Текст книги "Дочки-матери"
Автор книги: Алина Знаменская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Лариса повертела в руках бумажку, проверила дату изготовления.
– Свежий. А может, это Оленька забежала и кинула?
– Оля не ест шоколад. Совсем, – отрезала Юля.
Лариса пожала плечами. Еще раз осмотрела бумажку и даже понюхала ее.
– Ну и что. Летчики тоже едят шоколад, он очень питательный, это всем известно; А чем, по-твоему, должен питаться скрывающийся в подполье террорист? В бане суп варить?
Юля не мигая смотрела на Ларису. Возразить было нечего. Хотя версия о бомже ее привлекала больше.
– Что же теперь делать? – забрасывая фантик от шоколадки обратно, спросила она.
– Сообщить надо, – со вздохом посоветовала Лариса. – В милицию.
– Я и ночевать теперь не смогу здесь! Ни за что не усну! – громко зашептала Юля, отодвигаясь от газет. – И в милицию не хочу, я устала от милиции! Когда Никита погиб, они замучили нас своими вопросами. Все искали виновного. – А теперь? Только Оленька успокоилась, забывать стала, и опять?
Юля была почти на грани истерики. Лариса торопливо разложила все по местам. Газеты – в диван, спички – на окно. И вывела подругу на воздух.
– Успокойся. Пойдем к детям. Хочешь, мы у вас сегодня заночуем? Ну? А завтра утром все решим.
Кое-как успокоив, Лариса повела подругу к дому. Они уже дошли до крыльца, когда громкий, показавшийся пронзительным скрип задней калитки заставил обеих вздрогнуть.
Денег на большое застолье, как обычно, не было.
– Ничего, устроим шведский стол, – бодро объявила Наташа, лихорадочно соображая, во сколько ей может вылиться Леркина вечеринка. Лерка в наушниках и с плеером на шее вытирала пыль.
– Испечем корзиночки, сделаем фруктовый салат, – подсчитывала Наташа.
Лерка методично кивала в такт музыке. Наташе было не до гостей и не до застолий. Деньги, которые Рожнов накалымил к дню рождения дочери, он до дома не донес. Она ждала его вчера вечером, но к девяти часам поняла, что ночевать он не явится, пропивает с друзьями заработанное. А шестнадцатилетие дочери ложится полностью на ее плечи. На которых, собственно, давно лежит все остальное. Деньги были только те, что дала свекровь и прислал на подарок Лерке Бородин.
Наташа сходила в магазин и купила самое необходимое. Будущий именинный стол без труда уместился в одном большом пакете.
Когда она вернулась, Лера домывала полы в тех же наушниках. Судя по всему, у нее было отличное настроение. Его подогревало предвкушение вечеринки.
Наташа хорошо помнила себя в шестнадцать. У них тоже не хватало денег, отчим пил, мама выбивалась из сил. Но она каким-то образом всегда умудрялась справлять Наташины дни рождения. Приглашались подружки, одноклассники, пир бывал до небес. Только теперь Наташа поняла, как это все давалось матери. Как ни измудрялась Наташа по поводу чисто символического угощения, в задуманную сумму она не укладывалась. Внутри у нее что-то вздрагивало пугливо и мелочно, когда она пыталась свести в уме приход с расходом. Правда, потом сам процесс готовки захватил ее, и она перестала думать о деньгах, хлестнув себя хорошенько фразой, которая ей обычно помогала: “В конце концов, Михална, у тебя всего одна дочь!”
