Текст книги "Я была женой Нагиева"

Автор книги: Алиса Шер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

* * * Естественно, все свои похождения Дима называл «дружбой», убеждая в том, что я обладаю чрезмерно богатой фантазией. А я покупалась на эту незамысловатую мужскую лесть, и дилемма – признаться себе в отсутствии фантазии или в беспочвенности подозрений – решалась всегда в пользу последних. По крайней мере, не так обидно.

Тем не менее любовных историй у Димы было пруд пруди.

Как-то на первых курсах он курил с приятелем, и вдруг на нашей грешной земле, да не где-нибудь, а в институтской курилке, появилась Она, спустившаяся с заоблачных высей: сногсшибательно красивая, безумно популярная, под руку с известным режиссёром. Лицо из телевизора, «звезда» и всё такое. Видимо, безграничное благоговение, прочитанное в глазах нищих и пока ещё безвестных студентов, ей, королеве кино, польстило. По крайней мере, она «кинула» Диме: «Красавчик какой!» – и удалилась обратно на горы телевизионного Олимпа.

Через некоторое время Дима встретил свою богиню на Невском (в комплекте с режиссёром, разумеется). Она, взяв юного птенца под своё властное крыло, провела его в кафе Дома журналистов. Богемные заповедные места, щедрость знаменитой женщины, близость того самого известного режиссёра, вожделенные взгляды – всё это не могло оставить равнодушным ни одного молодого человека, и Дима, естественно, благополучно напивается. Впрочем, богиня тоже.

Режиссёр явно нервничает, потому как дальше события разворачиваются в духе американского кинематографа. Сцена, вполне достойная нью-йоркского бара.

– Слушай, по-моему, я порвала колготки, – сообщает богиня томным шепотом, склоняя своё известное всей стране лицо к лицу падкого на соблазны юноши.

– Дались тебе эти колготки! – отвечает Нагиев и начинает срывать их со звёздных ног.

Тут нежная психика известного режиссёра не выдерживает накала заграничных страстей, и он вызывает охрану. Диму под руки выводят из зала. За удачно сыгранную роль второго плана Нагиев получает Оскара. То есть номер телефона кинозвезды, конечно же.

Я узнала об их взаимоотношениях совершенно случайно. Как-то Диме пришлось на месяц лечь в больницу.

– Алис, – жалуется утром, – у меня изо рта всё вываливается.

Привыкнув к тому, что он меня постоянно разыгрывает, отшучиваюсь:

– Да ладно, хватит придуриваться…

– Нет, ну посмотри: вот я беру в рот глоток чая, а он у меня выливается.

В больницу Диму срочно отправил его преподаватель, страдающий той же болезнью – парезом лицевого нерва.

Именно в больнице я и встретила Димину пассию. Сначала я, конечно, просто опешила, ведь в первый раз увидела её наяву, а не на экране. Дима нас познакомил:

– Это – Лариса, а это – Алиса; ой, чего-то мне не хорошо.

И ушел. Мы остались вдвоём. А Она вся такая раскрепощённая, и на самом деле безумно хороша, чертовка.

Я совершенно искренне очень долго не могла понять, почему она пришла к нему, с какой такой стати? Что за придурь у этих звёзд – навещать больных и убогих?

В те же годы в институте преподавала одна дама, лет 30 с хвостиком. И вот в Диминых разговорах вдруг стали постоянно проскальзывать фразы: «наш педагог по гриму» да «какая замечательная женщина»… Мне это, конечно, показалось странным, но не более того. Почему-то я не придала этому значения. Как вообще никогда не придавала значения подобным вещам. Идиотка.

И как-то раз Дима мне сообщает:

– Представляешь, наша замечательная N.N. нашла нам работу.

В то время во дворце Белосельских-Белозёрских началась череда светских раутов, а «замечательная» педагог по гриму нарядила нескольких своих студентов в ливреи и привела туда работать швейцарами. Они открывали двери, помогали дамам и господам снимать шубы и провожали на светские рауты. За это симпатичным студентам платили какие-то деньги и, видимо, ещё кое-что… Потому что после работы Дима звонил мне и сообщал:

– Алиса, я тут у педагога по гриму и не приду ночевать.

