Текст книги "Кто-то знает о вас всё (СИ)"

Автор книги: Алла Мелентьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Глава 3

Вошло еще несколько преподавательниц. Все они были по виду пенсионерки, лишь одна показалась Николаю сравнительно молодой. На кафедре сразу стало невероятно тесно.

– Ну вот видите... я же говорила... – испуганно зашептала Коле завкафедрой, то и дело подскакивая со стула и приветственно кивая подчиненным, – занятия закончились... теперь тут будет не повернуться... сами видите... Валентина Степановна, вы уже сдали квартальный отчет? – закричала она одной из старух.

– Но опросить-то я все равно всех обязан, – сказал Коля, снова подпустив в голос жесткости. Но этот прием уже, похоже, не действовал. Коле никогда не удавалось долго выглядеть жестким. Нина Владимировна отошла от первого впечатления, и уже раскусила, с кем имеет дело.

– Валентина Степановна, подойдите-ка сюда, пожалуйста, – позвала она, и в ее голосе в первый раз прозвучала нотка начальственной твердости. – Вот, познакомьтесь, это молодой человек из... эээ... следственного отдела. Он занимается... несчастным случаем с Панфиловой, ох ох бедная женщина. А это Валентина Степановна, мой заместитель. У Валентины Степановны сейчас, к счастью, "окно", и я ей поручаю ответить на все вопросы, которые вы, молодой человек, посчитаете необходимым ей задать. А мне разрешите откланяться... мне очень срочно нужно... я – в учебный отдел...

И Нина Владимировна мигом ринулась вон, неуклюже задевая стоявших на ее пути.

– Да что ж вам рассказать-то? – заботливо спросила Валентина Степановна, садясь на место начальницы, и по-старушечьи складывая руки под подбородком. – Мы ведь уже все, пожалуй, рассказали тем мужчинам, кто до вас приходили.

– Прежде всего, меня интересует, как получилось, что на вашем празднике оказалась паленая водка, – сказал, изменив подход, Коля. – Желательно выяснить, кто ее принес?

– Принесли не мы, ни в коем случае, и слава богу, грех этот не на нашей кафедре, – опять вмешалась словоохотливая Светлана Анатольевна. Она и еще несколько других любопытствующих женщин сгрудились у стола и образовали вокруг Коли плотный кружок. – Водку принесли они. Те, кто сидит в том крыле, – последние слова она произнесла, таинственно понизив голос.

Стоявшие рядом женщины тоже вдруг все приняли заговорщицкий вид и дружно закивали. Кое-кто хитро захихикал.

– Ага, вот пусть теперь и расхлебывают, – мстительно сказала вполголоса одна из преподавательниц. – Они и так все здесь захватили. Совсем стыд потеряли.

– Про кого это вы тут секретничаете, барышни? Про этих? – с ходу вмешался в разговор только что появившийся невысокий отдышливый человечек с зеркально гладкой, словно только что после курса химеотерапии, лысиной. – Эти ни за что отвечать никогда не будут. И не мечтайте! У них охранная царская грамота.

– Да ведь вы с ними сами весь тот вечер пили, Павел Иванович, – с добродушной пенсионерской игривостью откликнулась Светлана Анатольевна, – вот и расскажите нам, откуда они приволокли водку. Вот тут как раз товарищ – или как теперь говорят, господин – следователь интересуется... в связи с Панфиловой..., – намекающим тоном добавила она.

– Жалко женщину, конечно, – сказал Павел Иванович, деловито сбрасывая пальто, – Глупейший случай! Кто б мог подумать, что так кончится! А водку действительно пили неизвестного происхождения. В том крыле разгулялись не в меру и послали девчонок-секретарш в ближайший притон за выпивкой. Те и нахватали не знай чего. Мужикам нипочем, а девушка погибла.

– Пожалуйста, по порядку, – вклинился, наконец, Коля, – кто у вас находится в том крыле, и что такое у них происходило?

Этот вопрос вновь вызвал среди женщин кривые ухмылки и непонятные междометия.