И мысли ее потекли в другом направлении. Она представила, как все было бы, живи они с Женей, как тысячу раз они рисовали в мечтах. Вот она решилась уйти от Рожнова, и Женя ушел от жены, и они живут втроем: она, Женя, Лерка. Сейчас бы он стоял рядом с ней на кухне и нарезал бутерброды. Она не умеет так тонко резать ветчину. Он любит и умеет готовить. Он закатывает рукава по локоть, надевает фартук и не торопясь колдует. Все продукты у него в педантичном порядке разложены на столе. А Наташа наблюдает за ним, жмурясь и мурлыча от удовольствия. “Хочу, чтобы мы жили вместе, – обычно говорит ей в таких случаях Женя. – Хочу готовить с тобой на одной кухне, солить помидоры с огурцами и квасить капусту”. И Наташа весело кивает, что да, это здорово – все делать вместе. Готовить она любит, но не умеет. Ей нравится осваивать новые рецепты, она с азартом берется за пирог, салат или рулет, рецепт которых вычитала в журнале. Как правило, результат ее не радует: рулет обязательно развалится, тесто, выйдет не пышным, а то и жестким как подошва, а салат получится излишне острым. Ну не дано ей. Хотя она хочет. А Женя… Он с охотой заботится о ней, и она не возражает. Уезжая к нему, Наташа будто попадает в другое измерение. Каждую встречу она хранит в памяти как драгоценность. Вот только последняя оказалась совершенно испорченней…
– Нужно что-то решать, – говорил Женя, когда они сидели ночью на кухне, слушая храп Сухого. – Так больше не может продолжаться. Давай разводиться со своими.
Наташа устало кивала.
– Нет, я серьезно, – толковал Бородин, – бросай все, и…
– Что я должна бросать? – негромко отозвалась Наташа. – Квартиру, которую мне мама оставила? Она приватизирована на нас двоих с Рожновым. Он уходить категорически отказывается. Лерке нужно окончить школу. Как я объясню, почему оставила ее без квартиры? А она упрекнет меня, будь уверен.
– Но нужно же чем-то жертвовать, – кипятился Бородин. – Так жить, как вы живете с дочерью, нельзя. Со мной вам будет легче, я помогу тебе ее выучить. Ты мне веришь?
Бородин опустился на корточки и уставился на Наташу.
– Сейчас верю, – призналась она. – А завтра все изменится. Ты заявишь мне, что возникли проблемы у твоих сыновей, заболела жена или что-нибудь еще…
– Я все разделю, – планировал Бородин, меряя шагами крошечную кухню. – Все оставлю им, себе только дачу. Ты согласна жить со мной на даче?
Наташа представила бревенчатый дом Бородиных в деревне рядом с санаторием и прерывисто вздохнула.
– Я согласна хоть в шалаше. А Лерка?
– Если бы ты сказала мне, что согласна, я бы уже не сомневался, занялся бы внутренней отделкой дома, все бы вкладывал туда.
– Нет, Бородин, это утопия. Если бросать, то бросать и мне, и тебе. И начинать на новом месте с нуля.
Бородин помолчал, глядя в синюю ночь за окном.
– Где я найду такую работу? – спросил он темноту. – Пусть не такую, но чтобы зарабатывать не меньше? Ты же знаешь, у нас ведомственный санаторий и платят нам вдвое больше, чем остальным врачам. У меня персональная машина, ведомственная квартира. Где сейчас можно устроиться подобным образом?
– Значит, я – все бросай, а тебе невозможно. Мне, Бородин, к твоему сведению, тоже есть что бросать. Тебе это не приходило в голову? У меня в моем городе авторитет, меня, все знают. Я родилась там и выросла, у меня там квартира и мебель, за которую я только недавно расплатилась. У меня там друзья, наконец. Круг друзей, который складывался годами. И я согласна бросить, если бросим мы оба, я и ты. Одновременно. А бросить все и сидеть ждать, когда ты решишь свои проблемы, я не могу себе позволить. Куда мне идти? В общежитие? Разводиться и жить в одной квартире с бывшим мужем? Он сразу же начнет вести себя по-хамски! Друзей водить, баб. У нас обе комнаты проходные. Пока я жена, я имею право что-то требовать, предъявлять претензии, а так я буду – никто. Ты не знаешь моего Рожнова… – Наташа начинала кипятиться, а Женя – нервничать.
То свидание вымотало обоих. Она неделю ходила как в воду опущенная, пока наконец домашние проблемы не замазали тот выходной толстым слоем.
…Стол получился вполне сносным. Его украсили дары природы, привезенные из деревни: синий виноград, красный клубничный компот и ярко-розовые дольки арбуза.
– Лер, оцени. Ничего?
Лерка согласно мигнула накрашенным глазом. Другой, недокрашенный, оставался широко открытым. Лерка выводила на нем ресницы, открыв рот, словно не могла дышать носом.
