Текст книги "Кто-то знает о вас всё (СИ)"

Автор книги: Алла Мелентьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Молодая женщина продолжала молча неподвижно сидеть, теребя салфетку худыми узловатыми пальцами. На лице у нее появилось выражение легкого презрения. Казалось, ее забавляла детская порывистость старика, и она нарочно старалась изводить его презрительным снисхождением.

– Я же вам уже говорила, что подумала, что вы специально подошли незаметно, – наконец сказала она. – я не люблю, когда заглядывают через плечо.

– Да что за чушь? Зачем бы мне к тебе подкрадываться? – обидчиво взорвался Павел Иванович. – Что ты за существо такое странное! Вот подружка твоя, Линка Левертова, так та вообще ничего не скрывает. Даже учебные материалы открыто с кафедры таскает. При мне недавно вытаскивала из вон той кучи английские журналы по социологии...

– Она мне не подруга, – тут же открестилась Кукина – и немного слишком поспешно, как показалось Коле.

– ...открыто таскала журналы по социологии, которые к нам в девяностые америкашки заслали в виде гуманитарной помощи. И, гляжу, в сумку себе запихивает. Ну я, конечно, оповестил немедленно Нину Владимировну, а она сказала: ладно, не страшно, пусть таскает, эти журналы у нас все равно никому не нужны. Сказала, что так-то пусть пока таскает, по крайней мере, хоть пыли от них меньше. Хотя возьмем, конечно, на карандаш, сказала. А потом, если вдруг что случись, мы этот компромат припомним и используем против нее. Ну вы подумайте! Зачем вдруг Линке старые журналы по социологии да еще на английском?

– Видимо, она их читает, – с большой долей вероятности предположила Кокова. Присущее ей вульгарное выражение брезгливости усилилось. Ее лицо исказилось почти до гримасы, показывая, как ей было отвратительно все, что могло быть связано с Ангелиной Левертовой.

– Давайте, пожалуйста, не отвлекаться, – призвал Коля, – вот тут, в блокноте у меня написано с ваших слов, что вы находились в вечер... хм, трагедии где-то рядом с Панфиловой. Расскажите, что тогда происходило... произошло... ну, с вашим, в какой-то мере, участием.

Женщина сидела, по-прежнему молча, и губы ее кривились то ли в улыбке, то ли в гримасе брезгливости. Наконец она произнесла резким и сухим тоном:

– Нет, вы не правы. Если что-то и было, то не с моим участием. Я была здесь примерно до восьми, а потом уехала, потому что у меня были свои дела.

– Все равно, расскажите, что помните, – повторил Коля.

Женщина пожала плечами, одновременно скривив губы, и Коля с внезапной неприязнью подумал, что это, скорее всего, ее любимая гримаса.

– После фуршета почти все сразу разъехались, – сказала Кукина, – остались всего несколько женщин: Нина Владимировна, Татьяна Алексеевна и, кажется, Овсеенко. И секретарша с Панфиловой. И может быть, еще кто-нибудь, но я не заметила. Я вернулась на кафедру, потому что хотела перед выходными привести в порядок свои бумаги. Остальные, как я понимаю, тоже – по своим каким-то делам. Тут вдруг вваливаются эти, эти... граждане... все уже пьяные, – Коля с удивлением увидел, сдержанная Кокова внезапно потеряла свою сдержанность, оживилась и нелепо, словно девочка-подросток, захихикала, но сразу же одернула сама себя и резко оборвала смех, – и с порога начинают приставать ко всем. Женщины их, конечно, выпроводили. Мы посмеялись, обсудили этот случай и собрались расходиться. Нина Владимировна ушла, а мы, кто остался, решили немного убраться на кафедре. Я и секретарша пошли мыть чашки. Ключи от комнаты мы взяли с собой. Когда мы вернулись, дверь была заперта. Мы решили, что все ушли, потому что у нас дверь на кафедру обычно захлопывает тот, кто выходит самым последним. Затем секретарша ушла в лаборантскую, там у них еще кое-кто остался, потому что у них был свой собственный праздник. А я стала упаковывать книги и журналы, которые когда-то принесла из дому, и давно хотела забрать. Как обычно, у нас был уговор, что я захлопну дверь, когда уйду. Что я и сделала. Собрала свои бумаги и ушла. Вот все, что я могу сказать о том вечере. По-моему, вам бы лучше расспросить нашу секретаршу. Мы после того, как это – ну вы понимаете... случилось – уже обсуждали между собой – она, похоже, задержалась дольше моего.

