Текст книги "Свет глубоких недр"

Автор книги: Алла Конова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Мой шеф рвет и мечет. Требует тебя. Так что завтра в три к Воронину.

А барышни были накрашенные-перекрашенные, глупые-преглупые.

– Мы сегодня собрались, – начал Петр Петрович, разливая рюмки, – чтобы отметить день рождения чистейшего углерода-три. Новорожденному три года. Как сейчас помню. Достал из муфеля пробирку. Держу ее щипцами. Наклонил… Что тут было! Как смерч вырвался! Все рассеялось по комнате. Не собрал. Но знал: это «оно». Выпьем за углерод-три!

Петр Петрович пил и закусывал с явным удовольствием.

– В спектрах некоторых туманностей есть углерод-три. Спрашивается, почему он там устойчив? Почему он там возникает сам собою? А на Земле с таким трудом! Другие физические условия, конечно. Но только ли? А может быть, другой путь эволюции углерода? Нет конца и края органическим соединениям. И теоретически их невозможно ограничить. Ежедневно создают все новые и новые. Так будет всегда. Но у каждой органики своя собственная судьба.

– Есть планеты печальные и счастливые, – улыбаясь, вставила Ирина Ивановна.

– Вот и мы дошли до печальных планет, – подтвердил Петр Петрович. – Ты права, ты, как всегда, права, моя дорогая женушка. Печальные могут быть прекрасными. Соединения углерода дают удивительные формы, поражающие своим многообразием. Это бесконечность. Всегда можно получить новые производные. Представьте себе планету, застывшую, как сказочная царевна. Самые причудливые образования! Кристаллы розовые, зеленые, оранжевые – разные. Реки бензола, эфира… или спирта… Да! Да! Этого самого питьевого спирта…

Все рассмеялись.

– Массивы фенола с нежно-розовыми прожилками… А запахи…

– Не надо, папа, о запахах…

– А-а… Терпеть one можешь! Значит, не будет из тебя химика!

– Я и так гидрогеолог, папа. И останусь до конца своих дней гидрогеологом.

– Может быть, все застывшее. А возможно, и движение, поточные системы… Вещества взаимодействуют. Побеждают наиболее энергетически выигрышные реакции, потом системы… Вот вам и естественный отбор. Не так ли, Ира?

– Ты думаешь, обязательно возникнет жизнь?

– О! Нет! Далеко не обязательно, тем более в тех формах, в каких мы ее знаем. Но поточные системы могут быть! Раз возникнув, они обязательно станут соревноваться. И что из этого получится… Слишком много решений! Бесконечное множество ответов.

Вадим вспомнил виденное в гейзере и не мог не согласиться: тот мир незабываемо красив. Мертвый он? Застывший? Или есть движение, которое он не сумел уловить?

– Я понимаю, – продолжал профессор, – почему на Земле остался один путь развития органики – путь белка и нуклеотидов. Естественный отбор выделил наиболее устойчивые системы. Но, возможно, в глубинах Земли остались потерянные нити! Может быть, эти нити тоже устойчивые и тоже получили определенное развитие.

5

Без одной минуты три Леля открыла дверь лаборатории Воронина.

Она боялась, она очень боялась, но шла уверенно под любопытными взглядами женщин. Она никогда не видела Анатолия Ивановича, но безошибочно узнала его львиную гриву и массивные плечи.

– Здравствуйте.

Он ответил:

– Добрый день.

Указал рукой на стул и сразу же протянул ей ее записи, исчерканные красным карандашом.

– Ваша живопись?

– Моя…

Он захлопнул журнал и, постукивая пальцами по твердой обложке, категорически отрезал:

– Такого быть не может…

– Такое есть.

Он приподнял лохматые брови:

– Поймите, девушка, чудес не бывает. А это противоречит константам равновесия.

– Знаю.

– Как?!

– Мы с Эдуардом Шпаком знали, что эти данные противоречат термодинамике. Но при боры показывали именно это.

– Ах, так! – ехидно улыбнулся профессор. – Открытие, значит, сделали! Что-то вы слишком много наоткрывали! А не врут ли ваши приборы по вашей же вине?..

– Приборы были в полном порядке.

– «В полном порядке! В полном порядке!» Что толку, если в голове беспорядок! Где Шпак?

– Не знаю.

