Текст книги "Колыбельная для Волчонка"
Автор книги: Алина Знаменская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
В третью ночь Свечников не уснул. А женщина не ушла. Он лежал, разглядывая спящее лицо на подушке, прилипшие ко лбу пепельно-русые пряди, почти детский рот. Она так и не сказала, как ее зовут. «Придумай любое имя», – был ее ответ на его любопытство. Про себя он окрестил ее Незнакомкой. Было уже шесть утра. За окном стояла беспросветная темень. К стеклу прилип одинокий кленовый лист и теперь дрожал своими красно-желтыми резными крыльями.
Свечников тихо выбрался из-под одеяла, оделся и вышел, не разбудив женщину. После завтрака он поехал в город и долго бродил по магазинам в поисках подарка – какой-нибудь уместной в данном случае вещицы, способной украсить Незнакомку. Часов через пять он нашел то, что искал: в маленькой бархатной коробочке лежали золотые сережки с крошечными песчинками бриллиантов в своих сердцевинках.
Он сунул подарок в карман и отправился на автовокзал. Приехав в санаторий, он сразу же отправился к ней. Взбежал на третий этаж легко, как мальчишка, насвистывая мелодию шлягера. Дверь открыла не она. Какая-то заспанная тетка в бигуди. Сергей так обалдел, увидев эту помятую веснушчатую физиономию, что потерял дар речи. Да и что он мог спросить? Он даже не знал имени!
Но женщина в бигуди не растерялась. Сама подсказала:
– Вы, наверное, к той женщине, которая до меня тут жила?
– До вас? – ужаснулся Сергей, когда до него дошел смысл того, что случилось.
– Она сегодня уехала. Теперь я здесь. – Женщина оглядела Свечникова с головы до ног и добавила: – Заходите в гости.
Свечников машинально попятился. Недоумение и досада – вот, пожалуй, те два оттенка настроения, которые сопровождали его целый день. Назавтра он собрался и уехал домой, где практически все оставшееся до следующих соревнований время проводил на испытательном полигоне автогородка.
Эпизод в санатории вскоре стерся из памяти – настолько он был неосязаем и почти нереален. Но вот что любопытно: дождливая осень больше никогда не вызывала в нем болезненной хандры. Напротив, отзывалась в душе волнующим чувством чего-то несбывшегося.
Глава 8
В гости к Лизавете и Ирине он собирался очень тщательно. Еще вечером отмыл с шампунем Антошкиного зайца, хорошенько отжал полотенцем и повесил за уши на балконе. Поролоновой игрушке и сохнуть в такую жару всего ничего.
Сам же помылся под душем, хорошенько побрился, избрызгал на себя четверть флакона туалетной воды. Потом долго копался в шкафу, решая, что надеть. Наконец выбрал футболку цвета кофе с молоком и светло-кремовые брюки. Сбегал в цветочный киоск и набрал ворох свежих роз. По пути заглянул в магазин «Малыш» и купил яркий пластмассовый грузовик с вместительным кузовом. Подумал и решил наполнить кузов конфетами, благо здесь же был кондитерский отдел.
Он уже придумал, что скажет Ирине, чтобы его не прогнали вместе с этими подарками. Во-первых, его Лизавета пригласила. И цветы для обеих дам. Во-вторых, их с Антошкой теперь связывает эта проволока проклятая. Можно сказать, они на поле боя породнились. Теперь, как ни крути, он мальчику как бы крестный отец.
Но все же, несмотря на все свои логические доводы, стоя в маленьком коридоре малосемейки, Сергей боялся.
Дверь открыла Лизавета. Сергей сразу отметил, что в первую минуту она растерялась. Но, быстро сориентировавшись, защебетала, засуетилась, повела гостя в комнату. Сама побежала на кухню – чай ставить.
– А Ирина с Антошкой сегодня утром уехали, – крикнула она из кухни. Свечников и оценить эту новость не успел – почувствовал, как предательски дернулась рассеченная бровь. «Начинается, – подумал. – Теперь будет дергать, пока не надоест…» Он досадливо поморщился и прижал бровь ладонью. «Сбежала!» – стучало в мозгу. Свечников вдруг так разозлился, что едва держал себя в руках.
