Текст книги "Дочки-матери"
Автор книги: Алина Знаменская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 5
Все говорило о том, что дом обитаем. Огарок свечи на заляпанном воском столе, обгорелые спички, ссыпанные в банку из-под консервов, полбуханки серого хлеба, зачерствевшего, но не успевшего превратиться в сухарь.
– Бомж какой-то обустроился, – сделала заключение Лариса, хозяйским взглядом окидывая запущенное помещение. – Ничего страшного. Заведете собаку, обживетесь тут, он больше не сунется. У нас здесь без присмотра жилье оставлять нельзя. Или наркоманы присмотрят, или бомжи.
– А если он вернется? – предположила Юля, боязливо оглядываясь.
Она плохо представляла, как они с Олей станут тут жить. В душе закипало тихое возмущение. Чего хотел Никита, покупая эту хибару? Вероятно ли, что он планировал устроить здесь дачу? Скорее всего он собирался снести это строение, а на его месте возвести что-то принципиально новое. Как плохо, что он никогда не посвящал ее в свои планы! Насколько легче ей было бы сейчас, будь она хоть наполовину в курсе его дел и замыслов! Если души после смерти действительно попадают на небеса, или куда там они еще попадают, то хорошо было бы, чтобы Никита полюбовался, что сделал со своей семьей. Юля искренне этого желала. Стоя посреди чужого заброшенного жилища, она вдруг некстати почувствовала, что сейчас зарыдает. А ведь она почти не плакала последний месяц. В душе ее все это время что-то каменело, готовясь либо принимать новые удары, либо созерцательно и безучастно плыть по течению. Теперь, когда ей, до смерти перепуганной, пришлось проситься на ночлег к едва знакомым людям (слава Богу – угораздило познакомиться в электричке) и впервые что-то решать самой, она почувствовала злость – на покойного мужа, на собственную беспомощность, на бомжа, облюбовавшего именно их жилище, на город, растянувшийся длинной бессмысленной кишкой вдоль Волги. Но то, что рядом были Оля, да еще и Лариса со своей воспитанницей Маринкой и четырехлетним сыном Вовчиком, заставило Юлю собрать волю в кулак и приступить к действиям. Вдвоем с Ларисой они натаскали из колонки воды. Пока она грелась – вытащили мусор и подмели углы. Оля с Вовчиком следили за костром, устроенным посреди огорода. Маленькая Маринка работала наравне со взрослыми. Она мыла окна так, будто все свои восемь лет только и занималась этим делом.
– Ларис, можно у тебя спросить? – начала Юля, наблюдая за ловкими действиями юркой Маринки. – Что заставило тебя взять из приюта ребенка? У тебя ведь свой есть, родной?
Ларисин Вовка, шустрый кудрявый мальчик, производил впечатление вечного двигателя. Он был похож на девочку лицом, но манерами напоминал обезьянку. Лариса на Юлин вопрос усмехнулась:
– А что? Замуж выйти мне, я думаю, уже не грозит. У нас тут девчонкам не за кого выйти, а уж женщине с ребенком… Так хоть что-то полезное в жизни сделаю. Да и потом, это для меня пусть небольшой, но все-таки дополнительный заработок. Мне как воспитателю пусть немного, но платят.
– Но ведь с ней наверняка столько проблем… – вспомнила Юля вчерашнюю сцену в электричке. – Я бы никогда не смогла с чужими детьми. Это такая ответственность!
– Ничего, справимся.
К вечеру дом обрел хоть какое-то подобие человеческого жилья. Отмытые окна открыли глазу умытое дождем лицо осеннего сада – красные листья вишен, оранжевые вкрапления рябин и темную зелень листьев сирени и груши. А из кухни и веранды открывался вид на Волгу. Длинная полоса воды глянцево поблескивала со спокойным достоинством главной в России реки.
Уходя на электричку, Юля чувствовала в своей душе странные перемены. Нет, ей не стало спокойней. Но страха и тупой покорности она уже не ощущала. Юля подозревала, что новый период жизни не станет для нее легким, но он уже начинался, он неизбежен, и у нее найдутся силы его пережить. В электричке Олю быстро сморило – она уснула, а Юля пыталась распланировать свои дальнейшие действия. Сначала нужно найти грузовую машину и грузчиков. Перевезти вещи, расплатиться с хозяйкой. Для мамы даже лучше, что они с Олей станут жить в Вишневом. Она сможет гостить у них летом, спасаясь от городской жары.
