Текст книги "Повседневная жизнь русского гусара в царствование императора Александра I"

Автор книги: Алла Бегунова

Юнкера

Штатное расписание 1802 и 1810 годов предусматривало в составе унтер-офицерского корпуса места для дворян: 10 юнкеров и портупей-юнкеров. При поступлении в полк они должны были «для познания службы» три месяца служить рядовыми, но носить при этом унтер-офицерский мундир. Право на производство в офицеры юнкера имели, согласно положению Устава, только после трехлетней выслуги.

При этом никаких скидок молодым дворянам, надевшим мундир нижнего чина, не делали. Их заставляли исполнять все обязанности наравне с другими солдатами.

«Здесь я ничем не отличался от любого кирасира, и моих сил едва хватало на то, чтобы переносить все эти трудности, – вспоминал Иоганн фон Дрейлинг, дворянин Курляндской губернии, в возрасте 15 лет поступивший юнкером в Малороссийский кирасирский полк в декабре 1808 года. – Нечего было надеяться на помощь какого-нибудь солдата, всякую работу мне приходилось выполнять самому. Ежедневные строевые учения с утра до вечера, еженедельные смотры, частые караулы, уборка лошади, чистка сбруи и амуниции, ежедневно употреблявшихся и ежедневно пачкавшихся, – все это да еще ответственность по службе требовали неимоверных сил и выносливости. Целый день мы не снимали мундиров. Ночью в палатке, при свете свечи нужно было готовить все к следующему дню; четыре, самое большое пять часов удавалось выгадать для сна, а тут еще ночные сентябрьские морозы и скудная солдатская пища! Здесь мне пришлось самому и белье стирать в ближайшей речке…» ^{34}

Вместе с фон Дрейлингом в юнкерах служили и другие дворяне: Иогансон, Меркулов, Макаренко, Татаринов, Шаталов, Кошевой, и все они числились в этом чине более пяти лет. Шеф полка генерал-майор Дука часто ругал их за всевозможные упущения по службе. Дрейлинг «верой и правдой нес тяжелое ярмо унтер-офицерской службы». Своей старательностью он заслужил одобрение начальства и в отличие от других юнкеров был произведен в первый офицерский чин уже через два с половиной года.

По документам некоторых легко-кавалерийских полков видно, что чин юнкера и портупей-юнкера стоял выше вахмистрского и был одной из ступеней служебной лестницы, ведущей к производству в офицеры не только для молодых российских дворян, но и людей иных сословий.

В январе 1812 года шеф Польского уланского полка генерал-майор П. Д. Коховский представил на утверждение императора список портупей-юнкеров своего полка, «достойных к производству в офицеры». В нем фигурировало девять фамилий. Это были сослуживцы Н. А. Дуровой, вместе с ней воевавшие с французами под Гутштадтом, Гейльсбергом и Фридландом. Трое из них начинали службу «товарищами» почти одновременно с «кавалерист-девицей» – в 1806–1807 годах (остальные гораздо раньше). Но если Надежда Андреевна по воле государя уже пятый год служила корнетом, то бывшие ее однополчане лишь теперь удостаивались к производству в первый офицерский чин.

Так, вместе с Дуровой «товарищем» в Польский полк поступил Карл Иванович Маркевич, «из польского шляхетства Волынской губернии Луцкого уезда, за отцом его крестьян не имеется, доказательств о дворянстве не представил». В «товарищах» он пробыл с марта 1807-го по март 1809 года, затем стал унтер-офицером и в июле 1811 года – портупей-юнкером. Василий Осипович Горецкий, «из польского шляхетства Витебской губернии Полоцкого уезда, крестьян за его отцом не имеется, доказательств о дворянстве не представил», пришел в полк на полгода раньше Дуровой – в сентябре 1806-го. Унтер-офицером стал в 1809-м, вахмистром – в 1810-м, портупей-юнкером – в июле 1811 года. Иван Томашевич Гергилевич, «из польского шляхетства Австрийской короны Львовской губернии Замостского уезда, за отцом его крестьян не имеется, доказательств о дворянстве не представил», пришел в полк в начале 1806 года «товарищем», в унтер-офицеры был произведен в марте 1809 года, в портупей-юнкеры – в январе 1811 года. В отличие от Маркевича и Горецкого, Гергилевич умел читать и писать по-русски, по-польски и по латыни ^{35} . Но такое широкое образование не помогло ему сделать карьеру в уланах. Недаром авторы павловского Устава вскользь замечали в одном из параграфов, что «способность только к письменным делам… в сравнении со службою во фрунте есть совсем побочное дело…» ^{36}

