Текст книги "Дочки-матери"

Автор книги: Алина Знаменская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Мама ушла куда-то, а я одна… – с выражением крайнего огорчения на лице пояснила девочка.

– Ты же простудишься! – ужаснулась Юля. Распахнула калитку. Маринка послушно юркнула вперед нее и побежала к дому.

Дома Юля заставила гостью раздеться, надеть все сухое, Олино, а мокрую одежку развесила по веревкам. Следом принялась топить печку, выложила из сумки продукты, поставила воду под пельмени. Оля повела Маринку смотреть кукол, но та не проявила особого интереса к игрушкам. Вскоре ей наскучило, она вернулась к Юле на кухню и стала смотреть из-за плеча, что та делает.

– Теть Юль, давайте я лук порежу, – вдруг предложила она.

Юля взглянула на нее с недоверием. Своей Оле она не доверяла даже резать хлеб – мала еще. Но спорить не стала – показала, где лук, деревянный кружок.

Маринка быстро, тремя движениями очистила луковицу и нашинковала ее, будто только этим всю жизнь и занималась. Затем Маринка так же ловко справилась с хлебом – сложила его ровной горкой, как в столовой. И совсем не вызвал у нее затруднений салат – она ловко накромсала в миску помидоры, лук ровными кольцами, мелко порубила чеснок и петрушку, плеснув растительного масла, перемешала.

Юля щедро нахваливала гостью, и та расцвела. От похвалы и внимания щеки ее раскраснелись, серые быстрые глазки заблестели, она села посреди кухни на табуретку и уставилась в пол.

Когда Юля позвала детей за стол, Маринка не тронулась с места.

– Ну, что же ты сидишь? – поинтересовалась Юля. – Готовила, готовила и скромничаешь теперь.

– Мама не велит мне есть у чужих, – доложила Маринка.

Юля растерялась.

– Давай так. Я сама поговорю с твоей мамой, а сейчас – марш за стол!

Грозным ноткам Маринка подчинилась, а через минуту вовсю уплетала салат, зажав ложку пятерней.

В разгар обеда в кухню ворвалась Лариса. Она именно ворвалась. Вид ее не предвещал ничего хорошего. А увидев свою воспитанницу, вольготно рассевшуюся за столом, Лариса мгновенно покрылась красными пятнами. Из-за материных коленей выглядывал Вовчик, блестя мокрым капюшоном куртки.

– Опять по соседям! – выдохнула Лариса и опустилась на табуретку.

Юля сообразила, что увиденной картиной соседка крайне недовольна. Маринка же опустила глаза в тарелку, но скорость работы ложкой не снизила. Стучала ею о тарелку равномерно и уверенно.

– Ларис, пойдем в комнату, – поспешно пригласила Юля, желая погасить назревающий скандал.

Вовчик проигнорировал предложение отобедать и сразу кинулся в спальню, к куклам. Там он деловито расставил кукольную мебель и заканючил:

– Оля, идем играть! Оля, идем играть!

– Я думала, ты на работе, у ребенка ключа нет – оправдывалась Юля шепотом. – Не пойму, честно говоря, из-за чего сыр-бор? Ну пришла к соседям, ну пообедала, мы же не чужие…

Лариса горько усмехнулась.

– В том-то и дело, что у нас это уже в привычку вошло. Если меня нет дома, она отправляется по соседям и торчит под окнами, как сирота казанская. Мама мол, ушла, меня не покормила! А дома – полный холодильник. У меня всегда наварено. В толк не возьму, зачем она это делает?

Лариса выглядела крайне огорченной.

– Ей не хватает внимания, – попыталась проанализировать ситуацию Юля. – Она никогда не знала другого способа его получить. Раз мать лишили родительских прав, значит, там только и был свет в окошке – у соседей, посидеть. Привычка – большое дело.

– А мне-то каково? – воскликнула Лариса. – Что обо мне люди могут подумать, представляешь? Скажут, взяла сироту, пользуется пособием государственным, а сама не кормит ее, и ребенок вечно брошенный. Я ведь ей сказала, что за Вовкой в сад пошла, по дороге в магазин зайду. Так я за порог – она дом на замок и по соседям, на жалость давить. Самое главное, Юль, я не знаю, что с этим делать.

