Текст книги "Там, где парят орлы. Последняя граница"

Автор книги: Алистер Маклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

– Можете подогнать сюда грузовик до прибытия поезда? – Он взглянул на Графа.

– Если повезет, и мы не встретим заслонов, и, главное, если Шандор вытащит его из канавы, куда мы можем попасть, то, думаю, да.

– Хорошо. Вот что я предлагаю. – Быстро и четко Рейнольдс обрисовал свой план. – Что вы на это скажете?

Янчи медленно покачал головой, но ответил Граф.

– Невозможно. – Голос его звучал уверенно. – Это невозможно.

– Это было уже сделано раньше, в 1944 году, в горах. В результате взлетел на воздух склад с боеприпасами. Я знаю, потому что был там… Что предлагаете вы?

Последовало короткое молчание, потом снова заговорил Рейнольдс:

– Вот именно, как сказал Граф, черта интеллигентного человека – вовремя сдаться, когда проигран спор.

Мы теряем время.

– Пожалуй. – Янчи уже решился, и Граф, кивнув, согласился.

– Поезд будет в Сексарде через двадцать минут. Я – через пятнадцать. Переодевайтесь.

– Лишь бы охранники из АВО не оказались там через десять минут, – мрачно заметил Рейнольдс.

Граф оглянулся:

– Не может быть, ведь о Гидаше еще ни слуху ни духу.

– Вы забываете о телефоне.

– Ошибаетесь, – в первый раз заговорил Шандор и показал Рейнольдсу пару кусачек, зажатых в огромной руке. – Шесть проводков – шесть раз чик–чик. Шархаза полностью отрезана от внешнего мира.

– Я, как видите, – улыбаясь, заметил Граф, – продумываю все наперед.

Глава 10

Допотопный поезд, сильно раскачиваясь, продвигался по неровно уложенным рельсам. Когда порыв снежного ветра с юго–востока ударял в состав, весь он на какой–то момент как бы содрогался, а подобные моменты следовали один за другим нескончаемой чередой, и, казалось, поезд вот–вот опрокинется. Колеса вагонов создавали жуткую вибрацию, они скрежетали, издавая пронзительный визг, и в этой металлической какофонии вагоны скачками неслись по рельсам с неровными стыками. Ледяной ветер со свистом проникал сквозь многочисленные щели в плохо подогнанных дверях и окнах, деревянные сиденья скрипели, как на корабле при шторме, но поезд упорно пробирался сквозь белую пелену зимнего дня, замедляя движение на ровном отрезке пути и увеличивая скорость на кажущихся опасными поворотах. Машинист почти постоянно держал руку на сигнале – его звук замирал приглушенно в сотне ярдов от состава, заглушаемый непрестанно идущим снегом. Этот человек, несомненно, хорошо знал путь, по которому вел поезд, верил в свои знания и не сомневался в благоприятном окончании путешествия.

Рейнольдс с трудом пробирался по коридору бешено качающегося из стороны в сторону вагона. Он не разделял уверенности машиниста в безопасности состава, но сейчас заботой Рейнольдса было одно: сможет ли он выполнить то, что ему предстояло. Когда он предлагал свой план, то основывался на воспоминаниях, связанных с мягкой, звездной, летней ночью и поездом, тихо пыхтевшим вдоль лесистых холмов Восгэ. Теперь же, ровно через десять минут после того, как он и Янчи, купив билеты, без всякой помехи сели на поезд в Сексарде, то, что ему предстояло сделать, стало казаться почти нереальным. Задача заключалась в двух словах: освободить профессора. А для этого требовалось отделить вагон с заключенными от остального состава, разъединив сцепку между вагоном с заключенными и вагоном охраны. Сделать это можно было, только остановив поезд… Прежде всего надо добраться до паровоза, что при такой погоде невозможно. Потом приказать машинисту остановить поезд в нужном месте. Приказать, хмуро подумал Рейнольдс. Может быть, удастся убедить его. Может, он сыграет на его страхе, а если машинист не подчинится, он окажется в безвыходном положении. Управление паровоза было совершенно незнакомо ему, кроме того, даже ради профессора, он не сможет хладнокровно выстрелить в машиниста или оглушить его, подвергая тем самым сотни невинных пассажиров смертельной опасности. Думая об этом, Рейнольдс чувствовал, как холодное, тупое отчаяние охватывает его, и он старался отогнать от себя эти мысли. Пусть все будет, как будет. Прежде всего он должен добраться до паровоза.