Офицеры

Если с рядовыми, унтер-офицерами, трубачами и юнкерами эпохи Александра I наши современники, можно сказать, совершенно незнакомы, то об офицерах гусарских и уланских полков они все-таки кое-что знают, прежде всего благодаря русской художественной литературе. Великие наши классики А. С. Пушкин и М. Ю. Лермонтов не раз выбирали их героями своих произведений и не скупились на красочные описания этих персонажей.

«Вы знаете, – продолжал Сильвио, – что я служил в*** гусарском полку. Характер мой вам известен: я привык первенствовать, но смолоду это было во мне страстию. В наше время буйство было в моде: я был первым буяном по армии. Мы хвастались пьянством: я перепил славного Бурцова, воспетого Денисом Давыдовым. Дуэли в нашем полку случались поминутно: я на всех бывал или свидетелем, или действующим лицом. Товарищи меня обожали, а полковые командиры, поминутно сменяемые, смотрели на меня, как на необходимое зло…» ^{37}

Сильвио, главный герой пушкинской повести «Выстрел», вызывает на дуэль однополчанина, но не стреляет в него, а оставляет выстрел за собой, ожидая более подходящей ситуации. Ему хочется унизить своего противника, увидеть его испуганным и жалким. Что же касается рассказа Сильвио о его армейской жизни («поминутные» дуэли между однополчанами, «поминутно» сменяемые полковые командиры), то все это – самая обыкновенная ложь, и читатели Пушкина знали об этом, отчего характер персонажа приобретал весьма неприглядные черты.

В повести «Метель» Пушкин представляет еще одного гусарского офицера: «…Все должны были отступить, когда явился в ее замке раненый гусарский полковник Бурмин, с Георгием в петлице и с интересною бледностию, как говорили тамошние барышни. Ему было около двадцати шести лет. Он приехал в отпуск в свои поместья, находившиеся по соседству деревни Марьи Гавриловны… Бурмин был, в самом деле, очень милый молодой человек. Он имел именно тот ум, который нравится женщинам: ум приличия и наблюдения, безо всяких притязаний и беспечно насмешливый…» ^{38}

Полковник Бурмин тоже человек необычный. Попав ночью в метель в деревенскую церковь, где ждали жениха, он становится участником брачной церемонии и нисколько не задумывается о последствиях своего поступка. Но судьба благосклонна к гусару и в конце концов приводит его к повенчанной с ним девушке.

В повести «Станционный смотритель» перед нами опять гусарский офицер: «Гнев проезжего прошел; он согласился ждать лошадей и заказал себе ужин. Сняв мокрую, косматую шапку, отпутав шаль и сдернув шинель, проезжий явился молодым, стройным гусаром с черными усиками…» ^{39} Пушкин указывает фамилию и чин этого молодого офицера: ротмистр Минский. Поведение ротмистра можно назвать в высшей степени предосудительным. На почтовой станции он притворяется больным, соблазняет и увозит с собой дочь станционного смотрителя красавицу Авдотью Вырину, но потом, правда, женится на ней.

Почему Александра Сергеевича так интересовали гусары, известно. Еще в Лицее он дружил с офицерами лейб-гвардии Гусарского полка, находившегося в Царском Селе, и хотел даже после окончания учебного заведения поступить в этот полк. Однако отец его не дал на то своего согласия, и великий поэт остался на всю жизнь человеком штатским.

Михаил Юрьевич Лермонтов, наоборот, избрал военную карьеру. Он окончил Школу гвардейских юнкеров и подпрапорщиков и стал служить корнетом в лейб-гвардии Гусарском полку. У него есть немало стихотворений, посвященных однополчанам, военной службе, верховой езде. В поэме «Тамбовская казначейша» Лермонтов создал яркий образ уланского офицера:

 
Он был мужчина в тридцать лет;
Штаб-ротмистр, строен как корнет;
Взор пылкий, ус довольно черный;
Короче, идеал девиц,
Одно из славных русских лиц.
Он все отцовское именье
Еще корнетом прокутил;
С тех пор дарами Провиденья,
Как птица Божия, он жил.
Он спать, лежать привык, не ведать,
Чем будет завтра пообедать… ^{40}
 

Штабс-ротмистр Гарин тоже человек решительных действий. Он садится играть в карты с тамбовским казначеем и выигрывает у него… жену.

