пор.

Ну, хватит об этом, или я никогда не закончу рассказ о моем первом браке. Джим был добытчиком, а я готовила еду и убирала дом. Мы ходили на пляж, плавали, ныряли или просто загорали. По вечерам мы сидели на крыльце и смотрели на звездное небо, или он играл на гитаре и пел для меня. Все было хорошо до тех пор, пока я не заговорила о своей мечте стать кино-звездой. Вскоре я научилась держать свои амбиции при себе, так же, как я делала, когда жила в доме Болендеров. Мы хорошо прожили с Джимом несколько месяцев в прекрасном городе Авалоне, до его перевода на Тихий океан.

Я была в ужасе, что он может не вернуться, и отчаянно хотела ребенка.

– Пожалуйста, пожалуйста, Джим, – умоляла я, – если, не дай бог, что-нибудь п-п-п-плохое с-с-случится с тобой, у меня останется что-то, ради чего стоит жить.

– Нет, Норма Джин, – продолжал он настаивать, – ты слишком молода, чтобы становиться матерью. И что ты знаешь о том, как нужно заботиться о ребенке?

– Я так и не простила его за это, – произнесла она мрачно. – Я была сильная и здоровая девятнадцатилетняя девушка и, конечно, легко бы перенесла беременность в то время. Это ранит до глубины души, если ты хочешь иметь ребенка, а мужчина, которого ты любишь, против этого. Подумать только, у меня мог бы быть четырнадцатилетний ребенок сейчас!

Слезы сожаления о том нерожденном ребенке бежали по ее щекам. Как часто случалось, когда Мэрилин откровенно горевала, я, к своему изумлению, обнаруживала, что мои щеки тоже были влажными.

– Оставшись одна, я переехала к его матери Этель, – уточнила Мэрилин, – и могла откладывать нашу обычную арендную плату. Но я ненавидела, когда эта тетка командовала мной, и переехала, как только представилась такая возможность. Я не нуждалась в указаниях, когда вставать, когда ложиться спать, когда мыться, а когда писать письмо ее сыну!

После того как Джим получил назначение, Этель устроила меня на работу на оборонный завод по производству радиоуправляемых самолетов в городе Бербанк, где она работала медсестрой. Иногда она была не так уж плоха. Мне нравилось самой зарабатывать деньги. Такой возможности у меня не было с тех пор, когда в приюте я получала пять центов за мытье посуды. На этот раз я не покупала леденец, а откладывала деньги на аренду собственной квартиры.

Сначала я осматривала на заводе парашюты, но вскоре мне поручили другую работу, где я, стоя на ногах по десять часов в день, распыляла едкий, вонючий жидкий пластик на фюзеляжи самолетов. Это неплохая работа, если вы не возражаете против непрекращающегося целый день кашля. Этель, когда была в хорошем настроении, говорила:

– Дорогая, эти ужасные испарения от краски уничтожат твои красивые волосы.

Но я хотела заработать деньги и продолжала ходить на завод. Несмотря на монотонность операции, рабочие называли этот участок «комната допинга», видимо, из-за едких паров. Но по моему мнению, скорее потому, что вы должны быть наркоманом или идиотом, чтобы продолжать работать там. Я была добросовестной сотрудницей, и меня отметили грамотой за мою превосходную работу. Мне даже присудили звание королевы на заводском пикнике, где я выиграла золотую кнопку за конструктивное предложение относительно технологии операции. Впервые в моей жизни я подумала, что я, возможно, не так уж глупа.

Во время одного из увольнений Джима мы пошли вместе навестить Глэдис в государственной психиатрической больнице.

– Доброе утро, мама, – поздоровалась я, – это мой муж, Джим, с которым я хотела бы тебя познакомить.

Она даже не взглянула на него и вела себя так, словно не слышала меня. Женщина перед нами казалась незнакомкой, странной и эксцентричной. Она стояла неподвижно, прижав выпрямленные руки по бокам, и не проявляла никаких эмоций.

Мне так хотелось увидеть хоть какую-то реакцию на мое появление, но становилось очевидно, что мои ожидания не оправдаются. Но она все еще была моей матерью, и слезы струились по моим щекам, пока мы молча стояли там, напрасно надеясь услышать от нее хоть слово.

– Прощай, мама, – наконец сказала я. – Нам уже пора идти. Но я оставляю тебе мой адрес и номер телефона, так что ты можешь звонить мне в любое время. – Я наклонилась и поцеловала ее в щеку. Она не выразила никаких чувств, как если бы я поцеловала сфинкса. Я поняла, что она не скучает по мне, и это разбивало мое сердце.