– Может быть, вы заметили в тот вечер что-то еще? Может быть, кто-то посторонний обратил на себя внимание?... – продолжал довольно безнадежно задавать вопросы Николай. Кукина с ее обтекаемой бытовой историей была словно монолитная стена, об которую разбивались любые гипотезы.

Кукина собралась что-то ответить, но в этот момент откуда-то рядом с ней донеслось задушенное жжужание мобильника. Кукина вскочила, подхватила сумку, сухо пискнула "извините", и вылетела в коридор.

Павел Иванович заговорщицки подмигнул ей вслед.

– Видал, какая? – сказал он Коле, – Пошла, говорит, секретарше помогать посуду мыть. Ты думаешь, она просто так, из добрых чувств? Ага, дождешься от нее! и с места не сдвинется что-то просто так сделать. Это значит, она ожидала, что секретарша ей тоже какую-то услугу в ответ окажет. Только потому и обхаживала. Скрытная бабочка. Она всегда так. Губы подожмет и сидит – сама невинность тебе. А в это время в уме какую-нибудь интригу прокручивает. И сейчас тоже, глянь-ка, в коридор выскочила – то есть, не хочет, значит, чтобы мы слышали, как она со своим хахалем трындеть будет.

– А с чего вы так уверены, что это хахаль звонит? – невольно брякнул Коля и покраснел. Павел Иванович очень располагал к сплетням.

– Хахаль-хахаль. Хахаль у ней есть. У нас тут все про всех знают, тем более про такое. Видели наши женщины, как он на машине за ней к крыльцу подъезжает. Ее в таких случаях аж распирает от гордости. Еще бы. Это же уметь надо – такой замухрышке мужика найти. Да замухрышка она, замухрышка – не спорь, – махнул он рукой на испуганного такой откровенностью Колю, который дернулся было что-то возразить, – И это при том, что она сама из пригорода, областная, а хахаль здешний. Жилье ей, говорят, где-то недалеко снимает, деньги ей дает. Кому-то она об этом вроде хвасталась. А может, и врет. Но все равно, не светит ей, думаю. Хахаль-то из-за нее семью бросать не собирается. Его все устраивает и так. Из-за кого бросать, из-за Кукиной-то? Да где ж это видано! И то – пусть радуется, что хоть любовник у нее есть, у такой-то староховидной! Нет, ни-ни, не получится у нее к себе перетащить. Хоть, по всему видать, хитрая, как змея... Как сюда пришла – мигом к ректорату подмазалась! И вид у нее, как у шахидки. Я б с такой побоялся бы в метро в один вагон войти. Да они все, женщины в метро, на какую не посмотришь – вылитая шахидка. Мужики более просматриваемые, у них, как правило, намерения на лице отражаются, а этих – их не поймешь, стоят вроде смирно, а в голове неизвестно что!

Павел Иванович хотел что-то добавить про шахидок, но резко оборвал себя, потому что Кукина как раз открывала дверь, чтобы вернуться на свое место. После разговора с неизвестным собеседником она выглядела еще более самодовольной, чем раньше. Коля заметил, что у нее есть некрасивая привычка надуваться и нелепо высоко задирать подбородок. Он снова с неприятным чувством подумал, что даже веселость не только не скрашивала отталкивающее впечатление этой странной женщины, но, скорее, усиливала его. Хотела она этого или нет, часть ее спрятанных чувств внезапно дала о себе знать в минуту веселого настроения в виде почти карикатурных жестов и движений.

