Текст книги "Путь гейши (СИ)"

Автор книги: Алина Лис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 17
СВАДЬБА ИЗМЕНИТ ВСЕ

Акио не было уже пять дней.

Пять дней и четыре ночи в одиночестве на их общем ложе.

С его отъездом в жизни образовалась пустота. Нет, Мии было чем заняться, она больше не чувствовала себя лишней и ненужной. Изучая науки под руководством Юшенга, девушка обнаружила, что как-то незаметно стала не просто секретарем, но представителем Акио. Именно к ней с поклонами шли люди, боявшиеся тревожить сурового даймё напрямую.

Поначалу Мия стеснялась и отнекивалась. Да, раньше она порой принимала прошения вместо своего господина и даже, с его дозволения, решала несложные вопросы. Но Акио всегда был рядом – подсказывал, одобрял, контролировал ее решения, и это придавало девушке уверенности.

Решать что-то в одиночку? Да вы смеетесь! Подождите немного, даймё скоро вернется.

А просители все шли и шли. С судебными тяжбами, жалобами на произвол чиновников и самураев. За каждым человеком стояла история, полная отчаяния. Каждый обращался к ней в поисках высшей справедливости, смотрел на нее, как на свою последнюю надежду.

«Опомнитесь! – хотела крикнуть им Мия. – Мне всего шестнадцать, я – бывшая гейша. Что я могу решить?»

Но она могла. И отказывать в просьбах о помощи было слишком жестоко. И она стискивала зубы, потела от ужаса, понимая, какую ответственность за чужие жизни берет на себя, но решала.

Вершить судьбы людей – тяжелая ноша.

«Зачем все это? Неужели вам мало Эссо?»

«Потому, что я могу».

Кажется, она начинала лучше понимать своего господина.

Судить и решать за других было страшно, но втройне страшнее было ошибиться. И Мия благословляла мысленно уроки Юшенга – они давали хоть какой-то ориентир в безбрежном море ответственности. И трижды благословляла самого хранителя знаний. Его помощь и советы были бесценны, а глаза умели видеть незримое, сокрытое в других людях.

Она справлялась. Трусила, часами раздумывала, прежде чем принять то или иное решение, трижды перепроверяла все сведения, но делала. И у нее получалось.

И все равно ей отчаянно не хватало Акио.

Его близости, ласк ночью, скупых и резких приказов днем. Как бы Мии хотелось, чтобы он был рядом, видел ее успехи, направлял, поддерживал, оберегал…

Вечером совершенно измученная девушка валилась на кровать, но сон не шел. Здесь, где они столько раз любили друг друга, одиночество ощущалось особенно болезненно. Ее тело жаждало прикосновений. Раствориться в ласках желанного и близкого мужчины, отдаться ему, забыться. В полусне она протягивала руку к другому краю кровати, но встречала пустоту.

Когда вечером пятого дня Мия оторвалась от бесконечных бумаг, распрямила ноющую спину и заметила в темнеющем небе алую точку, ее сердце сначала остановилось, а потом застучало в суматошном радостном ритме. Выронив стопку свитков, девушка бросилась вниз по ступеням во двор.

Лишь на первом этаже она немного пришла в себя и сбавила шаг. Рядом суетились всполошенные внезапным возвращением господина слуги.

Во двор Мия вышла степенно, как и полагается наложнице даймё. Встала поодаль от выстроившейся челяди и тоже запрокинула лицо к небесам, наблюдая, как гигантская огненная птица медленно снижается.

Сорваться бы, подбежать к седоку, повиснуть на шее…

Нельзя!

Что дозволено ребенку, не дозволено взрослой женщине.

Акио спешился, раздраженно отмахнулся от подбежавших слуг и советников и огляделся, выискивая кого-то в толпе. Сердце пропустило удар. Мия вдруг вспомнила, что на ней самое простое кимоно, да и волосы уложены довольно небрежно – не было ни времени, ни повода прихорашиваться.