– В том крыле у нас находится ректорат, юноша, – пояснила важным тоном Светлана Анатольевна, – а у ректора в больших друзьях ходит одно очень влиятельное лицо государственного уровня... – далее последовала значительная пауза, и была таинственно произнесена фамилия лица государственного уровня, – а у этого государственного человека есть поддерживающая его партийная ячейка... вот эти-то господа и устраивают постоянно тут свои совещания, встречи, съезды, собрания ...

– Сборища!.. – ехидно шамкнул кто-то над колиным ухом.

– И это происходит с любезной подачи нашего ректора, – продолжала ядовитым тоном ябедничать Светлана Анатольевна. – А нас тем временем, как в концлагере, сгоняют всех в это крыло, и мы ютимся по нескольку групп в одной аудитории.

– Да безобразие полное вообще! – выкрикнул тут же разгорячившийся Павел Иванович. – По три-четыре группы нагоняют! как в деревне! изба-читальня! позорище, а не вуз!

Преподавательницы возмущенно зашумели.

– А кафедра у нас какая! Вы только взгляните, какая у нас кафедра! Конура! В конкуре ютимся! – еще сильнее расходился Павел Иванович, – а вы бы посмотрели, для сравнения, какие хоромы у них в том крыле!

– А как могло оказаться, что они (пришлось условно принять как данность, что есть какие-то особенные "они"), – пили с Панфиловой водку? – спросил Коля. – Ведь она была с вашей кафедры, а они – с того крыла.

Женщины и лысый Павел Иванович слегка замялись.

– Я уж сама и не помню... вы помните, Татьяна Александровна, как там оно было, на восьмое марта-то? – начала расспрашивать активистка Светлана Анатольевна, – я-то ушла, как только кафедральное шампанское распили – чего ж тут сидеть, что я тут не видела? Подпитых дядек с водкой? Они в наше крыло пришли "девочек" искать, умники. А у нас, как на грех, почти одни пенсионерки! Молодым, вот, может, интересно, было погулять... – она хихикнула, обернувшись к единственной молодой женщине на кафедре, – а я женщина семейная, мне недосуг.

Коля ухватился за эту реплику.

– Получается, как вы говорите, все пожилые разошлись по домам, и остались только молодые преподаватели... то есть, преподавательницы? А кто же еще остался кроме Панфиловой? Вы? – обратился он к молодой преподавательнице, которую выделила своим кивком Светлана Анатольевна.

– Нет, – сдержанно и немного угрюмо ответила она. – Меня тоже звали, но я не пошла. Была охота сидеть с пьяными мужчинами! – она презрительно передернула плечами.

Этой женщине было не больше тридцати – тридцати пяти лет, но она выглядела словно моложавая старушка. У нее было болезненное и некрасивое лицо с брезгливо поджатыми губами. Все это время она молча стояла среди коллег, ничем не выделяясь.

– Да ведь ты, Наденька, вроде тоже собиралась же, кажется? – воскликнула Светлана Анатольевна.

– Нет, – снова сухо возразила молодая преподавательница, – я пошла с лаборантками мыть посуду, что осталась после праздника, а потом сразу домой. Если кто-то и остался, то кроме Панфиловой это могли быть Нина Владимировна и Татьяна Алексеевна.

– Я бы хотел поговорить с вами отдельно, – сказал Коля.

Женщина пожала плечами.

– Пожалуйста, – сухо сказала она, – сейчас у меня занятие, но если подождете до следующей "пары"...

– Назовите свое имя, пожалуйста, – педантично уточнил Коля, приготовившись записать имя женщины в блокнот.

– Надежда... Кукина, – ответила преподавательница. Коля отметил, что она вдруг запнулась перед тем, как произнести свою фамилию. "Неужели комплексует?", – удивился он.

– А вы еще в то крыло сходите, молодой человек, – взялся ехидно и мстительно подсказывать Павел Иванович, – вы к ним сходите и вопросы ваши им поставьте. Покажите им! Хотел бы я поглядеть, как, им, партийцам, придется выкручиваться, что по их вине женщина погибла!

– Да, да, сходите, сходите, – возбужденно подхватил хор преподавательниц.

