Текст книги "Повседневная жизнь русского гусара в царствование императора Александра I"

Автор книги: Алла Бегунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Эти ухищрения были продиктованы одним суровым обстоятельством: военная администрация признавала, что получаемое офицерами, особенно младшими, содержание недостаточно для обеспечения жизни их семей на уровне, соответствующем высокому престижу офицерского звания в обществе. Вместе с тем государство не имело возможности увеличить оклады жалованья младшему командному составу до нужной суммы и вводило запреты и ограничения. Если офицер мог доказать, что женитьба улучшит его материальное положение, то командование охотно шло ему навстречу и разрешало брак, рассмотрев, однако, личность невесты и установив происхождение ее капитала.

На деле это приводило к тому, что обер-офицеры полков кавалерии поневоле оставались холостыми. Возможно, этим и объясняется развитие так называемого «волокитства», о котором упоминают все современники и авторы полковых историй. Корнеты, поручики, штабс-ротмистры и ротмистры напропалую ухаживали за дамами, флиртовали, «крутили романы», но по объективным причинам не могли сделать избранницам своего сердца официальное предложение и создать семью.

Некоторые из них вступали во внебрачные связи, искали доступных женщин и без труда находили их. Правда, в мемуарах ссылки на это попадаются очень редко. Общественная мораль была строга, и господа офицеры стыдились рассказывать о своих любовницах или о посещениях публичных домов.

«Все утро прошло за работой в канцелярии князя. Это становится необычайно скучно. Днем делали различные глупости у друга С… Пришел туда надменный еврей, который развлекался вместе с четырьмя людьми из общества. Я не был в их числе, так как испытываю отвращение к развратным женщинам…» – сообщает в своих воспоминаниях Н. Д. Дурново, прапорщик Свиты Его Императорского Величества по квартирмейстерской части, рассказывая о своем пребывании в мае 1812 года в городе Вильно ^{17} . 20-летнего офицера привлекают романтические отношения: «Я так часто упоминаю об Александрине в своем дневнике, что хочу доставить себе удовольствие описать ее наружность. Она небольшого роста, но великолепно сложена. Ее волосы белокурые, глаза живые и искрящиеся умом. Ее плечи соперничают с мрамором по своей белизне. Одним словом, в свои шестнадцать лет она имеет фигуру Венеры и пробудила во мне неистовую любовь. Отправившись в сад, я имел счастие встретить мою богиню, которую сопровождал во время прогулки…»

Новая встреча влюбленных происходит на балу в Вильно, где с Александриной, дочерью польского хорунжего Удинца, танцует сам император Александр I и говорит ей комплименты. Николай Дурново восхищен: «Эта женщина мне положительно вскружила голову. Она великолепна, как роза. Мадмуазель Вейс и госпожа Башмакова единственные, кто могут – конечно, не сравниться с ней, – но быть названы после нее. Его Величество, к счастью, ушел. Ужин был сервирован в саду. Луна своим печальным светом освещала нас обоих. Быть может, скоро мне придется ее покинуть…» ^{18}

Предчувствия не обманули прапорщика. Начиналась война с французами, и русские войска ушли из Вильно. Отступая вместе с армией, Николай Дурново побывал в Сорокополе, в имении дедушки Александрины Удинец. Она была там и бросилась в его объятия. Влюбленные провели целый вечер, в конце которого девушка подарила возлюбленному прядь своих белокурых волос. Больше они, увы, никогда не встречались.

Более предприимчивым, судя по его дневнику, был обер-офицер Малороссийского кирасирского полка И. Р. фон Дрейлинг. Его не смущали связи с замужними женщинами. Зимой 1811 года он чувствовал себя особенно хорошо: «Мне было приятно бывать в доме полковника, а связь с самой прекрасной, с самой очаровательной из всех женщин, победоносно царившей на всех балах, опьяняла меня совершенно, я весь отдавался счастью и наслаждениям…» ^{19} Страницы, посвященные 1812 году, отведены описаниям сражений и походов, но в начале 1813 года в Польше штабс-ротмистра ожидал новый роман: у свитского капитана Эссекса он отбил «прелестную красавицу Жанету, кокетливую польку в полном смысле слова». В конце 1813 года в Германии, прощаясь с Лейпцигом, фон Дрейлинг также «покинул самые приятные связи». Здесь он жил в доме купца Краева и пользовался благосклонностью как его жены, так и ее золовки – госпожи Ганзен, «очень хорошенькой молодой женщины». В 1814 году в покоренном Париже теперь уже ротмистр Иоганн фон Дрейлинг пережил «целый хаос новых впечатлений, удовольствий и наслаждений всякого рода, которых и описать невозможно», потому что «прелестные француженки были очаровательны», и он познакомился с одной из них, «обитательницей бельэтажа».