«Какая цаца!» – язвительно говорил он себе. Сама ведь (сама!) позвала его тогда, той осенью. Он что ей, навязывался? Да он бы ее и не заметил, честно говоря. Худая как подросток, напуганная какая-то… Сама затащила мужика в постель, так ей трахнуться хотелось! А тут нате вам, какие мы недотроги! И нос воротит, и раздражение не пытается скрыть! Поняла, что он придет, и сбежала! Трусиха! Что же она себе вообразила? Что он будет бегать теперь за ней и настаивать на продолжении романа? Да плевать он хотел! Да у него, Свечникова, таких, как она…
Сергей заметил, что выстукивает дробь по стеклу, и убрал руки за спину. Да он таких, как эта Ирина, терпеть не может, если на то пошло! Что она собой представляет? Конечно, фигура у нее теперь ничего. Это по сравнению с тем, что было пять лет назад. Тогда вообще она была какая-то… истощенная. Теперь ничего, округлилась. Но характер! Да Боже упаси с такой бабой связаться. Сумасбродка!
Он уже собирался уйти, но в комнату вплыла Лизавета с чайником и сахарницей, задев бедром тумбочку с телефоном. Свечников успел поймать аппарат прямо на лету.
– Я, собственно, не к Ирине, – буркнул Сергей. – Там Антошка зайца оставил, я его достал. И еще я ему подарок принес. Он ведь вчера такое потрясение пережил…
Свечников достал из пакета грузовик с конфетами. Лизавета всплеснула руками.
– Конечно! – запричитала она. – Если бы не вы, Сергей… это такой ужас! Вас Антошке сам Бог послал. Он так вас вспоминал! Вы знаете, он вашу фотографию в журнале нашел. Вы ведь Сергей Свечников?
Сергей кивнул и сел. Не обижать же гостеприимную Лизавету.
– Ну надо же, – протянула она, увидев грузовик с ворохом конфет. – Я ей говорила: подожди еще денек. Так нет – уехала. Там что-то срочное. С работы позвонили. Антошка бы обрадовался.
Лизавета болтала, накрывая на стол. И вскоре посреди стола красовались хрустальная ваза с розами, варенье, вафельный торт «Привет», а конфеты лежали прямо в грузовике.
– Ой, чуть не забыла! – встрепенулась Лизавета и убежала в комнату. Вышла она оттуда, держа в руках красивую бутылку коньяка.
То, что коньяк дорогой, Сергей понял по этикетке. Два дня назад они с Олегом делали экскурсию в один крутой магазин, где долго рассматривали этикетки и считали нули на ценниках. Такой коньяк они тоже видели, но купить не решились – дорого.
– Это Ирина вам просила передать. Передай, говорит, поблагодари за меня, пожелай всяческих успехов в спорте и личной жизни…
Лизавета замялась, увидев, как Свечников нахмурился на этот коньяк и бровью дернул.
«Может, я чего ляпнула не то?» – подумала она и стала разливать чай. С этим коньяком подруга явно промахнулась. Ежу понятно, что подарок его чем-то обидел. Обида сквозила во всей его насупленной позе.
– Спасибо, – наконец сухо процедил он. – Ваша подруга потрясающе щедра. Но коньяк я не возьму. В том, что я Антошку от проволоки отодрал, нет ничего сверхъестественного. Любой прохожий сделал бы то же самое. Его тапочки спасли на резиновой подошве…
– Может, вы не пьете? – робко предположила Лизавета. – Вам, гонщикам, наверное, нельзя?
Свечникову стало неловко за свою неучтивость, и он смягчился. В самом деле – подруга-то при чем? Она очень обаятельная. Сама доброта и гостеприимство. Чего на нее-то нападать?
– Не в этом дело, – улыбнулся Сергей. – Когда есть настроение – выпью. Но от Ирины не возьму. В некотором роде я – ее должник. Мы ведь когда-то были немного знакомы, Ирина просто успела забыть.
– Да?! – Лизаветиному изумлению не было предела: – Ну, Ирка, ну, скрытная! А еще подруга!
– Да, – кивнул Свечников. – Тогда Ирина оказала мне большую услугу, за которую я не успел отблагодарить.
– Да здесь какая-то тайна, – лукаво подмигнула Ли-завета. В ней проснулось извечное бабье любопытство. Нужно во что бы то ни стало вытянуть из гостя все подробности. Тем более его, кажется, не так уж и трудно вытянуть на разговор: он за что-то очень зол на Ирину.