– Дотусовались, видишь ли, партайгеноссе! – воинственно выкрикивал Павел Иванович. – А вот вы их теперь и прищучьте!

Прежде чем уйти в то крыло, Коля уточнил список всех, кто участвовал в злосчастной вечеринке на восьмое марта. Как только пенсионерки заподозрили, что разбирательство может обернуться для них какими-то затруднениями в будущем, они сразу же начали сверх всякой меры осторожничать, хитрить и нести околесицу, чтобы откреститься от участия в самых незначительных эпизодах. Толпа вокруг Коли немедленно поредела, и пугливые пенсионерки суматошно отхлынули от него, пользуясь любым предлогом, чтоб сбежать от расспросов. Рядом с Колей остались только Светлана Анатольевна, ничего не боявшаяся, потому что у нее было твердое алиби и потому что ей хотелось удовлетворить свою болтливость, и Павел Иванович, все еще азартно рассчитывающий "прищучить партайгеноссе" с Колиной помощью. На кафедре стало намного спокойнее, и Коля задал им обоим давно лелеемый вопрос:

– А не было ли у Панфиловой каких-нибудь врагов? недоброжелателей? Может быть были люди, которым была бы выгодна ее смерть?

Светлана Анатольевна и Павел Иванович синхронно усмехнулись, сразу же разгадав, к чему он клонит, и Коля мгновенно почувствовал себя нелепым фантазером.

– Да о чем вы говорите, молодой человек? – снисходительно ответил Павел Иванович, – Кому это могло быть выгодно? Панфилова была самая обыкновенная неустроенная тетка... Ни с кем она особенно не контактировала, да у нас и так все сами по себе... отчитаешь лекцию – и бежать ... у нас все в нескольких местах вкалывают... Кто мог с ней что-то не поделить? Да у нас на кафедре и не нашлось бы таких злодеев! У нас вон все обычные зашуганные пенсионерки, мыши серые! Они сами всего боятся, а не то, что...

– Подождите, а вот как же тогда Левертова, Павел Иванович? – вдруг вспомнила Светлана Анатольевна, – ведь она, я помню, одно время дружила с Ангелиной Левертовой? Или общалась, как теперь говорят... дружила, общалась.. у нас молодых-то мало, вот они, вроде как-то вместе старались держаться...

– Да оставьте вы, Светлана Анатольевна, – отмахнулся Павел Иванович. – О чем вы говорите! Что нелепицу-то пороть? Какие из них подруги? Панфилова была кто? Панфилова – серость, мымрочка такая, вечно между парами свитер вязала за шкафом... Я, как наткнусь на нее, обычно говорю: Вера! да что же ты это опять тут за шкафом сидишь? Пошла бы хоть прогулялась, свежим воздухом подышала! посмотри, вон, ты уже без воздуха посерела вся! Нет – сидит словно вкопанная! А Левертова – ну, это, конечно, другое... У Левертовой на лице написаны амбиции... хоть тоже, если посмотреть – безнадежная неудачница... Левертова-то еще не смирилась! У Левертовой-то еще – мечты! Ну а Панфиловой сам бог велел сидеть в уголке, чулок вязать! Натура душная больно... Даже если б они и дружили, Левертова ее долго бы не выдержала. У Левертовой характер не тот. Помните, какой она номер выкинула на тот самый праздник-то на ваш бабский, на восьмое марта?

– О! – воскликнула Светлана Анатольевна с засверкавшими глазами. – Вот уж да! Ох, как же тогда кафедру всколыхнуло! Я просто поражаюсь, как ее не уволили! Я даже подумала, и нас всех поувольняют заодно.

– Кто такая Левертова? – начал выяснять Коля. – Она присутствовала в день отравления? А почему у меня нет в списке ее заявления?

– Присутствовала, – сказала Светлана Анатольевна.

– Нет, – одновременно ответил Павел Иванович.

Оба сплетника замолчали и воинственно посмотрели друг на друга, готовясь препираться.

– Нет, Павел Иванович, она была именно в тот самый день, и именно в тот самый день, устроила сцену на всю академию, – внушительным голосом сказала Светлана Анатольевна, – на торжественном собрании она встала и...