– Не знаю, что тебе и посоветовать. – Юля только руками развела. – Думаю, что со временем это пройдет. – И чтобы отвлечь соседку от неприятных мыслей, бросила: – Посмотри, как твой Вовчик в куклы играет с Олей! Как девочка.

Дети действительно настолько увлеклись игрой, что не замечали никого вокруг. Бесчисленные Олины Барби расселись вокруг кукольного стола, а Вовчик расставлял кукольный сервиз, высунув от усердия язык.

– “Дочки-матери” – любимая Вовкина игра. Он обожает быть папой, – усмехнулась Лариса.

Юля помолчала. Она тактично не спрашивала Ларису о Вовочкином отце. Захочет – сама расскажет. Маринка на кухне гремела посудой.

– Мариша, оставь, детка, я помою, – спохватилась Юля, но Маринка только отчаянно мотнула головой. Она уже налила в миску горячей воды из чайника, плеснула туда жидкого мыла и, засучив рукава, принялась намывать тарелки.

– Пусть моет, я подожду, – махнула рукой Лариса. – Как твои успехи с газетами?

– Ничего. На хлеб с маслом заработала, – с достоинством ответила Юля и не удержалась – побежала на кухню за своей газетной сумкой. Ей не терпелось похвастаться выручкой.

Она притащила сумку и сначала не обратила внимания на то, что боковой карман, где она хранила дневную выручку, открыт. Она высыпала на диван внушительную горсть мелочи, достала кучку смятых десяток.

– Вот так – каждый день, – похвалилась она и принялась считать.

Лариса взялась помогать – подвинула к себе мелочь. Пересчитав, Юля озадаченно задумалась. Затем она заглянула в сумку, пожала плечами.

– Странно, – пробормотала она. – Должно быть больше.

Лариса внимательно взглянула на подругу.

– Может, ты ошиблась?

Юля молча пересчитала выручку. Когда она днем отдавала газеты в киоск, теоретически она знала, сколько денег должно быть в сумке. Не хватало около ста рублей. Во вчерашней их жизни такие деньги она бы и пересчитывать не стала – мелочь. Но сегодня это был их с Олей хлеб. И недостача в сто рублей – досадная неприятность. Юле было неудобно, что пропажа обнаружилась при Ларисе. У той своих проблем хватает, а тут еще она со своей сторублевкой.

– Ладно, ерунда, – улыбнулась Юля и сгребла мелочь назад, в сумку. – Пойдем чай пить.

– Нет, подожди.

Лариса смотрела мимо подруги в сторону кухни и снова покрывалась красными пятинами. Там, над тазом с водой, тихо возилась Маринка. Слишком уж тихо, она перестала греметь посудой, спина выглядела напряженной. Догадка пронзила Юлю, и ей стало жарко. Черт дернул ее заговорить о выручке!

Но Лариса уже поднялась, не глядя на Юлю, направилась в сторону кухни.

– Марина, – тихо окликнула она и прикрыла за собой двери.

Юля с досадой сунула сумку в шкаф. Ей хотелось вмешаться в разговор на кухне, обратить все в шутку. Досадно из-за ста рублей испортить отношения с соседями. В конце концов, у них с Олей никого больше нет в Вишневом. И если Лариса с детьми из-за этого недоразумения перестанет к ним ходить, то насколько одинокими окажутся они с Олей в этом тумане, отрезанные Волгой от своей прежней жизни.

Она решительно поднялась и направилась на кухню. Лариса возвышалась над девочкой, держась руками за стол. Маринка стояла перед ней, опустив голову в пол и ковыряя ногти.

– Не брала я… – упрямо повторяла она на любые реплики Ларисы. – Не брала.

– Марин, я не стану тебя ругать, – терпеливо объясняла Лариса. – Я просто тебя прошу: давай вернем деньги. Тете Юле они очень нужны. Я сама куплю тебе все, что ты хочешь. Ты же знаешь, у нас есть деньги.

– Не брала я…

Юля не выдержала.

– Ларис, оставь. Может, я обсчиталась. Мало ли что бывает… Я могла в электричке выронить.

– Это не в первый раз, – холодно отозвалась Лариса и вновь повернулась к воспитаннице. – Я понять не могу: чего тебе не хватает? Конфеты ты любишь – я покупаю. Йогурты, бананы? Ты спроси меня, я тебе куплю. Зачем же воровать?

Лариса стояла красная, взмокшая от воспитательных усилий.