Держась одной рукой за поручень у окна – вторая была глубоко засунута в карман пальто и придерживала подозрительную выпуклость тяжелого молотка и фонаря, – он столкнулся в конце вагона с Янчи. Старик пробормотал слова извинения, скользнул по нему безразличным взглядом, шагнул вперед, чтобы осмотреть коридор, по которому прошел Рейнольдс, отступил назад, открыл дверь туалета, убедился, что там никого нет, и только тогда мягко произнес:

– Итак?

– Не очень все хорошо. Меня засекли.

– Кто?

– Двое мужчин. В гражданской одежде, пальто с поясами, без шляп. Они следуют за мной. Осторожно. Если бы я не ожидал этого, может быть, и не заметил их.

– Отступите в коридор и покажите их мне.

– Они уже идут, – пробормотал Рейнольдс.

Он указал взглядом на двоих людей, вошедших в вагон. Янчи тихо скользнул в туалет, прикрыв дверь. Высокий, с очень бледным лицом и черными глазами человек, шедший первым, равнодушно посмотрев на Рейнольдса, прошел мимо, другой даже не поднял головы.

– Следят за вами, точно. – Янчи подождал, пока двое перешли в другой вагон. – И самое плохое, они поняли, что ты это заметил. Нельзя было упускать из виду, что каждый поезд в Будапешт и обратно во время конференции находится под особым наблюдением.

– Знаете этих людей?

– Да, знаю, высокий, бледный, он помощник Гидаша. Опасен, как змея. Второго не встречал раньше.

– Наверняка тоже из АВО. Может быть, из Шархазы.

– О том, что там произошло, они еще не знают. Не могут знать. Но ваши приметы вручены каждому служащему АВО в Венгрии.

– Да… – Рейнольдс кивнул. – Конечно… А как обстоят ваши дела?

– Три солдата в вагоне охраны. В последнем – никого. Охрана никогда не ездит в одном вагоне с заключенными. Охранники греются у дровяной печки, к тому же успели уже приложиться к бутылке.

– Справитесь?

– Думаю, да!

– Спрячьтесь! – толкнул его в туалет Рейнольдс.

Он облокотился на поручень окна, держа руки в карманах пальто и глядя вниз, когда оба человека вновь вернулись в вагон. Равнодушно взглянув на них, он чуть поднял бровь, узнав кто это, потом снова посмотрел вниз, потом скосил глаза вбок, наблюдая, как они, пошатываясь от движения поезда, проходят по коридору и исчезают в тамбуре.

– Война нервов, – пробормотал Янчи. – Осложнение.

– И не единственное. Мне не попасть в первые три вагона. В третьем от начала вагоне едут новобранцы. Офицер завернул меня, когда я попытался пройти, кроме того, я попробовал повернуть ручку наружной двери: она закрыта.

– Снаружи, – кивнул Янчи. – Призывникам стараются не дать возможности раньше времени вернуться к гражданской жизни. Что предлагаете, Майкл?..

– Где ваше место?

– В предпоследнем вагоне.

– Что–нибудь придумаю. Предупрежу вас заранее, за десять минут. А сейчас мне лучше уйти. Эти двое в любую минуту могут вернуться.

– Через пять минут Баласек. Если поезд там остановится, значит, Гидаш разгадал наш план и связался со станцией. Тогда прыгайте с противоположной от станции стороны и бегите.

– А вот и мои наблюдатели, – проговорил Рейнольдс.

Он отошел от окна и пошел им навстречу, прошел мимо, и на этот раз люди окинули его безразличным взглядом, а Рейнольдс подумал, сколько у него времени до того, как они решат, что пора арестовать его.