– Светлана Анатольевна! – возопиял Павел Иванович, в очередной раз взрываясь, – Опять вы несете несусветное! Слушайте меня! Смотрите мне прямо в глаза и слушайте: Левертова была в первой половине дня! в пер-вой по-ло-ви-не дня! во второй половине ее не было! Потом она ушла! На шампанское она не осталась! Вы слышите, Светлана Анатольевна, что я вам говорю?!

– Расскажите, пожалуйста, подробнее, – сказал Николай. – Расскажите, что случилось на...

– На собрании, – подсказала Светлана Анатольевна.

Она выдержала свирепый взгляд Павла Ивановича, и заговорила более мирным тоном, очевидно, признав свое поражение. – Собрание по случаю восьмого марта. Торжественное. Вот начальство нас собрало.. в актовом зале.. обещали, что после собрания сразу премию начнут раздавать – вот мы все и пришли – а куда денешься...

– Дайте я расскажу, – опять не утерпел Павел Иванович. – На собрание нас согнали гуртом, ну как обычно. Сели мы. Сидим. Вышел ректор – дам поздравлять. Говорит речь...

– И вы подумайте – эта нахалка вдруг встает с места и...

– Да подождите вы! – закричал и замахал на нее Павел Иванович, – меня, меня слушайте! Ректор говорит речь! Доходит до слов: поздравляю вас, дорогие женщины, и желаю вам успехов, здоровья, счастья, и главное, побольше терпения, чтобы нас, не всегда безупречных мужчин, терпеть. И тут совершенно неожиданно вдруг эта самая Ангелина Левертова ваша прямо с места заявляет: пошел ты на! Прямо в глаза ректору! Именно на это самое слово послала! Пошел вот на это самое! – крикнула, – сам учись терпеть! Все так и упали! Упали бы ежели б не сидели! Я аж за сердце схватился! Никто и подумать не мог!...

– Вы представляете, что за нахалка! Подумать только! Сказать ректору: пошел на..., – воскликнула Светлана Анатольевна разрываясь между возмущением и восторгом. Как и всякая сплетница, она получала искреннее удовольствие от новой версии сплетни. Она встретилась сверкающими глазами с Колей, ожидая, что он поддержит ее возмущение, но, заметив, что тот не торопится осуждать, сама быстро отказалась от осуждения и сконцентрировалась на восхищении. – Как она могла? И зачем она это сделала?

– Зачем она это сделала? – повторил удивленный Николай.

– А вот так! Никто сперва не понял. Все просто ахнули. Послала на три буквы! Наши женщины ее за рукав начали дергать, а она: что вы меня дергаете! отстаньте вы все от меня! Сидит злющая, бледная как смерть. Я ей потом уже, после, говорил: ну, Ангелина, ты допрыгалась! Вожжа тебе, что ли, под хвост попала? А она: меня, говорит, возмутило, что женщины сидят как дуры, а он – ректор – откровенно им на их собственном празднике советует терпеть и вроде как смиряться ради надобностей мужчин. Дескать, прямо дает понять, не надейтесь, мол, радости жизни не для вас, вы лишь обслуживающий персонал. Он их в глаза унижает, а те дурочки ему на эти слова изо всех сил аплодируют, радуются, говорит. Ну, говорю, готовься, вышвырнут тебя теперь. А она – фыркать. Пусть, говорит, вышвыривают. Я, говорит, найду десять таких мест, как это. Им же хуже, говорит, потому что где они найдут еще дураков работать за сотню долларов за ставку.

– Да я бы и не подумала никогда из-за такого обижаться, – воскликнула Светлана Анатольевна, ухватившись за близкую ей тему, – подумаешь! что ж тут такого! Где она усмотрела оскорбление? Я это совершенно не держу за оскорбление. А и правда, в самом деле, правду ректор сказал: женщина должна уметь подчинять свои желания, ограничивать свои потребности. Так уж мир устроен. Нам, женщинам, положено терпеть. Такова наша женская доля. С этим надо смириться, что уж тут поделаешь. А Ангелина этого не хочет понимать, не понимает, по молодости, по глупости – вот отсюда и все ее беды!..