Резко нажал кнопку звонка. Подошла одна из женщин.

– Шпак здесь?

– Он не смог прийти: заболел.

– Ах, заболел! Я ему заболею! И зачем только шалопаев учат! Вы что кончали?

– Техникум.

– Техникум? – профессор этого не ожидал. – Почему только техникум?

Лелька покраснела..

– Вам сколько лет?

– Девятнадцать.

Профессор смягчился. И начал объяснять, как ребенку:

– Прибор без человека глуп. И нельзя механически записывать его показания.

Воронин так просто, так ясно объяснил ошибку, что она даже растерялась.

– Не огорчайтесь, девушка. – Он ласково улыбнулся.

И удивительно, что эта улыбка очень хорошо гармонировала с грубыми чертами его лица.

– Все дается опытом. Перед экспедицией (а вы наверняка поедете!) вам хорошо поработать здесь.

Лелька порозовела от волнения.

– В девять начинаем работу. Временный пропуск надо заказать. Ваша фамилия?

– Логинцева Елена Петровна.

– Елена Петровна, – повторил он. Лельке выделили лабораторный стол, посуду, спектрофотометр.

На второй день появился Эдуард Шпак. Щеголеватый, модный, старательно причесаны рыжеватые вихры.

Лелька со своего места видела, как разговаривал он с профессором. Анатолий Иванович побагровел. Эдик глаз не поднимал.

Потом встал и направился к Лельке.

– Ну, как ты тут? Нравится?

И как это ни странно, но Лельке стало очень жаль его. Он без цели вертел в руках карандаш… И смотрел на угол стола. И неожиданно сказал:

– Старик хороший… Щедрый… Всю душу отдает.

Эдик работал в комнате рядом.

Но встречаться было некогда. Лелька не знала еще таких заполненных до отказа дней.

Вечером в сквере перед домом ее всегда ждал Вадим. Она отрицательно качала головой.

– И сегодня не могу. Не до катка! Я должна еще столько прочитать!

Он уходил, так и не поднявшись к ним в квартиру… Большой и неловкий… Уходил с грустью, немного виновато улыбался.

– Прости, что побеспокоил.

И не добавлял: мне тяжело без тебя. А потом и у него стало мало времени: начал учиться управлять лодками, предназначенными для экспедиции.

Леля не уверена, что профессор Воронин доволен ее работой. Ни слова одобрения и все новые и новые задания. Леля работала очень быстро и точно. Конечно, сказались многие часы, проведенные в лаборатории отца.

Старик однажды спросил:

– Где вы проходили практику по химии?

Она справедливо оценила это как высочайшую похвалу и гордо улыбнулась.

– У папы в лаборатории.

– Вы дочь…

Он замялся.

– Ирины?..

И не добавил отчества.

– Вы знаете маму?!!

Он не ответил.

А потом Леля часто ловила его взгляд, не внимательный, не изучающий, а скорее полный страдания.

Вечером Леля спросила у мамы:

– Ты знаешь Анатолия Ивановича?

Ирина Ивановна отодвинула рукопись, заложила карандашом место, где читала.

– Да, Лена, знаю…

И Лельке показалось, что это сказано с грустью…

– Помнишь Елену Воронину?

Вспоминать не надо. Подвиги героев Леля не забывает. Тем более героиня – школьная подруга мамы.

– Она дочь профессора… Я его никогда не видела. В шестом классе Лена приехала к нам, уже после того, как Анатолия Ивановича арестовали.

– Она одна у него?

– Был сын…

– Тоже погиб?..

Ирина Ивановна не ответила. Она не стала рассказывать дочери, что старший сын Анатолия Ивановича, тогда многообещающий аспирант, публично заявил: «Враг народа мне не отец».

А сейчас работает где-то доцентом.

Ирина Ивановна достала дочери фотографии, старые вырезки газет. Ира и Лена на новогоднем маскараде, Лена и Ира варят уху у костра. Линейка в пионерском лагере, и Лена поднимает флаг…

И наконец слова из камеры смертников:

«Дорогой мой папа, дорогая мамочка! Пусть для вас будет утешением, что я ничем не запятнала чистое имя Ворониных. Умираю и верю в победу. Да здравствует жизнь! Да здравствует моя Великая Родина!»

Девятнадцатилетнюю Елену Воронину немцы повесили на рассвете.