Наверное, всю ночь грим накладывали. Показательный.

* * * «Расколола» я его совершенно случайно. В очередной раз Нагиев позвонил домой:

– Мосты развели, всё сгорело, доехать до дома невозможно, звоню от приятеля, останусь у него ночевать. Да и до института отсюда ближе.

Я без тени сомнения отвечаю:

– Ну, конечно!

А на следующее утро раздаётся звонок с Ленфильма: ищут Нагиева, чтобы пригласить на роль Лермонтова. Естественно, я, вся в счастье, звоню приятелю и прошу позвать к телефону Диму.

Мне отвечают:

– Диму? А у нас нет Димы.

Я, всё ещё не понимая идиотизма ситуации, продолжаю настаивать:

– Понимаете, я жена Димы Нагиева, он оставался у вас сегодня ночевать, потому что ему ближе к институту. Вы не могли бы позвать его к телефону?

И мама приятеля так отчётливо, спокойно и немного сочувственно мне говорит:

– Девушка, мне бы очень хотелось сказать Вам, что он у нас был. Но у нас его не было.

Господи, какая же я дура! Как я могла верить ему? Как я могла верить во всю эту сказочную ложь, про «я никогда тебе не изменял»? Почему так сладко замирало сердце, стоило лишь услышать заветное «всегда любил и люблю только тебя одну»? И зачем он говорил мне это, если всё – ложь и обман…

А некоторые его слова я теперь классифицирую просто как особо изощрённое мужское издевательство.

– Представляешь, – говорил мне иногда Дима, – станем мы старенькие, будем бродить по парковым аллеям, постукивая палочками, и вспоминая о нашей жизни…

У меня обычно от таких трогательных разговоров на глаза наворачивались слёзы. Я умоляла прекратить, а если он продолжал, то начинала рыдать, и всё это заканчивалось моими признаниями в вечной любви:

– Я хочу умереть раньше тебя! Я не смогу без тебя жить!!!

Вот насколько сумасшедше-влюблённой я была. Наверное, случись мне стать свидетельницей самой откровенной измены, я и тогда не заметила бы, что в мире существует кто-то кроме него и меня… Не знаю, как у меня с фантазией, а методиками самовнушения я обладаю в совершенстве.

До сих пор удивляюсь, почему же я всегда ему всё прощала? Может быть, дело в неожиданных подарках и сюрпризах – у Димы они всегда получались оригинальными, незабываемыми, романтичными. Особенно когда нужно было скрасить негативные впечатления. Помню, звонок в дверь, открываю – никого нет, стоят только ботинки. А на ботинках лежит гвоздика. За такие вещи можно все простить. И все отдать, не раздумывая.

* * * То, что я беременна, я поняла в Новый год. Пожалуй, самый скромный из всех, какие только мы отмечали в своей жизни. Шиковать тогда ещё было не на что: у меня зарплата сто тридцать рублей, у Димы – стипендия, целых тридцать. И вот к этому, и так довольно плачевному финансовому состоянию, ещё добавляется вдруг моя беременность. Но я всё равно безумно обрадовалась. А вот Дима…

Представьте себе, первый курс Театрального института, лет и мне и ему – кот наплакал. Он, естественно, просил меня подождать, а я, естественно, просила не просить меня подождать. Без сомнения, Дима был ещё не готов к такому повороту сюжета. Откровенно говоря, и я была не готова.

Дима всё чаще ночевал у своих родителей, а вскоре и вовсе перебрался к ним. Он периодически звонил – я не подходила к телефону. Больше всего мне не хотелось в это время слышать его просьбы «перенести» роды на какое-нибудь отдалённое будущее, хотя бы подождать, когда он закончит институт. Я совершенно не хотела Диму терять, но делать аборт я не хотела ещё больше.

Более того, я легла на сохранение. Будущий отец в это время гулял и «квасил». Это было обидно, дальнейшие отношения казались не только невозможными, но и бессмысленными. Вышла я из больницы с глубоким убеждением, что не буду рядом с ним никогда.