Когда начали подходить Леркины гости, Наташа закрутилась в праздничной суете, а в голове пульсировала теперь одна мысль: только бы не явился Рожнов и не испортил своим появлением праздник. Остальное все было нормально – детям было весело, еды хватало, музыка гремела на весь подъезд.
Всех Леркиных гостей Наташа знала почти с их рождения. Вместе с Лешей Лерка была в одной группе детсада, с Аней они неразлучны с первого класса. Остальные – Леркины одноклассники, с которыми Наташе доводилось работать, руководя их школьным драмкружком. Наташа успела провести с детьми несколько игр до того, как почувствовала себя плохо. На нее вдруг стали накатывать совершенно незнакомые душные волны. Она открыла форточку на кухне и опустилась на табуретку. Звонок в дверь затерялся в праздничном гомоне. И все же кто-то из ребят открыл, и до Наташи донесся бубнящий пьяный голос Рожнова.
“Принесло…” – отметила Наташа, прислушиваясь к себе. Она ждала приближения новой волны и боялась ее. Что это? Давление, что ли упало? Или это от сердца?
Рожнов явился не один, в сопровождении Тыквы, своего закадычного дружка. Оба они жаждали общаться с молодежью…
Наташа уже различала в голосе дочери высокие нервные нотки. Она заставила себя подняться и выйти к гостям.
– Давай-ка на кухню, – приказала она Рожнову, но на ее предложение откликнулся только Тыква.
– Михална, не ругайся, мы тихо. Мы только Лерочку поздравим.
Тыква облобызал надутую Лерку, сунул ей в ладонь смятую пятидесятирублевку и исчез в кухне. Но Рожнов не слышал Наташу.
Он растолкал молодежь и пытался танцевать между столом и диваном. Лерка подбежала к магнитофону и выключила музыку. Напряжение в комнате стало осязаемым. Леркина нижняя губа дрожала. Аня держала подружку за руку. Ребята потянулись на лестничную клетку покурить.
Наташа ощутила в себе привычно закипающую злость против мужа, но понимала, что если даст выход этой злости, то сделает хуже себе. Она боялась приближения новой волны.
– Музыку включи! – требовал Рожнов, не замечая ничего вокруг. – Лерка, засранка такая, музыку отцу включи, сказал!
– Тебя друг ждет на кухне. Ужинать иди, – четко произнесла Наташа, глядя ему в глаза, решительно и без сантиментов.
На Рожнова подействовал то ли ее взгляд, то ли голос, но он подчинился и, бурча себе под нос, поплелся на кухню.
Наташа молча собрала им на стол. Лерка подбежала к ней и сообщила, что они решили посидеть в беседке, во дворе.
“И слава Богу, – с облегчением подумала Наташа. – Нужно лечь. Полежу немного, станет полегче. Я просто устала”.
На дворе было уже совсем темно. Наташа включила в спальне ночник и подошла к шкафу за халатом. Когда открыла шкаф, на нее обрушилась новая тошнотворная волна, в глазах завертелась вся комната – кровать, ночник, кресло, люстра, ковер, потолок. Все смешалось как в калейдоскопе и приняло новую форму. Наташа очнулась на полу – прямо напротив нее валялся телефон. Вероятно, падая, она столкнула его с прикроватной полки. Полежав, Наташа попыталась подняться, но от резкого движения в глазах потемнело. Она закрыла глаза и сосчитала до десяти. Потом набрала номер соседки!
– Тань, зайди, пожалуйста, мне что-то заплохело. Соседка Татьяна только что вернулась со смены в больнице и, захватив тонометр, незамедлительно явилась на зов.
– Это ваша молодежь в беседке тусуется? – поинтересовалась она, увидев стол, цветы и блестящие обертки подарков.
Рожнов с Тыквой тщетно пытались сообразить – о чем это она.
– Там, говорю, какие-то крутые к ним пристали. На иномарке подъехали. Я думаю: чья там молодежь, а это ваша. Где больная-то?
Вывалив новости на Рожнова и Тыкву, Татьяна двинулась в спальню.
– Всех придушу! Волки тряпочные! – вопил Рожнов, натягивая ботинки.
– Серега, я с тобой! – успокоил Тыква, и через несколько секунд Наташа и Татьяна услышали, как хлопнула входная дверь и пьяные голоса Рожнова и Тыквы стали эхом отдаваться в подъезде их старого блочного дома.