Юля заехала к брату и оставила Оленьку с мамой. Возвращаясь домой, она уже по-новому смотрела на привычный глазу пейзаж.
“Это уже не мое, – отстраненно думала она, шагая мимо разрытого котлована с водой, мимо автостоянки и киосков. Она не обратила внимания на серую “Волгу”, припаркованную у песочницы, не отреагировала и на гудок. И только когда ее окликнули по имени – остановилась, удивленно оглядываясь. У “Волги” стоял Евгений Петрович, главный врач санатория “Лесная поляна”, и переминался с ноги на ногу.
“Что-то с Наташей!” – молнией мелькнуло в мозгу у Юли, и она стремительно направилась в сторону “Волги”.
Евгений Петрович выглядел не то чтобы взволнованным, скорее – озабоченным. От Юли не укрылась складка на лбу, и глаза, обычно искрящиеся природным юмором, сегодня были подернуты пеленой невеселой заботы.
– Какими судьбами? – поздоровавшись, поинтересовалась Юля.
Евгений Петрович молча взял ее за руку и увел от “Волги” к лавочке.
“Не хочет, чтобы слышал шофер”, – поняла Юля, теряясь в догадках по поводу визита Бородина.
– Юля, мне нужна ваша помощь, – без подготовки заявил Евгений Петрович, доставая сигареты. – У Наташи что-то стряслось. К телефону никто не подходит, домой прийти я не могу. На работе никто не знает, где она. Только вы можете что-то сделать.
И он несколько раз нервно щелкнул зажигалкой.
Женя отпустил шофера и подцепил обе увесистые сумки.
– Ты наконец скажешь, куда мы идем?
– Место встречи изменить нельзя, – хитро поблескивая глазами, ответил он.
– Ну, наши-то как раз постоянно меняются, – заметила Наташа, оглядывая незнакомый двор в районе новостроек, одинаковые блочные дома.
– Декорации меняются, действующие лица те же, – весело заметил Женя, ускоряя шаг. У подъезда он, не опуская сумок, потянулся к ней лицом и, зажмурившись, потерся щекой о Наташино ухо. – Как я соскучился! – прошептал он, и его слова горячим потоком хлынули в голову. Наташа сглотнула. В груди что-то мелко задрожало.
– Соловья баснями не кормят, – нарочито ворчливо заметила она, подталкивая его в подъезд. – Неизвестно еще – куда приведешь. Может, там хозяин дома.
– Хозяин – мировой мужик, – шагая через две ступеньки, сообщил Женя. – Крутой, правда, до чертиков, но добрый. Лечился у меня. Я, говорит, Петрович, теперь твой должник по гроб жизни. Понадобится что – только намекни.
– Вот ты и намекнул.
На третьем этаже Наташа остановилась. Надо же – дыхания не хватает! Не прошли даром эти переживания с Леркой, сердце откликается по-своему. Месяц сидела на лекарствах, думала, восстановится. Нет! Гляди-ка, одышка как у старухи.
– Ну да. Он мне тут же ключи и выложил. – Женя веселился как ребенок.
Наташу восхищали его непосредственность и умение искренне радоваться пустякам. Она легко поддавалась его настроению, возможно, поэтому им было так хорошо вдвоем. Он приносил в ее жизнь праздник.
– А если заявится кто-нибудь? – предположила Наташа.
– Не заявится, – с едва сдерживаемым предвкушением ковыряя ключом, успокоил Женя. – Его жена об этой квартире и не подозревает. Он ее для интимных встреч держит. Знают только несколько близких друзей. Но те по мобильнику с ним связываются.
Его волнение тут же передалось ей. Ключ не спешил открывать квартиру. Женя начинал нервничать, пробуя повернуть в ту и другую сторону. Наконец догадался попробовать другим ключом, квартира открылась. Едва оказавшись в тесной прихожей, они начали целоваться как дети. Наташа смеялась под градом торопливых поцелуев, а Женя тут же начал стягивать с нее плащ и косынку, обнюхивать ее кофту, как собаки обнюхивают одежду людей.