Живот мой рос, я читала книжки «Молодым родителям», готовясь стать образцовой молодой родительницей, и мечтала о том, что назову сына Димой. И о возвращении Нагиева тоже мечтала, но не признавалась в этом даже самой себе.

Восьмого марта Дима позвонил и предложил встретиться на нейтральной территории. Мы выбрали станцию метро «Маяковская». При встрече он подарил мне набор «духи и дезодорант» со словами:

– Давай забудем всё плохое и будем воссоединяться.

Я тогда ревела белугой. Представляете, стоит великоростная девица в длинном элегантном красном пальто и рыдает на весь Невский. Конечно, я согласилась, а как вы думали?

Всё было совсем не так замечательно, как казалось в тот праздничный весенний день. Потому что на самом деле почти ничего не изменилось. Просто Дима перестал упрашивать меня «подождать».

И всё же с ним было намного лучше, чем без него. Правда, от романтических мечтаний назвать сына в честь отца пришлось отказаться. Потому что стало не актуально. Вариантов было немного. Вначале Дима хотел назвать нашего сына Яном. И что бы получилось? Ян Нагиев? По-моему ужасно. Позже, уже в роддоме, Дима предложил на выбор: Андрей, Денис или Кирилл. Не скажу, что хотя бы одно мне как-нибудь особенно понравилось, но ссориться не хотелось. Я ужасно боялась противоречить Диме, зная, какую бурную реакцию это может вызвать. Поэтому просто выбрала из трёх имён самое для себя приемлемое: Кирилл.

Но при регистрации я неожиданно получила, как говорят дуэлянты, удовлетворение. Дима, заполняя необходимую бумагу, записал: «Кирил Дмитриевич Нагиев». Подаёт в окно – ему возвращают: говорят, нет такого имени; он снова пишет – опять возвращают: «Молодой человек, прочтите внимательно». Долгое препирательство закончилось открытием: Кирилл пишется с двумя «л»!

Как ни странно, Дима оказался потрясающим отцом. За что я его ещё больше люблю и прощаю ему все наши ссоры во время беременности. Ведь не так уж легко учиться в Театральном институте и при этом быть отцом маленького ребёнка. Учёба – это подъём в 8 часов и занятия до позднего вечера. А ребёнок – это кричалка и шумелка, живущая по своим собственным часам. Кирилл, например, полагал, что бодрствовать нужно до 4 часов ночи, и переубедить его не было никакой возможности.

Представляю, как Диме было тогда тяжело, потому как он всегда обладал удивительно чутким сном. Стоило мне пошевелиться в постели, тут же следовал вопрос: «Ты куда?» А что «куда»? Куда люди по ночам ходят?

В первую же ночь, когда мы с сыном вернулись из роддома, первым на крик, естественно, проснулся папа. Даже вспомнить страшно, как я тогда испугалась. Шепчу: «Скорую! Срочно! Дима, он умирает!» Я, конечно, слышала, что дети плачут по ночам, но про то, что и мой ребёнок не отличается от остальных, я тогда узнала впервые. Потому что до этого спала как убитая.

Сейчас я понимаю, что на месте Димы сошла бы с ума и давным-давно сбежала. А он стирал пелёнки, ведь никаких памперсов в то время ещё не продавалось, и возил Кирилла ночами по квартире в коляске, держа в свободной руке какой-нибудь учебник.

Но бессонные ночи – это ещё не всё: после рождения Кирилла наше материальное положение, и так не блестящее, соответственно, ухудшилось. Мы жили на деньги родителей и абсолютно ничего не могли себе позволить. Вкус сыра и колбасы мы забыли. А Дима и позже всю нашу совместную жизнь, открывая холодильник, по привычке спрашивал: «А это можно съесть?» – всяческие вкусные и полезные продукты в первые годы, естественно, покупались только ребёнку.

* * * С деньгами нужно было что-то делать. Работу искали везде. Но устроиться куда-то оказалось очень сложно.

Как-то в пик нашего безденежья к Диме, ожидавшему меня в Катькином садике, подсела красивая женщина. Они разговорились о жизни, о том о сём… А потом она спрашивает:

– Не хочешь поработать?

– А что за работа?