– Ну? что? вы, кажется, хотели еще что-то спросить?... – бодро вернулась к разговору Кукина.

– А почему вы решили в праздничный вечер остаться на кафедре и разбирать бумаги? – вдруг спросил Коля почти спонтанно, сам не зная почему. Этот вопрос внезапно сбил женщину с толку.

– Почему? – обескуражено переспросила она, – ...ну потому что... что за странный вопрос! Потому что... потому что мне просто надо было разобрать накопившееся перед праздниками. Потому что я подумала, что потом мне трудно будет выкроить время во всей этой куче разобраться. Мне хотелось как можно лучше подготовиться к послепраздничному периоду, – заключила она с гораздо большей уверенностью. Ее голос стал демонстративно педантичен. На ее лице появилось привычное пренебрежительно-высокомерное выражение, призванное дать понять, что она презрительно недоумевает, зачем ей задали такой нелепый вопрос.

– Да и что тут такого странного? – поддержал Павел Иванович, – Наденька – молодец, аккуратистка – смогла себя заставить! Я и сам давно собираюсь разгрести свои завалы. Не представляете, сколько тут хлама! слои бумаг! повыбрасывать к чертям! И хоть бы кто шевельнулся выкинуть за собой свое старье! У нас тут, думаю, аж с Нового года никто не прибирался!

Коля повернулся к нему. Упоминание о Новом годе навело его на еще одну мысль.

– Не могли бы вы рассказать, – спросил он Павла Ивановича, – как у вас в вашем вузе прошло празднование Нового года? И желательно бы вспомнить, что вы тогда пили – если что-то пили, конечно.

Этот вопрос озадачил уже Павла Ивановича. Он развел руками и удивленно посмотрел на Кукину, как будто ищя у ней поддержки.

– Как "что пили"? Да как обычно! После общего собрания по фужеру шампанского и все, разбежались тут же по своим делам. У нас тут всё по-скромному, на бюджетные деньги, выжимки эти грошовые, не больно-то разгуляешься. Не то что, вон, я слыхал, как в иностранных фирмах хозяева устраивают своим подчиненным гуляния, с икрой, с коньяком, с дискотекой! С дискотэкой, как вы, молодые, говорите. А потом их, говорят, всех персонально на такси развозят по домам! Нет, у нас такого не бывает. У нас тут все из старого состава, тут не до веселий, тут бы выжить как-нибудь. Не до жиру!... Так ведь, Надежда, а? Правильно я говорю?

Преподавательница пожала плечами.

– В декабре у нас были как раз задержки с зарплатой, поэтому Новый год мы на кафедре не отмечали, – сухо сообщила она, проигнорировав излияния Павла Ивановича, – Тех, кто остался после общегодового собрания, говорят, угощали чем-то. Но это было не шампанское, а что-то вроде коктейлей. Впрочем, я уже не помню деталей. Да и если честно, я не любительница... этого всего.

– Точно-точно! – поддакнул Павел Иванович, – Секретарши из деканата коктейлями обносили. Чисто символически, по чуть-чуть. Коктейлей они намешали. Так, дрянцо фруктовое. На шампанское-то, похоже, денег жалко стало, вот и решили коктейлями обойтись! Потом еще все, кто остался, страшно ругались, что ни зарплаты не дали в срок, ни хотя бы шампанского, как положено. Обещали еще концерт хора самодеятельности, да и тот в последний момент отменили! А все потому, что тот самый лидер их партийный – с которым они тут все носятся – из Москвы не изволил приехать. Вот так всё у нас! Вот такие у нас порядки! в черном теле держат! По фужеру шапани пожалели! Ну да уж тебя-то, Надюша, в тот раз не обделили, ты же в ректорате – в "узком кругу" гуляла. Ты же у нас из "избранных"...