Быстрым шагом он прошел через два вагона к началу состава, зашел в туалет, спрятал молоток и фонарь в крошечном треугольном шкафчике, поддерживающем треснутый жестяной умывальник, переложил пистолет в правый карман, снял с предохранителя. Пистолет был не его, бельгийский, с глушителем, этот дал ему Граф. И у него не было глушителя, а Рейнольдс не хотел стрелять без особой необходимости. Но чтобы выжить, ему наверняка придется стрелять: все зависело от этих двоих, не спускающих с него глаз.

Поезд мчался вдоль окрестностей Баласека, и тут Рейнольдс осознал, что скорость поезда ощутимо уменьшилась, ему пришлось опереться локтем о стену, чтобы не упасть, сработал воздушный тормоз. Он почувствовал покалывание в кончиках пальцев, сжимающих пистолет. Вышел из туалета в коридор, прошел в тамбур. Но на какой стороне платформа? Держа палец на предохранителе пистолета, он напряженно ждал, сердце глухо колотилось. Состав медленно останавливался, вагоны болтало, затем прошипели тормоза. Он ощутил толчок, потерял равновесие, и тут прозвучал пронзительный свисток паровоза, и поезд снова стал набирать скорость. Баласек промелькнул цепочкой бледных, размытых огней, и через несколько минут все вокруг затянулось серо–белой снежной пеленой.

Пальцы Рейнольдса разжались. Несмотря на пронизывающий холод в тамбуре, он чувствовал, что воротник рубашки взмок от пота, как и руки. Шагнув к двери на левой стороне, он вытер руку о полу пальто. Потом потянул дверное окно вниз на несколько дюймов, через несколько секунд задвинул снова вверх и отступил, чтобы протереть глаза: снег, как удар в лицо, на момент ослепил его. Он облокотился о стенку, зажег сигарету, его руки дрожали.

– Безнадежно, – сказал он вслух, – совсем безнадежно.

С постоянно усиливающимся – от сорока, может, даже до пятидесяти метров в час – ветром и почти при такой же скорости поезда сила ветра перерастала в настоящую бурю, и буря эта, словно стена несущегося навстречу снега и льда, обрушилась на поезд. А каково тем, кто снаружи, когда вся жизнь зависит лишь…

Он встряхнулся, поправил отвороты пальто, быстро вышел из тамбура, прошел по сцеплениям между вагонами, закрытыми гофрированной резиной, и, войдя в следующий вагон, бросил взгляд вдоль коридора. Никого. Он вернулся обратно, осторожно приоткрыл дверь с подветренной стороны: его мог вытянуть вихрь, образующийся по ходу поезда, приблизительно просчитал размер отверстия, в которое входила защелка двери, закрыл ее, убедился, что окно легко открывается, и вернулся в туалет. Ножом вырезал из деревянной дверцы под умывальником небольшую планку, размером чуть больше, чем отверстие для защелки. Потом снова вышел в коридор. Следящие за ним люди должны его видеть: если они потеряют его, начнут искать по всему поезду – а из первых вагонов они могли позвать на помощь солдат.

И тут же он, закрывая дверь туалета, едва не столкнулся с ними. Они спешили. Он заметил облегчение на лице напарника бледного, увидевшего выходящего из туалета Рейнольдса. Бледное, безразличное лицо помощника Гидаша не изменило выражения, но его реакция проявилась в том, что он замедлил шаг и напарник налетел на него. Оба приостановились в паре футов от Рейнольдса. Рейнольдс облокотился об угол, чтобы придать телу устойчивость и оставить свободными руки. Бледный человек заметил этот маневр, прищурился, медленным движением руки вытащил из кармана пачку сигарет и с натянутой улыбкой спросил:

– Есть спичка, товарищ?

– Конечно. Пожалуйста. – Рейнольдс достал коробок левой рукой и протянул его. В то же время правая слегка шевельнулась в кармане, и дуло пистолета ясно обрисовалось сквозь тонкую габардиновую ткань пальто.

Бледный заметил это движение и посмотрел вниз, но Рейнольдс не спускал глаз с его лица. Спустя мгновение бледный не мигая, оценивающе, сквозь дым сигареты посмотрел на Рейнольдса и медленно вернул коробок, кивнул, как бы благодаря, и прошел мимо. Жаль, подумал Рейнольдс, глядя им вслед, но это было неизбежно. Это был вызов, и нужно было ответить на него. Если бы он не подчеркнул, что вооружен и что будет драться, они арестовали бы его тут же.