Глава 7
В беседке было весело. То ли от выпитого шампанского, то ли еще от чего. Хотелось беспричинно, смеяться и вообще – громко делиться эмоциями. Лера с Аней охотно смеялись над Денискиными шуточками, обычно плоскими и несмешными. Но сегодня даже ботаник Леша казался милым и обаятельным. На их смех подошли Маринка с Катей, которые возвращались домой с дискотеки. Подсели к компании и тоже мгновенно заразились именинным Леркиным настроением. Беседка ходила ходуном – мальчишки изощрялись в остроумии, девчонки охотно отзывались на каждый анекдот. Они не сразу отреагировали, когда к беседке тихо подрулила черная иномарка и остановилась в двух шагах – на тротуаре.
– Девчонки, поехали кататься.
Чужой голос врезался в уютную атмосферу теплой компании. Та, не обрывая смех, дружно обернулась. Из машины торчала бритая голова.
– Спасибо, дядя, нам и тут неплохо.
Катя с Маринкой по инерции заржали. Мальчишки не поддержали их.
Бритый неторопливо вылез из машины. Одновременно открылись остальные три дверцы. И появились еще двое. Один – с бакенбардами и серьгой в ухе – расплылся в масленой улыбке и сразу направился в беседку. Другой, в кожаном черном пиджаке и кожаных штанах, неторопливо закурил, будто хотел показать, что он лично никуда не торопится. И решил тут подзадержаться.
У Лерки внутри неприятно похолодело.
– Ну ладно, нам пора. И так мы тут с вами заболтались, – пытаясь выглядеть беспечной, затрещала Маринка и двинулась к выходу, увлекая за собой Катю.
Чтобы оказаться на тротуаре, девчонкам нужно было пройти мимо машины. Они уже было юркнули в щель между кустами и иномаркой, но ладонь бритого поймала Катину руку и сжала не больно, но крепко, всерьез. Девчонка взвизгнула, выдав криком весь с трудом скрываемый ужас. Ее визгу вторила Маринка, которая тут же отцепилась от подруги, рванула и, не разбирая дороги, почесала в сторону жилья. Улыбки растаяли на лицах Леркиных гостей. Всем стало неуютно.
– Пусти руку, больно же! – плаксивым голосом запричитала Катя.
Бритоголовый с недоброй усмешкой втолкнул ее назад, в беседку. Она отлетела к мальчишкам и вцепилась в Лешину руку.
– Пацаны, пива хотите? – улыбаясь, предложил тот, что с серьгой.
Мальчишки помотали головами. Бритоголовый загородил собой вход.
– А что, совсем-совсем не пьем? – сочувственно сощурился Серьга и заглянул Лешке в очки. – Мама не велела?
Кожаный докурил сигарету, выкинул и тоже приблизился.
– Так чё, едем кататься? – уточнил он, заглядывая в перепуганное Катино лицо.
Она почти плакала. До слез оставалось чуть-чуть. Потом Лера почувствовала взгляд Бритоголового на себе. На ногах. Юбку из-под ветровки было почти не видно. И без того длинные ноги удлиняли каблуки. И теперь Лерка ощущала свои ноги как что-то лишнее, стыдное, чужое. Она стала потихоньку натягивать на них юбку.
– Мы уже домой собирались, – сказал миролюбиво кто-то из мальчиков. – Нас родители ждут.
– А мы тебя, пацан, не держим, – столь же миролюбиво откликнулся кожаный.
– Вы, мужики, свободны. Без проблем. – И Бритоголовый демонстративно подвинулся, освободив дорогу ребятам. В беседке повисло молчание. – А мы тут с вашими девочками поболтаем.
Мальчишки переглянулись и не двинулись с места. Катя заплакала. В иномарке в передней дверце стало опускаться стекло, и Лерка поняла, что там есть кто-то еще. Аня сильно сжала ее пальцы и одновременно с этим заговорила громко и решительно:
– За мной сейчас отец придет. Вон он в окно смотрит, – врала она.
– Ой, ой, ой, как страшно! – закривлялся Серьга и хлебнул пива из горлышка. – Папочка нас та-та!