Светлана Анатольевна воодушевилась, глаза ее сверкали. Она сама себе нравилась. Лицо ее сочилось, словно чебурек маслом, искренней радостью подобострастия. По примеру многих традиционалисток, она была очень довольна, что ей подвернулся случай продемонстрировать то известное всем качество, о котором российские мужчины с похвалой отзываются как об особой душевности русских женщин, а мужчины с Запада презрительно определяют его как склонность русских женщин к азиатскому подобострастию.

– Я ее сразу предупредил! – заявил Павел Иванович, пропустив мимо ушей скромную саморекламу женских качеств Светланы Анатольевны, – я ей сказал: смотри, Ангелина, что ты наделала, тебя ведь теперь уволят, и испачкают тебе трудовую. И все уже настроились, ждут, что так оно и случится. Нина Владимировна чуть не поседела – ждала, что ей за нее выговор влепят. Наша кафедра и так не на хорошем счету. Но обошлось как-то, – удивленно развел он руками, – все, конечно, смотрели на ректора – как он себя поведет. А ректор как-то спокойно воспринял... Бывает, говорит. Жизнь сейчас нервная, нагрузки большие, – вот так и получилось, что женщина сорвалась. Ничего страшного, бывает, сказал. Тем более праздник. Пусть, пожелал, эта Левертова обязательно приходит на торжественный фуршет, чтобы никто не подумал, что у нас с ней возник конфликт. Ну, мы-то, конечно, все понимаем, что это он так, для виду. Сейчас простил, для видимости приличия, а в следующий-то семестр, глядь! – и припомнит. Так Нина Владимировна уж и так и эдак ей втолковывала, чтоб не смела уходить. И я тоже ей сказал: обязательно отправляйся на фуршет, иди, беги со всех ног туда, – чтобы все видели, что ты камень за пазухой не держишь. Так ведь нет, не пожелала! Не собираюсь, говорит! Не хватало еще устраивать на фуршете шоу с моим участием. Если ректору так хочется, то пусть идет, а я не собираюсь; и ни прощения просить, ни просто из вежливости там торчать. Не нравится – увольняйте. И ушла! Не хватало, чтоб ректор из-за левертовской выходки расформировал кафедру! А он давно, давно грозился! Один пенсионерки засели, говорит, пользы никакой!...

– И не говорите! – воскликнула Светлана Анатольевна, – ни научных трудов, ни методичек! за целый год!...

– Угробят кафедру, я вам точно говорю! – еще сильнее начал стращать Павел Иванович. – А нас всех разгонят по дальним филиалам! Вот и будете, Светлана Анатольевна, вставать в пять утра, чтоб к первой паре дотрястись на электричке!

"Нет, это не то; мы отклонились: это к делу не относится. Однако, как они все здесь любой разговор переводят на свою кафедру", – вздохнув, подумал Коля. Он закрыл блокнот, встал, и вышел. Павел Иванович и Светлана Анатольевна, увлеченные своей больной темой, почти не обратили внимания на его "спасибо-до свиданья".

Глава 4

Коля направился в то крыло, иными словами, в северное крыло знания, где находился ректорат. В архитектурном плане эта часть здания была в точности такая же, как и противоположная. Но если в крыле для простолюдинов было полно народу, и стены пестрели объявлениями, то здесь, в крыле для избранных, стояла мертвенная тишина, а стены сверкали свежей краской, аккуратно нанесенной в лучших канцелярских традициях ровно в две трети среднего человеческого роста.

Когда Коля подошел к двери с надписью "приемная ректората", она вдруг резко отворилась, и оттуда вышел невысокий полный человек.

– Сегодня студентам нет приема, – буркнул он, бесцеремонно отпихивая Колю с дороги.

– Я не студент, – покраснев, ответил Коля и вошел.

– Нет приема, нет приема! В пятницу после четырех приходите! – закричала, вскакивая с места, девушка-секретарша.