В который раз он взглянул на часы. Еще три–четыре минуты. Он ощутил, что поезд сбавляет ход: начинался небольшой подъем, и он не мог ошибиться. Рейнольдс вгляделся в шоссе, шедшее почти параллельно рельсам. Он задал себе вопрос, какие шансы у Графа и остальных – смогут ли они успеть вовремя и доберутся ли вообще в нужное место. Он слушал пронзительное завывание ветра, заглушавшее даже лязг и грохот вагонов, смотрел на сплошную пелену несущегося снега, ограничивающего видимость до нескольких футов: при такой погоде поезд на рельсах и грузовик на шоссе представляли собой разные пропорции. Он представил напряженное лицо Графа, впившегося взглядом в ветровое стекло, на движущиеся дуги дворников, тщетно пытавшихся расчистить снег.

Но он должен довериться ему. Он должен верить и не должен сомневаться. Бросив еще один взгляд на часы, он снова вошел в туалет, наполнил большой кувшин водой, поставил его в шкафчик, взял вырезанный кусочек дерева, открыл дверь с подветренной стороны и рукояткой пистолета крепко забил его в отверстие для защелки. Потом опять закрыл дверь, опустив защелку на этот кусочек, защелка не входила в отверстие и достаточно прочно держалась деревяшкой. Тридцать – сорок фунтов давления будут в состоянии выбить ее. Потом он быстро и бесшумно прошел в другой конец коридора. В следующем вагоне из темного угла поднялись двое и молча последовали за ним, но теперь он не обращал на них никакого внимания, теперь он знал, что они не станут ничего предпринимать, пока находятся в вагоне с пассажирами. Дойдя до конца вагона, Рейнольдс быстро перебежал по сцеплению в следующий. И вот он в предпоследнем вагоне. Рейнольдс шел быстро, подняв голову, не задерживая взгляд ни на чем, чтобы ввести в заблуждение тех, кто шел сзади, а его глаза между тем внимательно осматривали купе.

Янчи находился в третьем. Внезапно Рейнольдс резко остановился, наблюдатели едва не налетели на него, он церемонно посторонился, пропуская их, подождал, пока они отойдут футов на десять, кивнул Янчи, затем быстро побежал обратно, думая только об одном, чтобы никто не попался ему навстречу: любой случайно вышедший в коридор пассажир мог помешать выполнить задуманное.

Рейнольдс слышал сзади шумное дыхание, топот ног преследователей. Побежал быстрее и едва не поплатился за это, поскользнувшись на мокром месте. Он ударился головой о стену, упал, резко вскочил, не обращая внимания на сильнейшую боль и яркие огни, заплясавшие перед глазами, снова побежал: два вагона, три, четыре и наконец–то его вагон. Он обогнул угол, ворвался в туалет, захлопнул дверь со стуком, чтобы было слышно, и запер ее. Преследователи должны быть уверены, что он в туалете.

И он не терял времени. Вытащил из ящика кувшин с водой, затолкал туда полотенце, чтобы впиталась находящаяся в кувшине вода, отступил к двери и с силой ударил кувшином по окну. Раздался жуткий грохот. В маленьком закутке туалета он на мгновение оглушил его. Звон разбитого стекла еще стоял в ушах, а он уже вытаскивал пистолет, сжал его, выключил свет, тихо отпер дверь и шагнул в коридор.

Его преследователи оттянули вниз раму окна и, высунувшись из него, не обращая внимания друг на друга, пытались разглядеть, куда делся Рейнольдс. Это была естественная реакция преследователей: не упустить из виду объект наблюдения. Рейнольдс даже не ускорил шагов: прыжок с упором на одну ногу и резкий удар другой в спину ближайшего человека, и он резким рывком распахнул дверь вагона. Один из преследователей вылетел в снежный вихрь, даже не успев вскрикнуть. Остался бледный помощник Гидаша. Еще удар. Бледный причудливо изогнулся в воздухе, и ему удалось ухватиться рукой за край двери. Его лицо исказилось от злобы и страха. Он яростно, как дикая кошка, сопротивлялся, пытаясь удержаться. Но все эти отчаянные усилия длились несколько секунд, Рейнольдс был неумолим и ударил пистолетом по оскалившемуся лицу, свободной рукой бледный инстинктивно прикрыл лицо. Рукояткой пистолета Рейнольдс ударил по пальцам, цеплявшимся за дверь, раздался тонкий, заглушенный грохотом колес и завыванием ветра вопль, и человек исчез в дверном проеме.