К этой плеяде вполне убедительных с художественной точки зрения образов мотов, обманщиков, пропойц и хулиганов примыкает еще один герой, имеющий фамилию реально существовавшего человека:

 
Бурцов, ера, забияка,
Собутыльник дорогой,
Ради Бога и… арака
Посети домишко мой!
 

Сослуживец Дениса Давыдова по Белорусскому гусарскому полку в 1804–1806 годах ротмистр Бурцов благодаря силе поэтического слова (стихотворения «Бурцову», «Гусарский пир», «Призыв на пунш» и другие) стал для молодых романтиков начала XIX века воплощением бесшабашного гуляки-гусара, молодца, которому море по колено, а военная служба только для того и нужна, чтобы нарушать ее установления, демонстрируя собственное небывалое геройство.

Но был ли Бурцов таким на самом деле?

Архивные документы рисуют его несколько иначе: «Отставной капитан Бурцов. Из дворян, в службе состоял 15 лет, в офицерских чинах более 14-ти лет, находился в походах и многих сражениях, за отличие награжден орденом Св. Владимира 4-й степени. В декабре 1807 года из Белорусского гусарского полка за болезнью, приключившейся от конского ушиба, переведен в Саратовский гарнизонный батальон, а в 1809 году из капитанов оного батальона уволен от службы с мундиром. От роду ему 31 год…» ^{41}

В октябре 1810 года Бурцов подал прошение о принятии его на службу вновь в Белорусский гусарский полк. В военном министерстве, прежде чем решить вопрос, проверили формулярный список этого отставного офицера. В нем не было ни одной порочащей Бурцова записи. А ведь такие пометки делали при ежегодной аттестации офицеров в полках, потому что военная администрация тогда, как, впрочем, и во все другие времена, боролась с пьянством, разгильдяйством и самоуправством старших и младших начальствующих в армии лиц. Списки проштрафившихся офицеров подавались в военное министерство регулярно и к нарушителям дисциплины принимали разные меры, обычно – задерживали производство в следующий чин.

Вот, например, список, поданный 19 сентября 1810 года:

«Украинского мушкетерского полка

Поручик Орда по службе ведет себя худо, предан пьянству и в хозяйстве нерачителен.

Прапорщик Улашин в хозяйстве худ.

Белостокского мушкетерского полка

Подпоручик Сергачев по службе требует побуждения, в пьянстве хоть немного, а замечен, бывает иногда в долгах.

Поручик Кобылинский по службе ведет себя посредственно и в хозяйстве посредственен.

Черниговского драгунского полка

Капитан Паламов хотя весьма мало, но пьянству предан.

Ахтырского гусарского полка

Поручик Шахматов по службе ведет себя неизрядно…» ^{42}

Потому-то 22-летний поручик лейб-гвардии Гусарского полка Петр Чаадаев в 1817 году писал своему юному другу Александру Пушкину, узнав о его намерении поступить в гусары, что разудалые стихи Дениса Давыдова о гусарской службе есть поэтическое преувеличение, полет необузданной фантазии, а сама строевая служба в легко-конном полку – дело рутинное, суровое, требующее определенных знаний, сосредоточенности, умения командовать, но больше – подчиняться. Пушкин ответил ему стихами:

 
Он вышней волею небес
Рожден в оковах службы царской.
Он в Риме был бы Брут, в Афинах – Периклес,
А здесь он – офицер гусарской ^{43} .
 

Оковы службы царской действительно оказались тяжелыми для Чаадаева, в будущем автора знаменитых «Философических писем». В 1820 году он, как адъютант гвардейского корпуса, был послан к Александру I с докладом о бунте солдат «государевой» роты лейб-гвардии Семеновского полка. Больше часа продолжался разговор молодого гусара с самодержцем. После этого Чаадаев решил навсегда расстаться с гусарским мундиром и подал прошение об отставке.