Маленькая тщедушная Маринка стояла, вобрав голову в плечи, спина напряжена. Поди догадайся, что там, в этой голове?..

– Я уже устала от твоих привычек прятать кульки про запас, тащить все, что плохо лежит, – взорвалась Лариса. – Это дикость – тащить, из дома, где тебя накормили! Ты ведь сама пришла сюда, тебе нравятся Оля, тетя Юля. Ты ведь сама котенка им выбирала! Как ты можешь делать гадости тем, кого любишь?!

Лариса срывалась на, крик, а Маринка опускала голову все ниже. Из спальни выглянула удивленная мордаха Вовчика.

– Не брала я, – все так же мрачно буркнула Маринка и вдруг ракетой сорвалась с места, метнулась к порогу и уже из сеней крикнула: – И никого я не люблю! Никого!

Она громко хлопнула дверью, и Ларисин окрик “вернись” стукнулся о закрытую дверь и не достиг адресата.

– Надо догнать! – спохватилась Юля и торопливо натянула куртку. – Куда она побежит сейчас? Ночь на дворе, дождь…

– У нее должен быть ключ от дома, – не слишком уверенно сказала Лариса и тоже потянулась за курткой.

Они выбежали в мокрую ночь. За крыльцом их накрыл туман. За шаг от крыльца было не видно ни зги, и куда помчалась Маринка – вверх, к дороге, или вниз, к тропинке, – было неясно. Собака как назло молчала, не желая утруждать себя лаем.

Лариса с Юлей, метнулись к дороге, интуитивно предполагая, что Маринка побежит туда, где светлее – со стороны дороги сквозь туман мутно просвечивали фонари. Прохладная изморось лизала лица, туман наглухо заслонял обзор.

– Мари-и-и-на-а! – Ларисин крик завяз в тумане.

Ни звука в ответ. Женщины не сговариваясь рванули в сторону Ларисиного дома. Калитка на задвижке. На двери мокрый от тумана замок. Заперто. Она здесь не появлялась.

– Марина! – на всякий случай прокричала в мутную темень сада Лариса.

Они торопливо вернулись назад, к Юлиному дому, молча добрались до крыльца, и здесь их настиг короткий, но явный крик. Он доносился со стороны задней калитки. Женщины замерли. Тут же разразилась лаем собака. Ее незлобный нервный лай переходил в повизгивания. Это верный признак того, что пса потревожил кто-то из своих, не чужак. Лариса с Юлей не сговариваясь рванули на звуки. С разбега Юля лбом налетела на распахнутую дверь бани, охнула от боли, остановилась. В нее воткнулась Лариса. Сквозь туман не было видно ни собачьей будки, ни самой собаки, ни нижней калитки. Только крыша сарая выступала над ним, как корабль над волнами. Внизу, у самой калитки, слышалась какая-то возня, пыхтение. Собака продолжала скулить и подлаивать.

– Марина? – неуверенно спросила Лариса, сто раз пожалев, что не захватила фонарь или хотя бы спички.

– Сюда! – пискнула из ватной густой тьмы Маринка, и Юля с Ларисой шагнули на голос. – Скорее, я держу его!

– Пусти, дура, – услышали они незнакомый голос, сопровождающийся злым пыхтением и звуками борьбы.

Лариса уже почти настигла источник непонятных звуков, когда в бане вспыхнул свет – это Юля догадалась включить. Луч электричества проложил себе путь сквозь туман из банного окна до задней калитки.

Лариса кинулась на помощь приемной дочери. Клубок из двух детских тел яростно катался по мокрой траве. Маринка кого-то держала мертвой хваткой и не собиралась отпускать. Юля с Ларисой изловчились и уцепили обидчика: одна за ноги, другая – за волосы. Почувствовав подмогу, Маринка живо вскочила на ноги.

– Держите его крепче, он вор! – громко возвестила она. – Он в баню хотел залезть, я сама видела, я поймала его! Он хотел у вас что-то украсть, тетя Юля, я знаю! Он и собаку прикормил, собака не лаяла на него! Я в бане сидела, я видела!

От возбуждения Маринка не могла остановиться. Она кричала, задыхаясь от собственного крика.

Теперь у Юли и Ларисы появилась возможность разглядеть воришку. Они подтащили его к распахнутой настежь двери бани. У них в руках бился, как пойманная рыба, худой, но жилистый пацан лет десяти-одиннадцати в фуфайке с чужого плеча и перетянутых скотчем кроссовках.