За несколько секунд Рейнольдс вытащил уже расшатавшийся кусочек дерева и плотно закрыл дверь. Потом вынес из туалета молоток и фонарь и открыл противоположную с наветренной стороны дверь.

Здесь его ждала первая неудача, которая едва не сорвала всю операцию. Поезд поворачивал на юго–запад к Печу, ветер и снег с юго–востока теперь удерживали дверь с наружной стороны. Дважды, трижды он нажимал на нее, но дверь не двинулась ни на дюйм.

Осталось семь, максимум восемь минут. И каждая рассчитана. Он потянулся вверх, схватился за металлическую полоску в верхней части окна, резким рывком дернул за нее, окно опустилось, и если бы он мгновенно не бросился на пол, то порыв ветра, с визгом ворвавшийся в окно, бросил бы его на противоположную стену вагона. Это было намного страшнее, чем он себе представлял. Только теперь он понял, почему машинист уменьшал скорость – не потому, что предстоял наклон, а чтобы удержать поезд на рельсах. В какой–то миг Рейнольдс был на грани – отступить перед обстоятельствами и отбросить эту самоубийственную затею. Но он представил профессора, в одиночестве сидящего среди уголовников, мысли вернулись к Янчи и остальным, кто надеялся на него, к Юлии, и в следующий же миг вскочил на ноги, вдыхая секущий снег, летящий в незащищенное лицо. Он опять нажал на дверь, потом опять и только с третьей попытки смог приоткрыть и просунуть в щель ногу. Он просунул в щель руку, затем протиснул плечо и наконец – половину тела. Потом опустил вниз правую ногу и нащупал заснеженную металлическую планку и ступил на нее, потом сунул в приоткрытую дверь левую ногу. Именно в этот момент карман, в котором были молоток и фонарь, зацепился за внутренний косяк двери, и Рейнольдс почти минуту, показавшуюся ему вечностью, стоял зажатый между дверью и боковой стенкой вагона, делая отчаянные попытки освободиться, ужасаясь от мысли, что в любой момент кто–нибудь может выйти в коридор узнать, почему холодный ветер клубится по всему вагону. Отчаянный рывок, и правая нога соскользнула с наружной планки, он, сопровождаемый звуком отлетавших пуговиц и рвущейся материи, повис, зажатый в двери, держась только на левой руке и левой ноге. Осторожно провел ногой по стенке вагона, нашел ногой планку, постоял, восстанавливая силы, вытянул левую руку, ухватился за внутреннюю сторону открытого окна и рывком освободил левую ногу. Дверь с лязгом захлопнулась, и он оказался снаружи, держась начинавшими неметь пальцами левой руки и борясь с давлением ветра, прижимающего его к стенке вагона.

Наступал вечер, и было еще светло, но в несущемся вихре снега он ничего не видел и ощупью, как слепой, пытался нащупать какую–нибудь зацепку. Он знал, что находится в самом конце вагона, и угол был всего лишь в футе от него, а вытянутой рукой он мог щупать почти два фута поверхности, но никак не мог найти для правой руки ни малейшей зацепки. Вытянув на всю длину левую руку, ему удалось правой ногой найти узкий, стальной выступ вагона, но угол вагона мешал опереться на него и нога все время соскальзывала с металлической планки.