Но тут взгляд Акио остановился на ней, и все стало неважным. Потому что под его взглядом Мия ощутила себя самой красивой и желанной женщиной в мире. Стало жарко, голоса людей рядом слились в неясный гул. Задыхаясь от счастья, Мия шагнула навстречу своему даймё и господину. Больше всего ей хотелось сейчас прикоснуться к нему, обнять, прижаться щекой к щеке.

Они остановились на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Мия поклонилась, как положено по этикету.

– С возвращением, господин. Я очень ждала вас.

– Мия… – Он замолчал, словно боялся, что голос подведет его. – Я привез тебе подарок.

Подарком оказалась шкатулка с поющими хрустальными цветами. Мия откинула крышку, и комнату наполнили нежные звуки флейты. С третьего такта в тон флейте зазвенели цитры. Девушка подняла изумленный взгляд на Акио.

– Господин, это же…

Он кивнул.

Музыка, под которую зимой Мия выиграла состязание и свой спор с Акио.

– Станцуй для меня, Ми-я, – хрипло попросил он.

Она была не готова. Не одета, как полагается, не разминалась, не танцевала больше месяца. У нее не было с собой вееров. Но разве это важно, когда мужчина так смотрит и просит: «Станцуй»?

Шкатулка осталась на полу в углу. Хрустальные цветы распускались, раскрывали лепесток за лепестком и пели. В звон струн и жалобный голос флейты вошел еле слышный ритм барабанов, похожий на перестук дождевых капель по крыше. Мия вышла в центр комнаты, вскинула руки.

Осторожные, исполненные робости движения. Тело – тростник на ветру, руки – поникшие над водой ветви ивы. Она ступала, словно только училась ходить, словно каждый шаг был шагом в пропасть. Как птенец, впервые расправляющий крылья, чтобы вылететь из гнезда. Страх и нетерпение. Мечта вырваться, вырасти борется с желанием сохранить себя, остаться. Но чтобы родиться для новой жизни, нужно умереть в старой…

Так умирает куколка, становясь бабочкой.

Голос флейты, голос струн взбирался все выше, уводил куда-то вдаль, звал, требовал выйти за рамки. Движения Мии становились плавней, уверенней. Птенец расправлял крылья, бабочка рвалась наружу из кокона. На высшей ноте девушка замерла с протянутыми вперед в жесте мольбы руками и в упор посмотрела на единственного зрителя, наблюдавшего за ее танцем.

Музыка оборвалась. Несколько ударов сердца в комнате стояла оглушительная тишина.

Тишина омывала, как волны озера. Казалось, Мия слышит, как стучит сердце даймё. Ее собственное то колотилось с пугающей скоростью, то замирало.

Акио не отводил от девушки горящего взгляда. Он смотрел на Мию с таким восторгом и такой тоской, что ей стало жутко. Так смотрит заключенный на небо сквозь прутья решетки. Ей захотелось подбежать, обнять его, утешить. Расспросить, что случилось. Поклясться, что она никогда не предаст его, всегда-всегда будет рядом, если только он сам не прогонит ее.

Но вдруг она все не так поняла? О чем в действительности думал этот мужчина – такой близкий и такой чужой, закрытый?

Пока она колебалась, момент был упущен. Акио отвернулся и захлопнул шкатулку с цветами.

– Прекрасный танец, лучшая ученица. О чем он?

– Обо мне. – Мия замялась, а потом попросила, неожиданно для себя: – А можно еще один?

Он улыбнулся:

– Можно.

Снова поднялась крышка, и первый цветок дрогнул, раскрывая лепестки.

Мия ждала, что песня повторится – шкатулки редко заклинали больше чем на одну-две мелодии. Не страшно. Она собиралась станцевать совсем другой танец. Рассказать о страхе и доверии, одиночестве и единении, какие бывают между мужчиной и женщиной.