– Дай хоть осмотреться, – остановила его Наташа, чувствуя себя в этой ситуации не совсем комфортно. Чужой город, чужое жилье.
– Пошли осмотримся, – согласился он и, прижавшись к ее спине, обхватив руками, повел по квартире.
Квартира была только после ремонта. Поблескивающие лаком полы, новые рамы. Кроме двуспальной кровати и тумбочки с телевизором, в квартире ничего не было. Правда, на кухне имелся стол с двумя табуретками, увидев которые Женя незамедлительно спохватился:
– Ты же хочешь есть! Где наши сумки?
Сам распаковал продукты, сам резал, сам расставлял посуду на столе. Наташа сидела сразу на двух табуретках, по привычке поджав под себя одну ногу, и как кошка, щурясь и мурлыча, следила за его движениями.
– Нет, ты уже села мне на шею, – ворчал Бородин. – Хоть бы сделала вид, что хочешь помочь. Чтобы у меня возникла иллюзия, что ты хорошая хозяйка.
– Пусть у тебя не будет иллюзий, Бородин. – Наташа взяла со стола бутерброд с копченым мясом. – Я дома только и делаю что стою у плиты. Меня тошнит от этого занятия.
– Да все я понимаю, – перебил Женя, протягивая ей фужер с красным сладким вином. – Вот все как ты любишь.
На тарелках громоздились бутерброды с мясом и рыбой, капельками воды поблескивали фрукты.
– За нас. – Наташа дотронулась своим фужером до Жениного.
– За нас, – эхом отозвался он.
Всякий раз, когда Наташа встречалась с Бородиным, она сама не верила в свое счастье. Неужели это с ней? И за все страдания небо наконец послало ей встречу с добрым и понимающим человеком? С человеком тонкой душевной организации, ее поля ягодкой… Тогда, в санатории, он начал со стихов. Он стал читать ей стихи прямо в своем врачебном кабинете. А потом был его творческий вечер, и он со сцены искал ее глазами. Ее шевелюру было нетрудно отыскать среди однотипных химических завивок отдыхающих дам. Она выделялась. И он смотрел на нее, когда читал стихи. Стихи были о любви и звучали как признание. Хотя Наташа прекрасно понимала, что все это написано не для нее, до нее, задолго “до”. И все-таки ей было приятно. После вечера он осмелел и пригласил ее на танец. Танцевать с ним было тоже приятно, хотя он светился самодовольством после творческого вечера и ждал комплиментов. Она не пожадничала и похвалила его стихи. Хотя умом Наташа понимала, что Бородин далеко не Пастернак и даже не Окуджава. Но – жалко, что ли? “Давайте говорить друг другу комплименты…” И они говорили друг другу комплименты. Читали стихи, говорили на разные темы, а в конце Наташиной смены Бородин решил, что момент настал, и пригласил ее поужинать в отдельный номер. Романтик по натуре, Женя злился на себя за банальность и даже пошлость ситуации, прятал глаза, бравировал. В общем, грозил напрочь испортить все впечатление о себе. Наташа наблюдала за ним и не могла придумать, как выпутаться из дурацкого положения, в котором они оказались. Торопливая дежурная близость не принесла ничего, кроме чувства неловкости и недоумения. Бородин быстро исчез по своим административным делам, оставив ее одну в этом номере с мятой постелью и остатками ужина. Наташа сначала переваривала произошедшее, а затем разозлилась и ушла к себе. Она уговорила Юлю отправиться на весь день в город. Вечером, когда Бородин разыскал ее, она взяла в разговоре с ним небрежно-равнодушный тон, который сразу привел его в чувство. Наташа говорила с Бородиным несколько свысока, в ее речи сквозили игривая насмешка, пренебрежительные нотки, и это странным образом подействовало на Бородина. Он не сводил с нее по-собачьи покорных глаз, а когда они наконец остались одни, набросился на нее опять же, как собака, которая век не видела своего хозяина: У них была, как говорится, потрясающая ночь. Теперь Наташа раскусила Бородина. Она догадалась, что вести себя с ним нужно именно свысока, сверху, и теперь частенько принималась ворчать или командовать. Это ему почему-то ужасно нравилось, такое поведение заводило его.