– Я следователь. По делу Панфиловой, – как можно суровее сказал Коля. Суровость далась ему нелегко. Как раз в этот момент он снова вспомнил, что у него нет с собой удостоверения.

Секретарша поуспокоилась.

– А... – пробормотала она, – опять Панфилова... Тогда садитесь, подождите. Я сообщу Игорю Муратовичу.

Коля сел. Секретарша упорхнула в кабинет, почти сейчас же выпорхнула и предложила войти к ректору. Он оказался мужчиной лет пятидесяти, с некрасивым унылым монголоидным лицом. Как все чиновники старой, еще советской закалки, он держался представительно, то есть всем своим видом выказывал серьезность и солидность, а также превентивное недоверие к посетителю.

Уже после первых фраз разговора Коля понял, что узнать что-либо по какому-либо поводу у этого человека будет совершенно невозможно. На все вопросы ректор отвечал крайне сухо, и не скрывал, что его самолюбие сильно страдает от необходимости общаться с незначительным юнцом. Он не отрицал, что после официального фуршета в обеих частях академии последовало продолжение праздника, но официальность и брезгливость в его голосе нарастала, по мере того, как Коля подходил в расспросах к пьянке, устроенной партийцами. Было очевидно, что он, как закаленный функционер, настроен выгораживать своих до последнего.

Его версия стройно дополняла кафедральную, но была изложена самым строгим канцелярским слогом. По словам ректора, выходило, что после фуршета "отдельные приглашенные на партийный конгресс решили продолжить вечеринку в неформальной обстановке", но он не мог сказать, что там происходило, и кто именно остался, так как уехал сразу после официальной части. Всего на конгрессе присутствовало около пятидесяти партийных активистов, прибывших с разных концов Петербурге и Ленинградской области. Академия предоставила для них помещение на правах аренды, контракт имеется в бухгалтерии. Ректор особо подчеркнул, что не был знаком с большинством из них, и сказал, что если Коля хочет получить какие-то дополнительные сведения об участниках конгресса, то ему следует обратиться за справками в региональное отделение партии. Впрочем, добавил он, Коля может получить копию списка участников, который прилагался в дополнение к договору об аренде.

Отдельно ректор подчеркнул, что Панфилова, по его мнению, могла в тот вечер распивать спиртные напитки с кем угодно, необязательно в компании с партийцами, поскольку в здании на тот момент находилось множество студентов, преподавателей и служащих Академии. На вопрос о том, случались ли ранее подобные случаи на подобных вечеринках, он отвечал резко отрицательно и категорически пресек Колины попытки развить эту тему. На просьбу описать Панфилову как сотрудника, он сообщил, что, безусловно, знал ее в лицо и по имени, но сказать что-то более конкретное о ней ему было бы проблематично. Нескрываемое омерзение ректора достигли апогея, когда Коля высказал естественное предположение, что Панфилова, интеллигентная женщина, не могла бы самостоятельно, без собутыльников допиться до летального исхода. По всей видимости, неосторожно употребив неделикатное слово "собутыльники", Коля перешел какую-то невидимую границу, поставленную ректором для защиты репутации своего заведения. Все в его облике стало угрожающем; черты невозмутимого внешне лица почти исказились; редкие движения стали грозно порывистыми. Подчеркнуто сурово он сообщил, что уж он-то ни в коей мере не был собутыльником Панфиловой и, точно так же как и Нина Владимировна почувствовав Колину податливость, начал уже без всяких колебаний выпроваживать Колю под предлогом предстоящих важных дел. "Катя, дайте этому молодому человеку список участников той конференции и ответьте на все его вопросы", – скомандовал ректор секретарше, доведя Колю до двери и почти вытолкнув его вон. Коля слышал, как дверь за ним захлопнулось, и как ректор для верности решительной рукой повернул в ней ключ.

Коля повернулся к девушке и увидел, что той мгновенно передалась пренебрежительность ее начальника. Она служила барометром его настроения.

– Я же уже все рассказала, – раздраженно сказала секретарша.– Два раза же рассказывала вашим сотрудникам. Что вы от меня еще хотите? Не знаю я ничего!