Но зазвучала другая музыка. Не такая трагичная, надрывная. Тягучая и сладкая, как мед диких пчел. Жаркий ритм барабанов в ней разжигал потаенные желания, бесстыдно чувственный голос флейты обещал наслаждение.

Почему бы и нет?

Девушка усмехнулась и выпрямилась, наполняя каждое движение томной грацией. Шагнула назад, приманивая одной рукой, а второй отталкивая. Остановилась.

Развязанный пояс скользнул вниз по шелку. Мия поймала взгляд Акио и отвернулась в жесте притворного смущения. В распахнутом кимоно мелькнул край тонкой нижней рубахи.

У ее танцев и раньше были зрители, но никогда Мия не танцевала для них. Всегда для Амэ-но удзумэ – богини радости и танца. Для нее и для себя.

Но теперь она танцевала для мужчины.

Становилась для него робкой и развратной, скромницей и соблазнительницей. Манила и отвергала, обещала, но не давалась.

Падала на пол одежда, и чем меньше ее оставалось на девушке, тем более бесстыдным и зовущим становился ее танец. Двигаясь в жарком ритме барабанов, Мия то и дело поглядывала на даймё. Он тяжело дышал, но не двигался с места, пожирая танцовщицу глазами.

Ей захотелось, чтобы он потерял самообладание, забыл обо всем, кроме нее.

Девушка остановилась напротив него и вынула шпильку из волос.

Одну за другой – она вынимала их медленно, дразнясь в каждом движении. Пьяная от музыки, движений, от мужского взгляда, который гладил ее тело, от ожидания и возбуждения, она ткала рисунок танца, была ведьмой, колдуньей, бесстыдной соблазнительницей.

Для него.

Освобожденные из плена волосы заскользили по плечам черной волной почти до самых пят. Акио любит ее волосы – перебирать, пропускать сквозь пальцы, наматывать на руку, – так отчего не подразнить его? Посмотрим, что кончится раньше – песня или терпение даймё.

Сладко… как же сладко видеть, как в его глазах разгорается хищное пламя. Как сладко сознавать себя желанной для него и ощущать свое ответное желание. От него горячо внизу живота и хочется теснее свести колени. От него горит кожа и ноют соски…

С последними тактами мелодии Мия избавилась от нижней рубахи и остановилась напротив даймё обнаженная. Взглянула дерзко, словно бросала вызов – попробуй возьми, если сможешь.

И взвизгнула от восторга и легкого испуга, когда он поднялся стремительным, почти незаметным глазу движением, подхватил ее под бедра, притиснул к стене и впился в губы грубым поцелуем.

– Ведьма, – простонал Акио, входя в ее тело. – Моя Мия!

Она всхлипнула ему в губы от возбуждения и легкой боли – слишком быстро все случилось, раньше он никогда не брал ее сразу.

– Ваша, господин.

Дальше были только жадные поцелуи, только яростные движения, каждое из которых рождало в Мии новый жалобный крик. Руки, удерживающие ее на весу, скользкий шелк, под который она пыталась просунуть ладони, и хриплый голос: «Ми-и-я!»

Когда Мия проснулась, время уже приближалось к полудню. Она с наслаждением потянулась, ощущая каждой клеточкой тела сытость.

Безмятежное счастье наполняло ее изнутри. Хотелось глупо смеяться, бегать, танцевать.

Танцевать… Она вспомнила прошлую ночь.

Как хорошо, что Акио вернулся. Что он не сердится больше на Мию и не вспоминает злополучный амулет.

Вчера они, изголодавшись в разлуке, так стремились наверстать упущенное, что Мия забыла спросить даймё о его поездке и судьбе Куросу Ёшимитсу.

А возможно, она просто побоялась услышать его ответ.

Но он вернулся. Остальное не важно.

Она обхватила руками его подушку, потерлась об нее щекой и сама рассмеялась этому жесту. Зачем обнимать подушку, когда можно пойти и обнять живого мужчину?

Мия вскочила и, мурлыкая под нос смешную детскую песенку, принялась одеваться.