В дверь позвонили, и Лизавета пошла открывать. Пока она шла от стола в комнате до двери в прихожей, звонок не унимался. Наконец Лизавета повернула ручку замка, и Свечников увидел, как в прихожую ввалился крепкий седой мужчина с чемоданом.
Вернее, сначала въехал чемодан, а затем – его хозяин. Обладатель пышной седой шевелюры был явно под мухой и напоминал известного эстрадного певца. Только гитары не хватало. Свечников в первую минуту решил, что так оно и есть, но в следующую понял, что ошибся.
– Полина, дочка! – не глядя на Лизавету, заорал мужчина. – Принимай папку!
– Явился не запылился, – отозвалась Лизавета без энтузиазма. – Ба-а, да он никак с чемоданом! Что же ты, папочка, у жены отпуск взял?
– Лизонька! – Тут только «папочка» обратил свой взор на женщину и заворковал, двигая крупную Лизавету в угол прихожей: – Я так соскучился, пышка моя! И ты ведь, козочка, истосковалась, поди, по своему папочке…
– Как же! Делать мне больше нечего! – Лизавета увернулась от объятий и отступила в комнату. – И вообще веди себя тихо – у меня люди.
– Кто? – мирно спросил Рукавицын, заглядывая в комнату. Увидев Свечникова, он сначала внимательно осмотрел его, потом перевел взгляд на стол, чуть задержался на красивой бутылке коньяка, сглотнул и перевел взгляд обратно на Свечникова.
Сергей почувствовал себя не в своей тарелке. Трезвому разбираться с пьяным – занятие не из приятных.
– Та-ак… – протянул Лизаветин «папочка». (По виду он и вправду годился ей в отцы.) – Та-ак… Значит, только муж за порог, ты хахаля привела? А, Лизка? Подлые вы, бабы…
«Как быстро он возвел себя в ранг мужа, – усмехнулся Свечников. – Только что был „папочка“».
– А ты, Рукавицын, тут свои правила не устанавливай! Нашелся муж! Ты своей жене муж, а мне так, прыщ залетный.
Рукавицын засопел, переваривая услышанное.
– Полины нет, она с теткой на море пошла, так что можешь гулять! – отрезала Лизавета. Легко подняла и отнесла чемодан в прихожую.
– Коньячок попиваете? – «Папочка» подвинулся к столу и уцепился за бутылку. – А мне ты, Лизка, такой коньяк не покупала! – Он перевел взгляд на Свечникова: – Или тебе, извиняюсь, хахаль такие презенты носит? Да?
Он пододвинулся ближе к Свечникову и, заглядывая снизу ему в лицо, зашипел, брызгая слюной:
– Хорошая у меня баба? Грудастая? Для такой разориться не жалко, правильно я говорю?
Свечников загрустил. Не хватало еще влипнуть в семейный скандал. Поэтому он обратился к Рукавицыну как можно более примирительно:
– Я, собственно, уже ухожу, товарищ…
– Кто – «товарищ»? – Рукавицын воспринял реплику Сергея совершенно неожиданно. Он рассвирепел: – Где ты товарища увидел?! Я с тобой Зимний не брал! Да я таких, как ты…
И Рукавицын захватил в кулаки скатерть со своего края. Еще миг, и вся посуда полетит в тартарары! Лизавета моментально плюхнулась грудью на стол и обхватила руками то, что достала.
– Рукавицын! Не зарывайся! Остынь! Что прицепился к человеку?
Ваза с цветами пошатнулась, Свечников едва успел ухватить ее и переставить на телевизор.
– Я твоего прошлого ухажера грушами бил? – выкатив глаза, вопрошал «папочка».
– Бил, – мирно согласилась Лизавета, пытаясь потихоньку освободить скатерть.
– Я ему торт на уши надел?
– Конечно, надел, папочка, успокойся.
– Слушай, фраер! – обратился Рукавицын к Свечникову. – Я тебя бить не буду.
Свечников, улыбаясь, встал, и Рукавицын уперся взглядом ему в желудок.
– Мальчики, давайте лучше выпьем, – миролюбиво засуетилась Лизавета. – Папочка, это же Иринкин муж, ты зря его обижаешь.