Сегодня, как и обычно во время их редких встреч, Женя наскоро закинул в себя несколько бутербродов и стал смотреть на нее ошалевшим взглядом. Она ждала этого. Его объятия – это единственное место на земле, где Наташа по-настоящему чувствовала себя женщиной. Женщина в двадцать пять, в тридцать, если у нее, конечно, нет отклонений или извращений в воспитании, чувствует себя женщиной всегда и везде. Редкий раз особые, чрезвычайные обстоятельства заставляют ее забыть об этом. Женщина же к сорока, если жизнь ее то и дело нагружает и выматывает, чувствует себя попеременно то ломовой лошадью, то цербером, то нянькой, то сиделкой, то крепостной крестьянкой. Когда ты вдруг случайно вспоминаешь, что ты еще и женщина, внутри все холодеет и начинает возмущаться. Но у Наташи рядом был человек, который постоянно напоминал ей, что она – женщина. Желанная, привлекательная, немного капризная, которую нужно баловать. Она не показала, что ждала этого момента не меньше, чем он, позволила увлечь себя в комнату, но там, уже не сдерживая возбужденного волнения, со смехом набросилась на Бородина, торопливо бросая на пол детали его одежды рядом со своими.
Пронзительный звонок в дверь заставил их застыть и примять позу “скульптура”. У каждого в голове пронесся рой мыслей.
“А вдруг это Женина жена? – подумала Наташа, не смея пошевелиться. – Вдруг она искала его и напала на этот адрес в записной книжке? Или что-то случилось на работе и его ищут, шофер вынужден был раскрыть его местопребывание…”
– Позвонят и уйдут, – стараясь придать своему голосу уверенность, попытался успокоить ее Бородин. – Может, кто-то хозяина квартиры разыскивает.
Звонок повторился с упрямой настойчивостью. На звонок жали со всей силой. Он визжал и захлебывался. Наташа дернулась за одеждой, но Женя поймал ее за руку.
– Мы не откроем, и они уйдут, – сказал он.
Она не разделяла его оптимизма. У нее возникло чувство, что ее поймали на месте преступления. Наташа собрала свою одежду и стала одеваться. Звонящий устал жать на звонок и начал колотить в дверь. Это обстоятельство заставило Бородина последовать Наташиному примеру. Теперь они молча торопливо одевались, не глядя друг на друга.
– Петрович! – донеслось из-за двери. – Открывай, мать твою! Знаю, что ты там!
Наташа с ужасом посмотрела на Женю. Он попытался изобразить улыбку.
– Это Сухой. Хозяин квартиры. Кажется, пьяный в доску.
– Он в курсе, что ты здесь? – спросила Наташа очевидное.
– Конечно, я же у него ключи брал.
– А зачем он пришел?
– Перепил, – коротко бросил Женя и пошел открывать. – А то дверь вышибет.
В квартиру ввалился мужик, по лоснящемуся лицу которого без труда можно было определить количество выпитого. Мужик был здоровый как медведь и квадратный как шкаф. Дорогая кожаная куртка на нем была расстегнута, из внутреннего кармана торчали бумажник и мобильник.
– Пардон. – Сухой попытался изобразить реверанс перед Наташей, но неловко подвернул ногу и рухнул на пол, увлекая за собой радиотелефон, одиноко стоящий на полке. – Пардон, мадам. Женек, подними меня, мне нужно пос…ть, – доверительно сообщил он Бородину, словно Наташи здесь не было. А может быть, он принципиально не стеснялся дам.
Бородин кинулся поднимать гостя, а Наташа отступила в комнату и стала поправлять кровать, с которой они даже не успели снять покрывало. На душе было так, как бывает, когда в солнечный весенний день выйдешь на улицу в новом светлом плаще, торопясь и опаздывая на работу, и тут иномарка, с визгом пролетающая мимо, внезапно окатит тебя жирной жидкой грязью с головы до пят. И ты уже искренне ненавидишь зажравшегося водителя и желаешь ему по меньшей мере проколотого колеса… И день безнадежно испорчен.
Когда Сухой наконец справил нужду, на него напал приступ доброты и охота к общению.
– Красивая у тебя баба, Петрович, – донеслось до Наташи. – Дородная. Одобряю. За это надо выпить.