– Я не вор! – повторял он, изворачиваясь. – Пустите меня! Я ничего не украл! А она набросилась как дура! Я никого не трогал!

На худом лице пацана имелись большие блестящие глаза, а в открытом от возмущения рту выпирали два верхних зуба – больших и ровных. Как у кролика.

– Если ты не вор, чего же ты в чужом саду делал? – с ехидцей в голосе поинтересовалась Маринка. – И собаку прикормил, чтоб не лаяла!

– Вот именно, – поддакнула Лариса, крепко сжимая предплечье пацана.

– А это не ваш сад, – вдруг заявил пацан и перестал дергаться.

– Что? – опешила Юля, – А чей же?

– Мой. И сад мой, и дом, и баня. Я тут живу. А кто вы такие – не знаю.

Он распрямил плечи и с вызовом посмотрел на них поочередно. Теперь все трое молча уставились на пришельца.

Глава 8

В свежепокрашенной безликой комнате детприемника Юля чувствовала себя неуютно. Милиционер, ее ровесник, разговаривал не то чтобы грубо, но он единственный, пожалуй, чувствовал себя в этой ситуации комфортно. Остальные – и пойманный в ее саду мальчишка, и женщина-воспитательница – чувствовали себя не в своей тарелке.

– Так, значит, зовут тебя Александр Морев… – повторял милиционер, постукивая по столу гелевой ручкой.

Пацан неопределенно мотнул головой.

– Значит, родители твои умерли, определенного места жительства ты не имеешь…

– Почему это? Имею. Я в этом доме родился. Мы тут жили всегда.

– Ты мне сказки не рассказывай, Морев, – оборвал его, милиционер. – Нашел причину из приюта бегать. Дом ваш по документам принадлежит другим людям. У него теперь другие хозяева. Понял?

Мальчишка вновь неопределенно дернул головой.

– А чем же ты питался все это время, Саша? – не без участия поинтересовалась воспитательница и, не дождавшись ответа, сочувственно подсказала: – Воровал?

Мальчишка упрямо дернул головой.

– Машины мыл на заправке. Я не вор.

Милиционер шумно вздохнул, всем своим видом доказывая, что не верит пойманному ни на грош.

– А это что?

Милиционер выложил на стол пачку газет, обнаруженных в бане. Мальчишка скользнул взглядом по газетам и отвернулся.

– А я почем знаю? Газеты какие-то…

– Да не какие-то! “Какие-то…” – В голосе милиционера проступили угрожающие нотки. – Отмалчиваться вздумал? Тут дело нешуточное, Морев! В колонию захотел?

– За что в колонию? – Детский рот распахнулся, обнажив два беззащитных заячьих зуба.

– За то! В газетах сообщения все сплошь с мест боевых действий! Может, ты юный пособник террористов?

Страж порядка прищурился и перегнулся через стол к “юному пособнику”. Тот изумленно смотрел на милиционера. Затем его головенка стала поворачиваться к женщинам все с тем же выражением изумления на лице. У Юли мурашки побежали по спине. Ей захотелось вмешаться, сказать что-нибудь, но горло перехватил спазм. Воспитательница, вероятно, почувствовала что-то подобное и поспешно заговорила:

– Саша, ты лучше все честно расскажи. Все как есть. Ты еще маленький, тебя могли обмануть, запугать, мы все понимаем…

Милиционер заслонил собой окно, ухватился за подоконник. Он смотрел на мальчика, сведя брови к переносице.

– Мы тебе поможем, – лепетала воспитательница, оглядываясь на милиционера, – но ты должен все рассказать.

По мере ее лепета глаза Саши Морева наливались прозрачной влагой. Юля инстинктивно полезла за платком, уронила сумку, и этот негромкий звук заставил всех вздрогнуть, а мальчика буквально подбросил вверх.

– Дураки вы! – заорал он, и две огромные слезищи выкатились и побежали по щеке. – У меня брат в Чечне служит! Вот вернется он и дом наш отсудит назад, узнаете тогда!

Голос его, ставший тонким, срывающимся от слез, неприятно резал слух.

– Тихо, тихо, – властно оборвал его милиционер. – Это что-то новенькое. Какой еще брат?