Парни снисходительно ухмыльнулись. И тут Лерка увидела отца. Он стоял у подъезда вместе с дядей Костей, которого все почему-то звали Тыквой. Оба они озирались. Рой мыслей вскипел у Лерки в голове. Она, не дав им осесть, заорала:
– Папа! Папа! Дядя Костя! Мы здесь!
Все обернулись на ее голос – и пацаны и парни. Отец, матерясь, уже летел в сторону беседки. Вдруг Аня, воспользовавшись суматохой, отделилась от Лерки и скользнула в щель, образовавшуюся между Бритоголовым и Кожаным. Но Кожаный ловко прыгнул за ней и, поймав за руку, дернул и толкнул вперед, в машину. Никто ничего не успел понять – Рожнов с Тыквой влетели в беседку, оттолкнув Бритоголового. Машина отъезжала.
– Лера! Дочка!
– Анька! – истошным голосом заорала Лера и выскочила из беседки.
Ей никто не препятствовал. Иномарка уже была в конце тротуара.
– Аньку увозят! – вопила Лерка.
Пацаны вылетели из беседки и помчались вслед за машиной.
– Лера! – крикнул Рожнов, но тут же был сбит ударом пудового кулака.
– Зачем так грубо, отец? – поинтересовался Бритоголовый, склонясь над ним.
– Мы тут стоим никого не трогаем. А ты – толкаться.
– Да вы чё борзеете, пацаны? – встрял Тыква. – Мы дочку искали. Зачем сразу драться-то?
Сказал и сразу получил от того, что с серьгой. Рожнов в таких ситуациях зверел. Если бы сейчас перед ним стояло десять бритоголовых, он все равно бросался бы на каждого с неописуемой яростью и упорством. От боли он зверел еще больше. Поэтому били их с Тыквой долго и упорно. А когда Серьга оставил Тыкву, не подающего признаков жизни, то присоединился к Бритоголовому. Они били Рожнова, ногами до тех пор, пока он не перестал вскакивать. Но даже согнувшись, с разбитым ртом, он остервенело ругался, сплевывая кровь:
– Падлы, волки тряпочные!
Было уже полпервого ночи, когда именинница вернулась домой. Наташа извелась от волнения, но выходить из дома, отправляться на поиски боялась. От любого резкого движения начинала кружиться голова и мебель плясала перед глазами. По Леркиному взъерошенному виду Наташа поняла: что-то стряслось.
– Аньку увезли! – выдохнула Лерка и разревелась.
Наташа усадила дочь на кровать. По кусочкам ей удалось вытянуть из Лерки всю картину случившегося, и когда наконец Лерка разговорилась, то поведала матери и то, как они всей толпой гнались за машиной, и как, опять же толпой, помчались к Аниной бабушке и подняли на уши весь подъезд. Как звонили в милицию и там не хотели их слушать, но потом что-то все же записали с их слов.
Наташа поднялась и начала лихорадочно одеваться.
– Лера, сколько раз я тебе говорила… – Но увидев заплаканное лицо дочери, только махнула рукой.
Нужно что-то делать. Искать Аню. У девочки нет матери, а отец с дочерью не живет. Аню воспитывает бабушка, которая сейчас, конечно же, до смерти перепугана.
– А где отец? – Наташа случайно наткнулась на недостающее звено нарисованной дочерью картины. Рожнов пошел разбираться!
– Он там… в беседке оставался с Бритоголовым и с тем, что с серьгой, – пролепетала Лерка, поймав глазами то выражение, что выступило на лице матери. – И дядя Костя с ним…
– О Боже!
Наташа подхватила плащ, но резкий телефонный звонок вернул ее в комнату. Звонили родители Леши. Потом начался каскад звонков, все спрашивали об Ане, и Лера с Наташей надолго застряли у телефона.
Потом наконец удалось выйти из квартиры. Наташа спускалась, держась одной рукой за перила, другой – за дочь. На нижних этажах, как обычно, не было света – здесь кто-то упорно выкручивал лампочки. Едва ступив на площадку второго этажа, Наташа ткнулась ногой во что-то мягкое. Это мягкое от ее толчка издало стонущий звук. Наташа отпрянула, стукнулась о Лерку, обе они попытались обойти то, что лежало у их ног. Это не удавалось.
– Сбегай за спичками, – бросила Наташа, отступая на безопасное расстояние. Сердце уже билось в груди мелко-мелко. Начало противно подташнивать.