Она не уловила, что именно ответил Бородин, но догадалась, что хозяин квартиры мог слышать только себя и был уверен в том, что осчастливил их своим приходом.
– Познакомь меня с дамой! – требовал Сухой, и Наташа услышала, как на кухне что-то грохнуло. Наверное, упала одна из табуреток. Бородин пришел за ней красный и взъерошенный. Выглядел он злым и растерянным. Наташе стало жаль его, и она пошла с ним на кухню.
– Он сейчас выпьет и уйдет, – зашептал Бородин, хотя мог и не опасаться, что Сухой услышит и обидится. Тот вовсю угощался на кухне и громко разговаривал сам с собой.
Наташа почувствовала сильное желание уйти из этой квартиры, оказаться как можно дальше отсюда, но куда идти? Город незнакомый, ночь. Хоть автобус, хоть электричка в сторону дома будут только утром. Придется до дна выпить то, что жизнь подбросила.
– Наташа, – представилась она.
Сухой схватил протянутую ладонь, принялся мусолить ее мокрыми губами, вымазанными майонезом, потом спохватился, что не встал, приветствуя даму, попробовал подняться и вновь упал вместе с табуреткой. Наташу разбирал нервный смех. Бородин злился, психовал от собственного бессилия. Один Сухой чувствовал себя абсолютно комфортно и, когда его подняли, схватился за ближайшую рюмку и царским жестом пригласил гостей к столу. Поскольку табуреток в квартире имелось только две, Бородину пришлось стоять. Сидели Наташа и Сухой.
– Я вам не помешал? – пьяно подмигивал гость, заглядывая в глаза то Жене, то Наташе.
– Нет, что вы, – усмехнулась она, глядя прямо в глаза Сухому.
Он принял ее фразу, за выражение радушия и скромности. Хитро прищурившись, он погрозил Наташе пальцем, похожим на сардельку, и захохотал:
– Вы еще не это… не успели? – И, он весело подмигнул Бородину.
Тот закурил, уже не пытаясь изображать улыбку.
– Я чисто на минуточку. Дай, думаю, выражу почтение доктору. Типа – поклон до земли.
Лицо его приняло подобие серьезного выражения, а затем расплылось в умильной улыбке. Он перегнулся через стол к Наташе:
– Он меня спас. На ноги поставил.
Наташа рассмеялась, вспомнив, как Бородин поднимал Сухого вместе с табуреткой. Глядя, как Наташа хохочет, Сухой расцвел в улыбке.
– Ну и баба у тебя, Петрович! Ну типа сам бы…
– Ты это… Михалыч, – пряча злость за вымученной улыбкой, бормотал Евгений Петрович. – Ты бы шел, поздно уже… Нам рано утром ехать….
– Понял! – перебил Сухой, сложив руки на груди. – Понял! Мешать не буду! Я для тебя все, что прикажешь. Деньги нужны будут – проси. Хата – баб водить – в любое время. Я их сам тут… знаешь сколько?
И Сухой зашелся пьяным смехом. Наташа вышла в ванную. Сквозь шум воды она слышала, как Бородин что-то втолковывает Сухому. Ему даже удалось привести своего приятеля в прихожую. Наташа слышала их голоса совсем рядом, через дверь. Сухой изъяснялся голым матом, не утруждая себя припоминанием обычных слов. Бородин поддакивал ему, вероятно, помогая одеться.
– Погоди, я сам, – сопротивлялся Сухой.
Наташа слышала возню, чертыханья Жени и пьяные восклицания гостя. Неожиданно голоса удалились, но по звуку Наташа догадалась, что они ушли не на лестничную площадку, а в комнату.
– О Боже… – Она опустилась на край ванны. Ей казалось, что этот кошмар никогда не кончится. Еще несколько минут, и она вылетит в прихожую, схватит свою сумку и побежит куда глаза глядят. Зная ее характер и предполагая, что она может чувствовать, Бородин постучал в дверь ванной.
– Я его уже почти одел, – шепотом сообщил он.
– Я просто счастлива, – буркнула Наташа. – А зачем он потащился в комнату?
– Ботинки надевает. – Женя попытался усмехнуться. – Трудовая мозоль наклониться мешает.