Коля повернулся к Кукиной расспросить о праздновании в "узком кругу". Кукина выглядела недовольной. Ей, похоже, что-то не понравилось в упоминании об ее близости к ректорату.

В коридоре как сирена загудел звонок, и в комнату, как будто по команде, тут же стали входить по одной и по две шумливые пожилые женщины с папками и учебниками. Кукина воспользовалась сумятицей и сбежала.

– А я думала, мальчик из милиции уже ушел давно, а он, оказывается, до сих пор сидит, что-то выспрашивает, – удивилась одна из них, увидев Колю. Коля покраснел и понял, что пора уходить. Он задал для проформы еще несколько вопросов вошедшим пенсионеркам, аккуратно записал их сбивчивые ответы и распрощался.

Коля уезжал из Академии, чувствуя, что у него в голове несколько сдвигаются ориентиры не только относительно дела, которым ему пришлось заняться в свой первый рабочий день, но и относительно своей жизни, и даже, в какой-то мере, всего мироуклада, как он его понимал. Все впечатления, полученные им за день, оказались одновременно и более бытовыми и более сложными, чем он ожидал.

Смерть молодой преподавательницы от паленой водки оказалась не сенсацией, а банальным несчастным случаем, и он добросовестно выяснил все факты, которые бы это подтверждали.

Преподавателей он до этого мог наблюдать только со стороны, на лекциях, которые посещал в своем институте. Теперь ему открылась другая, более интимная сторона их жизни. Он обнаружил, что в среде всех этих непритязательных, придавленных бедностью людей существуют своя конкуренция, свои потаенные и явные амбиции, своя жесткая иерархия и всплески яркой в своем роде жизни. Его романтическое воображение поразила история неведомой ему Ангелины Левертовой, скандалистки с выразительным именем, взбудоражившей этот тихий омут нон-конформистским поступком. В злой и нахальной Ангелине Левертовой угадывалась неординарная личность. По крайней мере, Коле хотелось верить, что она – неординарная личность. Интересно, подумал он, как она выглядит. Коле было неприятно думать, что она может быть похожа на своих невзрачных униженных коллег. Он пожалел, что никогда ее не увидит. У Ангелины Левертовой имелось твердое алиби, поэтому у него не было необходимости с ней встречаться.

***************

На следующий день Коля принес своему шефу, как тот и требовал, докладную записку, составленную от руки, потому что старенький колин компьютер отдал концы еще месяц назад – чинить его было накладно, а на новый не было денег. В записке на пять страниц аккуратным почерком утверждалось, что в ходе проведения расследования фактов, сопутствовавших смерти сотрудницы Академии такой-то, были опрошены такие-то и такие-то лица, которые сказали то-то и то-то. Шеф взял записку в руки, повертел. Наскоро перелистал и сказал:

– На будущее тебе: никогда не пиши отчетов больше чем на двух страницах.

После этого он спрятал записку в ящик стола.

– А как же... прочитать? – и вопрос, и изумленная интонация, с которой Коля его произнес, в точности копировала реплику персонажа из известного анекдота.

Шеф усмехнулся.

А чё там читать-то? – сказал он, – я и так все знаю. Я и сам там был два раза. И другие ребята ездили. У меня вон весь стол уже забит бумажками по панфиловскому делу. Никаких особых эпизодов там не прослеживается, можно закрывать. Со спокойной душой. У тетки оказалось слабое сердце, куча хронзаболеваний и плохая переносимость алкоголя. Бывает. Случается. Медподтверждение лежит в папке. Ну и все, даем делу отбой.