– Тогда мы вас вызовем повесткой, – припугнул Коля, сказав наугад первое, что пришло в голову. Это простенькая страшилка подействовала так быстро, что Коля просто диву дался. Секретарша страдальчески возвела очи горе, вздохнула, шмыгнула носом и приготовилась отвечать на вопросы. Будучи вполне адекватной девушкой, она предпочла десять минут мучений поездкам на допросы. "Как же я с пенсионерками не догадался так?" – подосадовал он.

– Расскажите, что вы и другие сотрудники вокруг вас делали восьмого марта в день гибели Панфиловой, начиная с утра, – строго велел он секретарше. – С максимальными подробностями. Вплоть до того, в какое время кто вышел в туалет.

Девушка смешно нахмурила лоб, вспоминая.

– Я... я сперва печатала бумаги, потом пошла взяла ключи у вахтерши и стала готовить помещения для встречи гостей, потом сходила в магазин за цветами для женщин и продуктами для фуршета, потом... потом снова печатала бумаги... потом пошли с Танькой – это наш второй секретарь – в буфет обедать... потом следила за приготовлениями, доставала посуду, затем мы с Танькой пили шампанское у лаборанток в том крыле... ждали конца конференции и фуршета ... потом у Игоря Муратовича пуговица оторвалась, он попросил пришить, потом – фуршет уже здесь с нашими гостями... потом Игорь Муратович уехал...ну и все остальное начальство тоже... а мы с Танькой остались, потому что нам велели проследить, пока помещение не освободят... и ключи потом надо было сдать на вахту... дальше все стали потихоньку разъезжаться, но все-таки осталось человек пять; они нам дали денег и послали в магазин, – девушка слегка смутилась и сделала неопределенный жест рукой, как бы помогая самой себе продолжать говорить, – мы купили, все, что они просили, вернулись, отдали. Потом они стали нас уговаривать с ними выпить, но мы с Танькой сразу: "нет-нет-нет, что вы, дяденьки!" и стали им активно намекать, что уже поздно, нас уже давно мамы-папы ждут домой, и нам далеко возвращаться, отпустите нас, пожалуйста. Тогда они сказали, ну ладно, вы, девочки, если надо, идите, а мы еще себе побудем.

– И вы ушли?

– Мы сказали, что не можем, что нам велено проследить, чтобы все забрали свою одежду из аудитории, которую им отвели как гардероб, чтобы не пропало ценных вещей и все такое. Тогда они сказали, что заберут одежду из той комнаты, и перейдут в другую, которая была не под ключом. В аудиторию у актового зала, то есть. Она обычно закрыта по четвергам и тем более – в праздник, но тогда почему-то была открыта. И они и в правду туда перешли, а мы закрыли помещение и сразу – домой. Ну вот и все. Больше я ничего такого не знаю.

– А что они вас попросили купить?

– Мы взяли водки, шампанского, шоколадные рулеты в коробке и килограмм мандаринов. Мы не знали точно, что именно они хотят. Наугад брали. Мы покупали в магазинчике, который открыт круглосуточно в доме рядом с автостоянкой. Мы всегда туда бегаем покупать в таких случаях.

– А почему именно туда? – уточнил Коля.

– Потому что других мест поблизости больше нет, – резонно ответила девушка.

– Какую водку вы купили? – педантично спросил Коля, хотя он знал ответ – это было указано в деле.

– Мы купили две "Праздничных". Они – дяденьки с конференции – уже были такие... такие – девушка опять сделала легкое движение рукой, как бы пытаясь вырисовать контуром в воздухе состояние, в котором находились упившиеся партийцы, – в общем, им уже было довольно все равно, по-моему. Они просто сказали: купите нам водки, шампанского и еще чего-нибудь эдакое, для дам. И мы с Танькой решили купить "Праздничную", потому что мы ее уже покупали в прошлый раз, когда нас посылали покупать для новогоднего фуршета.

– Вы покупали там тот же сорт водки, что и на Новый год? – спросил Коля, – для кого? и не было слышно, что в тот раз кто-нибудь отравился?