На старом газетном снимке – поздний зимний рассвет. Деревушка в сугробах. Наспех сколоченная виселица. Скорбные и суровые лица белорусских женщин…

6

Лелька входила в лабораторию Воронина, как в храм. И часто украдкой смотрела на Старика. Он одиноко возвышался в углу, громоздкий и мрачноватый. Почти не говорил, ни во что не вмешивался.

Но на всем лежал отпечаток его мысли. Он незримо присутствовал везде. Даже дома Леля его чувствовала.

Как-то Старик, будучи явно в хорошем расположений духа, подошел к ней и впервые заговорил о светящихся гротах Уйсучана, о необычных повадках кремниевой кислоты.

И вдруг набросился на Лельку:

– Почему вы не захотели институт кончать?

И, не дав возможности ответить, продолжал:

– Молодость! Молодость! И я в девятнадцать лет – только и знал, что футбол… Старый голкипер. Улыбаетесь… Не верите?

Нельзя было не улыбнуться, представив себе в воротах могучую и несуразную фигуру Воронина.

Такой голкипер наверняка запросто доставал рукой штангу.

– Все забросил… Азарт! Упорство!

И задумался.

– А может быть, это и есть главное…

Улыбнулся Лельке.

– А у вас есть это самое: и азарт и упрямство.

И чуть подмигнул, заменив слово «упорство».

В этот день Лелька возвращалась с работы вместе с Эдиком.

Ей всегда с ним легко. Что хочешь – то и болтай, что вздумается – то и делай. Но сегодня чувствовалась какая-то неловкость.

Весна… Весна растопила дорожки. Здания серые, влажные от испарений… Почерневшие ветви деревьев. Звуки дрожат, звуки особенно долго висят в воздухе.

Лелька устала. Она очень уставала в лаборатории. Конечно, действовал воздух всегда с примесью аммиака, с удушающими испарениями кислот. Прогулка необходима, прогулка возвращает бодрость.

Но Эдик нервничал. Курил одну папиросу за другой и метко бросал окурки в урну.

– Иногда чувствуешь себя последним подлецом. Особенно рядом со Стариком. И пожалуй…

Он мельком взглянул на нее.

– …рядом с тобой…

И опять смотрел себе под ноги, в талый снег на асфальте.

– С тобой можно быть самим собою. Ты легкий человек. А я…

Он горько улыбнулся.

– …Только хочу казаться легким…

Бросил потухший окурок за штакетник.

– Тебе повезло. Ты в отца. А Петр Петрович всегда знает, чего хочет. А мой папан…

Теперь Эдик улыбался иронически.

– …сбитый с толку праведный коммунист. Верил в Сталина, как в бога. А теперь…

С досадой махнул рукой.

– Неудачник! И я такой же – из породы неудачников…

– Поэтому и ресторанчик…

– Да! И ресторанчик!

Он умолк, раздраженный ее словами.

– Сам знаю: дело во мне, а не в ресторанчике. Как будто все равно! Все прахом пойдет… Безыдейное мы поколение.

– И я?

– Ну, ты! Ты слишком правильная. А почему не спрашиваешь: что у меня общего с теми девицами?

– Не интересует!

– Такая мелочь, как я, тебя, конечно, не может заинтересовать.

– Я этого не сказала, – уже с досадой ответила Лелька.

– Думаю, что никогда не смог бы полюбить тебя; ты чересчур простая, вся на виду.

– Не нуждаюсь!

– Не сомневаюсь… Но я становлюсь пошлым… Меня все бесит, раздражает… Тяжело.

– Обратись к психиатру.

И все так же легко ступала, почти не замечая его. Усталость уже прошла. И Лелька отмечала все: и бурую тяжесть слежавшегося снега, влагу ветра… А главное, голоса детей.

– Слишком мало работаю. Вот откуда пустота…

– Работа не для того, чтобы забываться, – в свои девятнадцать лет это она уже прекрасно знала. Жалок тот, кто ищет в работе только забвенья.

– У тебя бывает такая беспросветная пустота?

Лелька не успела ответить: из оживленного многолюдья бульвара выросла одна фигура– девушка с перекошенным лицом.

– Ты? – изумился Эдик.