Свечников ошалело распахнул глаза на Лизавету. Та изо всех сил заморгала ему, показывая на Рукавицына. Для верности пальцем у виска покрутила. Да и Свечников сам уже успел понять, что пьяный Рукавицын – не подарок.
– Действительно, – подхватил он. – Вы что, Ирину не видели? Мы здесь отдыхаем…
– Видел, – отозвался Рукавицын. – Ирку видел, а вот тебя не видел!
– Вот и познакомьтесь! – Лизавете наконец удалось оторвать Рукавицына от скатерти, и она побежала на кухню за рюмками.
– Докажи, что ты – Иркин муж! – потребовал Рукавицын и кулаком по столу саданул так, что чашки подпрыгнули.
– Я документов с собой не взял, – отозвался Свечников, тоскливо глядя вслед Лизавете. Не надо было вчера уходить. Надо было дождаться, когда Ирина оклемается, и мирно поговорить…
– Какие документы? – заорала Лизавета из кухни, чем-то громыхнула и метнулась в комнату, уронив чемодан своего милого. – Вот видишь, грузовик Антошке купил с конфетами. Ирку на работу вызвали, а Сергей еще не долечился. У него травма. Так, Сергей? Кстати, он – гонщик. Тебе, Рукавицын, это должно быть интересно…
Лизавета пятнами покрылась – так старалась отвлечь «папочку» от опасной темы.
– Мне интересно, что этот гонщик делает в моей квартире! – прорычал Рукавицын, вскакивая и хватая стул.
– В моей квартире! – грозно поправила Лизавета. Благодушное состояние понемногу покидало ее. Она ухватилась за ножки стула, который держал Рукавицын.
Свечников прикидывал в уме, с какой стороны зайти, чтобы скрутить ревнивого супруга. Другого выхода он не видел: придется вязать.
Помешал звонок в дверь. Рукавицын оттолкнул Лизавету вместе со стулом и колобком покатился открывать дверь. Спустя мгновение в прихожую Рукавицыным был втянут тщедушного вида паренек в красной бейсболке и легкомысленных белых шортах. Парень был явно обескуражен видом и поведением пьяного Рукавицына и теперь сбивчиво пытался что-то объяснить.
– Так… Еще один! – кровожадно сглотнул Рукавицын и схватил парня за грудки. – Лизка! Стерва, у вас что тут, групповуха намечалась?
Лизавета поспешила в коридор прояснить ситуацию.
– Фотографии… На пляже… Адрес точно этот, я записывал… – Парень все пытался сунуть в лицо Рукави-цыну бумажку с адресом, но тот отбрасывал его руку, как назойливое насекомое.
Парень краснел и бледнел в объятиях Рукавицына и, вероятно, не чаял выбраться отсюда.
– Какие еще фотографии? – возмутилась Лизавета. – Ничего я не заказывала.
– А ну давай сюда! – рявкнул Рукавицын, прижимая парня к двери своим брюшком.
Свечников решил вмешаться и встал в проеме дверей.
– Да вот же! – Увидев Сергея, парень обрадовался почти до слез. – Вот этот мужчина был с женой и сыном. Я сделал снимки. А женщина адрес дала.
Он смотрел на Свечникова, как на врача «скорой помощи».
Свечников кивнул и полез в карман за бумажником.
Рукавицын недоверчиво взял у парня сверток с фотографиями и стал медленно, внимательно смотреть.
Фотограф воспользовался паузой, поспешно сунул в карман деньги и ретировался.
– Теперь вижу, – удовлетворенно произнес Рукавицын. – Вижу, что Ирка, хоть она тут и спиной. Вижу, что муж. Вот он, документ-то! – сунул он Лизавете под нос фотографию. – Вот она, копия-то папкина – и глаза, и подбородок, и нос. Весь в отца. Да что там, пойдемте выпьем!
Он моментально потерял к Свечникову всякий интерес и поковылял к столу, разливать коньяк. А Свечников и Лизавета так и приросли к полу в прихожей, не отрывая глаз от снимка.
…Они сидели рядом: Свечников и Антошка, в окружении песочных башен, одинаково улыбаясь, распахнув в фотообъектив одинаковые карие глаза…
– Когда день рождения Антошки? – облизнув пересохшие губы, просипел Свечников.
– В июле, – шепотом ответила Лизавета. У Свечникова кровь застучала в висках.