На обратном пути в Россию судьба занесла его в Кельн. Там он снимал квартиру у богатого купца Фево, имевшего двух взрослых дочерей. «Обе прелестные девушки полюбили меня, – пишет кирасир. – Я отдаю предпочтение Луизе – и она живет только мною… Под одним кровом, постоянно вместе – какое искушение! Какие минуты! Воспоминание об этих счастливых мгновениях, об этом счастливом прошлом, которое покрыто завесой времени, храню я свято про себя…» ^{20}

Весной 1819 года фон Дрейлинг был произведен в майоры, получил в командование дивизион (два эскадрона) в Новгородском кирасирском полку, а вместе с ним – 1000 рублей жалованья и 1000 рублей «столовых» денег. Он записал в своем дневнике, что «ощущается стремление к спокойной семейной жизни», взял отпуск и поехал на родину в Курляндию. Здесь он женился на девушке, с которой был знаком в детстве. Оказывается, «душой они давно принадлежали друг другу»…

Наиболее откровенные записи оставил в своем дневнике А. Д. Чертков (1789–1859), председатель «Общества истории и древностей Российских» с 1848 по 1857 год, основоположник русской нумизматики и создатель уникальной «Всеобщей библиотеки России», насчитывавшей более 17 тысяч редких книг на церковно-славянском, русском и западно-европейских языках. В 1812–1815 годах Александр Чертков служил корнетом, а затем поручиком в лейб-гвардии Конном полку и совершил вместе с русской армией Заграничный поход. Любознательный юноша повсюду скупал старинные книги, гравюры, литографии, монеты, а также искал… продажных женщин. В его мемуарах нет ни слова о любви или страсти, о женской красоте или характере. Ему нужно было только «сделать свое дело».

В этом смысле наблюдения над европейской жизнью молодого кавалериста не лишены некоторого интереса. Например, в Париже ему особенно запомнился Пале-Рояль, так как там было «на третьем этаже – сборище публичных девок, на втором – игра в рулетку» ^{21} . В Германии он вообще чувствовал себя неуютно, потому что «во Франции, в самых маленьких городах, как Шалон, Бар-ле-Дюк и т. п., можно найти публичных девок, в Германии, напротив, в самых больших городах, как Карлсруэ, Вюрцбург, Штутгарт, их совсем нет; причина этого та, что немецкие князьки, желая возродить германские нравы, запрещают бордели и велят пороть бедных девок, застигнутых на месте преступления…» ^{22} . Несмотря на это, в Бадене Черткову повезло: «с большим трудом удалось раздобыть себе одну, старую и дурную собой» ^{23} . Лейпцигом же собиратель редкостей и вовсе остался доволен: «Девки в Лейпциге недороги, и за один или два талера можно полностью удовлетворить свои желания». Это действительно было недорого, потому что за вход в купальню в городском саду с человека брали один талер…

Отставки

Закон предусматривал увольнение в отставку нижних чинов только в двух случаях: по выслуге ими определенных сроков службы и по неспособности эту службу продолжать. Увольнение же в отставку офицеров и военных чиновников могло состояться и по их собственному желанию. В этом случае отставки офицеров можно рассматривать как способ урегулирования разнообразных конфликтов. Офицеру совсем необязательно было указывать истинную причину своего ухода со службы. Судя по документам, можно было воспользоваться двумя официальными формулировками: «по домашним обстоятельствам» и «за ранами и болезнями».

Весной 1809 года такие рапорты императору Александру I подали сразу десять генералов, в числе которых находились Д. С. Дохтуров, Н. А. Тучков, граф А. И. Остерман-Толстой, А. Ф. Ланжерон, А. И. Горчаков, братья князья Д. В. и Б. В. Голицыны. По мнению историков, болезнь, вдруг поразившая военачальников, была связана с производством генерал-лейтенанта М. Б. Барклая-де-Толли в генералы от инфантерии (то есть в полные генералы).