Левая рука онемела от напряжения, так как удерживала вес всего тела, пальцы он не чувствовал и не смог определить, соскальзывают они или нет. Держась за окно, он опять подтянулся вверх, сменил руки, выругал себя, вспомнив про фонарь, и, снова переменив руки, отклонился насколько мог дальше, за угол, и с помощью мощного луча фонаря, пронзившего пелену снега, увидел то, что хотел. Двух секунд хватило на то, чтобы запомнить положение стальной покрышки гофрированного соединения между вагонами и бампера, который, как оказалось при каждом толчке поезда, неуправляемо движется из стороны в сторону и меняет положение по отношению к бамперу следующего вагона. Рейнольдс быстро подтянулся вверх, сунул фонарь в карман и уже не колебался, так как полностью отдавал себе отчет в том, что если он начнет обдумывать вероятность того, что если он ошибется, то соскользнет и попадет под колеса. Он понимал, что никогда не сможет заставить себя сделать то, что сделает сейчас. Он передвинулся на самый край планки, ослабил хватку левой руки и встал у угла вагона. Ветер стал его союзником, прижимая тело к стенке, затем поднял правую ногу, одновременно изогнув тело влево. Какой–то момент он находился как бы в полете, единственным контактом с поездом служил носок левого ботинка, и в этот момент ботинок соскользнул с замерзшей планки, ветер подхватил его и бросил в темноту, вперед. Одной ногой он опустился на металлический футляр бампера, но другая нога соскользнула с этой точки опоры. Руками он ухватился за резиновую гофрированную обшивку перехода между вагонами. Потом напрягся и вклинил соскользнувшую ногу в узкую часть бампера, колени его подогнулись и были направлены вниз, на несущиеся рельсы. Несколько секунд он висел, удерживая тело руками и коленями, вяло раздумывая, не сломана ли у него рука, потому что руки, несмотря на все его усилия, начали соскальзывать с гофрированной обшивки вагона. В отчаянии он рванул левую руку, травмированную при ударе о стенку покинутого вагона, и почувствовал, как окоченевшие пальцы скользнули в щель между вагоном и гармошкой перехода. Он вцепился в грубый край прорезиненной материи так, будто хотел проткнуть ее ногтями, и несколькими секундами позже, выпрямившись, прочно стоял на металлическом бампере, держась левой рукой и весь дрожа от пережитого. Рейнольдс подобного страха не испытывал никогда в жизни, но нашел в себе силы перешагнуть зыбкую границу между страхом и странным чувством безразличия по отношению к собственной жизни. Правой рукой он нащупал нож с пружиной, нажал, выскочило лезвие, и он вонзил нож в обшивку: он теперь был в безопасности, пусть по внутреннему переходу идет хоть дюжина людей. Несколько секунд острым как бритва лезвием он яростно пилил, ему удалось сделать дыру, достаточную для ботинка, затем вторую, на высоте головы – для руки. Сунул в первое отверстие носок правой ноги, во второе – левую руку, подтянулся и по рукоятку вонзил нож в верхнюю часть крепления между вагонами, чтобы сделать надежный упор. Через несколько минут он был наверху. Без особого труда прополз по крыше первого вагона, четвертого от начала. Узкие металлические крышки вентиляционных выходов располагались по всей длине крыши вагона, и, пряча лицо от жгучего ветра, он прополз по подветренной стороне крыши, перебирая руками от одной крышки до другой, и так до конца вагона. Его ноги свешивались за край крышки, но он ничего не мог сделать, чтобы как–то использовать их, крыша была замерзшей и гладкой, и они соскальзывали.

Он перебрался на гофрированную поверхность следующего соединения и, опустив крышку вентилятора, тут же понял, что сделал ошибку: он мог одним броском преодолеть соединение, а вместо этого отдал себя во власть воющего ветра. Жгучий ветер едва не сдул его с яростно вибрирующего соединения, так что ему приходилось цепляться изо всех сил, чтобы не скатиться с крыши. Распластавшись на крыше, он продолжал ползти и таким образом достиг конца третьего вагона. Наконец добрался до начала второго вагона, перебросил ноги на соединение, посмотрел в сторону и увидел на дороге то появляющиеся, то исчезающие в крутящемся снегопаде дрожащие лучи фар меньше чем в двадцати ярдах от поезда. На мгновение Рейнольдс забыл об усталости и холоде, об онемевших руках, которые, возможно, скоро вообще перестанут ему повиноваться. Его охватила радость: конечно, там могла ехать какая–то другая машина, но Рейнольдс чувствовал странную уверенность, что в этом слепящем снегопаде он видел Графа. Он снова наклонился, привстал на цыпочках, сделал бросок – и вот он на крыше первого вагона. Но только очутившись там, беспомощный, лежащий лицом вниз, он понял, что у этого вагона, в отличие от других, нет выступающих вдоль крыши вентиляторов.