– Да… – наконец протянула Лизавета, глядя Свечникову в лицо. – Это редко бывает, что у блондинов – карие глаза.
– Лиза! Ты замечательная девушка, – заговорил Свечников, торопясь и запинаясь. – Я думаю, что Ирина не велела тебе давать ее адрес, я знаю, что ты верная подруга, но пойми меня. Встань на мое место. Я не знал, я ничего не знал! Я его сердцем почувствовал, когда увидел на пляже! Ты понимаешь меня? Лиза, я не уйду, пока ты не дашь мне их адрес.
Если бы Рукавицын надумал заглянуть в эту минуту в прихожую, скандал разразился бы с новой силой. Свечников почти обнимал Лизавету, по-собачьи заглядывая ей в глаза.
– Странные вы с Иркой люди. Да вы в одном городе живете, а встретились здесь. Магазин «Машенька» знаешь в центре? Она там работает.
– Стеклянный, в девятиэтажке? – задохнулся Сергей от волнения.
Сколько раз он проезжал на своей «десятке» мимо, ни разу не заглянув туда!
Пока он снова и снова разглядывал фотографии, Лизавета сложила в пакет зайца и грузовик.
– Только про меня ни слова! – предупредила она. – Сам нашел.
Свечников расцеловал Лизавету и пулей вылетел на воздух. Он не хотел и, наверное, физически не мог никого видеть. До ночи он бродил по городу, улыбаясь своим мыслям. Несколько раз его приняли за иностранца, потому что у нас в стране так открыто улыбаются только они. Ночью он побрел к морю. На пляже осторожно обошел парочку, усердно и звучно занимающуюся любовью. Бродил по воде, сняв сандалии, и ликовал.
«Сын! У меня есть сын!» – повторял он, живо представляя выразительное лицо с блестящими темно-вишневыми глазами.
Он удивлялся тому наплыву радости, которая разливалась в его душе, щедро играя переливами забытого чувства.
«Да разве может случиться с кем-то что-то более потрясающее, чем то, что случилось со мной? Разве такой одинокий волк, как я, заслужил подобное счастье? У меня сын, и я уже люблю его… Господи, люблю ведь уже!»
Он почувствовал, что глаза защипало и горло перекрыл неожиданный спазм. Свечников понял, что плачет. Но ему было все равно. Его сейчас никто не видел, кроме огромных южных звезд. А они, старушки, видали на своем веку и не такое.
…Цепь событий, предшествовавших поездке на юг, выглядевшая до сих пор как досадная случайность, превратилась теперь в закономерность. Все так и должно было случиться!
Свечников поражался собственной слепоте и отсутствию интуиции.
Он должен, должен был предчувствовать.
Эта травма была у Сергея не первой. Гоночная машина постоянно попадает в передряги, и риск есть всегда. Хоть на грунтовой трассе, когда кажется, что из тебя все кишки скоро посыплются, хоть на шоссейной – никогда нельзя быть уверенным, что придешь к финишу цел и невредим. Но в этот раз было все по-другому. Он ждал этих гонок в Европе. Во-первых, это очень престижные гонки. Во-вторых… Да что там – ему уже не 25, на пятки наступают молодые. Только дай себе слабину и не заметишь, как тебя спишут в тираж. А без гонок Сергей себя не представлял. Скорость, азарт… Да черт его знает что еще! Для него это, пожалуй, среда существования, как вода для рыб. Но участвовать в гонках на этот раз было не суждено. Он попал в аварию во время доводки новой «Лады» опытного образца. Хорошо еще, что иностранцы уже ушли с полигона. Перед этим он битый час катал их по треку во всех видах. Шеф представил его гостям несколько хвастливо: «Наш Белый Волк, гордость команды, мастер мирового класса». Мастер-фломастер… Рисанулся! Спустя полчаса этот мастер перевернул опытный образец. Первой мыслью было: «Хорошо, что Вовка увез иностранцев обедать…» Потом, лежа на больничной койке, Свечников признался себе, что машины ему не жаль, а жаль только одного – команда на этот раз уехала в Европу без него. А он так глупо влип! Как он бесился, как ругал себя тогда, лежа в гипсе и зло пялясь в белый потолок! Он просто издевался над собой.