– Ее хочу посмотреть! – бросила она в лицо Лельке. Горькие слезы смывали краску с ресниц, размывая тушь по щекам.

Эдик подступил к ней вплотную.

– Убирайся вон!

Она не отшатнулась. Метнулась к Лельке.

– За чужими мужьями охотишься!

Тогда Эдик схватил ее руки, заломил…

А Лелька почти бежала, вдоль скамеек, вдоль почерневших кленов… И ей казалось, что сзади все несется и несется…

– Ни стыда! Ни совести! Из молодых, да ранняя!..

Эдик догнал ее в метро.

– Леля! Леля! Прости!

Он был жалок…

Саша… Как давно она даже не вспомнила о нем… Занят… Тоже занят…

Леля успокоилась.

Старик… Какой могучий Старик! Днем Лелька читала рукопись его статьи… Кремниевая кислота… Говорит Анатолий Иванович плохо, а пишет хорошо. Рукопись пестрит исправлениями автора, даже злыми замечаниями… Старик никого не щадит, в том числе и самого себя. А ведь это музыка земных недр, их дыханье, их биение… Нет земли без кремневки, как нет жизни без органики.

7

Экспедицию готовили около года. Труднее всего оказалось получить материал для корпуса подводной лодки – термоустойчивый, нетеплопроводный, выдерживающий давления до тысячи атмосфер, обладающий химической устойчивостью в щелочной и в кислой среде. И наконец – эластичность. Лодка должна по желанию людей менять свою форму: то вытягиваться, как веретено, чтобы пролезть в отверстие, диаметром полтора метра, то расширяться, принимая облик привычных подводных кораблей.

Помог недавно полученный кремний-пластик – силико-лизавирол.

К Октябрьским праздникам были готовы две лодки.

Экспедиция в полном составе отправилась. осматривать их. В доках эствальдской верфи стояли необычные сооружения – полупрозрачные, цвета морской воды, внутри темные перегородки, скорее похожие на тени, чем на плотное вещество.

Высота лодки чуть выше человеческого роста, длина около двадцати метров, ширина – четыре.

Лелька с усилием давит ладонью на гладкую и приятно теплую поверхность. Но стена не меняется, не туманится от прикосновения и даже от дыхания.

Ксения Михайловна задумчиво смотрит сквозь стены, как будто опечалена чем-то. Для такого торжественного случая она постаралась одеться очень нарядно. Но юбка слишком длинная, и рюшка старомодна. Лельке немного жаль ее.

– Должен признаться, – процедил Эдуард, – мне апартаменты больше, чем нравятся. В этакой голубой прозрачности можно пребывать вечно.

– Цвет подобран удачно, – заметил Вадим. – Эти стены сольются с водой. Нам будет казаться, что мы неотделимы от окружающего.

– Да? – живо повернулся к нему профессор Логинцев. – Я именно этого и хотел.

Александр молчал, о чем-то сосредоточенно думая.

– Абсолютный изолятор, – похлопывая по стенке рукой, продолжал Петр Петрович, – никакое напряжение не пробьет…

– Когда мы должны выехать? – спросил Александр.

– Поближе к весне.

– Зачем? Разве в подземном мире есть времена года?

ГЛАВА 4

1

Подземный мир действительно не знает времен года. Десятого декабря они отправились в путь.

Вертолет спустил снаряжение в серый сумрак мороза. Полярная ночь огладила сугробы. Рыхлые очертания сопок слились с низкими облаками.

Петр Петрович ступил на землю последним. Маленький, полный, он притопывал мохнатыми сапогами.

– Хорошо! Превосходно! – И умолк, наклонив голову, словно слушая что-то. – Шипенье…

Лелька улыбнулась.

– Дыханье твое, папа. Настоящий мороз – шелестит…

Возле самого лаза, у подножья двух сопок, раскинули лагерь. Мгновенно поднялся домик из нинолина, потянулась в небо антенна.

Зимой очень тихо, ветер не прорывается сквозь сплошные цепи гор.

Вертолет висел над ними, пока все не было готово… Вспыхнули желтые огни в туманных стенах домика.

Путешественники раскинули легкие складные стулья. Вадим установил связь с Большой Землей.

– Что передать? Идем ко дну?