26 апреля 1946 года произошло кое-что волнующее, что улучшило мое самочувствие. Неизвестный поклонник опубликовал фотографию с моим награждением на заводе. И так я впервые появилась в журнале, который распространялся по всей стране, хотя мое имя не было указано. Моя фотография была напечатана на обложке журнала «Семейный круг».

Я выглядела как маленькая девочка лет тринадцати, в фартуке, играющая с крошечной овечкой. Худшего снимка вы никогда не видели! Как будто умственно отсталый ребенок из детского сада красным мелком намазал мне губы и лицо вокруг рта. Тем не менее я была взволнована тем, что мою фотографию разместили на обложке национального журнала, и я чувствовала, что она будет первой из многих.

2 марта 1959 г

Мэрилин упала на кушетку и начала свой рассказ, как будто наша сессия вообще не прерывалась.

– Не прошло и нескольких месяцев, как меня признали кем-то гораздо более интересным, чем просто лицо для обложки журнала «Семейный круг». Дэвиду Коноверу, военному фотографу, поручили посетить наш завод и сделать снимки женщин, работающих на оборону страны. Он искал красивую женщину, образ которой мог бы поднять боевой дух солдат, служащих за рубежом. Он подошел ко мне, когда я старательно работала в «комнате допинга», и решил, что я выгляжу вполне очаровательно в своем мешковатом рабочем комбинезоне. Он сказал, что ему понравилось мое «свежее лицо». «Свежее»? Да я умывалась по пятнадцать раз в день!

Когда Коновер узнал, что у меня в шкафчике есть свитер, он попросил меня позировать ему для серии фотографий, которая будет опубликована в журнале «Янки».

Мэрилин подняла голову с кушетки, огляделась вокруг и посмотрела на меня.

– Послушайте, доктор, – сказала она, – вы спите здесь? А вы могли бы угадать, как он «узнал» о свитере? Я сказала ему, конечно.

Я улыбнулась и промолчала, потому что не хотела прерывать ее воспоминания.

– Он был великий фотограф, – продолжила Мэрилин, не дожидаясь ответа, – его потрясающие снимки появились на обложке журнала, где впервые было указано мое имя, и привели меня к карьере модели. Я всегда буду благодарна ему за это, иначе я могла бы навсегда остаться «женой-малышкой» Джима.

Работая фотомоделью, я чувствовала себя как рыба в воде. Коновер говорил, что ему никогда не приходилось видеть никого, кто был бы так органичен перед камерой. Вы могли бы поверить, – поинтересовалась она, – он сказал, что я, маленькая Норма Джин, сирота номер 3463, на которую никто никогда не смотрел дважды, необыкновенно красива и излучаю невероятный свет? Сначала я не могла поверить его словам обо мне и подумала, что, возможно, он просто перепутал меня с кем-то.

С первой фотографии я наслаждалась каждой минутой съемки.

– Вы думаете, мне заплатят за это? – поинтересовалась я, когда он сделал мой первый снимок на пляже. Я с удовольствием позировала бы и бесплатно. Мне был интересен сам процесс, и я крайне критически относилась к своим фотографиям. Я постоянно расспрашивала Коновера об освещении, о различиях между разными линзами, о том, по каким критериям он выбирал моделей для своих работ, и, самое главное, о том, что я сделала неправильно, если мне не нравился снимок. Его изумляло то, как быстро я постигала принципы работы фотомодели. Я действительно хотела достигнуть совершенства.

– Ваш фанатизм в ведении хозяйства нашел новое применение, – заметила я. – И гораздо более продуктивное.

– Очень хорошо, доктор! – откликнулась она, повернув голову и глядя на меня, – Я никогда не думала об этом. Чтобы чувствовать себя счастливой, мне было достаточно, чтобы каждый снимок был совершенным. Хотя я не осознавала этого, я училась искусству выражения человеческих эмоций через фотографии. Как сказал Коновер, у меня был роман с камерой.

«Наконец, – думала я, – у меня роман, и моя любовь взаимна. Я люблю камеру, и камера любит меня». Это было все равно что найти совершенного любовника, с которым вам не придется никогда расставаться. Я люблю камеру, она тоже любит меня, и это навсегда. Впервые в жизни я точно знала, где мое место, и я больше не чувствовала себя Нормой Джин, бедной маленькой сиротой, по крайней мере не все время. Я стала другим человеком.

В отличие от мужских глаз, которые видят только соблазнительную секс-бомбу, объектив камеры видит и то, что скрыто под поверхностью. В самом начале моей карьеры модели кто-то сказал, что фотограф «раскрыл во мне незабываемое сочетание нежности, хрупкости, чувственности и непринужденной сексуальности».