– Да здесь, рядом. Пойдём, посмотришь. Работа не пыльная…

– Я, – говорит Дима, – учусь в Театральном институте.

А она ласково улыбается:

– Ну что ж, практически по профессии.

Там, куда она его привела, снимались первые отечественные порнофильмы. Дима по моральным соображениям отказался, но ужасно страдал, потому что эта работа могла кардинальным образом повлиять на наш семейный бюджет. Не знаю, правильно ли он поступил. И дело, разумеется, не в деньгах, а в том, что мировой порнографический кинематограф в связи с его отказом очень многое потерял.

В конце концов Димина сестра, открыв собственное кафе, предложила ему заняться торговлей бутербродами. Торговал он ими не где-нибудь, а на Дворцовом мосту… Торговля шла довольно бойко, учитывая Димины внешние данные, обаяние и умение без мыла… ну да ладно.

Позволю себе напомнить, что такое 1989 год. С одной стороны – карточная система, а с другой – расцвет малиновых пиджаков, которые «деньги куют». Большинство не знает, на что бензин купить, а по городу уже вовсю катаются иномарки.

– Ты представляешь, – рассказывал Дима, – приехала девица на «Порше», припарковалась, пересела в другую иномарку к подъехавшим мужчинам, свою оставила и укатила. А через некоторое время вернулась, смотрит на меня и говорит:

«А ты, красавчик, всё ещё стоишь здесь со своими бутербродами?» Я просто вижу, как Дима в ответ посмотрел на неё своим масленым взглядом. (Есть у него специальный мартовский взгляд, совершенно потрясающий: смерть мухам и проституткам!) И эта девица скупила у него все бутерброды и предложила прокатиться.

Не знаю, поехал он или нет. Хотя думаю, что всё-таки поехал.

Кстати, через много лет, когда Дима уже стал ведущим программы «Окна», его на улице окликнула скромно одетая женщина. Оказывается, та самая. Попалась на валюте, отсидела. И где теперь её шикарная машина, «Мальборо» и норковые стельки?

Да, у нас не было денег. Но зато – какой простор для мечтаний! Я всегда мечтала о том, чтобы Дима стал известным и популярным. Сейчас я мечтаю о том, что он пойдёт по каннской лестнице или получит Оскара, нет, я просто уверена, что так и будет!

* * * Возвращаемся в наш довольно голодный период. Моя мама нашла мне работу. Чтобы на неё устроиться, при наличии диплома о высшем гуманитарном и экономическом образовании мне пришлось ещё закончить и курсы секретарей-машинисток. Итак, благодаря новой «корочке» и длинным ногам (именно такой размер полагалось иметь секретаршам генеральных директоров расплодившихся фирм) я получила работу в офисе крупного строительного концерна.

Выдержала я это издевательство ровно два месяца. До сих пор я вспоминаю о них с содроганием. Подъём в 8 утра, полгорода под землёй, ровно в 9 часов – успеть сесть за свой стол, с тем чтобы до шести ковырять в носу. А чем еще, по-вашему, должен заниматься секретарь такого большого директора? В первой половине дня мой начальник никогда не появлялся в офисе – по утрам он посещал теннисный корт. Что не мешало ему в девять ноль одну перекладывать ракетку в левую руку и делать контрольный звонок – проверить, на рабочем ли я уже месте. После корта – английский язык и посещения улиц, указанных в толстом ежедневнике.

В те редкие времена, когда «Ситроен» Прокофьича тормозил у офиса, мне полагалось варить начальнику кофе, а главное – предугадывать его внезапные перемещения и распахивать двери кабинета. И не то чтобы там были какие-то сложные замки, а просто – нажать две ручки: поочередно открыть сначала одну дверь, а затем другую. Мы оба при этом выглядели как два идиота. Но в те дивные времена все думали, что именно таки полагается. Выходил он, впрочем, самостоятельно. Слава богу.

Естественно, целый день я мечтала о том вожделенном «часе пик», когда я освобожу офис от своего присутствия. Все мои поползновения приблизить это время пресекались на корню: даже без одной минуты шесть, когда я выкладывала на огромный стол подготовленные документы и спрашивала, нельзя ли мне пойти домой, Прокофьич демонстративно смотрел на часы и неизменно отвечал: «Еще семнадцать пятьдесят девять, рабочий день не закончен». В общем, гадость.