Лерка молча вложила матери в руку коробок. В другой раз Наташа устроила бы дочери разборки – зачем у той в кармане спички, но сейчас было не до того. Она нетерпеливо чиркнула спичкой, и в неровном дерганом осколке света сразу же угадала знакомый ботинок. На лестничной площадке бесформенной массой лежал Рожнов.
– Папка! – взвизгнула Лерка и кинулась к нему.
– Тихо! – резко остановила Наташа.
Сердце перестало мелко стучать и, раз громко ухнув, замерло. Наташа просто забыла о нем. Она забыла и о назойливом головокружении и тошноте. Все ее существо словно сконцентрировалось внутри в одну пульсирующую точку. Она наклонилась и нащупала руку Рожнова. Рука была теплой.
– Лера, посвети на лицо.
В возникшем зыбком освещении Наташа нашла голову мужа и, повернув ее, содрогнулась. Вместо лица была одутловатая красная маска, на губах густо запеклась кровь. Лерка опустилась на корточки, издавая равномерный тонкий визг.
– Так. Держи его за левую руку. Поднимай, – сухо скомандовала Наташа, удивляясь самой себе.
Кое-как ухватив Рожнова, они потащили его по лестнице наверх, останавливаясь через каждые три ступеньки отдышаться. Тело Рожнова было не из легких, хотя внешне он выглядел долговязым, не толстым.
Когда дотащили его до своей двери на четвертый этаж, Наташа с Лерой обе взмокли и совершенно выбились из сил. Кое-как удалось втащить покалеченного Рожнова внутрь и уложить на пол, подсунув под голову диванную подушку. От каждого неловкого движения Рожнов принимался жалобно стонать.
– Лера, воду кипяченую быстро! Таблетку гидроперита туда! Бинт!
Наташа носилась по квартире, наливала в грелку холодную воду, искала йод, вату. Потом они обе, устроившись на коленках, ползали вокруг Рожнова, промывали открытые раны, прикладывали холодное к особенно вздувшимся местам на лице.
Положение Рожнова облегчало то, что он был вдрызг пьяный – он спал, ему не мешала боль и не тревожили собственные стоны. Жена и дочь тихо ревели над ним. Лерка уснула тут же, рядом с отцом, на диване, а Наташа решила позвонить Аниной бабушке.
– Аня уже дома, – холодно объявила женщина и положила трубку.
А Наташа еще некоторое время смотрела на эту трубку, начиная осознавать, что теперь Анины родные вправе обвинять в случившемся их, ведь это на их вечеринке все произошло.
Спать Наташа не могла. Из проходной гостиной раздавались свист и бормотание спящего Рожнова. Тяжелая смесь перегара, крови, лекарств и остатков пиршества наполняла квартиру.
Наташа думала о Рожнове. Ей вспомнилось то время, до их свадьбы, когда он попал в больницу, и она каждый день после занятий в институте ездила к нему на электричке и потом на электричке же возвращалась домой. У Рожнова обнаружили кисту в легком и его готовили к операции, а Наташа плавилась от жалости к нему и любви. Высокий худой Рожнов, ломая ветки растущего в больничном саду каштана, обезьяной спускался к ней с балкона, и они стояли в сумерках у больничной ограды и целовались. Губы у Рожнова были пухлые, девчачьи, и лицо его, круглое, тогда почти детское, в сочетании с долговязым, немного нескладным телом придавало ему вид трогательной незащищенности и ранимости. В ее любви к Рожнову жалость и сострадание всегда вытесняли другие, эгоистические оттенки любви. Тогда ей хотелось отдавать. Компенсировать все трудное, неприятное и злое, что ему в свои двадцать пять уже пришлось испытать. А испытать Рожнову пришлось немало. Дело в том, что когда Наташа после окончания училища угодила по распределению в деревню и стала работать в сельском клубе, собирая местных женщин на спевки, а молодежь – в драмкружок, ее квартирная хозяйка, баба Маня, ждала внука из армии. А потом деревенские нашептали Наташе, что внук этот вовсе не в армии, а все равно что в тюрьме, после какого-то проступка он угодил на три года в штрафбат и теперь все равно что уголовник, хотя парень по природе незлой и односельчане в толк не возьмут, что он такое мог сотворить.