С этой же песенкой – вот привязалась, не выкинешь из головы – она заглянула в соседнюю комнату, но Акио там не было. Только на столе лежала стопка бумаг – с утра даймё уже успел просмотреть все, что натворила Мия за время его отсутствия.

Удивительно, но почти на каждом принятом ею решении теперь стояла красная печать в виде стилизованного профиля птицы – личное одобрение даймё.

Глупо улыбаясь, Мия села за столик. Бегло просмотрела свежие письма – ничего важного или интересного.

Кроме последнего, с печатью клана Накатоми. Распечатанное, оно лежало внизу под стопкой других писем.

Мия помедлила. Акио не запрещал ей читать его переписку с другими даймё, она сама воздерживалась от этого, из уважения к этой части его жизни. Части, в которой наложнице и даже секретарю не было места.

Но это было не просто письмо от равного. Коджи Накатоми, один из мятежных даймё юга. От того, насколько надежен этот человек, зависит судьба Акио, а значит, и самой Мии.

Сгорая от стыда, девушка развернула письмо и уставилась на столбики иероглифов.

Ей потребовалось перечитать послание трижды. Лист бумаги выпал из бессильно разжавшихся пальцев и спланировал на пол. Мия сидела, уставившись перед собой невидящими глазами.

Было не больно, только очень холодно, словно душа замерзла, заледенела в один миг.

Стукнула дверь за спиной.

– Вот ты где!

Девушка съежилась от звука его голоса.

– С утра за бумаги? – добродушно упрекнул даймё, обнимая ее за плечи. – Я видел твои записи. Неплохо, но ты слишком добренькая девочка…

Мия сжалась. Слушать, как Акио рассуждает как ни в чем не бывало, было невыносимо.

Он уловил ее настроение и нахмурился.

– Что случилось? – требовательно спросил Акио, заглядывая в лицо девушке. – Мия!

Преодолевая себя – больше всего ей сейчас хотелось разрыдаться и выбежать из комнаты, – Мия посмотрела в упор на мужчину.

– Вы женитесь?

Акио не смутился, только помрачнел.

– Женюсь.

Она уже знала, что женится, но все равно это признание было как удар под дых кулаком. Мия хватала воздух ртом и смотрела на мужчину с беспомощной обидой.

Даймё должен жениться, Мия не была наивна и понимала это. Понимала, но надеялась, что это случится еще очень не скоро. Может, пройдут годы. А может, Акио и вовсе не найдет женщину, которую сочтет достойной стать его женой.

Но так быстро и так внезапно! Без предупреждения! Не сказав ей ни слова!

А с чего он должен был предупреждать Мию? Где это видано, чтобы самурай спрашивал мнения наложницы, жениться ему или нет? И с чего это Мия вообразила, что она для Акио особенная? Только потому, что он диктует иногда ей письма и разрешил навести порядок в своем архиве? Или оттого, что иногда называл своим сокровищем и счастьем?

Слова – это просто слова.

– Мне нужен наследник. – Акио опустился на татами рядом и обнял Мию. Она, обычно с трепетом откликавшаяся на любое его прикосновение, застыла в его руках безжизненной куклой, но он словно не заметил этого. Нежно поцеловал девушку в лоб, погладил по распущенным волосам. – Продолжить род – мой долг. И это ничего не меняет, Мия. Ты останешься моей наложницей. Я буду заботиться о тебе. У нас будут дети, я признаю их и воспитаю, не делая разницы между ними и законными.

Мия со всхлипом глотнула воздух. Каждое его слово было как острый нож, который даймё вонзал ей в сердце.

– Вы приведете ее сюда? – спросила она чужим, неживым голосом.

Он задумался.

– Возможно. Или оставлю в Тэйдо. Южанкам плохо подходит Эссо. Здесь слишком холодно.

– Я тоже с юга, господин, – все таким же неживым голосом напомнила Мия.