В результате я благополучно оттуда уволилась. (Мне даже не соизволили выплатить обещанных денег.) В скором времени империя Прокофьича развалилась, «Ситроен» был продан, а сам «венценосный» голым и босым пошел по миру. Банальный сценарий эпохи.

Мы тоже пытались соответствовать времени. После неудачной попытки умерить свои амбиции до должности кофеварки и швейцара мы с Димой организовали общество с ограниченной ответственностью, придумав ему романтическое название «Сезон надежд». Дима стал генеральным директором, я – главным бухгалтером, а вместе с нами в эту историю вписались Хоронько, Владовский и Сазонов. Надежды юношей питают. Мы арендовали 40 метров помещения, нашли спонсора, кинувшего на наш счёт миллион, и благополучно его потратили: купили лампу, искусственные цветы, один раз съездили на гастроли, организовали три банкета. После чего благополучно развалились.

* * * После окончания института Диму пригласили в театр, который работал во Франкфурте-на-Майне. Спектакли ставили на немецком языке. Я помню, как мы вместе разучивали тексты, не зная ни одного слова по-немецки. Спасала Димина стопроцентная память. Так Дима стал выезжать за границу.

И именно тогда он впервые всерьёз увлёкся другой женщиной. Его пассия играла главные роли в их театре. Ещё бы, ведь она была красавицей-брюнеткой (её длинный волос я как-то вытащила из Диминых трусов), к тому же весьма искушенной в сексуальный утехах (всё-таки трусы – не пиджак!). Новая страсть, конечно, захватила Диму. А для меня, чувствующей его на любом расстоянии, это было настоящим кошмаром. Я просыпалась ночью от того, что физически ощущала – он спит с другой. В 6 утра я выходила из дома. Бродила по улицам. Пыталась его караулить. Полное помешательство.

Как раз в ту пору мы с Димой начали сниматься в шоу-программе: это были наши первые съёмки, первый выход на телевидение. Приходилось участвовать в различных конкурсах, изображая счастливую семейную пару. Большего издевательства судьба придумать просто не могла. Что удивительно, мы побеждали в каждом туре. Всё-таки Дима – гениальный актёр. Аплодисменты!

Меня же эта история доводила до отчаяния: единственное, чего мне хотелось – разрешения сложившейся чудовищной ситуации. Пусть даже наши отношения закончатся, пусть произойдёт всё, что угодно, зато прекратится тупое и тянущее ожидание.

Однажды, достав свою самую любимую фотографию, где я, худая и измождённая, но очень красивая и одухотворённая голодом, с Кириллом на руках, сделала на обратной стороне надпись: «Спасибо за всё, прощай». Прикрепила карточку к зеркалу и вдруг осознала, что момент, когда всё закончится, уже почти настал. Представленное показалось мне ужасным. Печальная до невозможности картина заставила меня изменить решение и дала силы ждать.

Дима возвращается с гастролей, выходит из машины с чемоданами. Я выглядываю в окно (почему-то я всегда подхожу к окну в тот момент, когда он приезжает), он смотрит вверх на наши окна, и я отчётливо понимаю, что там – всё. Дима заходит в квартиру и говорит:

– Алиса, я вернулся.

И мне больше ничего не надо.

* * * В чемодан летело все, что хоть отдаленно напоминало о нем: пена для бритья и зубная щетка, книги, кассеты, подаренные украшения… Две полки шкафа зияли дырами, такими же одинокими и опустошенным, какой она собиралась сделать свою жизнь. Быстро заделала образовавшуюся брешь, переложив кое-что из своих вещей.

«Я скажу „Уходи!“, а он спросит: „Почему?“ (интересно, а почему футболки-то все такие мятые?), тогда я отвечу: Потому что я устала так жить! Неужели ты не видишь, как тяжело мне ждать тебя по вечерам (чуть не забыла обувь!), мучиться всю ночь, где ты и с кем (темные очки), не спать до утра и искать тебя по всему городу (фотография в рамке)?»