Бородин обнял Наташу и заглянул в глаза.
– Ты расстроилась? Обиделась?
– Понимаешь, я так жду наших встреч! Я бросаю дочь, вру мужу, нервничаю, отпрашиваясь с работы. Я трясусь в вонючем автобусе для того, чтобы несколько часов побыть наедине с тобой, Бородин! Я не могу передать тебе, что я сейчас чувствую!
– А я? Думаешь, мне легко? В этом городе у меня куча знакомых, мать жены, моя мать, оба сына. Любой из них может увидеть нас, доложить жене. И она меня пасет, ни на шаг не отпускает от себя. Я как шпион! Думаешь, легко было найти эту квартиру? И вот – здрасьте вам! Ну Ташка, ну не дуйся. Сейчас он уйдет.
Они постояли обнявшись, Прислушались. В квартире было подозрительно тихо. От недоброго предчувствия у Наташи заныло в животе. Они вышли в коридор и остановились на пороге комнаты. Их ночной гость мирно спал, раскинувшись на единственной в квартире кровати, прямо в ботинках. Из его: мясистого носа раздавался свист. Наташа молча вздохнула и перевела взгляд на Бородина, Тот посерел лицом. Свидание было окончательно испорчено.
Глава 6
Весь день Юля с дочкой перетаскивала дрова с улицы и складывали в поленницу. Поленница получалась высокая, почти вровень с сараем. Аккуратные ровные чурбачки отсвечивали белой берестой. Юля с интересом наблюдала за дочерью. Оля быстро освоилась на новом месте, кажется, ее восхищало любое новое открытие, сделанное в Вишневом. Как сказку девочка воспринимала осенний сад, весь желто-красный, как подарок – кучу березовых дров с сочной, песочного цвета, сердцевиной, как что-то манящее и недоступное – пронзительно синюю полосу реки за забором.
– Понюхай, мам! – Оля протягивала матери чурбак, и Юля послушно нюхала, чем пахнет береза.
Дочь учила Юлю радоваться простым вещам. Очень похожие, с одинаково зелеными, в коричневую крапинку глазами, мать и дочь, обнявшись, смотрели на Волгу, закрытую у горизонта покрывалом неба. А мысли у них в это время бывали разные. Оля думала о том, как здорово, что они оказались в этом красивом месте, и что хорошо бы научиться плавать и еще – завести лодку, кошку и собаку. А Юле думалось, что вот так же мимо нее течет жизнь. Как эта река. Настоящая жизнь, достойная молодой красивой женщины. А она, Юля Скачкова, оказалась безжалостно выброшенной на обочину. Безжалостно и, пожалуй, безвозвратно.
Когда Юля попыталась представить себе, как она станет жить здесь, растить дочь, стариться, глядя на эту же реку, все ее существо противилось. Ей становилось страшно.
– Оля, мой руки, и пойдем ужинать.
Дочка вприпрыжку побежала к рукомойнику, который стоял рядом с темной бревенчатой баней.
– Мама, мама, иди скорей сюда!
Олины косички мелькнули в грязно-желтой листве яблони. Присев на корточки, девочка рассматривала что-то в траве с интересом исследователя.
– Ну что там? – недовольно отозвалась Юля. Ее иногда раздражали эти садово-огородные восторги дочери. – Если навозный жук, то я его уже видела.
– Нет, не жук! Ну мам, ну подойди же!
Ничего не поделаешь, нужно идти разбираться.
Юля стянула с рук матерчатые рабочие перчатки, подошла к дочери и склонилась рядам с ней. В траве валялся окурок. Окурок был свежий, это Юля сразу поняла: и вчера, и позавчера шли дожди. Дождь прекратился только вчера к вечеру. Ночью и сегодня днем было сухо, трава вокруг едва успела высохнуть, окурок не выглядел размокшим. Желтый фильтр не потерял свой цвет, обожженный край хранил остатки пепла по кромке.
У Юли громко стукнуло сердце.
– Ты курила? – Оля строго взглянула на мать.
– Конечно, нет. Раз я пообещала тебе, что курить больше не стану, значит – держу слово. Ты меня знаешь.
Сердце стукнуло еще раз.
– Тогда – кто? – резонно заметила Оля.