На мгновение она увидела свое будущее – будущее наложницы сёгуна в его родовом замке на севере. Редкие визиты Акио, торопливые ночи вместе, и вот он снова улетает на юг, в Тэйдо, где его ждет жена, наследники и срочные государственные вопросы. Бесконечно долгие зимы на занесенном снегом куске земли, холодная постель, одиночество в душе, ранняя старость…

Это было так безнадежно, жутко и жизненно, что Мия чуть не закричала. В этот миг ей показалось, что даже участь гейши в «Медовом лотосе» лучше той, которую выбрал для нее даймё.

Акио нахмурился:

– И что?

Его руки напряглись, он чуть встряхнул Мию за плечи:

– Что за истерики? Прекрати!

Девушка подняла на него залитые слезами глаза. В груди ощущалась странная пустота, и эта пустота болела.

– Вашей супруге не понравится, что у вас есть наложница.

– Потерпит, – отрезал Акио.

– Отпустите меня, господин. Я уеду.

– Уедешь? – Он нахмурился. – Куда? Ты в своем уме, Мия?

– На Рю-Госо. В Самхан. Куда-нибудь.

– Не говори глупостей. Девочка моя, свадьба ничего не изменит.

Акио произнес эти слова со страстной убежденностью, он действительно верил в это.

Но Мия знала: свадьба изменит все.

Глава 18
САМЫЙ СЛОЖНЫЙ БОЙ

Мир заволокло серой пеленой тумана, словно злой колдун украл все краски и саму радость, оставив взамен ноющую пустоту в груди.

Мия вставала поздно, до последнего не желая расставаться со снами. Тяжелые и муторные, они все же были лучше опостылевшей реальности. Равнодушно позволяла служанке одеть и причесать себя, равнодушно спускалась к завтраку и жевала пищу, не чувствуя вкуса.

А дальше начинался длинный и тягостный день. Если Мию никто не трогал, она могла часами сидеть у окна, уставившись во двор невидящими глазами. Но чаще от нее чего-то хотели. Юрико жалобно всхлипывала и уговаривала сходить прогуляться, приходила госпожа Масуда с предложениями съесть что-то вкусное или уложить волосы в новую прическу.

Приходилось отвечать, вставать, идти куда-то и что-то делать.

Сложнее всего было с Акио. При взгляде на Мию он становился просто невменяемым. Дикие вспышки гнева даймё пугали девушку, даже несмотря на окутывавшую ее апатию.

Особенно плохо было в тот раз, когда он попытался поцеловать ее. Прикосновения, раньше вызывавшие жаркий трепет, теперь показались чужими и неприятными. Мия, помня о своем положении наложницы, попыталась скрыть это, но Акио все равно почувствовал ее равнодушие. Выпустил из объятий, грязно выругался и ушел в зал, где почти три часа рубил невидимого противника.

Несколько дней прошло в этой серой бесчувственной апатии. А потом в ее комнату пришел Юшенг. Остановился напротив сидящей у окна девушки, покачал головой и спросил: «Думаешь, спряталась?»

Мия хотела спросить, что он имеет в виду, но в этот момент осознание случившегося обрушилось на нее снежной лавиной. Пустота в груди взорвалась почти невыносимым спазмом боли, девушка скорчилась и зарыдала.

Она оплакивала свое короткое счастье.

Где-то хлопнула дверь, мужские руки обхватили ее, прижали к груди, низкий голос позвал по имени, добавляя ласковые прозвища. Ей захотелось обнять его, уткнуться в плечо, выпрашивая поддержки, но он был причиной этой пустоты и боли в груди, поэтому Мия отвернулась, отвергнув утешение.

– Что ты с ней сделал? – свирепо прорычал даймё у нее над ухом.

– Я – ничего, – раздался в ответ малоэмоциональный голос Юшенга. – Вы все сделали сами, мой господин. Осмелюсь заметить, еще немного, и вы проиграете вашу битву.

– Какую битву? О чем ты?