Белый Волк! В белом гипсе под белой простыней! Хорош…
Это прозвище он получил с легкой руки молодого финского журналиста. Мода пошла давать прозвища наиболее ярким гонщикам. Знатоки автоспорта были в курсе, кто скрывался под псевдонимом Красный Дьявол. Ни для кого не секрет, кого называли Желтой Акулой. На одной труднейшей гонке в Греции появился и Белый Волк.
Он набрал тогда максимальное количество очков, и то ли белая «восьмерка», то ли донельзя выгоревшая шевелюра сыграли тогда свою роль, но на следующий день после того заезда он услышал свое новое прозвище.
Журналисты подхватили его как сороки на хвостик, и оно закрепилось за Сергеем на долгие годы.
…После нелепой аварии на испытательном полигоне он отправился зализывать свои раны на юга.
А успокоиться никак не мог.
«Почему?» – тысячу раз вопрошал, глядя в ясное южное небо. Как будто кто-то мог ему оттуда все растолковать. До сегодняшнего дня Свечников был твердо уверен, что судьба по неизвестной причине сбилась с курса. Ошиблась. Иначе как можно объяснить причину, что она его, молодого, полного сил, отбросила на обочину? Его, для которого гонки самая главная страсть. И только сегодня, бродя босиком по пустому ночному пляжу, Сергей уверился, что ничего в жизни не бывает зря.
Глава 9
– Баба Нина! – вопил Антошка от самого колодца, едва замаячил вдали зеленый забор палисадника и манящими красно-желтыми солнцами засверкали за. ним спелые жигулевские яблоки. – Баба Нина! Мы приехали!
Он вскочил на крыльцо и забарабанил в дверь нетерпеливыми кулачками.
– Эй, торопыга! На огороде она, наверное. Сбегай-ка. – Ирина поставила сумки на крыльцо и сама тоже села на горячую крашеную ступеньку.
У мамы всегда хорошо, хоть зимой, хоть летом. Но летом – особенно. По левую сторону от крыльца – три старые березы. Они бросают прохладную, спокойную тень. В жару просто рай. Мама раньше собиралась избавиться от этих берез – разрослись, свет загородили. Отец не давал. Теперь, когда отца не стало, мать решила оставить все как есть.
Напротив крыльца зеленая лужайка – простор для котят, щенят и Антошки. А за домом – уходящий вниз, к самой реке, огород.
Антошка стремглав ринулся туда и пару минут спустя уже важно шествовал назад, обхватив руками внушительный вилок капусты. За ним с ведром помидоров, ярких, как иллюстрации к «Чиполлино», семенила баба Нина, сияющая и довольная.
– Я как чуяла, что у меня сегодня гости. Все утро с пирогами возилась, – доложила она, по очереди расцеловывая дочь и внука. – И сердце – веришь, нет? – так и екало перед обедом. Знаю, что рано вам еще, вы же не собирались так быстро назад. Знаю, а сама жду.
И тут же тревожно взглянула на дочь:
– А чё это вы так скоро вернулись? Не заболели?
– Да ну тебя, мам, – отмахнулась Ирина и взяла ведро с помидорами. – Уж сразу про болезни. Ты же знаешь, кафе у меня. Некогда отдыхать…
За чаем и пирогами Антошка не закрывал рот – так его теснили впечатления, которые просто необходимо было излить на бабку. Он сбивался, захлебывался собственными словами и эмоциями, а Нина Ивановна с готовностью внимала внуку: охала, всплескивала руками, качала головой.
Ирина с удовольствием наблюдала эту сцену. И все же мягко остановила сына:
– Не торопись, солнышко, ты с бабой Ниной еще наговоришься. Ты и завтра с ней будешь, и послезавтра… – И добавила уже для матери: – Я его пока у тебя оставлю, мам. В садике карантин.
Нина Ивановна сообщению обрадовалась.
– Вот и славно! – заворковала она, подняла внука на руки и расцеловала в нагретые солнцем щеки. – Нечего и делать в этом ихнем мегаполюсе. Жил бы с бабой в деревне. Красота!
– Мегаполис, мам, – поправила Ирина. – Хорошо тебе рассуждать: жил в деревне… А я? Я-то что без него делать буду?