“Кто?” – отозвалось у Юли в мозгу. Действительно, кто? Она, как переехали в Вишневый, сигарет в рот не брала. Дел было столько, что бросить курить оказалось для нее не так уж трудно. Да и не курила она такие дешевые: никогда. Она курила с ментолом – тонкие и длинные, которые приятно в пальцах держать. А это – “Прима”, которая раньше вообще без фильтра выпускалась, а последние пять лет стала выпускаться и с фильтром. Такие курили у их подъезда безработные мужики. Кто-то чужой отирался у них в саду в последние сутки. Но кто? Шофер, что привез дрова, не заходил. Выгрузил дрова кучей у дороги и сразу уехал. Если бы курильщик приходил по делу и не застал их дома, то окурок валялся бы у калитки, у входа в дом, в крайнем случае – у забора. А то – в конце сада, у бани, в заросшей травой части участка. Словно куривший прятался, стараясь остаться незамеченным из окон дома. Внутри у Юли все похолодело.
– Оленька, ты иди, дочка, доставай молоко из холодильника, я сейчас.
Едва дочка скрылась за кустами смородины, Юля осторожно подошла к бане. Темное строение в первых прозрачных сумерках казалось ей зловещим, полным страшных тайн. Но словно кто-то незримый стоял за спиной и толкал ее туда. Она, леденея от предчувствий, подошла к бане; На глаза ей попалась кочерга. Юля прихватила ее для храбрости и потянула на себя дверь. Та со скрипом открылась. Из глубин помещения пахнуло дымом, смесью хвойного мыла и пеньки. Она заглянула внутрь и, не увидев никого, осторожно вошла, Окно в бане было занавешено и плюс ко всему прикрыто плотной грязной тряпкой. Юля нашарила на стене выключатель. Свет вспыхнул. Она огляделась в поисках следов чужой жизни, попыталась обнаружить присутствие чужака. И – о ужас – нашла! В середине, на промятых пружинах, лежала подстилка из ватной фуфайки. За занавеской, на узкой раме окна лежали целая сигаретина “Прима” и неполный коробок спичек. В углу за диваном валялась куча тряпья. Она, конечно, могла остаться от прежних обитателей: какая-то бесформенная тряпка из байки, ватное одеяло, сшитое в позапрошлом веке из цветных лоскутков, мужская рубашка с обрезанными рукавами, застиранные детские ползунки, которыми, похоже, уже давно мыли полы или окна.
Обследовав угол, Юля двинулась из предбанника в баню. В самой бане весь закопченный потолок был увешан пучками трав, валялось несколько старых березовых веников. Юля повертела в руках кусок потрескавшегося хозяйственного мыла и потрогала пеньковую мочалку с одной лямкой. Мочалка оказалась влажной! Юля отбросила ее, словно дохлую мышь. Она вылетела в предбанник и остановилась, с трудом переводя дух.
Но уйти не смогла. Словно находок, обнаруженных в бане, ей показалось мало, как сыщику – улик, она подошла к дивану и попыталась приподнять его. С трудом ей это удалось. Она заглянула в ящик под диваном, где обычно хранят одеяла и подушки, и увидела там небольшую стопку газет. Придерживая диван одной рукой и бедром, Юля свободной рукой достала газеты. Уселась на диване и стала листать. Издания были разные. Здесь имелись страницы “Аргументов”, несколько фрагментов “Пульса Поволжья”, аккуратно оторванные странички “Комсомолки”. Номера были относительно свежие, в основном за последний год. Учитывая тот факт, что последние полтора года в доме официально никто не проживал, Юля пришла к выводу, что газеты собирал ее невидимый квартирант. Собирал просто так? На растопку? Почитывал? Почему не полностью газеты, а только отдельные страницы? Юля еще полистала, ничего особенного в них не нашла. Загадки, цепляясь одна за другую, громоздились в голове. Сердце торопливо прыгало в груди.
– Мама!
Голос дочери вернул Юлю к действительности. Она распахнула дверь бани.
– Иду, Оля! Уже иду!
Дочка подбежала и заглянула внутрь.
– Ну вот, я так и знала. Читаешь. А у нас гости. Котенка принесли.