– Или к потолку, – добавил Петр Петрович, – что в нашем положении будет одно и то же… А сейчас…

– Отпустим вертолет…

Они вышли в туманный стелющийся мороз. Долго стояли в холодной мгле. Руки подняты для прощального взмаха и так застыли. Небо не сохраняет ничего, даже теней. Но хочется поймать последние движения крыла или хотя бы туманную нить. Что это, связь с прошлым и будущим?

Вернулись погрустневшие и молчаливые.

Ксения Михайловна ставила на стол румяный пирог с брусникой, огромную рыбу в прозрачном желе. Ее пальцы дрожат… Неловко опущена на скатерть тарелка. Но лицо серьезное, обычное… И трудно понять, о чем она думает…

А наверное, о том же, о чем Лелька и Саша…

Напряженность перед прыжком. И ждешь – быстрее бы наступил… И невольно замираешь – остановиться… Тем более что теперь можно передохнуть, как говорят, законно. Чуть-чуть задержать желанное… То, что должно быть, – уже неотвратимо. Никто не в силах отменить спуск в земные недра. Более того – это уже их долг, повседневная работа. И скоро станет буднями…

Петр Петрович отдавал последние распоряжения. Пробираться в подземное море всем вместе. Там можно будет разделиться. Одна группа – Петр Петрович, Леля, Вадим, вторая – Саша, Ксения Михайловна, Эдик.

Спать трудно в последнюю ночь. Лелька лежала в одной комнате с Ксенией Михайловной и чувствовала в темноте: та тоже не спит.

– Как перед боем, – тихо и как-то особенно задушевно сказала Ксения Михайловна, – помню, под Курском вдруг наступила тишина, еще более напряженная, чем сейчас…

А Лелька и не знала, что Ксения Михайловна – участница Великой Отечественной войны.

– Мне было тогда, как тебе сейчас, двадцать… Раненых в тыл отправили. И я спала, вернее, как сейчас, пыталась спать. И думала еще о том, что Миша Левчук вечером крепко-крепко сжал мне руку… Мы стояли в сугробах, у камней искромсанного дома.

У каждого в жизни бывает такая ночь. Только у кого весенняя, полная цветения, а у кого завьюженная, прошитая чернью развалин, с крупинками песка и острого снега на губах.

– Утром началась атака. Я видела, как Миша поднял роту… А потом застыл на снежном бугре… Я ползла к нему – а вокруг десятки раненых. И все мотала и мотала бинты на бурую кровь… А когда доползла – тело не сохранило даже тепла. Вот и остались мы с ним на всю жизнь двадцатилетними.

Лелька побоялась спросить: неужели больше никого не было в жизни? Но как бы отвечая на незаданный вопрос, Ксения Михайловна добавила:

– Я не из тех, кто легко любит…

Лелька в темноте не только не видела, но сейчас даже не могла себе представить ее лицо. Уже располневшая женщина, прямые стриженые волосы, неприметное лицо. Но какое оно сейчас? Как светится?

2

Проникнуть в подземный мир трудно. Пришлось несколько расширить отверстие воронки. Прежде чем решиться на это, Александр долго думал, рассчитывал, отбирал множество проб воды, замерял температуру и давление. Увеличение стока на поверхность может исказить термодинамическую картину.

Но что делать, если лодка больше не сжимается? Соорудили подвижный заслон. Пять… Самое большее семь минут, и они проскользнут в глубинное море. Отверстие задвинется, станет прежним…

Для безопасности решили, что лодки будут проходить жерло гейзера пустыми.

Люди проникали отдельно. Петр Петрович проверил на каждом водолазные костюмы.

Первым нырнул Вадим.

Шел пройденным путем, но как будто заново открывал его. Вот жерло суживается, узкий вертикальный стержень воронки. Изгиб… И Вадим в серо-голубой, похожей на сновиденье мгле. Тогда было тяжело, душил жар… Теперь, напротив, одна легкость движении и ясность восприятия. Дал сигнал.

– Все хорошо.

Отплыл, оглядываясь. Насколько хватало глаз, везде поднимались снизу гигантские ветви пальм, светло-голубые и часто-часто вспыхивающие мелкими огнями. Как иллюминация в праздничном городе. Несмотря на значительный ток воды, эти ветви не шелохнутся. Вадим наблюдал, как в узкое отверстие протискивается пузырь лодки. И вот наконец выползла она вся, удлинившаяся, тонкая. Потом встряхнулась, расправилась.