Впрочем, бывало, что встречи с императором приносили совершенно другой результат. Так, в декабре 1807 года на аудиенцию в царский кабинет был вызван унтер-офицер Польского уланского полка Соколов, который вышел оттуда уже не унтер-офицером и не Соколовым, а корнетом Мариупольского гусарского полка Александровым. О тайне этого превращения рассказано в книге «Кавалерист-девица. Происшествие в России», впервые изданной в Санкт-Петербурге в 1836 году:

«Если вы полагаете, – сказал император, – что одно только позволение носить мундир и оружие может быть вашею наградою, то вы будете иметь ее!» При этих словах я затрепетала от радости. Государь продолжал: «И будете называться по моему имени – Александровым! Не сомневаюсь, что вы сделаетесь достойною этой чести отличностью вашего поведения и поступков; не забывайте ни на минуту, что имя это всегда должно быть беспорочно и что я не прощу вам никогда и тени пятна на нем!.. Теперь скажите мне, в какой полк хотите вы быть помещены. Я произведу вас в офицеры». – «В этом случае позвольте мне, ваше величество, отдаться в вашу волю», – сказала я. «Мариупольский гусарский полк – один из храбрейших, и корпус офицеров из лучших фамилий, – говорил мне государь, – я прикажу поместить вас туда. Завтра получите вы от Ливена, сколько вам надобно будет на дорогу и обмундировку. Когда все уже готово будет к вашему отправлению в полк, я еще увижу вас…» ^{44}

Таким образом император Александр I решил судьбу первой в России женщины-офицера и создал исторический прецедент. Женщины стали служить в армии, но только спустя много-много лет. А Надежда Андреевна Дурова в начале января 1808 года отправилась из Санкт-Петербурга в свой полк, который входил тогда в состав 9-й дивизии под командованием сына великого полководца А. В. Суворова генерал-лейтенанта Аркадия Суворова и был расквартирован на Волыни.

Согласно полковому расписанию от 8 февраля 1811 года (более ранних документов не сохранилось) корнет Александров числился в эскадроне майора Станковича (1-й шефский батальон). Вместе с ним там служили ротмистр Мервин, поручики Черняк и Текутев, корнеты Вонтробка и Жолондовский. Всего же в Мариупольском гусарском полку в это время по списку состояло 72 штаб– и обер-офицера. Шефом полка был генерал-майор и генерал-адъютант барон Меллер-Закомельский, полковым командиром – полковник Клебек 1-й ^{45} . Дурова упомянула в своей книге о четырнадцати однополчанах и написала немало теплых слов об офицерах-мариупольцах: «храбрые мои сослуживцы», «достойные товарищи», «отличное общество офицеров».

Слова о «корпусе офицеров из лучших фамилий», которые Надежда Андреевна вложила в уста императора, можно считать авторским преувеличением, обычным для того времени комплиментом родному полку. На самом деле титулованных дворян (кроме шефа полка барона Меллера-Закомельского) и других представителей «лучших фамилий» здесь не было. Судя по формулярным спискам, вместе с Дуровой в мариупольских гусарах в основном служили выходцы из мелкопоместного дворянства, как российского, так и малороссийского, а также из польско-литовской шляхты. Еще были штаб– и обер-офицерские дети и воинские поселяне, выслужившиеся в офицеры из нижних чинов.

Правда, сохранилось всего 40 формуляров из 70 фамилий, упомянутых в полковом расписании от 8 февраля 1811 года. Но все же они дают представление об особенностях формирования офицерского корпуса армейских гусарских полков в александровскую эпоху и разрушают некоторые стереотипы, порожденные, как правило, советской исторической наукой и пропагандой.

Так, из сорока офицеров крепостными владели прямо или опосредованно только три человека: ротмистр Петр Борисович Мервин, у которого в Тамбовской губернии имелась 21 душа крестьян мужского пола, поручик Петр Иванович Полазан – «за отцом его в Костромской губернии 40 душ» ^{46} и корнет Александров – «за отцом его в Вятской губернии 150 душ» (так сказано в формулярном списке Н. А. Дуровой за 1815 год, но другие документы ее семьи не подтверждают этого). Остальные офицеры крестьян не имели, следовательно, жили на жалованье и богачами, привыкшими без счета сорить деньгами, их назвать никак нельзя; скорее они были бедняками.