Обои под рамкой оказались чуть темнее, чем везде, и смотрелись нелепо с темным прямоугольником посреди коридора. Фотографию пришлось водрузить на место. «В конце концов, она вполне может быть моей, пусть даже и с его изображением». Потом она представила, как будет каждый вечер, возвращаясь домой, утыкаться носом в это красивое и любимое лицо на снимке (то, что оно любимое – она нисколько не сомневалась), и, снова сняв фотографию, швырнула ее поверх ботинок. «А пятно я завешу собственным портретом». Следом в чемодан отправились тапочки.

Упитанный черный кожаный саркофаг, проскрипев старенькой молнией, едва закрылся. Теперь его предстояло вытащить на лестницу и доволочь до помойки.

Она всунула одну ногу в босоножку и остановилась. Чего-то явно не хватало, создавая дискомфорт в квартире и в душе. «Тапочек!» – сообразила она. Надевая вторую босоножку, рассредоточила армию своих туфель по всей территории места их дислокации. Но маневр не помог.

Собственные пушистые тапочки смотрели на нее с укоризной: мол, как же так, хозяйка? Неужели и нас ты обречешь на одинокое существование?

Сиротинушки вы мои, – выдохнула она, утирая слезу.

«С ума сошла – с тапками разговариваю!»

Единственным выходом из положения могла бы послужить покупка второй пары, но подобная затея представлялась абсолютно бессмысленной. Зачем?

Она села на пол, обняв колени, и еще раз посмотрела в угол. Нет, ей никогда не заполнить образовавшуюся пустоту. И дело не в том, что какое-то конкретное место лишится конкретных вещей – в крайнем случае его можно завалить грудой новых, – а в том, что их отсутствие означает и отсутствие в ее жизни ЕГО. Не на час, ночь, неделю – навсегда. И вот эту-то пустоту не заполнить ничем – никакими вещами, друзьями и увлечениями. Она разобрала чемодан. Первыми, естественно, поставила на место его тапки. Фотография закрыла темно-голубой прямоугольник. Через час все лежало на своих местах, как раньше, как всегда.

– Привет! – Его чертовски обаятельная улыбка принесла с собой свет.

«Как я могла подумать, что проживу без твоей улыбки?»

Он распахнул плащ – на груди пригрелась гвоздика.

– Это тебе. – Он чмокнул ее в щеку.

«Как я могла подумать, что проживу без твоих поцелуев?»

Ночью, лежа в постели, она крепко держала обнимавшую ее руку, боясь, что обладатель этой ласковой и сильной руки внезапно исчезнет… И погружаясь в сон, подумала: «Тапочки пожалела…»

ГЛАВА 3

ЭПОХА В СТИЛЕ «МОДЕРН»

Ну вот, незаметно добрались и до эпохи «Модерн». Это действительно была целая эпоха в отдельно взятых жизнях. Для нас с Димой она характеризовалась вдруг пришедшей известностью, непрерывной работой и, чуть позже, бешеной популярностью. Всем тем, что мне удалось достичь, я обязана исключительно своему мужу. Ну и ещё немного, как говорят оскароносцы, Господу Богу и родителям.

Здесь нужно сделать небольшое отступление. Для меня новая жизнь началась в мой день рождения. В тот отвратительный мокрый июнь я проклинала всё на свете на Диминой даче. Вокруг лес, дождь, ледяная вода из колонки и непросыхающие пелёнки. И вдруг в непроходимой чаще Богом забытого леса появляется красавец писаный, в длинном плаще, с модной стрижкой, свежим загаром и букетом красных гвоздик. Дима приехал поздравить меня с праздником!

Описывать свою радость даже не буду, потому что его появлению безмерно радовалась всегда. Но в тот особенно промозглый день мои эмоции на любовно-романтическом сейсмографе просто зашкаливали. Взявшись за руки, мы бродили по размытым тропинкам и вдыхали лесные ароматы. И вдруг Дима сообщает:

– Ты будешь работать на радио.

– С ума сошел, – отвечаю, – какое радио? Я Майкла Джексона от Тины Тёрнер отличить не могу.