Когда Наташа первый раз увидела Рожнова, то этот вопрос заинтересовал и ее, уж больно внешность у него оказалась безобидная – глаза как у собаки, круглые детские щеки, пухлые губы. Они так и посматривали друг на друга – с опаской и любопытством. Она для него была дамочка городская, а он для нее… Он для нее был непонятен, и она хотела понять.
Наташа встречалась тогда с местным ловеласом, тоже Сергеем. Тот чувствовал себя в деревне королем, и то, что его девушка стала задумываться и откровенно посматривать в другую сторону, привело ловеласа в недоумение, а затем – в ярость.
Расставание получилось бурным и злым. Он ругался, довел себя до слез, а потом, устыдившись собственной слабости, ударил Наташу по лицу. Она недолго думая ответила ему тем же. Это поставило жирную точку в их отношениях, слава Богу, так и не зашедших далеко.
В свои двадцать лет Наташа оставалась девушкой. Тогда это никого не удивляло, а поощрялось общественностью. Она была глубоко и непоколебимо убеждена, что интимная жизнь должна начинаться после брачной ночи.
У них с Рожновым все так и произошло. А в ту ночь, когда Наташа, побитая бывшим возлюбленным, прибежала к бабе Мане и застала там Рожнова, они до утра просидели в сенях и Наташа узнала, что в нашей армии не все в порядке и существует такое явление, как дедовщина. И что, доведенные дедами до крайности, Рожнов и его друг Юраня в один из дней покинули охраняемый объект, невооруженные вернулись в часть, где били своих обидчиков по очереди, а потом все вместе – и деды и черпаки – угодили в штрафбат, где и получили свое по полной программе.
Сережкина история потрясла Наташу до глубины души. Ее судьба была решена. Смерть Наташиной мамы подстегнула события – девушка не представляла, как станет жить одна. Она вцепилась в Рожнова, как утопающий в кусок доски. Свадьбу играли непростительно рано, не прошло и двух месяцев со дня похорон, хотели успеть до поста. Играли свадьбу на Масленицу, и у Наташи в памяти остались голубые искры снега, горы блинов на столе, из которых она ни одного так и не попробовала, и душно натопленная избушка бабы Мани, где их с Рожновым оставили ночевать.
Теперь, когда он, до полусмерти избитый, лежал на полу в гостиной и стонал, Наташа оказалась одной ногой в том далеком, почти нереальном времени, а другой – здесь, сегодня, сейчас.
Прошедших лет, сотканных из ее надежд и усилий и череды рожновских неудач, будто бы и не было. Она видела Рожнова глазами той Наташи, и сердце откликалось на это видение жалостью и грустью. Из задумчивости ее вывел резкий и длинный междугородний звонок.
– Здравствуй, Ташка, – прошелестел в трубке бархатный голос. Жени.
– Привет. – Наташа с трудом переключилась на реальность. – Тебе не спится?
– Ташка, я все решил, – сообщил Бородин, даже не поинтересовавшись, не разбудил ли он ее в такой час. – Торцов предлагает мне работу в Самаре. С жильем проблем не будет, можно жить прямо там, в санатории. Он дает мне комнату.
– А жена? Ты говорил с ней?
– Нет. Мне нужно знать твое мнение. Я ставлю на карту… все. Понимаешь? Зарплата там в два раза меньше, чем здесь. Я хочу от тебя услышать, принимать мне предложение или нет?
– Женя, я не могу так сразу…
– Как это – сразу? Сколько мы с тобой обсуждали этот вопрос? Ты говорила, что будет все зависеть от меня, обвиняла в нерешительности, а теперь, когда я наконец решился…
– Ты не решился. Иначе ты не спрашивал бы у меня совета, Бородин. Ты колеблешься. И поэтому откладываешь разговор с женой. Она сейчас дома?
– При чем здесь это? Какая разница?
– Так дома или нет?
– Она у матери, в городе.
– Ну вот видишь. Поэтому ты такой решительный.
– Мы поругались, и она уехала.
– В понедельник вернется. И что тогда?
Бородин засопел в трубку. Наташа ясно слышала его вздохи, ей казалось, что она слышит, как глухо стучит его сердце.