– Да брось ты, я тебе точно, без дураков, говорю, что все процедуры дознания были уже проведены должным образом в полном объеме, – настойчиво повторил шеф, начинавший раздражаться из-за того, что новичок как бы подвергает сомнению его профессиональность, – Ничего там нет, всех допросили, все объяснения пришиты к делу. Я тебя послал туда из чистой формальности, как новичка, для завершающих выяснений, потому что мне просто уже надоело до чертиков возиться с этими бюджетными курицами. Паленкой и без нас занимаются. Партийцев я сам объезжал. Ничего сверхъестественного они не сообщили. Сидели себе в дальней пустой аудитории, квасили по-тихому. Все как обычно. Один из них ходил отлить в сортир, Панфилова чисто случайно попалась ему на пути в коридоре, и этот партийный товарисч по пьяни проявил настойчивость, зазвал ее с собой на посиделки. Они налили этой клуше рюмку-другую, дали шоколадку, наговорили любезностей и отпустили с богом. Говорят, что выпила она чисто символически, но кто знает, что для этих мужиков символизирует это "символически"? Для некоторых, бывает, и поллитра – символически... Они ей то и дело подливали, как выяснилось. Всё сходится, чего тут придумывать! Сидели эти ребята в маленькой аудитории в ректорском флигеле, а обнаружили Панфилову через две двери от них в актовом зале напротив лестницы, куда она, видно, зашла отсидеться, когда ей стало дурно. Это подтвердили все вплоть до бабки на вахте. Это – официальная версия, и я не вижу в ней никаких противоречий! и никаких оснований ее менять! Даже больше скажу тебе – нам нет выгоды ее менять – даже если б были такие основания – потому что в дело замешаны довольно большие шишки, и к нам уже поступила сверху достаточно настойчивая просьба "не раздувать излишне".

– А куда она шла, когда партийный товарищ ее встретил на своем пути? – озабоченно спросил Коля – он лихорадочно старался запомнить только что услышанные детали.

– Домой, – ласково, как обычно обращаются к личностям, чье слабоумие точно установлено, сказал шеф. – Это самое обычное отравление контрафактом.

– Но я уже сегодня перед работой позвонил одному из партийных, – сказал Коля.

– Что? Кому? Когда ты, блин, успел? Этого еще не хватало! – всполошился шеф, – я ж тебе сказал, поступило распоряжение никого больше по этому делу не беспокоить. И я тебя серьезно предупреждаю: не пинкертонствуй! Иначе жизнь твоя, – я серьезно говорю – превратится в ад. Не собираюсь отдуваться за твою дурацкую самодеятельность! Нечего тут!... Он звонил, видите ли! Кому тебя сподобило звонить, умная головушка?

– Кузьменко, вроде, зовут.

– Вот ведь балда! – воскликнул шеф, – Ну неужто сам своим умом не смог допереть, что партийных трогать накладно! кого другого, но Кузьменку ты вообще не должен был дергать! Этот мужик владеет в Ленобласти макаронно-майонезным холдингом! знаешь какие у него связи! если он настучит!...

– Но я же не просто так к нему, я по делу... – сказал Николай.

– Никаких дел у тебя к нему не было и быть не может! Тебе никто не давал указаний ему звонить! Ты мой подчиненный, и ты можешь делать только то, что я скажу. И запомни хорошенько: самодеятельности я не потерплю. И для твоей же пользы так лучше. А теперь на вот тебе – твой пропуск, наконец, сделали, – добавил он более умиротворенно, но вместе с тем и строго, как бы имея в виду, что лишняя фамильярность не приветствуется.

Дело Панфиловой было оформлено по всем правилам и благополучно ушло в архив.