– Старший! – с вызовом заявил пацан, грозно шмыгнув носом.

– Поэтому ты заметки о солдатах собираешь? – все тем же сочувственным тоном и с выражением страдания на лице спросила воспитательница.

У Юли противно заныло в животе. Мальчишка справился со слезами и теперь с вызовом взирал на взрослых.

– Ладно, Морев, это мы выясним, – тоном, не предвещающим ничего хорошего, объявил милиционер. – Можешь идти.

– Может, и правда у него есть брат? – засомневалась Юля. – Хорошо бы написать ему, чтобы он забрал мальчика. Все-таки приют не самое лучшее место…

Милиционер захлопнул папку с документами и развалился на стуле, насколько тот позволял это сделать.

– Вы, дамочка, не берите в голову. От квартиранта нежелательного мы вас избавим. А остальное уж наша забота.

У Юли от его слов вновь мурашки поползли по спине.

– Но все-таки… Что же теперь с ним будет? Куда его?

– По возрасту он подходит в интернат. Но предстоит еще выяснить насчет Чечни. Не нравится мне все это… У них у всех одна песня: тетя в Киеве, брат в Чечне… Лишь бы бродяжничать.

Юля покинула приемник-распределитель с дурным чувством. И пока она шла на вокзал, и пока ехала в холодной грязной электричке, чувство, что она что-то сделала не так, не покидало ее. А дома ее ждал сюрприз – в гости приехала мама. Свет горел во всем доме, на столе высилась горка пирожков.

– Мама, а где теперь этот мальчик? – подступила к ней дочь. – Его родителей нашли? Нет? А как же он теперь?

Юля едва сдержалась, чтобы не сказать дочке что-нибудь резкое. А тут еще мать со своими расспросами.

Пришлось рассказывать про квартиранта. Пока говорила, перед глазами стояли его влажные глаза и два зуба, торчащие лопатой.

А утром, едва проснулись, Оля предложила:

– Мама, давай Саше пирожков отвезем.

Юля простонала. Села на кровати и в упор посмотрела на дочь. В зеленых Олиных глазах стояло что-то невозможное. Ей жалко всех – кошек, собак, дождевых червяков, бабочек… Если теперь каждый день будет начинаться с этого бездомного мальчишки, Юля просто не выдержит.

– Нас туда не пустят, – буркнула она, натягивая халат.

– А мы очень попросимся, мам. Я скажу…

– Нет! – вскрикнула Юля, ненароком наступив на котенка. – Чтобы я больше не слышала от тебя об этом мальчишке! Он вор и врунишка! Все!

Олины глаза наполнились обидой, девочка отвернулась к стене.

Чувство смутной вины, непонятное, навязчивое, возвращалось к Юле в течение двух следующих недель. А когда она стала забывать о случившемся инциденте, пришло письмо. Письмо сразу показалось Юле странным. Украшенное несколькими печатями, оно оказалось без марки, и адрес на нем был написан незнакомым размашистым почерком. Адрес стоял Юлин, а на месте адресата значилось: Мореву Александру.

Юля принесла письмо в дом и долго рассматривала. На месте обратного адреса стоял штамп главного командования внутренних войск. Со странным холодком в душе Юля надрезала конверт и извлекла из него сложенную вчетверо гербовую бумагу. Текст на ней был отпечатан на машинке.

Уважаемый Александр!

Рады сообщить вам, что ваш брат, Голубев Андрей Иванович, жив. Он действительно с ноября … года находился в служебной командировке в Северо-Кавказском регионе. Участвуя в боевых действиях, Андрей получил ранение и в настоящее время находится на лечении в военном госпитале в г. Самаре.

С уважением, полковник Егоров.

Все больше холодея, Юля перечитывала письмо. Подошла мама. Вера Ильинична патологически боялась казенных бумаг и потому взяла письмо дрожащими руками.

– Ну все, – прочитав, изрекла женщина. – Подлечится братик и заявится из-за дома судиться!

Юля вскинула на мать глаза.

– А что? – развивала свою мысль Вера Ильинична. – Сколько угодно таких случаев! Родители-алкоголики продали жилье, не учли интересов совершеннолетнего ребенка! А твой Никита, не тем будь помянут, где уж больно умен, а где… Сущий растяпа, прости Господи!

– Мама!