На какой–то момент его охватила паника, когда он стал отчаянно цепляться за гладкую, обледеневшую поверхность, пытаясь найти хоть какую–то зацепку для рук – любую. Потом он заставил себя не двигаться: резкие движения рук и ног могли нарушить и эту маленькую возможность удержаться на крыше поезда и отправить его под колеса поезда к смерти. Он упорно отказывался признать, что вентиляторов нет, и действительно внезапно увидел их, похожих на маленькие дымовые трубы с крышками, они были незаметны, и было их всего три–четыре. В тот же момент он понял и другое: поезд совершил поворот и встречный ветер неудержимо толкал его вниз, под поезд.

Он падал ногами вперед, лицом вниз, носки ботинок выстукивали яростную дробь по крыше вагона, он пытался разбить ледяную корку, заполнявшую параллельный желобок, и зацепиться носком ботинка, но снег превратился в лед, он безуспешно колотил по нему и, только когда стукнулся голенями о край крыши, понял, что проиграл. А поезд продолжал свой бесконечный поворот.

Теперь его колени находились на самом краю крыши, пальцы, скрюченные, как когти, оставляли борозды на гладком льду, покрывавшем верх вагона. Он понял, что уже никто и ничто не спасет его, и впоследствии не мог объяснить, что толкнуло его в следующий миг выдернуть нож и погрузить лезвие в крышу в тот момент, когда его бедра уже достигли края крыши. Еще одна секунда промедления, и все было бы кончено.

Он не знал, сколько пролежал так, держась за ручку ножа. Видимо, прошло всего лишь несколько секунд. И вот он ощутил, что кончился поворот, рельсы внизу выпрямились и центробежная сила упала. Он снова обрел свободу движения, но и теперь ему нужно быть предельно внимательным. Медленно, дюйм за дюймом, он подтянулся, вскарабкался на крышу, вытащил нож, воткнул его ближе к центру и так, используя нож как опору, постепенно стал передвигаться по крыше. Он приблизился к первой «трубе», схватился за нее так крепко, что, казалось, нет сил, которые могли бы заставить его с ней расстаться. Но он должен был выпустить ее, в его распоряжении оставалось лишь две–три минуты, за которые ему необходимо достигнуть следующего вентилятора. Он потянулся вперед, поднял нож и вонзил его, но попал в металл, вероятно в головку болта. Раздался скрежет, лезвие отлетело от ручки. Он отбросил ее, зацепился ногами за вентилятор и толчком продвинулся вперед, сильно стукнулся о следующий вентилятор, примерно в шести футах от первого, с шумом вдохнул морозный воздух, оттолкнулся ногами от предыдущего и уцепился за третий, затем четвертый и здесь понял, что даже не представляет, какова длина вагона. Оттолкнувшись в очередной раз, он может перелететь через торец вагона и соскользнуть вниз, под колеса поезда. Тем не менее, решил рискнуть, уперся ногами в вентилятор и готов был оттолкнуться, когда в голову внезапно пришла мысль, что если приподняться, то конец вагона паровоза можно попытаться рассмотреть на фоне огня, освещенного топкой, тем более что снегопад начал стихать.

Он привстал на коленях, сжимая вентилятор между ногами, и вздрогнул, когда увидел край вагона, ясно мелькнувший всего в каких–то четырех футах от него. Он успел заметить машиниста и помощника, бросающего в топку уголь. И увидел еще кое–что, чего не должно было быть, но следовало ожидать, – солдата с карабином, пристроившегося у горячей топки.