Дело в том, что в 1809 году в Российской императорской армии насчитывался 61 генерал-лейтенант. В этом списке Барклай-де-Толли занимал 47-е место по старшинству производства (времени получения этого звания). Когда государь пожаловал его в генералы от инфантерии, обойденными оказались 46 человек. Все они сочли себя незаслуженно обиженными, и тогда в высших армейских кругах начали возмущенно обсуждать «выскочку» Барклая. Но на коллективный протест, а эта акция, несомненно, такой и являлась, решились несколько генералов. Александр Павлович принял отставку у троих: графа Остермана-Толстого и князей Голицыных. Остальные «выздоровели» ^{24} .

Выше мы уже говорили о том, что офицеры Кавалергардского полка также подавали рапорты об отставке «за ранами и болезнями» для того, чтобы привлечь внимание монарха к грубой выходке его младшего брата цесаревича Константина Павловича. Конечно, это была крайняя форма протеста офицерского сообщества против произвола высших начальствующих лиц, но она просуществовала в русской армии вплоть до начала XX века.

В начале XIX столетия отставку «за ранами и болезнями» было получить довольно просто. Офицер подавал прошение на Высочайшее имя вместе с медицинским свидетельством, подписанным, как правило, полковым штаб-лекарем, своим формулярным списком и еще одним документом, который назывался «реверс».

В 1809 году в отставку «за ранами и болезнями» был вынужден выйти командир эскадрона лейб-гвардии Гусарского полка князь Б. А. Четвертинский, брат фаворитки царя М. А. Нарышкиной и друг поэта Дениса Давыдова. Причиной, побудившей этого цветущего человека сказаться больным, явились весьма сложные отношения как в полку, так и в санкт-петербургском обществе, и связаны они были с положением при императорском дворе его сестры. Все больше находилось людей, не стеснявшихся намекать князю, что его служебная карьера целиком зависит от того, что происходит в царской спальне. Щепетильный Борис Антонович понимал, что вызов на дуэль, посланный самым бесцеремонным сплетникам, не решит проблемы. Ему оставалось одно – покинуть гусарскую службу, которую он очень любил.

Дело о его отставке сохранилось:

«Всепресветлейший державнейший Великий Государь Император Александр Павлович, Самодержец Всероссийский, Государь Всемилостивейший

просит лейб-гвардии Гусарского полка полковник и кавалер князь Борис Антонов сын Четвертинской о нижеследующем:

I

В службу Вашего Императорского Величества определен я из российских князей 792 Ноября 11-го прапорщиком в лейб-гвардии Преображенский полк, где производим был чинами: 796 Генваря 1-го подпоручиком, 797 Августа 9-го поручиком, 798 Декабря 22-го штабс-капитаном, 799 Декабря 30-го капитаном, 801 Сентября 28-го полковником, из оной по желанию моему 803 Августа 1-го переведен был в Уланский Его Императорского Высочества полк, а из сего того же года Ноября 6-го уволен был в отставку. Потом 805 Мая 30-го принят паки в военную службу и определен в лейб-гвардии гусарский полк тем же чином.

В продолжение вышеописанной службы был в походах: с начала определения моего в сей полк по Высочайшему Вашего Императорского Величества повелению командирован был к генералу от кавалерии Голенищеву-Кутузову, при коем во все время сражений, бывших в 805-м году находился, в 807-м командирован был к генерал-фельдмаршалу графу Каменскому, где во всю кампанию, бывшую в 807 году противу французских войск в действительных сражениях находился, ныне ж хотя и усердно б желал службу Вашего Императорского Величества продолжать далее, но за имеющеюся у меня грудною болезнею нахожу себя не в силах, почему всеподданнейше прошу, дабы Высочайшим Вашего Императорского Величества Указом повелено было сие мое прошение принять и меня за вышеописанною болезнею вовсе в отставку на собственное пропитание уволить…

Ноября 29-го дня 1809 года

К сему прошению лейб-гвардии Гусарского полка полковник князь Борис Антонов сын Четвертинской руку приложил…»

«СВИДЕТЕЛЬСТВО

дано сие лейб-гвардии Гусарского полка Господину Полковнику и кавалеру князю Четвертинскому в том, что при освидетельствовании моем нашел я, что он по имеющейся у него грудной болезни и застарелого ремотизма военной службы продолжать не может, в чем и свидетельствую

Ноября 29-го дня 1809 года

Коллежский асессор доктор Вицман».

«РЕВЕРС

1809 года Ноября 29 дня я, нижеподписавшийся лейб-гвардии Гусарского полка полковник князь Четвертинской, обязуюсь в том, что по отставке моей о казенном пропитании просить не буду.

князь Четвертинской» ^{25} .