Но на Диму мои отговорки не произвели никакого впечатления. Как раз в это время на вновь создаваемой радиостанции оказалось вакантное место. Радиостанция «Новый Петербург», где работал Дима, осталась без волны. Но Тамару Петровну Людевик, директора «Петербурга» и женщину удивительной энергии, это не испугало: у неё возникла идея перейти в FM-диапазон. Правда, какое-то время необходимо было поработать на средних волнах. Коллектив, естественно, согласился. За редким исключением: Аллочка Довлатова, в просторечье – Марина Евстрахина, сказала, что на средних волнах работать не будет, а подождёт перехода. Во внезапно образовавшуюся «дырку» Дима меня и «заткнул».

Временно созданное Радио «Катюша» вещало из Ольгино. Тамара Петровна посадила меня в эфир. Первое время мне не выделяли определённого времени вещания, я, скорее, напоминала подменную пионервожатую. И хотя кроме «Добрый вечер» и «До свидания» в эфире говорить было нельзя, я всё-таки несла «отсебятину». Причём всё время. И постепенно ждала, когда же мне запретят.

Ещё раз повторяю, что к тому моменту не сильна была в исполнителях. Но кроме этого имелась и ещё одна проблема – английский язык. Кстати, она до сих пор не решилась. Чтобы как-то выкрутиться, я старалась не произносить те слова, правильного произношения которых не знаю. Но это позже. А в первых эфирах перлов я, конечно, навыдавала. Помню, представляла песню «Аббы» и говорю:

– А сейчас удивительная песня группы «Абба» – «Хасса Манана»!

Как вы понимаете, подразумевалась «Аса маньяна», конечно же.

Но мне ничего не запрещали. Более того, даже разрешили реализовать идею, созревшую в связи с существовавшей в те времена небольшой проблемой: секс в стране уже был, но сексуальности как-то ещё побаивались. Именно тогда я заговорила, изменив тембр голоса, придав ему томно-сексуальную окраску, о животрепещущих темах. По признаниям очевидцев, когда я вещала в эфире о том, что находится вправо-влево-вниз от ремня, мужчины в офисах замирали. В итоге меня взяли в FM-диаппазон, несмотря на то что Довлатова вернулась тоже.

Смена имиджа и работа на одной радиостанции с Димой потребовали смены фамилии. Оставаться дальше Нагиевой было уже не возможно. Мой псевдоним, как и всё гениальное, родился во время мытья в душе. Я прибежала на Димин крик, заглушаемый шумом воды:

– Иди сюда, я придумал, как тебя будут звать! Ты будешь Штерн, то есть звезда.

Мне не понравилось. Играя буквами, добились сочетания «Алиса Шер», на чём и остановились. И только позже (в то время наше образование в области современной музыки и шоу-бизнеса равнялось почти нулю) мы узнали, что под таким псевдонимом уже выступает Шерилин Саркисян ла Пьер, знаменитая иствикская ведьмочка. Честно признаться, про возможные переводы с иностранных языков мы тоже не думали. Просто все представительницы прекрасного пола, работавшие вместе с нами, обладали длиннющими псевдонимами: Ермолаева, Довлатова… Я же должна была отличаться.

И отличалась: об этом мне сообщали в первую очередь мои приятельницы, благодаря псевдониму и изменённому голосу переставшие меня узнавать. Приходит, например, в гости ближайшая подруга и доверительным шепотом сообщает:

– Слушай, там на вашей радиостанции есть очень странная девица: несёт какую-то чушь жутко низким голосом. А уж английского языка не знает настолько, что просто стыдно.

Я, конечно, понимаю, что речь идёт обо мне. Поэтому сдерживаю смех и подыгрываю:

– А как её зовут?

– Да Алиса какая-то, Шер.

Тут я уже начинаю смеяться.

– Тань, – раскрываю карты, – а ведь это я.

Она, конечно, попыталась как-то выкрутиться – всё-таки как-никак гадостей мне наговорила. Ну и ладно, что я, не знаю всех своих недостатков, что ли?

Когда ошибаются подруги – это даже не удивительно. Потому что мне пришлось на собственной шкуре узнать всю прелесть выражения «родная мама не узнает».