Глава 5

Прошло месяца полтора. Коля вполне освоился на новой работе, но время от времени все же возникали ситуации, когда он чувствовал себя неуютно среди своих коллег. Они, как ему казалось, по какой-то непонятной причине не принимали его в свой круг. Было что-то отчужденное в их отношении к нему. Он уже начал подозревать, что какие-то его качества не позволяют ему вписаться в коллектив, но, зная за собой склонность к мнительности, он гнал это негативное чувство. Шеф относился к нему с заметным пренебрежением, иногда начинал его дисциплинировать, задавал разные нелепые поручения. Коле пришлось бы с ним туго, но, к его счастью, он был слишком неконфликтен, а шеф слишком ленив, чтобы доводить дисциплинарные акции до конца.

В конце апреля Коле довелось присутствовать на квартальной планерке. Планерка проводилась в кабинете Юрия Васильевича за его знаменитым дубовым столом – антикварной гордостью всего отделения. Ценность его была настолько высока, что подчиненным предписывалось пользоваться карандашами, а не шариковыми или любыми другими ручками, чтобы случайно не испачкать и не поцарапать столешницу.

С этим огромным столом была связана особая традиция. Сотрудники каждого отдела на каждом собрании рассаживались в определенной иерархии по обе руки Юрия Васильевича. Места Коли и его шефа оказалась как раз напротив начальника другого отдела. Начальник другого отдела был примерно одного возраста и образования с колиным шефом, и имел примерно такие же амбиции. Между ними издавна существовала негласная конкуренция не только по службе, но и в остальных параметрах жизни, так как колин шеф был петербуржцем и закончил известный петербургский вуз, а его коллега по другую сторону стола был иногородним, лишь недавно перебравшимся в Петербург и числился выпускником никому неизвестного института в провинции.

Сотрудники были в сборе, но начало планерки значительно затягивалось из-за опаздывающего Юрия Васильевича. Первых десяти минут с избытком хватило на обмен приветствиями и текущими впечатлениями между коллегами, затем все заметно заскучали. После недолгого молчания начальник-конкурент зевнул, потянулся и сказал от нечего делать:

– Сегодня утром я встретил аж троих лысых! Выхожу, представьте, из машины – а они навстречу, один за другим. И все лысые, прямо как яйца! Хоть бы шапки надели, что ли. Что бы это значило, никто не знает? Может, примета?

Колин шеф не мог упустить такой блестящей возможности уколоть конкурента.

– Означает, что ты дурак, – сказал он с издевательской ленцой в голосе, – по этой причине к тебе все лысые и тянутся.

– Мне лысые не помеха, – отпарировал конкурент, – я на их фоне только выигрываю.

Эта реплика была выпадом не только в сторону колиного шефа, но и в сторону его собственного подчиненного. Подчиненный начальника из соседнего отдела сидел как раз напротив Коли. Это был рыхлый приземистый молодой человек, действительно начинавший немного лысеть. Он выглядел добродушным и, похоже, совсем не был задет замечанием своего начальника. В тот момент он как раз старательно царапал что-то на листе бумаге незаточенным карандашом.

– Эй, слыш, ты чем это занимаешься? Ты что пишешь тут, Серый? – тут же придрался к нему его начальник, который занимался его воспитанием почти с таким же пристрастием, с которым к Коле относился его шеф. – Смотрите-ка! Планерка не началась, а он уже пишет чего-то! Эдак ты весь лист испишешь! А куда потом заносить ценные мысли начальства? – строго спросил он, подмигнув коллегам. Скучающие взгляды всех присутствующих обратились к Серому.

– А вот... ну это... пишу... роман я пишу, – сказал Серый, оторвавшись от записей.

– Чё? Роман? Какой роман?– изумленно воскликнул его начальник под общий смех. – это с чего вдруг? Ну даешь! Тебе ли романы писать! Ты докладную сначала научись писать!

– Показывал тут кое-кому, знающим людям – сказали: нормально, – добродушно сказал Серый. – И классный же выйдет детектив! на основе реальных фактов.

– Чиво-чиво? – с последней степенью сарказма вопросил его начальник.