Другое заблуждение касается уровня образованности гусарских офицеров. Гуманитарное образование с углубленным изучением иностранных языков, истории, географии, литературы было тогда доступно далеко не всем представителям дворянства. В формулярных списках 30 офицеров-мариупольцев значится короткое: «Грамоте российской читать и писать умеет», что соответствует нынешней программе начальной школы. Более обширными знаниями могли похвастаться только выпускники кадетских корпусов. Таковых в Мариупольском полку в 1810 году насчитывалось шесть человек: майор Дымчевич, штабс-ротмистр Горич, поручик Шишка, корнеты Бобылов, Дрентель и Клебек 2-й (сын полкового командира полковника Клебека). «Грамоте российской, французской и немецкой, чистописанию, арифметике, геометрии, тригонометрии, алгебре, артиллерии, фортификации, архитектуре, истории, географии, рисованию, черчению, военным экзерцициям, верховой езды искусству обучался», – написано в формулярном списке Осипа Осиповича Шишки, дворянина из Литовской губернии, который провел в стенах Гродненского кадетского корпуса 10 лет и был выпущен в марте 1810 года в Мариупольский полк сразу поручиком ^{47} .

Некоторые выходцы из польско-литовской шляхты: поручик Жуковский, корнеты Збороницкий, Жолондовский и Коциевский кроме русской грамоты знали польскую, немецкую, иногда – латынь.

Путь к офицерскому чину для молодого дворянина в это время начинался обычно с поступления в полк юнкером, унтер-офицером, а случалось, что и рядовым. В этом смысле интересна биография подполковника Ивана Васильевича Павлищева, о семье которого Дурова писала в своей книге. Он происходил из дворян Екатеринославской губернии, крестьян не имел. В марте 1782 года в возрасте 16 лет поступил в Луганский пикинерный полк рядовым, вместе с полком пережил потемкинскую реформу, когда луганские пикинеры стали мариупольскими легко-конниками, и в это время получил чин ротного квартермистра. В 1786 году Павлищев стал вахмистром, через год – кадетом и еще через восемь месяцев – корнетом, произведенным за боевые отличия в сражении с турками под Кинбурном. В поручики его пожаловали в 1792 году, через два года – в ротмистры за отличную службу. Майорского чина он дожидался шесть лет, подполковничьего – восемь. Павлищев совершил с полком все походы и ни разу не брал отпуска. В 1812–1814 годах он заслужил четыре награды: орден Святого Георгия 4-й степени, орден Святой Анны 2-й степени, орден Святого Владимира 4-й степени и золотую саблю с надписью «За храбрость» ^{48} .

Кроме Павлищева, который пять лет пробыл в нижних чинах, в Мариупольском полку находились и другие офицеры-дворяне, начинавшие службу в кавалерии рядовыми. Однако производство у них шло гораздо быстрее. Например, Николай Михайлович Васильев, из дворян Екатеринославской губернии, поступил в конно-егерский полк рядовым в сентябре 1796 года; в октябре того же года он уже ротный квартермистр, через три месяца – вахмистр и переведен в Мариупольский гусарский полк, где юнкером стал в мае 1802 года, корнетом – в августе того же года, поручиком – в 1804-м, штабс-ротмистром – в 1811-м. Выходец из польской шляхты Юзеф Иванович Жуковский поступил рядовым в Мариупольский гусарский полк в июле 1801 года, в апреле 1802-го был произведен в унтер-офицеры, через месяц – в юнкера, через год – в корнеты и спустя четыре года (в 1807-м) – в поручики. Штабс-ротмистром стал в 1813 году. Васильев и Жуковский в 1805 году участвовали в походе полка в Австрию. За отличие в сражении под Аустерлицем они удостоились первого офицерского ордена – Святой Анны 3-й степени.

Унтер-офицерами в армейских полках начинали военную карьеру другие сослуживцы Н. А. Дуровой – дворяне. Список их довольно длинен: Степан Алексеевич Агеев (каптенармусом – в 1785 году), Матвей Иванович Онилов (ротным квартермистром – в 1794 году), Иван Данилович Малиновский (ротным квартермистром – в 1797 году), Бонифатий Антонович Добровольский (подпрапорщиком – в 1786 году), Петр Борисович Мервин (капралом – в 1782 году), Федор Фомич Чернопятов (капралом – в 1794 году), Степан Яковлевич Черняк (вахмистром – в 1794 году), Василий Абрамович Ферлаковский (унтер-офицером – в 1795 году), Михаил Дмитриевич Улин (унтер-офицером в 1802 году). Чин юнкера для них являлся далеко не первой ступенью в служебной лестнице. Дольше всех дожидался его Ферлаковский: семь лет. Быстрее всех получил юнкера Улин: через четыре месяца.