Получив отставку, Четвертинский уехал в Москву. Летом 1812 года, когда был опубликован Манифест Александра I с призывом создавать народное ополчение, Борис Антонович записался в него в числе первых и стал деятельно помогать 22-летнему графу М. А. Дмитриеву-Мамонову, выразившему желание на свои средства сформировать 10-эскадронный полк конных волонтеров – «Московский казачий графа Дмитриева-Мамонова». Его помощь была очень полезна, так как среди молодых друзей графа, которых он записал в свой полк офицерами (в августе 1812 года – 56 человек при 186 рядовых), не было ни одного, кто знал бы кавалерийскую строевую службу. Затем Четвертинский по указу императора был назначен в полк полковым командиром. Он завершал формирование этой добровольческой части в городе Серпухове, потому что Дмитриев-Мамонов, видя, что дела продвигаются медленно, бросил свое детище и с одним эскадроном всадников уехал в действующую армию. В 1813 году «Московские казаки Дмитриева-Мамонова» сражались с французами при Кацбахе и Дрездене и дошли до французского города Фор-Луи, где их и застала капитуляция Наполеона.

Глава седьмая
РУССКИЕ ГУСАРЫ НА ПОЛЯХ СРАЖЕНИЙ

Русская кавалерия эпохи Екатерины II, получившая боевой опыт в многолетних столкновениях с турками и крымскими татарами, отличалась высокими боевыми качествами. Английский военный историк Георг Денисон в своей книге «История конницы» пишет: «Может быть, русским конным полкам и недоставало строевой вышколенности (ровности в движениях, точности в ломке фронта и заездах, какие были в прусской и австрийской армиях), но их боевой дух был очень высок. Они соперничали в выносливости и в преодолении разного рода препятствий, совершали поразительные форсированные марши, переплывали большие реки, проходили без малейшей задержки горы и глубокие пропасти, в бою отличались смелостью, стойкостью, наступательным порывом…» ^{1}

Император Павел I не желал ни с кем воевать. Он полагал, что армия нужна в государстве для поддержания внутреннего спокойствия, а также как образец организации и дисциплины. Война же войска портит, потому что в походах они отвыкают от мелочных требований Устава и строгого распорядка гарнизонной службы. Кроме того, военные действия очень разорительны: полки теряют с большим трудом обученных людей (а в кавалерии еще и лошадей), пропадает масса казенного имущества, быстро приходит в ветхость красивое и дорогое обмундирование.

Этот взгляд государя на роль вооруженных сил никак не могли понять екатерининские генералы и офицеры, закаленные в боях и походах. Первым был изгнан из армии великий полководец Суворов. Следом за ним с военными мундирами расстались сотни его боевых соратников. Всего же за четыре года царствования Павла Петровича от службы против собственного желания было уволено 7 фельдмаршалов, 333 генерала и 2261 офицер.

И все же армия, присягнувшая в марте 1801 года молодому Александру I, оставалась по преимуществу не павловской, а суворовской. В ней еще служило очень много людей, воспитанных на учении великого полководца, воевавших под его непосредственным командованием и даже получавших из его рук боевые награды.

В числе последних находились и некоторые гусарские офицеры. Так, Иван Семенович Дорохов 18-летним поручиком участвовал в сражении при Рымнике и был у Суворова ординарцем, передавал его приказы полкам, будучи «беспрерывно в жестоком огне». Суворов представил юного поручика к производству в чин капитана и перевел его в свой любимый Фанагорийский гренадерский полк. В 1794 году Дорохов под командованием Суворова сражался в Польше и за отличие при штурме пригорода Варшавы Праги получил чин секунд-майора. С апреля 1795 года Дорохов служил в кавалерии: сначала в Воронежском гусарском, затем в Сумском гусарском полках. Павел I отправил его в отставку. Но при Александре Павловиче Дорохов вернулся в строй: полковником в Сумский гусарский полк. В 1803 году он стал генерал-майором и шефом Изюмского гусарского полка и особенно прославился во время Отечественной войны 1812 года.

По представлению Суворова орденом Святого Георгия 4-й степени был в 1790 году награжден Алексей Петрович Мелиссино, в то время 30-летний подполковник Сумского легко-конного полка. Он отличился при штурме крепости Измаил. В царствование Павла I Мелиссино три года был в отставке и лишь в 1800 году вернулся в Елисаветградский гусарский полк с чином полковника.