– Что – мама? Ничего по-человечески сделать не сумел. Ни с кем сроду не посоветуется, все молчком, сопком! Вот и доумничался! Мало, семью без квартиры оставил, так теперь и дачу, оказалось, подсудную купил! Спасибо, кормилец!

– Мама, перестань! Не трогай Никиту!

Юля вскочила, заметалась, натянула джинсы и свитер.

– Ты куда? – опешила мать.

Схватив письмо и сумку, Юля вылетела за порог.

В приемнике-распределителе гремели ложками. Был обеденный час. На лице знакомой воспитательницы царило все то же выражение скорбной заботы, которое Юле запомнилось с прошлого раза.

– Так его в интернат отправили еще на прошлой неделе. – Увидев Юлино вымученное выражение лица, воспитательница сходила в кабинет к начальнику и вернулась с адресом.

В интернат нужно было добираться на электричке, в противоположную от дома сторону. Юля вышла на станции, указанной в записке. Без труда нашла нужную улицу и дом. Первая же встретившаяся в коридоре няня доложила Юле, не скрывая сквозящего в голосе удовлетворения:

– Сбежал Морев. Позавчера сбежал. Нас предупреждали, что порода у него такая. Беглая. Наделал в учреждении переполоха. А ведь к нему тут со всей душой. Ботинки новые дали, рубаху теплую. Нет, как волка ни корми, все в лес смотрит.

Домой Юля вернулась совершенно разбитая и подавленная. А Оля первым делом:

– Как Саша? Обрадовался?

Юля не могла отвечать на вопросы родных. Она замертво свалилась в постель, а ночью ей приснился тягучий тоскливый сон, в котором все смешалось. И Никита, глядящий издалека виноватыми глазами, и мальчишка с тонкой шеей, обвиняющий ее во всех мыслимых и немыслимых грехах, и война, погоня, поезда, на которых они с Олей пытаются убежать от войны, и эшелон с ранеными солдатами. Во сне она разговаривала и проснулась от собственного голоса. Встала и подошла к окну. Там мягко и неслышно падал первый снег. Вишни в палисаднике чуть вздрагивали под его тяжестью.

“А все-таки успели сбросить листья”, – подумала Юля о вишнях и почему-то обрадовалась за них как за родных. В природе случилось, как полагается – за несколько дней до снега вишни оголились, усилив листьями весь палисадник. И опять она подумала о беглеце. Где он теперь? Холодно…

Свой роман с Бородиным Наташа называла телефонным. Он выматывал обоих, доводил до белого каления. Телефон стал красной точкой в доме. Звонки – дозой наркотика, без которого Наташу начинало по-настоящему ломать. Она выматывала себя работой в трех местах, оставалась шить костюмы к спектаклю, а дома окуналась в стирку, уборку, готовку, лишь бы не смотреть на телефон. Он, увы, молчал. Он мог молчать целую неделю. Тогда Наташу накрывали приступы тоски. Она могла заплакать от любой мелочи. Или садилась и набирала номер Бородина. Длинные гудки заставляли ее трепетать. Она слышала на другом конце провода голос его жены и клала трубку. Потом долго приходила в себя, пытаясь унять прыгающее сердце. Иногда звонок раздавался прямо у нее под ладонями, и тогда она едва могла справиться со своим голосом.

– Я скучаю ужасно, солнце мое, – сообщал Бородин.

– Я тоже! – дышала в трубку Наташа, с досадой признавая, что короткое “я тоже” не в состоянии вместить в себя переполняющие ее чувства. Она задыхалась от желания быть с ним. Она изнывала оттого, что долго не видела его.

– Поедешь со мной на юбилей в субботу?

– К кому? – ахнула Наташа, мгновенно загораясь от предвкушения праздника, целого вечера рядом с ним.

– Это друзья мои. Они знают о тебе, я предупредил. Поедешь?

– А жена?

Наташа опустилась на кровать рядом с тумбочкой для телефона.

После ее вопроса повисла небольшая пауза.

– Она не поедет. Ташка, у меня дома все так плохо…

– У меня тоже…

– Через месяц у меня творческий вечер. Телевидение будет. Ты приедешь?

– Я прилечу… – шепчет Наташа в трубку.

– Я к этому времени, может, уже разведусь! – вдруг заявил Бородин.

– Но это нетелефонный разговор, да?