Рейнольдс пошарил руками в поисках пистолета, но пальцы потеряли чувствительность, и он не смог просунуть под в дужку курка. Пришлось положить его в карман. Рейнольдс быстро поднялся на ноги, согнувшись под напором ветра и держась на крыше за вентилятор только ногами. Сейчас или никогда. Он сделал короткий шаг, подошва правого ботинка нащупала край вагона, второй шаг, и вот он в воздухе, затем скольжение вниз по осыпающемуся углю, и полуоглушенный Рейнольдс оказался перед людьми.

Они повернулись и уставились на него: машинист, помощник и солдат. Лица их застыли в изумлении, словно они не верили своим глазам, что видят перед собой постороннего человека. Прошло секунд пять, время, столь нужное Рейнольдсу, чтобы восстановить дыхание. Солдат, оправившийся наконец от изумления, скинул карабин с плеча, взмахнул прикладом и прыгнул на распростертого Рейнольдса. Судорожно схватив первый, оказавшийся под рукой кусок угля, он в отчаянии швырнул его в солдата и промахнулся. Но помощник машиниста не промахнулся, лопатой плашмя ударил по голове солдата, и тот свалился на металлический пол.

Рейнольдс с трудом поднялся на ноги. Бледный, в порванной одежде, с кровоточащими, побелевшими от холода руками и лицом, перепачканным угольной пылью, Рейнольдс был страшен, но в этот момент он не отдавал себе в этом отчета. Несколько минут он смотрел на помощника машиниста, кудрявого юношу, с закатанными, несмотря на мороз, рукавами рубашки, потом перевел взгляд на солдата, лежащего у ног.

– Жарко. – Юноша улыбнулся и пояснил: – Ему вдруг стало плохо.

– Почему ты это сделал?

– Послушайте, я не знаю, кто вам нужен, но я знаю, с кем я и против кого. – Он облокотился на лопату. – Мы можем вам помочь?

– Очень! – Рейнольдс быстро объяснил свой план.

Машинист и помощник посмотрели друг на друга. Машинист заколебался.

– Нам нужно подумать, что будет с нами потом?

– Вот! – Рейнольдс рывком распахнул пальто. – У меня есть веревка. Снимите ее. Мои руки ничего не чувствуют. Свяжите друг другу кисти рук. И если…

– Конечно! – Помощник машиниста улыбнулся, а машинист уже тянулся к воздушному тормозу, объясняя: – На нас совершили нападение. Пять человек… вот так–то!

Рейнольдс не мог больше терять время. Поезд замедлял ход на участке с уклоном вверх, а ему надо попасть в последний вагон до полной остановки поезда, иначе давление на сцепление сделает разъединение вагона невозможным. Он спрыгнул с нижней ступеньки паровоза, перевернулся через голову, поднялся и побежал назад. Поезд почти остановился, когда мимо проплыл вагон с охраной, он заметил Янчи, стоявшего в дверях, его рука на рукоятке пистолета казалась высеченной из камня.

Загрохотали, сталкиваясь, буфера. Паровоз остановился, Рейнольдс включил фонарь и поднял сцепление, сбил молотком фланец с воздушного тормоза, осмотрелся в поисках шланга парового отопления, но его не оказалось: вагон для скота не отапливался. Он разъединил все детали сцепки последнего вагона с поездом. Теперь они сдвинулись назад под напором освобожденного давления сжатых буферных пружин. Янчи со связкой ключей в одной руке и пистолетом в другой переходил из вагона охраны в вагон, в котором везли заключенных. Рейнольдс как раз ухватился за поручень, когда вагон охраны ударился в последний и от этого толчка вагон заскользил вниз по пологому холму, на который только что въехал поезд.

Большое тормозное колесо находилось снаружи вагона, и Рейнольдс начал поворачивать его. Янчи наконец подобрал из связки нужный ключ и пинком распахнул дверь вагона, где везли арестованных, направив луч фонаря внутрь. Через несколько минут Рейнольдс в последний раз повернул колесо, и вагон мягко остановился. В открытых дверях вагона стояли Янчи и доктор Дженнингс. Профессор был взволнован, словно мальчишка–школьник. Они вышли из вагона и направились к дороге. И тут из пелены снегопада вынырнула фигура человека. Это был Граф, вся аристократичность которого слетела с него, когда он увидел их. Граф завопил и стал размахивать руками, как сумасшедший.