– От твоего города одна грязь и болезни, – рассуждала Нина Ивановна, укладывая внука на свою кровать. – Правильно бабуля говорит, голубок? У бабули-то мальчик не болеет, у бабули он парное молочко пьет и босиком по траве бегает. А у вас там завод на заводе. Одно слово – химия…
Ирина не возражала. Это был их с матерью давний, ничего не значащий разговор. Она знала, что скажет мать и что она, Ирина, ей ответит. Она была по-настоящему, непритворно благодарна матери за то, что та сумела сохранить этот остров Любви и Надежды – их дом со всеми его устоями, привычками, правилами. Но представить себя и Антошку живущими тут постоянно – не могла. Как и многие, она была отравлена городом – большим, грохочущим, суетливым. Это теперь ее стихия, ничего тут не поделать.
Пока мать укладывала Антошку, Ирина перемыла посуду и отправилась в огород. Там, в тени яблоневых деревьев, стояла бревенчатая, еще отцом рубленная банька. Вот уж в чем Ирина не могла отказать себе в свой приезд к матери, так это в бане!
Она вытащила из предбанника длинный резиновый шланг и подсоединила к крану. Налила емкости для горячей и холодной воды. Сходила под навес – за дровами. Вскоре в топке весело плясало пламя, и Ирина ощутила легкое игривое покалывание во всем теле – предчувствие удовольствия от бани.
Это ощущение появлялось всякий раз, как только начинал плясать огонь в топке и в бане оживал запах дерева. Выйдя из бани, она сорвала себе спелое яблоко и не спеша пошла по огороду, восхищенно оценивая урожай.
Для Нины Ивановны не существовало неурожайных лет. Каждый год у нее с завидным постоянством на грядке краснели помидоры, по полкило каждый, зеленели тугие пупырчатые огурцы, ровными рядами торчала бородатая зелень моркови, регулярно состригалась и опять вырастала петрушка, протягивая к солнцу свои изумрудные, сверкающие росой ладошки. Дальше по огороду, ниже к реке, выпирали из ботвы неправдоподобно огромные тыквы: желтые и молочно-зеленые. А уж совсем внизу, у речки, хвастливо раскидывала свои упругие разухабистые одежки капуста, бережно храня в складках остатки полива.
Глядя на капусту, Ирина невольно улыбнулась. Ну разве поверишь, стоя посреди маминого огорода, что в стране – страшный кавардак и острейший кризис? Здесь царили стабильность и незыблемость. И разноцветные ряды болгарского перца, и весело торчащий вдоль дорожки (третий за лето!) урожай душистого укропа, и нахально выпирающая из земли бордовая свекла, и скромно притулившаяся за свеклой ботва черной редьки – все буквально пело на все голоса свой гимн маминому огороду. В который раз Ирина подумала, что, должно быть, есть у матери какой-нибудь секрет, свое волшебное слово, которое она шепчет всем этим растениям как заклинание.
Ирина подложила дров в топку, вымыла пол и вытрясла половики. Когда основная подготовка к бане была закончена, Ирина поняла, что бессознательно ищет рукам дела, чтобы отогнать назойливые мысли, которые от самого Лизаветиного дома не отпускали ее ни на миг.
Оказывается, пока она занималась всеми этими привычными и приятными делами, в голове у нее непрерывно шла тяжелая, неустанная работа. Она думала о нем. Ее нет-нет да и пронзал пытливый взгляд его черных глаз. Мысли, одна неприятнее другой, упрямо лезли в голову.
Только бы он ее не узнал! Только бы не вспомнил! Не догадался!
Ирина умылась теплой водой из-под крана прямо в огороде и пошла в дом. Ей вдруг страстно захотелось увидеть мать и сына, говорить с ними, держать за руки, убедиться, что она не одна.
Вечером, намыв в бане Антошку и от души напарившись, наговорившись вдоволь с матерью, Ирина лежала на веранде под теплым ватным одеялом и не спала. Она слушала с детства знакомые звуки – стрекот кузнечиков, стук упавшего на землю яблока, уханье одинокого филина – и старательно пыталась увести себя от назойливых воспоминаний.
…Ту осень она когда-то твердо решила похоронить под обломками памяти, и до сих пор ей удавалось не касаться опасных воспоминаний. Но сегодня ночью она поняла: от этого не уйти. Воспоминания не отпустят ее, пока она не прокрутит их – добросовестно, кадр за кадром.