Потрясающе! Все это в одной двадцатилетней девушке! Мужчины обращают внимание только на внешность. Объектив обнажает страхи, тревоги и храбрость, скрытые внутри. Камера снимает с глаз шоры и показывает жизнь такой, как она есть. Просто поставьте меня перед камерой, и вы увидите, как я люблю этот мир!

Мужчины – ревнивые, обидчивые, требовательные и мстительные собственники, и, ведомые чувствами, они не ценят того, что имеют. Слишком много людей в моей жизни оказались отвратительными и жестокими. Но камера? Никогда! Что бы я ни делала, камера боготворит меня. В отличие от всех моих возлюбленных, камера никогда не подводила меня. Она заменила мне любящую мать, которой у меня никогда не было, отца, пропавшего без вести, и того единственного любовника, который всегда оставляет меня с чувством, что я красива, любима и счастлива. Так почему мне не любить ее в ответ?

С самой первой встречи с маленьким черным ящиком моим тайным посланием миру было: «Любите меня! Любите меня все! Запомните меня. Пожалуйста!»

Коновер убедил меня обратиться в модельное агентство «Голубая книга», где его владелица Эмелин Снивели немедленно заключила со мной контракт, взволнованно сказав своей помощнице:

– Запомни эту девушку! Она – прирожденная модель.

И я подумала: «Как хорошо, что есть человек, который думает обо мне так же, как я!»

Не волнуйтесь, доктор! Я просто шучу!

Она сказала, что они ищут моделей со светлыми волосами, потому что, в отличие от брюнеток, блондинок можно фотографировать при любом освещении и в одежде какой угодно расцветки, поэтому я покрасила мои тусклые, унылые каштановые волосы и стала золотой блондинкой. Взглянув на себя в зеркало, я воскликнула от радости:

– О-ля-ля! Могла эта красивая сексуальная блондинка быть маленькой мышкой Нормой Джин?

Я решила, что мои волосы никогда больше не будут каштановыми, хотя время от времени, если мне становится лень, появляются темные корни. Но как правило, я слежу за этим очень внимательно.

Снивели рекомендовала мне пройти трехмесячный курс подготовки для моделей за сто долларов, которые позволила оплатить позже, из средств, полученных за работу в агентстве. Я с трепетом заполнила форму заявки. Я указала, что у меня светлые вьющиеся волосы и рост один метр шестьдесят семь сантиметров. На самом деле я была на один сантиметр ниже, но что значит маленькая ложь во спасение, не правда ли? За все время обучения был только один неприятный момент. Войдя в комнату для занятий, я поняла, что была единственной девушкой, которая пришла без своей матери. Как будто я снова была новенькой в школе!

Я работала без перерывов, так много, что моя подруга Шейла Соверн, которая тоже была моделью, поинтересовалась, не сплю ли я с фотографами. Я была возмущена.

– Конечно нет! – сказала я. – За кого ты меня принимаешь? Ты оскорбляешь меня, даже допуская мысль, что я занимаюсь сексом с фотографами, чтобы получить работу. Мне отвратительны мужчины, которые пытаются купить меня за деньги! Я не из тех людей, кто умеет прощать. На этом кончилась наша дружба с Шейлой Соверн.

Все это напомнило мне о том, что я вообще думаю о женской дружбе. Приходится признать, что у меня не слишком хорошо складываются отношения с людьми моего пола. Я не доверяю им. Может быть, это началось еще в приюте. Все воспитательницы, учителя, медсестры и приемные матери были бесчувственные женщины. Но я думаю, настоящая причина в том, что я злюсь на свою мать, которая родила меня и оставила наедине с этим миром. Если это типично для женщин, считайте, что я этого не говорила!

Мэрилин вернулась к рассказу истории ее карьеры в качестве модели.

– Несмотря на то что я очень много работала, иногда на меня находила хандра. Мрачное настроение подкрадывалось, казалось, из ниоткуда. Я чувствовала, что я не похожа на других, что я была одна из тех девушек, которых находят мертвыми в неряшливой спальне с пустым пузырьком из-под таблеток, зажатым в руке.

Но я была молода и здорова, – продолжала она, – и в то время мои депрессии обычно рассеивались уже на следующий день. Самым угнетающим для меня был вопрос: следует ли мне рожать ребенка. Иногда я думала, что моя жизнь будет неполной, если у меня никогда не будет детей, и ничего в жизни я не желала больше.