Сигара с чуть удлиненным носом, прозрачная и голубая, как вода, под стать этому миру.

– Готово! – крикнул в микрофон Вадим.

Вторым появился Александр.

Его тело по сравнению с медленно просачивающейся лодкой юркнуло удивительно быстро и з этом сине-зеленом мареве казалось тенью, колеблющейся и неясной.

Вадим несколько мгновений наблюдал за ним. Саша метнулся в сторону, потом в другую. Увидел Вадима, подплыл, они встал л рядом.

Сквозь щель пробиралась вторая лодка. Она не пузырилась при выходе, а натягивалась, как шнур, проползая все дальше и дальше.

Наконец расправилась и она, покачиваясь в токе воды.

Показались люди: Лелька – слишком любопытная и подвижная, даже в громоздком костюме. Она сразу увидела ребят, но отскочила к переливающимся огням зарослей, протянула руки им навстречу, хотя притронуться невозможно: рука не рука, а широкий эластичный шланг. Профессор – неуклюжий и легкий в воде, как мячик. Эдуард – весь внимание и собранность. Он помогал Ксении Михайловне, слегка поддерживая ее за плечи.

– Немедленно по лодкам, – пресек Петр Петрович желание молодежи поплавать просто так. – В лодке меньше подстерегает неожиданностей.

Лелька с явной неохотой подчинилась приказу отца. Но, попав в каюту, обрадовалась. Материал стен настолько удачно подобран, что не чувствуешь себя здесь отгороженным от внешнего мира. Казалось, находишься непосредственно в сине-зеленой густой воде среди причудливых сверкающих растений. Стоит только протянуть руку, чтобы отломать веточку.

Пер/Вое время лодки старались идти рядом. Но «заросли» становились гуще.

Этот мир, если не всматриваться внимательно, напоминает глубины океанов. Но… свечение… Слишком много внутреннего подводного света. Светятся или скорее люминесцируют сами образования. И разными оттенками…

Окаменелость… В этом мире нет гибкости, нет подвижности. Окаменелость коралловых рифов.

Океаны бурлят, в каждой своей капле полны жизни. Здесь давление отсутствует. Не копошатся на дне крабы, морские звезды, медузы не колышатся у поверхности.

Мир остановился, замер, кажется, от жара…

Щупы-автоматы с глухим треском отламывали кусочки махровых листьев пальм. По ту сторону стен они были розовыми, желтыми, фиолетовыми, красными. Они источали переливчатое сияние.

В каюте становились малиновыми и тусклыми. Как будто жизнь покинула их. По команде Петра Петровича щупы вырывались все дальше, с пятидесятиметрового расстояния приносили пробы. Но эффект один: попав в каюту, искрящиеся разноцветные обломки меркли. Казалось, это уже другая субстанция.

Лелька не поднималась из-за спектрофотометра.

Ох! Какая четкая тройная связь кремний – углерод. Какую она дает ясную линию поглощения. И все время эта связь. Лелька улыбалась.

– Вот вам и полукаменные цветы!

Профессора Воронина нет. Он остался далеко за толщью воды, за сыростью пещер. До него тысячи километров мороза. Но что бы Лелька теперь ни делала, Старик присутствен вал незримо… Нет! Она не допустит нелепости.

Лодки шли десять часов, но не было конца-края подземному морю.

– А мы не кружимся на одном месте? – заметила Леля. – В этом изящном однообразии потеряешься…..

– Что изящно, то изящно, – вставил Петр Петрович, – а вот насчет однообразия – не совсем точно. Все, что мы видим, действительно из кремний-полиинов. Но это разные кремний-полиины. И в этом есть что-то целесообразное, энергетически подобранное. Это полупроводники, они соединены так, что…

Резкий четкий звук прервал рассуждения профессора.

«Ток! Ток!»

Звук нарастал со всех сторон, оглушающе сильный.

И мир не то что ожил, а как бы зашевелился. Вернее, заколебалась вода. А потом оказалось, не вода, а тени на воде. Гигантский угол, черный и тонкий.

Вадим резким движением загнал лодку в негнущиеся стебли. Все утихло.

Петр Петрович вздохнул с облегчением, всматриваясь в бледное лицо дочери. Он не понимал, почему Лелька вся напряжена и как будто готова закричать. Нет, она не кричит, она мучительно слушает, она всем своим существом пытается что-то слушать.