В нашей литературе немало написано об обычае XVIII века, когда дворянских сыновей с малолетства записывали нижними чинами в гвардию, с тем чтобы к совершеннолетию они могли выйти в армию офицерами. Но дело в том, что при тогдашней неразвитой системе военного образования это был едва ли не единственный способ готовить для армии образованный командный состав. При записи недоросля в полк родители брали на себя обязательство учить его дома «указным наукам», перечень которых был установлен законодательно в 1736 году. Для будущего офицера считались необходимыми: русская грамота, арифметика, геометрия, тригонометрия, фортификация, часть инженерная и артиллерийская, французский и немецкий языки и военная экзерциция ^{49} . Наиболее известный пример – поступление в солдаты великого полководца А. В. Суворова в октябре 1742 года: «…по указу Ея Императорского Величества в лейб-гвардии Семеновского полку приказали явившихся с прошениями нижеозначенных недорослей, а именно… Александра Суворова… написать в лейб-гвардии Семеновский полк сверх комплекта без жалованья и для обучения указных наук… отпустить в домы их на два года» ^{50} . Суворов явился на действительную службу в 1747 году, сразу получил чин капрала и дальше служил в унтер-офицерах лейб-гвардии Семеновского полка: с 1749 года – подпрапорщиком, с 1751 года – сержантом. В армию он был выпущен в мае 1754 года поручиком в возрасте 24 лет.

В Мариупольском гусарском полку в 1810 году был только один офицер, начинавший военную службу таким образом, – майор Степан Осипович Ракшанин, «из дворян нации Венгерской Екатеринославской губернии». Он в возрасте 11 лет был записан фурьером в лейб-гвардии Преображенский полк. В 1785 году его произвели в кадеты в Ольвиопольский легко-конный полк. Теперь он явился на службу и до 1792 года, то есть семь лет, пробыл в унтер-офицерских чинах.

Император Павел I считал, что дома молодых дворян готовят к военной службе плохо, и в 1796 году запретил записывать их в гвардейские полки сверх комплекта. Он хотел, как и его дед Петр Великий, чтобы благородное сословие изучало «солдатское дело с фундамента» и именно на действительной службе. Но обычай оказался живучим: все-таки это было изрядное облегчение в движении по служебной лестнице. Даже в эпоху Александра I встречаются случаи подобного «поступления» в полки. Но теперь это делалось по большому знакомству и тайно.

«В 1804 году записан я был на службу в Елисаветградский гусарский полк, которого шефом состоял отец мой, генерал майор барон Ерофей Кузьмич Остен-Сакен, – вспоминал в 1870 году Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен, генерал от кавалерии и генерал-адъютант. – Мне был тогда 12-й год от роду, и потому прибавили пять лет: тогда не требовалось метрических свидетельств. Я считался уже прежде на службе сержантом в лейб-гвардии Семеновском полку, имея три года от роду, но по вступлении на престол императора Павла I, вместе с прочими был выключен из списков… В 1807 году, на 14-летнем возрасте, по производстве в корнеты, считался я в ремонтной команде полковника Шау и жил у родителей своих в Елисаветграде, занимаясь деятельно своим образованием. Следовало отправить в полк остальных лошадей – 29 голов и ремонтную команду – 30 человек, в декабре. Доказательством, как я был развит, служит то, что полковник Шау поручил мне, 14-летнему мальчику, вести в Вилкомир зимою лошадей с командою. Когда я представил их шефу полка генерал-майору Юрковскому, то он был чрезвычайно доволен сытостию и содержанием лошадей и в самых лестных выражениях благодарил меня…» ^{51}

Конечно, сыну генерала было служить легче. В 14 лет он – корнет, в 22 года – штабс-ротмистр, в 26 лет – полковник и в 28 – командир Астраханского кирасирского полка, а в 34 года – генерал-майор. Только надо добавить, что Д. Е. Остен-Сакен еще и участвовал в грандиозных сражениях наполеоновской эпохи: при Бородино и Вязьме, при Кульме и Лейпциге, при Арсис-сюр-Об и Фер-Шампенуазе.