Учеником и последователем Суворова считал себя знаменитый кавалерийский генерал александровской эпохи, шеф 1]родненского гусарского полка и герой Отечественной войны 1812 года Яков Петрович Кульнев. Под командованием великого полководца он сражался в 1794 году в Польше, будучи 30-летним поручиком Переяславского конно-егерского полка. За смелость, проявленную при штурме Варшавы, Суворов представил молодого офицера к чину капитана. Суворов хорошо знал всю семью Кульневых, мать Якова Петровича переписывалась с полководцем.

«Признаюсь, – писал Я. П. Кульнев отцу в 1795 году, – что дорого мне стоит последняя кампания, но чем можно оценить Те великие уроки, кои имел я счастье получить, будучи свидетелем славы бессмертного нашего Суворова…»

Даниил Васильевич Шуханов, в 1812 году полковник, командир Ольвиопольского гусарского полка, тоже воевал под командованием Суворова и особенно отличился в многочасовом бою на Кинбурнской косе 2 октября 1787 года, когда русские войска отражали высадку турецкого десанта, превосходящего их численностью. Полководец представил 42-летнего капитана Шуханова к ордену Святого Георгия 4-й степени…

Русские гусарские полки, ведомые этими и другими доблестными воинами, вступили в эпоху наполеоновских войн вполне подготовленными. Сталкиваясь на полях сражений с лучшей европейской армией в течение почти десяти лет, с 1805 по 1814 год, они проявили лучшие свои качества и вписали немало замечательных страниц в славную историю наших вооруженных сил.

Шенграбен
4 ноября 1805 года

В это время русская армия под командованием генерала от инфантерии Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова находилась в Австрии и двигалась на Цнайм после переправы через Дунай у Кремса. Наши войска оказались в очень тяжелом положении, так как французам удалось занять Вену. Теперь русским угрожал фланговый удар и нужно было немедленно выводить из-под него армию. Для того чтобы задержать авангард противника (30 тысяч человек, командующий маршал И. Мюрат), Кутузов отправил к городу Холлабрюнн пятитысячный отряд генерал-майора князя П. И. Багратиона. Основные же силы армии продолжали форсированный марш к городу Брюнну, торопясь соединиться с прибывшим из России корпусом генерала Буксгевдена.

Стояла дождливая, холодная погода. Полки, назначенные в отряд Багратиона: Киевский и Малороссийский гренадерские, Подольский и Азовский мушкетерские, 6-й Егерский, Павлоградский гусарский, Черниговский драгунский, два донских казачьих и легкая артиллерийская рота из 4-го артполка, а также один австрийский гусарский полк под командованием графа Ностица – с начала русско-австро-французской войны 1805 года проделали уже немало трудных переходов, побывали в боях. Они так же, как и другие воинские части, нуждались в отдыхе. Но им предстояло столкнуться с противником, имевшим шестикратное численное превосходство, и как можно дольше задержать его на своих позициях. В определенном смысле отряд Багратиона был обречен, но свою задачу он выполнил блестяще.

3 ноября русские заняли позиции в пяти километрах севернее города Холлабрюнна, у деревень Шенграбен и Грунд. Австрийцы и казаки остались охранять мост у Холлабрюнна. Но Мюрату обманом удалось занять город без боя, и казаки вернулись к своим (куда делись австрийские гусары – неизвестно, но в бою с французами они не участвовали). Донцы встали на фланге боевого порядка, который был следующим: в центре (2 километра севернее деревни Шенграбен) гренадерские полки Киевский и Малороссийский, с которыми находился Багратион; на левом фланге Подольский и Азовский мушкетерские (этой бригадой командовал генерал-майор Селихов); на правом фланге Черниговский драгунский и Павлоградский гусарский полки, два полка казаков (правым флангом командовал генерал-майор Уланиус). Впереди и в самом Шенграбене – 6-й Егерский полк. Вся артиллерия была сосредоточена в центре позиции ^{2} .

Боевые действия начались не сразу. Багратиону удалось договориться с Мюратом о перемирии, что дало возможность армии Кутузова отступить еще на два перехода. По требованию Наполеона перемирие было прервано, и к Шенграбену начали стягиваться французские войска: гренадеры Удино и конница Мюрата, образующие центр, корпус Сульта на левом фланге и корпус Ланна на правом фланге.

В четыре часа дня 4 ноября 1805 года раздался выстрел из орудия, означавший конец перемирия, и французы двинулись на русские позиции. Багратион отдал приказ войскам отходить с боем. Не раз ружейным огнем, штыковыми ударами русская пехота отбрасывала наседающих врагов. По неприятельским колоннам наносила удары и русская артиллерия.