– Я не могу без тебя больше. Хочешь, я приеду тебе прямо сейчас?
Наташа слушала его немного обиженный голос с ворчливыми нотками и понемногу возвращалась в свою сегодняшнюю жизнь, перешагивая через восемнадцатилетнюю жизнь с Рожновым, окунаясь в горькую и сладкую одновременно безвыходную любовь Бородина. Дверь из гостиной открылась. На пороге, как персонаж из фильма ужасов, возник сине-красный Рожнов. Он жалобно взирал на Наташу обоими заплывшими глазами.
– Мамочка! – выдохнул он и рухнул рядом с Наташиной кроватью на колени.
Он обнял Наташины ноги и положил ей на колени свою разбитую голову.
– Больно, – поделился Рожнов.
И когда он открыл рот, Наташа увидела, что у него не хватает передних зубов, Она содрогнулась всем телом и ахнула, все еще прижимая к уху трубку телефона.
– Что? – требовательно вопрошал Бородин. – Ну почему ты молчишь? Мне приехать? Машина стоит внизу, я через два часа буду возле твоего дома. Ты соберешься, и мы уедем!
– Нет, Женя, извини. Не сейчас.
Наташа опустила трубку на рычаг и погладила Рожнова по спутанным волосам.
Эта осень казалась самой странной и тоскливой в двадцатисемилетней жизни Юли Скачковой.
Она, еще совсем недавно не знавшая других проблем, кроме как вовремя записаться к парикмахеру и приготовить сносный ужин для Никитиных гостей, теперь была вынуждена вести почти первобытный образ жизни. Рано утром, пока Оленька еще спала, Юля поджигала положенные накануне в печку дрова и некоторое время сидела перед топкой, слушая потрескивание древесины и созерцая блики огня на серебристом боку круглой голландки. Потом Юля брала ведра и отправлялась на колонку за водой. Было странно ходить в калошах, наступать на толстую перину листьев, слышать новые звуки по утрам. И этот мир, и эти звуки уже успели плавно войти в Юлину жизнь и стать привычными. Будто так и надо. В прозрачной тишине утра и морозными вечерами особенно четким и ярким становился шум железной дороги. Собственно, эти звуки стали теперь фоном их жизни, поскольку являлись лейтмотивом Вишневого.
Проводив дочь в школу, Юля отправлялась на станцию, где, получив в киоске кипу газет, садилась в проходящую электричку, и…
– Свежие “Аргументы и факты”. Подробности теракта. Газета “Айболит” – рецепты от всех болезней. Кроссворды, сканворды, гороскоп на неделю.
Особенно хорошо брали газеты те, кто ехал в областной центр. Дорога длинная, нужно занять себя чем-то.
В обед она возвращалась в Вишневый, сдавала в киоск то, что не успела продать, и бежала домой, где в компании кошки и собаки ее дожидалась дочка.
Завести собаку их надоумила та же Лариса. Будку поставили прямо напротив бани, у задней калитки. Пса на должность сторожа пригласили бездомного, оголодавшего. За миску супа он готов был облаять кого угодно. Юле стало спокойнее.
Она вроде бы не находила больше новых следов непрошеного обитателя. Зато впервые Юля оказалась лицом к лицу с осенью. Природа готовилась к зиме и стояла в своей ровной осенней полудреме. Вечерами на Вишневый ложился туман. Он укрывал деревья и дома неплотным одеялом. Нечастые огни тонули в нем и растворялись. Утро тоже начиналось с густого, как кисель, тумана. Выйдешь из дома, и тебя тут же охватит мелкая осенняя изморось. Он рассеивался только к полудню, а уже спустя три часа снова концентрировался, густел. Ветра и дождей не было, и, наверное, поэтому листья на деревьях держались долго, а особенно долго – на вишнях. Красные очертания вишен продирались сквозь сеть тумана и создавали совершенно потрясающий осенний пейзаж.
В тот день после обеда зарядил дождь – мелкий, но назойливый. Юля возвращалась с работы, когда заметила у ворот тонкую съежившуюся фигурку. К калитке жалась Маринка. Волосы ее уже насквозь промокли, ветровка облепила худенькое, тщедушное тельце. Вид у Маринки был самый что ни на есть сиротливый и жалостный.