– Да…

Неделя проходит в ожидании и предвкушении. Все дела идут по первому плану, но вторым неизменно – юбилей. Она подготовила вечернее платье, купила колготки, взяла украшение у подруги.

Неделя превратилась в один длинный день накануне праздника. В пятницу вечером позвонил Женя. Первые ноты голоса выдали его с головой.

– Все отменяется? – догадалась Наташа, стараясь следить за собственными интонациями.

– Понимаешь, – вчера помирились с женой, и вдруг я завтра уеду…

– Я понимаю. – Наташа сглотнула.

– Тем более у нее в воскресенье день рождения. Она уже пригласила гостей.

– Я рада, что у вас все хорошо, – ровно сказала Наташа и стала лихорадочно искать в голове другую тему.

Подальше от этого чертова юбилея, к которому она как девчонка готовилась всю неделю. “Я рада”. Да, она хочет, чтобы у него все было хорошо, но выходит, она не рада? Ей стало горько. Она не смогла сразу определить – отчего это? Ревность? Зависть? Просто очень горько.

– Почему у тебя изменился голос? – после нескольких натянутых фраз спросил Женя.

– Все нормально. Тебе показалось.

– Это из-за юбилея? Я тоже так хотел поехать с тобой! Но я обязательно приеду к тебе на той неделе, мы устроим каникулы, будет еще лучше – только ты и я…

– Да, да… – Наташа почувствовала, что вот-вот шмыгнет носом.

– Ты ревнуешь? – вдруг спросил Бородин.

– Вот еще! Ха! И не надейся!

– Правда?

– Мечтай!

– Наташ, у нас правда все нормально?

– Все хорошо. – Две слезы упали на красный корпус телефона. Наташа вытерла их пальцем.

– Ты меня любишь? – недоверчиво вопрошал Бородин.

– Люблю.

– А я как тебя люблю! Я хочу, чтобы ты приехала ко мне сюда! Приедешь?

– Нет уж, лучше вы к нам.

– Ну скажи мне что-нибудь. Ты скучаешь?

– Да, – выдохнула Наташа и две следующие слезы, сползающие на цифру “восемь”, убирать не стала. – Я очень скучаю по тебе, Бородин…

– А я с ума по тебе схожу, шельма! Я умираю! к тебе, места себе не нахожу. Эти чертовы “надо” и жена держат меня за шиворот и не пускают…

– Не умирай. Все будет хорошо. До встречи.

– Целую тебя тысячу раз.

– И я тысячу.

– Тогда я – на один раз больше.

– Ты позвонишь мне завтра?

Сказала – и поняла, что сморозила глупость, откуда он позвонит? Из дома? Там будет подготовка ко дню рождения.

– Нет, Ташка, завтра, наверное, не смогу.

– Да, я понимаю. Целую. Люблю. Пока.

Наташа первая положила трубку – царапнула себе по больному.

Пришла Лерка и с порога:

– Мам, нам велели собрать по двести рублей на оформление кабинета.

– Я очень рада.

– Нет, правда. У нас школа готовится к аттестации, всех заставляют кабинеты оформлять. Бэшки по четыреста собирают, а наша классная решила обойтись малой кровью.

Наташа усмехнулась. Ее доход с трех работ был рассчитан весь до копейки. Туда не вошла оплата квартиры, за которую рос долг, и туда уже было не впихнуть эти несчастные двести рублей, даже толкай она их туда коленкой.

– Отец придет, скажи ему, – посоветовала Наталья.

– Ха! – отозвалась Лерка из кухни.

– Ешь суп, он в красной кастрюльке!

Через минуту Наташа поднялась и пошла на кухню, поскольку ни одна кастрюлька там не звякнула. Лерка как маленькая – не проследишь, она целый день будет сидеть на сухомятке и не вспомнит о горячем. Наташа разогрела суп и отодвинула от Лерки длинный, батон, который та отщипывала и макала в мед.

А если бы не мед? Если бы не сметана, молоко, яйца, картошка, куры и утки, которыми их неустанно снабжает свекровь с того самого дня свадьбы и по сегодняшний день? Чем бы она сейчас кормила Лерку? Если бы не свекровь, они, все трое, давно бы умерли с голоду. Дай Бог ей здоровья. Тоже всю жизнь промучилась с дураком.