Побелевшие губы едва шевельнулись:

– Папа, приемник молчит…

3

Прежде всего Александр увидел полосы. Четкие, прямые, они плыли одна за другой в мутной глубине, где-то очень высоко. Что это? Опасность?

Александра ошеломил звук цокающий, точный. Как будто в этом призрачном мире он понимал его неизбежность и все время ждал. Успел подумать: спрятаться в гуще лапчатых образований. Но что-то необратимо изменилось. Страшное ощущение скованности. Дикое откровение: лодка не подчиняется воле человека. Более того! Она сжимается… Ока наваливается… Душит… Трещит.

Голос Эдуарда.

– Рация! Рация!

И самое страшное: рации больше не существует.

Он старался успокоиться, внимательно осмотреть все, но взгляд судорожно прыгал с изломанной рации на черные крылья неведомо откуда взявшейся мельницы, вдруг двинувшиеся со своего привычного места. Крылья, как ножи, приближались друг к другу, все плотнее и плотнее, перетягивая на две неравные части эластичный корпус лодки.

В образовавшемся маленьком отсеке Ксения Михайловна. Она сжалась, не отрывая глаз от надвигающихся стен, от… неминуемой гибели… Александр каждой клеточкой тела чувствовал только эту гибель. Корпус лодки может быть разрезан… Оказаться в кипятке… Рядом водолазные костюмы… Схватил один… Начал судорожно натягивать… И увидел: Эдуард проталкивает что-то Ксении Михайловне в еще не сомкнувшееся отверстие. Тоже костюм! Она ухватилась за него двумя руками! Но уже невозможно… Отверстие узкое… Зажало… Эдуард засунул ножку стула, стараясь противостоять напору сжимающихся тисков. Нет сил…

– Саша! Нажми!

Саша навалился. И оба упали… Стул сломан… Эдик схватил второй… Но отверстие замкнулось. Ксения Михайловна лежит, сжатая прозрачными стенами. Голова запрокинута, следит за надвигающимися пластинами.

Лелька непрестанно радировала:

– Отвечайте! Отвечайте! Отвечайте!

Петр Петрович рядом, почти прижался к дочери. И слушает не менее напряженно, чем Лелька… Вот-вот проступит легкое потрескивание…

Вадим стремительно вел лодку среди каменистых дебрей, подчиняясь неведомо какому зову. Ни Леля, ни профессор Логинцев не понимали, по каким признакам Вадим выбирает курс. Это не мог бы сказать и он сам.

От первого знакомства с этим миром в сознании осталось что-то слишком смутное… Неслышные звуки, что ли… Но Вадим уверен, что точно определяет, где это «что-то» происходит. Нет, не то чтобы он видел знакомые места. Все знакомо и незнакомо. Все застывшее… Застывшее?.. Да! Застывшее! Но где-то есть движение. И он его улавливает. Он идет к этому движению. Он как будто что-то помнит… Стоп! Резко затормозил. Движения больше нет.

Леля слабо вскрикнула. И тогда Валим увидел. Деревья в каменистых джунглях переливаются сотнями огней. Среди сияния темная, строго вертикальная полоса. Она не отражает света. Черная, как сажа… Время от времени веером от нее разметаются искры. Искр особенно много там, где эта стена пережала лодку. Два вздувшихся пузыря-отсека.

В меньшей части (она ближе к Вадиму) – Ксения Михайловна. Ее лицо невозможно рассмотреть, только беспомощно запрокинутый затылок.

Эдик между черных пластин старается протолкнуть ножку стула.

Саша растерянно оглядывается. И вдруг бросается к штурвалу давлений.

«Что он хочет! Эти гигантские крылья не растолкнуть, а лодку разорвет».

– Стой! – закричала Лелька, прекрасно сознавая, что он не может ее слышать.

Саша оттолкнул рычаг и в изнеможении опустился на пол.

Леля чувствовала: он их не видел и опомнился не потому, что они близко. А по велению собственного сердца… Нет! Старик бы так не растерялся. Анатолий Иванович точно бы знал, что следует делать.

Вадим вел лодку в глубину. Подобраться можно только снизу. Вверху безраздельно властвуют блестяще черные пластины-ножницы.