– Детектив – "Смерть под парусом". Про смерть под парусом. Таинственная массовая гибель выпускников школы, поехавших кататься на пароходике по Неве в ночь после выпуска! Пароход нашли утром качавшимся на волнах. Палубы были усеяны трупами выпускников, а также членов команды и официанток. На основе реальных событий.

– "Смерть под парусом" – это, кажется же был уже фильм такой... или даже книга... – предположил Коля.

– Где ж ты видал такую фигню на основе реальных событий? – перебил его Кирилл, – Это когда это в Питере вылавливали пароход с трупами?

Серый ухмыльнулся.

– А где бы я сюжетец-то надыбал, по-вашему? То-то и оно, что было такое. Вы, чё, не помните разве дело Белоконского? Я давно тот случай в мыслях кручу. Убойная история, а? Прогулочный пароход с трупами школьников. Школьницы лежащие вповалку в праздничных платьицах. Кто и за что их порешил? Кому это было выгодно? Круто, а?

– И кто их порешил?

– А неважно. Я пока тока самое начало описываю. А что там потом будет, я потом допридумаю. Может, сделаю так, чтобы их отравили всех, а может, чтоб из автомата порасстреляли одним махом. Люди в черных масках лезут на абордаж! И автоматами от живота их всех длинными очередями – ты-ды-ды-ды! ты-ды-ды-ды! Если выйдет как надо, то, может, даже фильм по мне снимут.

– Какое это дело Белоконского? Что там было с Белоконским? Чё-то я не помню ничё такого. Это мафиозные разборки из девяностых, что ль, какие? – поинтересовался кто-то из другого отдела.

– Да не. Не помнишь разве? Белоконский, предприниматель такой был, средней руки. На Староневском медцентр содержал. Да это и не криминал. Мужик от сердечного удара помер. Там не было ничего особо замечательного в его случае. На прогулочном пароходе человек заказал столик для встречи с партнером. Ну и прихватило его. Упал и помер. Да молодой ведь еще мужик был, прямо удивительно, с чего его вдруг так. То ли два, то ли три года назад это было, – сообщил серегин начальник. – Так, случайность. Сперва думали, что это партнер его ухайдакал как-нибудь особо хитро, но партнер, как оказалось, там ни при чем. Партнер сам был в диком шоке.

– Я б про такое и не вспомнил, – заявил Кирилл, – таких случаев – тыщи. Каждое в голове держать – себе дороже. Разве что антураж с пароходом необычен...

И то сказать, – поддержал серегин начальник, – это ты из-за парохода, что ли? Тебя пароход вдохновил на – ха! – "Смерть под парусом"?

– Ну.. – и пароход... Прикольно же – на пароходе мужик помер. Ни где-нибудь там, не на вокзале... не в библиотеке, а – на палубе. Представляю, как он всем отдыхающим, настроение подыспортил! Хе-хе. Ничего себе прогулочка по Неве вышла – с трупом на борту. И у секретарши его, помню, была еще фамилия такая же, как у моей двоюродной тетки, от которой нам дом в области остался – Левертова. Только тетку звали Неонила, а эту – Ангелина.

– Северянка, скорее всего. Из северных провинций. Ангелина – редкое имя для здешних мест, – заметил кто-то.

– Ангелина Левертова. Я еще спрашивал, не дальняя ли родственница ли она нам, случайно – сказала, нет. А вполне могла бы: Левертовы в тех местах очень даже распространенная фамилия. Там их пруд пруди, Левертовых этих.

Коля, краем уха слушавший этот разговор, вдруг почувствовал, что имя Ангелины Левертовой тоже пробудило в нем ворох каких-то смутных ассоциаций. Он даже помотал головой, чтобы помочь себе вспомнить, откуда у него было такое ощущение. Это имя дразнило его какими-то воспоминаниями, словно не до конца забытый сон. "Это же та... скандалистка из... той самой Академии-чего-то-там!", – осенило его. От этого открытия легкий холодок пробежал у него снизу вверх по позвоночнику. "Неспроста это...", – пробормотал он почти вслух, так что шеф, сидевший рядом с ним, строго взглянул на него.