Недавно свекровь заявила невестке прямо при сыне:

– Разойдешься, Наташа, с ним, любить тебя буду, как и раньше. С новым зятем будешь ездить ко мне.

– Ничего себе! – присвистнул Рожнов. – Ну ты, мать, даешь! А как же я?

Мать только рукой на него махнула. Что, мол, с тобой разговаривать, с непутевым.

А Рожнов принял заявление матери близко к сердцу. Ушел в сарай, весь остаток дня возился там, а вечером сидел надутый и ни с кем не разговаривал.

Наташа всегда в такие минуты гадала: знает ли он? Догадывается ли о ее романе? Или он ничего не замечает и ему дела нет до нее? Иногда ей казалось, что Рожнов весь погряз в своей жизни, в своих друзьях, непонятных для нее делах, пьянке. А временами ей казалось, что она ошибается. И в соседней комнате становится слишком тихо, когда она говорит по телефону с Женей. И хотя она всегда очень удачно придумывала себе семинары, фестивали и слеты для встреч с Бородиным, она подозревала, что Рожнов догадывается. Но молчит. А иногда она даже хотела, чтобы он уличил ее, чтобы заговорил о ее неверности, тогда бы она…

Что бы она тогда? Ушла от него? Но куда? Разве Женя готов к ее решительному шагу? Нет, он не готов. А она? Как все это трудно… В субботу Рожнов вернулся домой трезвый и молчаливый. Полдня молчал с видом деловым и значительным, а Наташа с Леркой стирали. Наташа не переставая думала о Жене. Она видела его сквозь расстояние, представляла в предпраздничных хлопотах – с закатанными рукавами, в фартуке. Совместная подготовка к приему гостей всегда объединяет.

Она видела, как они с женой склонились над духовкой, устанавливая противень с пирогом, как вместе режут салат…

– Мне работу предлагают, – заявил Рожнов, стараясь придать голосу небрежный тон, словно работу ему предлагают чуть ли не каждый день.

– Какую? – спокойно поинтересовалась Наташа. Оставила дочери дополаскивать белье, а сама вышла из ванной.

– Два варианта, – важничал Рожнов, не глядя на жену. – На вахтовый автобус и помещение отделывать.

– Ясно. И куда же ты решил?

– На автобус, – торжественно сообщил Рожнов и сдвинул брови. Он приготовился к: ее сопротивлению.

– Так… – Наташа вернулась в комнату и села в кресло.

Рожнов уселся на пол. Между кухней и залом и закурил.

– Тебе напомнить, Рожнов, сколько раз я в милиции твои права выкупала? – поинтересовалась Наташа, глядя в его коротко стриженный седеющий затылок. – Сколько денег на детали к твоим “пазикам”, “уазикам” и прочей дребедени я извела?

Рожнов угрюмо отмалчивался. Он хотел за руль. Это был его пунктик, и Наташа хорошо это знала. Она мгновенно вспыхнула как порох, готовая к скандалу, к ссоре, к разводу, к чему угодно, лишь бы не допустить новой катастрофы, которая, похоже, надвигалась на ее семью в виде вахтового автобуса.

– Чё ты сразу как эта! – дернулся Рожнов. – Дома я сижу – тебе не нравится. Работу нашел – опять недовольна. Что же мне теперь: сидеть и ждать, когда ты мне отыщешь что-нибудь подходящее?

– Мы с тобой, по-моему, уже договорились: за руль ты больше не сядешь, – спокойно, но твердо повторила Наташа.

Рожнов вскочил:

– Что ты командуешь? Что ты все время командуешь? За всех все сама решаешь?

– А с кем мне решать? – возразила Наташа, наблюдая за скачками некогда горячо любимого мужа. – Я вынуждена все решать сама. Ты мне не опора… Ты знаешь наши нужды? Ты в курсе, что твоей дочери зимой нечего надеть? Что у нее нет одежды, обуви? Сколько я плачу за квартиру? За свет? Сколько уходит на питание? Ты живешь как у Христа за пазухой, тебя эти “мелочи” не заботят! Ты лежишь целыми днями на диване и в ус не дуешь! Еще хочешь, чтобы я с тобой советовалась!

– Да! Вам всем все надо! У вас запросы! А ты спросила – чего я хочу? Чего мне в этой жизни надо?!

Наташа усмехнулась. Лерка вышла из ванной. Ей тоже стало интересно, чего, собственно, жаждет отец.