– Этого я не знаю, – сказала девушка. – На Новый год я отпросилась. Тогда мы закупили для академии штук шесть или семь "Праздничных". Но ее, наверное, никто не пил в концентрированном виде. Ее купили для коктейлей. С соками, нектарами и всякое такое. У нас был ограниченный лимит средств. Нам сказали деньги потратить предельно оптимально: частично купить шампанское, а частично дешевую водку для коктейлей. Мы купили и отдали ее в лаборантскую, а там уже девочки сами – делали коктейли и подавали. Но я думаю, что если семь бутылок поделили на пятьдесят-шестьдесят человек, и соком разбавили, то, по-любому, трудно было бы отравиться. Скорее всего, даже не всем хватило...

Коля вздохнул. Информация, которую он получал, словно размазывалась, расползалась все шире, набухала слоями разнообразных фактов, и вместе с наплывом фактов набухали также его мозги. Это изобилие мешало ему собраться и отделить драгоценные крупицы нужных знаний (если таковые имелись) от повседневной мишуры.

– Расскажите еще о вашем восьмом марта. Расскажите о ваших "гостях": вели себя, агрессивно, добродушно или как? Как выглядели, сколько пили, о чем говорили? – вернулся он к основной теме.

– Я их плохо запомнила, – ответила девушка, – их к тому времени осталось человек пять... в общем-то, я их не очень разглядывала... они все мне показались на одно лицо. Такие дяденьки совершенно обычные. Они у нас партийную конференцию проводили. Они почти все были из области: директора совхозов, разные депутаты, бизнесмены... нет, они не были агрессивными, они были вполне добродушные, смеялись, поздравляли с восьмым марта, – девушка хихикнула, – они расшумелись, когда выпили, но сами себя все время старались успокаивать. Один все время так смешно говорил другим: тише, тише, а то девочки нас выгонят на холод! Они приглашали нас с ними пить, но мы только для приличия выпили по бокалу шампанского, а потом сдали ключи и...

– Понятно, – сказал Коля. Ему решил, что девушку больше не о чем спрашивать. Он взял у нее на всякий случай телефон второй секретарши и вышел.

"Нужно еще для верности опросить еще кого-нибудь с кафедры и ту женщину, как ее? – Надежду Кукину", – подумал он, и невольно снова подивился, насколько точно нелепая фамилия соответствовала угловатой внешности женщины.

Коля вернулся на кафедру. В учебной части Академии было так же тихо, как и в административной. Коридоры опустели; как раз шло занятие. На кафедре, кое-как приткнув свертки с едой среди стопок тетрадей и бумаг, пили чай молодая некрасивая преподавательница и Павел Иванович.

– А вот и наш господин следователь! – шутливо и порывисто, как прежде, воскликнул Павел Иванович, – ну и как, господин следователь, нашли преступные следы? Или все по-прежнему? Я же говорил: бестолку это! Ну какие у Панфиловой враги? Безобиднейшее, добрейшее существо. Вон Наденька вам все про нее расскажет! Наденька, ты ведь ее знала вроде неплохо, а?

Молодая преподавательница сидела, задумчиво склонив голову набок. Она механически разглаживала на коленях мятый платок.

– Мы вели с ней одно время лекции в соседних аудиториях, – помолчав, сказала она, – иногда она заходила ко мне поболтать в перерывах. Но это было только до конца семестра. Потом аудитории поменяли, и мы почти не видели друг друга. Ну, что еще можно сказать про нее... она любила шить, вышивала ... я даже хотела научиться у нее плести салфетки... Еще мы с ней обменивались детективами... Но так, в целом, у нас были совершенно разные интересы, так что мы не так уж сильно и общались.

– Ну да уж, поглядеть на тебя, так у тебя – государственные интересы, Надежда, ты вон вечно вся таинственная ходишь! – сварливо заметил Павел Иванович, – и что скрывать-то, что скрывать тебе такого секретного? Вчера подошел я к ней, а она бумажки свои и перевернула, чтоб я ни дай бог не подсмотрел, что пишет. Так я назло, нарочно добился, чтоб она показала! А это оказался план квартальный! Всего-то! Чего скрывать! Что скрытничать! А, Надежда?