Нас было бы двое – любящие мать и дочь, мне всегда казалось, что у меня будет дочь. Иногда я думала, что мне не стоит иметь ребенка ни в коем случае, так как он может унаследовать эмоциональные проблемы моей матери. И еще больше осложняло дело то, что у меня был сложный случай эндометриоза. Гинеколог сказал, что болезнь может вызвать проблемы с беременностью в будущем.

Кроме того, я была не уверена, что смогу как следует заботиться о ребенке. Иногда я беспокоилась, что могу оказаться такой же плохой матерью, какой была Глэдис. И не дай бог моя дочь в конечном итоге закончит в детском приюте, вроде моего. Были моменты, когда мне казалось, что я буду прекрасной матерью, так как точно знаю, что нужно ребенку, я имею в виду все, чего не имела сама.

Поэтому я решила съездить навестить Болендеров и посоветоваться с ними. Так случилось, что я не застала Иду дома и разговаривала с Уэйном.

– Дядя Уэйн, я думаю о рождении ребенка, который стал бы для меня самым большим счастьем в жизни. Но я боюсь, что он окажется таким же сумасшедшим, как моя мать. Что вы думаете?

– Мэрилин, – ответил он, – ты совсем не похожа на Глэдис. Ты добрая и великодушная, и я думаю, что из тебя получится прекрасная мать.

– Спасибо, дядя Уэйн, – сказала я, плача на его груди. – Ты успокоил меня.

Теперь все, что мне нужно сделать, это найти отца для моего ребенка, и мои неприятности закончатся.

3 марта 1959 г

– Вскоре я стала одой из самых успешных моделей в агентстве «Голубая книга» и мои фотографии печатались на десятках журнальных обложек, – продолжала свой подробный рассказ о первых шагах в карьере модели Мэрилин. – Но важнее всего было то, что благодаря удачному началу в модельном бизнесе на меня обратил внимание Бен Лион, руководитель компании «Двадцатый век Фокс», который устроил для меня кинопробы. Это казалось чудом! Мечта всей жизни становилась реальностью.

Когда он говорил со мной об этом, я не выдержала и нервно разрыдалась. Помню, я носила в моем бумажнике одну много лет назад опубликованную в газете статью поэтессы Энн Мэри Лоулер, в которой говорилось: «Да, мечты действительно сбываются, если вы мечтаете долго и искренне и всегда, всегда верите в свою мечту». Правильно, Мэри Энн! Мы с тобой на одной волне.

В то время, когда начала развиваться моя новая карьера, Джим был все еще за границей. Когда я написала ему о своих успехах, он совсем не обрадовался. «Это хорошо для хобби, – писал он, – но когда я вернусь домой, я надеюсь, ты успокоишься, родишь ребенка и станешь хорошей матерью и домохозяйкой». Забавно, не правда ли? Теперь, когда я нашла то, чем мне нравилось заниматься, он захотел иметь ребенка?

Моя свекровь тоже отнеслась неодобрительно к моей новой карьере. Она считала, что непристойно для замужней женщины позировать для фотографий незнакомым мужчинам и это может отрицательно сказаться на моем браке. Она сделала все, чтобы держать Джима в курсе всех моих дел, подливая масла в стремительно разгорающийся огонь.

Никто не смеет указывать мне, что делать, особенно моя свекровь! – говорила Мэрилин возмущенно. – В ответ я собрала свои скромные пожитки и переехала назад в дом тети Аны. Когда Джим вернулся, мне стало ясно, что я больше не нуждаюсь в нем. Ему это совсем не понравилось, но он ничего не мог с этим поделать. Я была взрослая женщина, которая знала, чего хочет, и собиралась заниматься тем, что ей нравится. Кроме того, я так и не простила его за то, что он не верил в меня.

– Ну-ну, Джим! – сказала я, показывая ему язык. – Вот так! Ты ошибался во мне. Теперь ты видишь, что я не просто мечтательный ребенок.

4 марта 1959 г

– 13 сентября 1946 года, – начала Мэрилин, – мы с Джимом стояли перед судьей в городе Рено штата Невада с заявлением на развод. Хотя Джим был недоволен, но не возражал. Я сказала судье, что Джим нанес мне психическую травму, отрицательно повлиявшую на мое здоровье, не поддерживал меня, критиковал мою работу, ставил в неловкое положение перед моими друзьями и часто злился, что ужасно пугало меня. Я добавила, что нет никаких возможностей для урегулирования ситуации или примирения.

Судья лишь кивнул и расторгнул наш брак. На все потребовалось около пяти минут, и это был лучший из моих трех разводов.

– Я – свободная женщина! – крикнула я Бернис, приехавшую в Рено, чтобы поддержать меня.