«На левом крыле происходило величайшее замешательство, – указывал в своих «Записках» генерал Ермолов. – Генерал-майор Селихов имел неосторожность распустить людей за дровами и за водою и терял время в ожидании их. Они большею частью попались в плен, и полки, отсутствием их ослабленные, окружены были большими силами. Храбрые полки, отчаянно защищаясь, продлили сражение до глубокой ночи, но большая часть людей побита, взяты знамена и пушки. Пользуясь темнотою, спаслись только малые остатки полков и четыре орудия…»

Очень трудно пришлось в этом бою павлоградским гусарам. Полк был окружен и отрезан от своих. Чудом кавалеристы сумели пробиться сквозь вражеские ряды. Смелую атаку возглавил эскадрон подполковника князя Спиридона Эрнстовича Жевахова (Джавахишвили), служившего в Павлоградском полку с 1797 года. Жевахов имел немалый боевой опыт. Он участвовал в боях с турками в 1790–1791 годах, был под командованием Суворова в Польше в 1794 году, в 1796 году находился в Персидском походе, а в 1799-м – в Швейцарском. Стена французской пехоты не испугала бывалого воина. Он заметил, что противник только начал перестроение в каре. По приказу Жевахова трубачи тотчас сыграли сигнал к атаке, и эскадрон, а за ним и полк, на рыси развернувшись в эскадронную шеренгу в сомкнутом строю, помчались вперед. Французы встретили конников не залпом, а разрозненными выстрелами. На полном карьере гусары промчались мимо них и ушли на соединение с армией Кутузова.

К одиннадцати часам вечера отряд Багратиона вышел из боя. Захватив 53 пленных и одно французское знамя, арьергард 6 ноября 1805 года прибыл к основным силам армии. Его потери составили 2208 человек убитыми и ранеными. Кроме того, французам досталось 12 орудий. Но никто не осуждал за это командира отряда. Наоборот, тот же Ермолов пишет, что «сверх чаяния дело кончилось гораздо счастливее, нежели можно было ожидать, и князь Багратион прославился…».

Этот замечательный подвиг должен был быть отмечен какой-то новой, необычной наградой, и император Александр I такую награду учредил. Это были Георгиевские штандарты и знамена. Хотя гусарские полки в тот период штандартов не имели, по велению государя Павлоградский полк получил эту коллективную награду наравне с другими частями, отличившимися при Шенграбене. 13 июля 1806 года генерал-адъютант граф Ливен направил генерал-интенданту армии князю Волконскому следующее письмо:

«Его Императорское Величество за оказанное в минувшую кампанию отличие Всемилостивейше пожаловав полкам: Павлоградскому гусарскому, Черниговскому драгунскому штандарты, Киевскому гренадерскому знамена, казачьим Войска Донского полкам Сысоева и Ханженкова каждому по знамени… соизволит повелеть, дабы сии штандарты и знамена были сделаны во всем сообразно с теми, каковые ныне в тех полках находятся, с таковым только различием, чтобы на них в приличном месте была надпись: «За подвиг при Шенграбене 4 ноября 1805 года в сражении 5 т. корпуса с неприятелем, состоявшим из 30 т.» – сверху же на древке вместо копья быть Георгиевскому кресту, а вместо тесьмы, на которой висят кисти, лентам сего Военного ордена с обыкновенными внизу кистями…» ^{3}

Таким образом, павлоградские гусары и черниговские драгуны первыми получили Георгиевские штандарты, которыми впоследствии (до 1825 года) было награждено 3 кирасирских, 6 драгунских и 4 гусарских полка в армии и все полки гвардейской кавалерии.

Георгиевские штандарты для кавалерии делали из штофа (на них шло 2 аршина по 5 рублей за каждый). Очень дорого стоила вышивка надписи – 235 рублей. Бахрома для обшивки штандарта продавалась по 10 рублей 60 копеек за аршин в 1808 году и по 21 рублю – в 1814 году. Серебряные кисти делали на казенной фабрике офицерских вещей, основанной в 1803 году в Санкт-Петербурге. Пара таких кистей для одного штандарта на Георгиевской ленте стоила 13 рублей 25 копеек в 1806 году и 42 рубля – в 1814 году. Древко для штандартов красили зеленой краской и украшали желобками и «змейками». Стоило оно 4 рубля. Черниговский драгунский полк получил 5 Георгиевских штандартов (один – белый с зелеными углами, четыре – зеленые с белыми углами), Павлоградский гусарский полк – 1 штандарт ^{4} .