Года три назад меня попросили сняться в эпизоде для «Осторожно, Модерн!». Упаковав мою стройную фигуру в какой-то немыслимый плащ и приплюснув сверху беретом, режиссёр посчитал, что этого недостаточно для создания пусть и эпизодического, но яркого и, по-видимому, важного для него образа. Последним штрихом к его созданию послужили подложенная под губы вата и просьба во время съёмок корчить смешные рожи.

Буквально на следующий день мне звонит мама и делится впечатлениями:

– Представляешь, в «Осторожно, Модерн!» каких-то новых актёров набрали. Там девица смешная появилась, страшненькая такая…

Помятуя давнишний случай с подругой, даже не пытаюсь подыгрывать, а быстренько сообщаю:

– Мам, это была я.

Надо отдать маме должное – она моментально справилась с этим известием:

– Да? Ну, конечно, не совсем страшненькая… но зато очень смешная.

* * * Ну да ладно, возвращаемся в эфир.

У нас никогда не было дружного коллектива. Конечно, кто-то с кем-то общался, но мы с Димой никогда ни с кем не пересекались. Эфиры сменяли друг друга, а между ними разве что парой слов и можно было перекинуться.

И потом, все мы были очень разные и по темпераменту, и по манере поведения, и по восприятию жизни. Именно благодаря такому сочетанию несочетаемого радиостанция, как я понимаю, и заработала свои верхние строчки в рейтингах популярности, но дружбы между ди-джеями не получалось, да и хотя бы мало-мальски душевного общения – тоже. Наверное, именно так оно и происходит в творческих коллективах.

Нас с Димой всегда считали заносчивыми. Возможно, мы действительно производили такое впечатление. Но, скорее, всё это от того, что не было людей, с которыми бы мы подружились.

Единственными друзьями, появившимися во время нашей работы на радио, была группа «Русский размер». Витя Бондарюк, солист группы, довольно часто бывал у нас со своей женой, мы вместе ездили за город, жарили шашлыки, часто ставили песни любимой дружественной группы в эфир. Но и здесь не обошлось без разочарований. В какой-то момент Виктор без особых на то причин перестал с нами общаться, мы, удивившись, в свою очередь тоже перестали. Так и жили лет десять, пока не разобрались в происшедшем и не помирились обратно.

Но тогда после постигшего нас разочарования новых друзей из этого мира не появилось. Зато появилось чёткое понимание слова «друг». Друг – это тот человек, который, когда уходят слава и деньги, остаётся рядом. И когда они приходят, что немаловажно, тоже.

А слава шла. В рейтингах популярности Дима Нагиев довольно скоро стал вторым после непотопляемой Ксении Стриж. И это не давало покоя всем остальным ди-джеям радиостанции. Надо сказать, ребята были чертовски талантливы и тоже весьма и весьма популярны. Но желание быть лучшим, как известно, – двигатель прогресса и творчества. А кроме того – породитель всяческих дрязг и скандалов, иногда переходящих все границы. За примерами далеко ходить не надо: Моцарта и Сальери помните? Классический случай.

Самое сильное впечатление производило противостояние Димы и Аллочки Довлатовой. Может быть, характеристика «игривая», данная этой девушке некоторыми изданиями периодической печати, и соответствует действительности, но, по моему мнению, она не в состоянии охарактеризовать и сотой доли её оригинальной натуры. Являются ли игривостью гнусности, которые Алла говорила о Диме в прямом эфире, – об этом ещё предстоит подумать. Кстати, не вижу ничего предосудительного в том, что у Димы её «приятная раскованность» вызывала негативную реакцию.

«Марафон: 104 часа в открытой студии» – организованная нашей радиостанцией беспрецедентная акция: все ди-джеи вещали из открытой студии, размещенной в кафе «Антверпен» на Петроградской стороне, – стал кульминацией отношений Нагиев – Довлатова. При всём честном народе, скопившемся, чтобы увидеть нас «в живую», произошла «битва титанов». В завершении Аллочка назвала меня «б…ской женой» и, не дождавшись ответного хода Димы, вышла из эфира. Думаю, это было всё-таки признание поражения.