Вадим не замечает ничего, даже ее, Лелю. Петр Петрович крупными цифрами исписывает листок за листком. Вадим, не отрываясь от сверкающих дебрей, взял левой рукой исчерченную бумагу, мельком взглянул.

– Ясно!

Он четко выполнял волю Лелиного отца. Он рассчитал, он все предвидит. Как можно быть таким уверенным? Как можно все предусмотреть?

Вечное единоборство воли и разума с неведомым… Не в этом ли вся жизнь Петра Петровича? И Старика тоже. Такая же судьба ожидает Лельку, если… если она сумеет работать со Стариком…

Годы поисков, высоко развитое чувство интуиции… И вот… смертельная схватка…

Отец бормотал:

– Полупроводники… Все эти образования – полупроводники… А пластина – углерод-три, сомнения нет… Пустить ток в обратном направлении, расширить запирающий слой… И перестанет проводить ток…

Гибнущая лодка над ними.

Направили прожектор на темную массу пластин. И ножи вздрогнули. Там, где они сдавили лодку, сильнее посыпались искры.

Но не разжались.

Вадим, передав Лельке управление, выскользнул в море. Лелька старалась следить за ним. И это не трудно. Вадим – единственная тень среди мерцающих глубин.

Цок! Цок! – это стучат ножи друг о друга.

Вадим набросил провод на пластину. Прикосновение не вызвало реакции.

Ждали мучительно долгие мгновения, пока Вадим вернется. И только тогда пустили ток. Крылья-ножи дернулись.

Цок! Цок! – сотрясались они. Упругие волны, как в теле рыб-угрей, изгибали их.

Пластины расходились.

Прозрачная масса лодки начала пульсировать, как бы отодвигая страшные черные тиски. Неестественно скрученное тело Ксении Михайловны бессильно расправилось. Леля видела, как Эдик и Саша бросились к ней. Эдик, сжав ладонями ее безжизненную голову, повернул лицом к себе, потом прижался ухом к груди. Саша стоял над ней на коленях. Разогнул спину: откуда пришло спасение? И увидел их. Вернее, ее, Лельку… Поднялся, сделал шаг им навстречу, потом второй… как будто хотел пройти сквозь стены, сквозь кипящее море…

А глаза – ошеломленно мутные, даже трудно сказать, что радостные…

И опять Леля подумала: а как бы выглядел Старик на его месте? Нет! Старик не согнется! И глаза у него всегда ясные: насмешливые – так насмешливые, радостные – так радостные. Он всегда знает, чего хочет…

Саша виновато перевел взгляд на Вадима. Вадик, сосредоточенно слившийся со штурвалом, не замечал его. Петр Петрович ткнул рукой в грудь: бьется?

– Бьется! – кивнул Эдик.

Вверху, пересекая застывшую синь воды, пробегали тени.

Эдик достал аптечку, шприц.

– Наконец-то, – облегченно вздохнула Лелька. Ксения Михайловна после возбуждающего открыла глаза.

И отвернулась…

Застыли каменные изваяния пальм, папоротников, лиан. Густая, синяя муть. И Лельке захотелось закричать:

– Когда же ты кончишься? Когда?

4

Лодки соединились вместе. Это тоже предусмотрено конструктором.

Ксения Михайловна лежит очень бледная, усталая. Слабо улыбается.

– Мне уже хорошо… Совсем хорошо…

У ее постели собрались все.

А снаружи – тишина, абсолютный покой.

– Мы знаем теперь, – медленно начал Петр Петрович, – обманчивость этой застывшей каменной неподвижности. Движение есть! Пока неизвестное нам движение… Не только напряжение тока вдоль этих образований, не только непроходящее свечение. Но и обычное механическое действие. Люди при помощи электричества заставляют машины работать. И здесь…

– Да! Как это происходит здесь?.. – вставила Лелька.

– И чтобы ответить, – продолжал профессор, – надо идти дальше… Но…

Лодки загнали в самое тихое место, в густые заросли пальм.

Отсюда хорошо просматривалось свободное от растений пространство – мутно-синяя, едва колеблющаяся вода.

Приборы улавливали едва заметное усилие или уменьшение напора воды, малейшее изменение электрических потенциалов.

Ждали десять часов. По-прежнему все оставалось спокойным.