Но все же в начале XIX века производство дворян в офицеры пошло быстрее. Михаил Андреевич Збороницкий, из шляхетства Подольской губернии, поступил в Мариупольский полк юнкером в апреле 1805 года и в январе 1806-го стал корнетом. Игнат Иванович Солтан, из шляхетства Минской губернии, поступил юнкером в июле 1803 года, произведен в портупей-юнкеры в апреле 1804 года и за отличие в битве при Аустерлице пожалован корнетом в январе 1806 года. Игнат Иванович Жолондовский, из шляхетства Волынской губернии, поступил юнкером в Мариупольский полк в мае 1804 года, в портупей-юнкеры произведен в мае 1806 года, в корнеты – в июне 1809 года.

Надежда Андреевна Дурова, конечно, знала этих молодых офицеров. Корнет Жолондовский служил вместе с ней в эскадроне майора Станковича. Корнеты Солтан 3-й и Збороницкий числились в эскадроне старшего брата Игната – ротмистра Солтана 2-го. К ним в полной мере можно отнести ее слова «храбрые мои сослуживцы». В рядах Мариупольского полка встретили они Отечественную войну 1812 года и в следующие чины были пожалованы за смелость и мужество, проявленные в сражениях с французами в 1812–1814 годах. Кроме того, они удостоились награждения орденами. Штабс-ротмистр Збороницкий заслужил три ордена: Святого Владимира 4-й степени с бантом, Святой Анны 2-й и 3-й степени, поручик Жолондовский – Святой Анны 3-й степени, штабс-ротмистр Солтан – Святого Владимира 4-й степени (за битву при Бородино). В феврале 1814 года в бою под Краоном во Франции Игнат Иванович Солтан вел в атаку эскадрон и был тяжело ранен пулей в грудь. Через месяц от этой раны он скончался в госпитале. Ему исполнилось тогда 30 лет.

Кроме дворян и шляхты в Мариупольском гусарском полку служили в это время и выходцы из других сословий. Полковой казначей 38-летний поручик Иван Андреевич Курилов происходил из мещан Киевской губернии. Корнеты Иван Иванович Караманов (37 лет) и Иван Васильевич Копша (33 года) были из воинских поселян Херсонской губернии, в полк поступили вольноопределяющимися и начали службу рядовыми, один – в 1790 году, второй – в 1795 году. Туманно сказано в формулярном списке о происхождении поручика Петра Яковлевича Реймерса – «из Римской империи». Он тоже поступил вольноопределяющимся в Елуховский кирасирский полк в 1786 году, и год был рядовым, затем 6 лет – капралом и еще 10 лет – вахмистром, но уже в Мариупольском гусарском полку. За поход в Пруссию Реймерс был награжден чином поручика и орденом Святой Анны 3-й степени (в 1807 году). Отечественную войну встретил штабс-ротмистром в возрасте 36 лет. Бои в Германии в 1813 году позволили ему отличиться еще раз – орден Святого Владимира 4-й степени с бантом.

Командир эскадрона Н. А. Дуровой майор Михаил Михайлович Станкович происходил из штаб-офицерских детей Екатеринославской губернии и службу начинал кадетом в 1787 году в Мариупольском легкоконном полку в возрасте 20 лет. Также из штаб-офицерских детей был и другой офицер, упомянутый ею в книге, – штабс-ротмистр Григорий Иванович Горич, выпускник Корпуса чужестранных единоверцев. Он был родственником известного генерала екатерининской эпохи И. П. Горича и некоторое время служил в его штабе адъютантом, но потом перешел в Чугуевский регулярный казачий полк и при расформировании его, в 1802 году, – в Павлоградский гусарский. С павлоградскими гусарами Горич участвовал в сражении при Аустерлице и там попал в плен к французам. В Россию он смог вернуться через два с половиной года. По высочайшему повелению он был определен в Мариупольский гусарский полк тем же чином, то есть поручиком, но вскоре получил повышение и стал штабс-ротмистром. Горич был не только прекрасно образованным офицером (он знал французский, греческий и итальянский языки), но и настоящим храбрецом. За битву при Бородино его наградили орденом Святого Владимира 4-й степени с бантом.