Хранитель знаний не ответил.

Этой ночью, когда Акио попытался обнять Мию, девушка вздрогнула и съежилась. Она не сопротивлялась, не стала вырываться, почувствовав его губы на шее. Просто лежала, готовая перетерпеть неизбежное. Но он остановился.

– Чего ты добиваешься? – сдерживая гнев, спросил даймё.

– Ничего, господин.

Это было правдой. Она не играла, не изображала обиду. Она даже признавала его правоту – даймё должен жениться и зачать наследника, так положено. Требовать, чтобы он пренебрег своим долгом ради какой-то наложницы – верх эгоизма и неблагодарности.

Но что-то внутри Мии не могло согласиться с этим.

Он встал. Мия слышала, как он одевается в темноте, и чувствовала облегчение.

Когда за даймё захлопнулась дверь, она снова заплакала.

Со слезами пришло освобождение. Боль никуда не делась, но теперь, когда Мия выразила ее, стало легче дышать.

«Я люблю его», – призналась себе девушка.

Дело было не только в гордости. Не только в желании оставаться единственной. Будь на месте Акио Такухати любой другой, Мия сумела бы смириться, признать, что так будет разумно и правильно.

Любой другой, но не Акио. Мысль о том, что другая женщина получит право на его время и внимание, станет матерью его детей, будет стонать и вскрикивать от его ласк, что другой он прошепчет срывающимся шепотом «мое сокровище», оказалась невыносима.

Как зарождается любовь? Давно ли Мия видела в Ледяном Беркуте только преследователя, опасного хищника, одержимого ее телом? Когда она смогла взглянуть на него другими глазами? В тот день, когда он попросил прощения? В ночь мидзуагэ? Или еще раньше, когда она поцеловала его по собственному желанию?

Даймё спас ее, окружил заботой, ввел в свой замок и свою жизнь. Он дорого заплатил за право называть Мию своей и вправе требовать покорности.

Но как быть покорной, когда человек, которого ты любишь, вот-вот женится на другой женщине?

Нет, Мия скорее откажется от Акио, чем согласится делить его с кем-то. А это значит, что надо бежать. Потому что по доброй воле даймё ее не отпустит.

Это решение было таким простым, что Мия поразилась, как не пришла к нему раньше.

Деньги не проблема, если продать хотя бы половину украшений, которые Акио подарил ей, можно снарядить целый корабль. Нанять команду, уплыть, спрятаться, купить себе новую жизнь. И молиться, чтобы свадебные хлопоты не дали Ледяному Беркуту броситься на поиски.

Она утерла слезы и впервые за последние дни улыбнулась. Боль осталась – она засела внутри, терзая острыми когтями, но теперь у Мии появилась цель.

Она так и заснула – с улыбкой на лице.

Ледяной Беркут стремительно шел по своему замку, чувствуя, как бешеная, полная штормовой ярости сила жжет ладони, просится на волю.

«Если кто-то сейчас заступит мне дорогу, я его убью», – пришла холодная и ясная, жуткая в своей правдивости мысль.

Он никогда не убивал в гневе. И никогда не убивал невиновного.

Уйти! Пока не стало слишком поздно!

Инуваси-дзё еще не спал, но челядь при виде сумрачного как грозовое небо даймё разбегалась с его пути.

Стражник на воротах замешкался, поклонился, задал какой-то дурацкий вопрос и был отброшен одним взмахом руки.

Вырвавшись за пределы замка, Акио вдохнул холодный ночной воздух, но не почувствовал облегчения. Его по-прежнему трясло от ярости. На Мию? На себя?

Он был прав! Прав в глазах каждого – от нищего крестьянина до сёгуна! У любого самурая, если он достаточно богат, чтобы позволить себе несколько женщин, есть наложница, а то и не одна. Женщины принимают такой порядок вещей как должное.

Акио обязан жениться на девушке из хорошего клана, с сильной кровью, обязан зачать наследника – это его долг перед родом.