Лариса пришла вместе с детьми. Непоседа Вовчик держал в руках палевого, с черными ободками вокруг глаз, котенка. Окрас напоминал сиамский, но шерсть у котенка была пушистая, мягкая.
– Осенью в своем доме нельзя без кота, – пояснила Лариса. А вглядевшись в бледное Юлино лицо, сообразила: – Снова гости к вам наведывались, что ли?
Юля кивнула. Усадив детей ужинать, она повела Ларису в баню.
– Он всего лишь перебрался из дома в баню, представляешь? Видимо, дождется, когда мы спать ляжем, и потихоньку через нижнюю калитку – сюда.
Юля выглядела совершенно потерянной. Лариса деловито осмотрела баню, изучила все представленные Юлей улики и уселась исследовать газеты.
– Да газеты-то так… Вероятно, заворачивал что-нибудь. Я в них ничего интересного не обнаружила.
– Не скажи… – неторопливо возразила Лариса, изучая какую-то статью.
– Главное, если обычный бомж, то где бутылки? И перегаром в бане не пахнет, и шприцев нигде не валяется.
– А ты в печке смотрела? – не отрываясь от статьи, поинтересовалась Лариса. – Наркотики – это не только шприцы. Там могут быть упаковки от таблеток.
Юля взяла кочергу и пошарила в поддувале. В мягкой древесной золе не обнаружилось никаких предметов. Она открыла дверь топки и заглянула внутрь. Среди пепла и черных угольков валялась сиреневая бумажка. Юля присела на корточки и осторожно, двумя пальцами, достала бумажку. Это была обертка от шоколадки. Еще не развернув, Юля определила марку. “Сударушка”. С орехами и изюмом. Она осторожно развернула обертку, предполагая, что бумажка могла послужить лишь оберткой для чего-то постороннего. Фольга зашуршала, Лариса оторвалась от газет. Глаза ее были наполнены страхом. Юле мгновенно передалось состояние приятельницы.
– Сомнений не остается, – заключила Лариса, протягивая Юле прессу. – Он террорист!
– Что?! – Юля выронила бумажку, схватила газеты, но буквы перед глазами запрыгали, она села на пол. – Почему ты так решила?
– Почему, почему? Статьи все о боевых действиях в Чечне! Вот почему.
Юля теперь уже и сама видела, чем связаны статьи из “Комсомолки”, “Аргументов” и местного “Пульса”: на вырванных, страницах имелись фотографии с мест боевых действий и статьи о буднях бойцов. Попадались и статьи о заложниках и натуралистические описания их мучений. Юлю передернуло…
– Меня тошнит! – сообщила она.
Лариса открыла дверь настежь. Свет из бани квадратом лег на темную траву.
– Видишь, собирает статейки. Чтобы быть в курсе, как там у них все движется. Нашел заброшенный дом и готовит потихоньку свой теракт. Ты в сарае не смотрела? Может, он у вас тротилом забит?
Юля чумными глазами посмотрела на соседку.
– Что у вас тут, в Вишневом, взрывать? – со слезами в голосе взмолилась она, внутренне уже обессилев от страха. – Домов-то больших полтора строения.
– Посмотри на Волгу-то! Разуй глаза!
Юля послушно переместила свой взгляд на черную гладь реки. Ее поразила красота увиденного. Железнодорожный мост в четырнадцать пролетов, который днем казался совершенно обыденным, привычным взгляду и потому – незаметным, теперь весь играл огнями, освещаемый мощными прожекторами с правого берега и отражая всю иллюминацию в зеркале реки. По мосту бежала светящаяся электричка, и стук ее казался веселым и даже легкомысленным. Вся эта красота не помышляла, что на нее уже готовится покушение! И где готовится? В старой бане у нее, Юли Скачковой, молодой вдовы…
Она покрылась мурашками.
– Это стратегический объект! Его по приказу какого-то царя строили, кажется, Александра, – вдохновенно продолжала Лариса. – Немцы его в войну бомбили. Он Азию с Европой соединяет. Поняла?
И тут Юле на глаза подалась сиреневая бумажка от шоколадки. Она торопливо развернула ее. Там среди смятой фольги еще остались крошки молочного шоколада.
– Если он террорист, то почему шоколад? – выставила она против Ларисиных предположений этот зыбкий факт.