Как раз в это время в комнату вошел наконец сильно припоздавший Юрий Васильевич. Чтобы его опоздание поскорей ушло на задний план, он сходу разругал всех присутствующих за плохое участие в субботнике, велел всем выключить сотовые телефоны, и внезапно похвалил Колю за то, что тот пользуется нарукавниками при контакте с антикварной ценностью. Коля чувствовал на себе насмешливые взгляды, когда Юрий Васильевич призывал подчиненных следовать его примеру. Кто-то даже пробормотал самым издевательским тоном: "Он у нас стильный паренек...".

Всю планерку Коля просидел в отсутствующем состоянии. Во-первых, ему было неинтересно слушать речь Юрия Васильевича, а во-вторых, он хотел понять для самого себя каким образом два разных несчастных случая ("или все-таки это были предступления?") были связаны с одним и тем же лицом. Он был твердо уверен – ему хотелось быть уверенным, – что это та самая Ангелина Левертова. Он крутил в голове и так, и эдак всю информацию, которую он когда-либо слышал об Ангелине Левертовой, а также, подключил к делу интуицию, поскольку придерживался разработанного им самим мнения, что интуиция – это разновидность научного знания, поступающая в сжатом виде из пока неизученного человечеством информационного резервуара. Он представлял себе Ангелину Левертову то в виде сексапильной богемной девицы, стильно затягивающейся сигаретой, то – для контраста – в образе неказистой сутулой училки в очках "рыбий глаз". Она чем-то заочно понравилась Коле, чем-то выделилась в его представлении из ряда окружающих женщин. Ему очень захотелось на нее посмотреть. Он сказал себе, что будет считать себя полным профессиональным ничтожеством, если хотя бы не поговорит с этой Ангелиной Левертовой, хотя бы одним глазом не взглянет на нее, чтобы составить о ней полное представление и уяснить, как она ухитрилась замешаться в целых два почти уголовных дела.

После окончания планерки Коля спустился на второй этаж в архив. В архиве было холодно, темно и пахло котлетами, которые только что кто-то съел. Архивом и копировальным центром заведовал маленький и желчный мужчина лет пятидесяти, которого все звали Дмитрич, но Коля стеснялся его так называть из-за значительной разницы в возрасте и всегда обращался по полному имени – Дмитрий Дмитриевич. Дмитрич был инвалид третьей группы и всегда отчего-то осторожничал в самых простых жизненных случаях.

– Ну? – спросил его Дмитрич. – И чё тебя принесло? Чего опять надо? Поесть не дадут спокойно. Как сяду есть – как они тут как тут! На запах, что ли, бежите?

– Нет, – сказал Коля, запинаясь и нервно импровизируя на ходу, – п-п-по делу. касаемо... Бел..Белоконского. Срочно. Кое-какие события... Всплыли некоторые... дд-данные. Начальство... требует. Надо... короче... нужно взглянуть на -... э...

Он стал от волнения повторяться, боясь, как бы Дмитрич не потребовал от него заполненный бланк с печатями и подписями на выдачу документа, но к его удивлению, Дмитрич, ни сказав ни слова возражения, пошел выполнять его просьбу.

– На вот, Белоконского вашего, – сказал он ворчливо и вручил Коле пыльную стопку. – Смотри не потеряй ничего, не вырони. Отвечай потом за тебя.

Коля чихнул от пыли, принял папку и вышел в коридор. Он бы с удовольствием разместился со всем эти добром за архивным столом, но это было нежелательно. На Дмитрича могло в любой момент найти подозрение, что документы нужны не пославшему его начальству, а для каких-то сомнительных личных нужд Коли, и тогда он из принципа мог отнять дело.

В коридоре Коля присел на подоконник и открыл старые пыльные папки с делами.