Возможно, что у Горича при определении на службу никто и не спрашивал одного важного документа – свидетельства о дворянстве. Но у корнета Михаила Васильевича Дейнеки, сына обер-офицера из Екатеринославской губернии Алексопольского уезда, этот документ при поступлении в Мариупольский гусарский полк потребовали. «Свидетельства о дворянстве не представил» – отмечено в его формулярном списке. Потому, вероятно, его восхождение по служебной лестнице было таким медленным: рядовой в 1782 году, унтер-офицер – в 1795 году, корнет – в 1807 году.

О дворянской грамоте, которая могла бы облегчить ее производство в офицеры из унтер-офицеров Польского конного полка, тревожилась и Надежда Андреевна: «Произведут ли меня в офицеры без доказательств о дворянстве? А как их достать? Наша грамота у дядюшки, если б он прислал ее! Но нет, он не сделает этого!» ^{52} Между тем документ находился вовсе не у Н. В. Дурова, младшего брата ее отца, проживавшего в Санкт-Петербурге, а именно в Сарапуле, у самого Андрея Васильевича Дурова, сарапульского городничего. Отправляя в столицу для поступления в учебные заведения Евгению Дурову, младшую сестру героини, и ее сына Ивана Чернова, А. В. Дуров приложил к своему прошению на имя императора не только свидетельства о рождении обоих детей, но и копию документа. Вот как она выглядела:

ГРАМОТА

Екатеринославского дворянского собрания о дворянстве Дуровых выдана 13 апреля 1803 года

От Губернского Предводителя Дворянства уездных дворянских Депутатов, собранных для составления дворянской родословной книги, данная дворянам коллегскому советнику и кавалеру Николаю, коллегскому ж советнику Андрею и подпоручику Ивану Васильевым сынам Дуровым.

Рассмотрев на основании Всемилостивейше пожалованной от блаженной и вечно достойной памяти в Бозе почивающей Государыни Императрицы Екатерины вторыя, в 2-й день Апреля 1785-го года благородному Российскому Дворянству грамоты, и Высочайшего Его Императорского Величества Всемилостивейшего Манифеста во 2-й день Апреля 1801-го года состоявшегося, о возстановлении прав и преимуществ Дворянства по Высочайшей Грамоте оному дарованных, предъявленные от них, Дуровых, о дворянском их достоинстве доказательства, признали оныя согласными с предписанными на то правилами; вследствие коих по силе 77-й статьи объявленной Грамоты они и род их внесен в Дворянскую Родословную Екатеринославской губернии книгу в первую ея часть во свидетельство чего, губернский предводитель дворянства и депутаты во исполнение Всевысочайшего Его Императорского Величества соизволения дали им сию грамоту за подписанием нашим и утвердив оную печатью дворянского собрания Екатеринославской губернии. Апреля 13-го дня 1803-го года.

Подлинную подписали:

Губернский предводитель дворянства коллегский советник и кавалер Ананий Струков, Депутат от Дворянства Новомосковского уезда надворный советник Иван [нрзб], Депутат от Дворянства Павлоградского уезда надворный советник Василий Яковлев, Депутат от Дворянства Бахмутского уезда коллегский асессор Дмитрий Криско, Депутат от Дворянства Ростовского уезда Дмитрий Миско. Секретарь и казначей Дворянства коллегский асессор Дмитрий Биляшевский.

место печати

1808 года Июня 22-го дня.

Вятской Губернии в Сарапульском уездном суде копия сия с подписанною Грамотою свидетельствована и оказалась верною, что суд уездной с приложением казенной своей печати и удостоверяет.

место печати

Уездный судья 10-го класса Княгин

Дворянский заседатель Осип Козлов

У сего приложена сарапульского уездного суда казенная печать.

В должности секретаря губернский регистратор Иван Караваев ^{53} .

Едва ли император Александр I, встречаясь с Н. А. Дуровой, спрашивал об этой грамоте. Он и так верил, что героиня принадлежит к благородному сословию. Государь подтвердил ее привилегии, даровав ей чин корнета всего лишь после восьми месяцев солдатской службы в Польском конном полку. Однако в полковых канцеляриях к соискателям офицерских эполет относились гораздо строже и пометки о наличии дворянской грамоты, либо копии с нее, делали обязательно.