Перед ней всплыло, словно в туманной дымке, озабоченное лицо Егоровой. Круглое лицо с двойным подбородком. За два года работы в администрации Ирина почти сроднилась с этим лицом и выучила все его выражения. Хмурое, как грозовая туча. Свирепое, как физиономия бульдога, если его разозлить. Благодушно-веселое в тех случаях, если Егорова заговаривала о личном. Сдержанно-довольное, если она хвалила подчиненных, что изредка все же бывало.
В тот день Ирина увидела на лице начальницы озабоченность, и это ее рассмешило. Здорово рассмешило. Она прямо вот так откровенно и засмеялась в это лицо. А потом смех сам собой перешел в слезы. Ирина уронила голову на стол, так, что упала рюмка с недопитым коньяком и красно-коричневая жидкость залила скатерть.
– Ну-ну, лапушка моя, так не пойдет. – С грацией медведицы Егорова уселась возле Ирины и обняла ее, что само по себе было дико. Представить себе Егорову, обнимающую подчиненных?
Впрочем, Ирина уже не была в подчинении у Егоровой. Ирина Алексеевна Архипова больше не работала в районной администрации. Она вообще нигде не работала. Не могла. Когда уже после похорон, после поминок, после двухнедельного отпуска, который администрация дала ей в порядке исключения, Ирина вошла в свой кабинет и увидела яркие афиши мероприятий, которые предстоит проводить, – она поняла, что не сможет. Сняла со стены желтую афишу «Солнышка» с фотографией коллектива в центре и свернула трубочкой. Достала белый глянцевый лист и написала заявление об уходе.
Егорова нашла ее месяца через полтора и не сразу узнала. От Ирины, как сказала бы Лизавета, остался «шиш да маленько». С 48-го размера она похудела до 44-го и обещала вскоре плавно перейти на 42-й. Бывшая заведующая отделом культуры сидела в прокуренной комнате за столом, на котором одиноко торчала недопитая бутылка коньяка да в хрустальной пепельнице высилась гора окурков.
За стеклом в импортной стенке, а также на телевизоре, на журнальном столике, на подоконнике, буквально везде стояли фотографии Ирининых дочери и мужа. Со всех сторон на вошедшего сразу устремлялись их смеющиеся счастливые глаза. Егорову охватила дрожь, едва она переступила порог квартиры. Ей показалось, что волосы под шиньоном зашевелились. Атмосфера квартиры действовала угнетающе.
Ирина медленно таяла, ничем не цепляясь за этот вдруг ставший чужим мир.
Что говорила Егорова в тот день, Ирина не запомнила. Но вот второй ее приход, через два дня, она помнила довольно отчетливо.
Второй раз Егорова приехала не одна. С ней были две бабульки – тихие и молчаливые как мышки. Егорова увела Ирину на кухню, бабульки же бесшумно засновали по комнатам, наводя порядок. Прежде всего они открыли все окна и вытерли пыль. Ирина безучастно созерцала из кухни, как они носят туда-сюда ведра с водой, веник с совком и тряпки. Ей было все равно. Егорова поставила на огонь кастрюлю с курицей и села напротив Ирины.
– Значит, так, Ирина Лексевна, – твердо и тихо объявила Егорова, – поедешь ты у нас в дом отдыха «Озерки», поняла?
– Ого… – бесцветно откликнулась Ирина. – Правительственный… Вот уж не мечтала…
– Путевка бесплатная, специалисты там прекрасные. Тебе, Ирина, обстановку надо сменить. Ты сразу увидишь – тебе там легче станет. – Егорова говорила, не обращая внимания на выражение лица своей собеседницы. – Озеро там чудное, вокруг сосны. Рощи кругом. В это время года там сказка…
Ирина отвернулась к окну и уставилась в серый ненастный день. Егорова встала, чтобы снять пену с бульона, и, не глядя на Ирину, вкрадчиво продолжала:
– Тебе, бабонька, родить надо. И как можно быстрее. Я вот что думаю…
Ирина отлепила взгляд от окна и перевела его на Егорову. Не перестаешь удивляться этой бабе! Вот уж сказанет, так сказанет…
– Мужа напрокат дадите? – криво усмехнувшись, выдавила из себя Ирина. И стала наблюдать за Егоровой, которая ловко шинковала лук и морковку для бульона.