Отчего же так паскудно и тошно? Почему так хочется кого-нибудь убить?

Ледяной Беркут никогда в жизни не видел дочери Коджи Накатоми. Ему было все равно, красива она или уродлива, умна или глупа как пробка. Он даже имени ее не помнил.

Девушка была гарантией союза, зароком верности южан. И матерью будущего наследника – достаточно одного ребенка, если она сможет родить сына с первого раза. Он не собирался прикасаться к ней лишний раз. Она была ему неинтересна. Просто еще одна неприятная обязанность к длинному списку обязанностей правителя.

Почему Мия не желает понять этого? Почему он сам – глубоко в душе – не может согласиться с обстоятельствами, день и ночь ищет и не находит лазейку?

«Потому что ты болен, – напомнил мерзкий внутренний голос. – Одержим самханской подстилкой».

Ладно, пусть так. Пусть болен, одержим, пусть смешон. Но будь Мия хотя бы из захудалого самурайского рода, он бы женился на ней! Да, дети будут слабыми магами, но они будут магами. Полноправными, признанными всеми правителями Эссо.

Хоть капля благородной крови…

Бесполезно. В долговом обязательстве, которое он выкупил у Хасу, стояло «крестьянка». И черные, как небо над головой, глаза девушки подтверждали это. А дети от простолюдинок не наследуют отцовскую силу.

Он бессильно выругался, вспоминая потухшее лицо девушки. Видеть ее такой – равнодушной, несчастной – было больнее, чем держать щит на передовой против пламени Аль Самхан.

И она больше не хотела его. Раньше Акио чувствовал в ней ответное желание, когда дотрагивался. Всегда. Даже в тот вечер в «Медовом лотосе», когда он обидел ее намеренной грубостью, Мия хотела его. Ее тело отзывалось на прикосновения чутко и трепетно, как хорошо настроенная цитра в руках опытного музыканта.

Теперь не было ничего. Пустота. Словно Акио обнимал статую.

Тропа пошла круто вверх, и он остановился. На фоне полной кроваво-оранжевой луны виднелся силуэт ворот-тории. Цветочный запах подсказал, что ноги вывели Ледяного Беркута к холму Татакай.

Он поднимался в темноте. Сомкнувшие на ночь лепестки флоксы чуть покачивались под порывами ветра.

Залитая лунным светом площадка наверху была пуста. Акио встал у края, вглядываясь в шелестящую тьму внизу.

Никто не свободен в этом мире. Никто не вправе делать только то, чего хочет. Чем выше твое положение, чем больше прав, тем больше и обязанностей. Так надо. Так устроена жизнь.

Он должен. Должен отвечать за своих людей, решать за них. Должен быть хорошим даймё, хорошим военачальником. Для этого его учили, растили. Богатство, уважение, право карать и миловать – плата, которую он получает за исполнение своего долга.

Но главное вознаграждение – снисходительное молчание со стороны ехидного голоса. Голоса, который не слышит никто, кроме него.

Он вдруг осознал, что знает этот голос с детства. Жестокий судия, тот стремился высмеять и охаять любое его достижение, любую радость. Требовал идти дальше, добиваться большего, стыдил за недостаточное рвение. И что бы Акио ни сделал, он никогда не был достаточно хорош для своего критика. Никогда не оправдывал ожиданий.

Критик умел душить любую радость, раньше для этого ему достаточно было шепота. С появлением в жизни Ледяного Беркута Мии голос перешел на крик, но даже это не помогало. Словно магия обесценивающих и отвергающих слов перестала действовать.

Но теперь… о, теперь его слова били наотмашь, прямо в цель. И почти всесильный даймё Эссо корчился, ощущая себя ничтожеством.

«Девка просто пытается сесть тебе на шею, – снова занудил голос. – Почувствовала власть. Ты должен быть жестким! Поставь ее на место!»

Поставить на место? Мию? Зачем? Девочка и так похожа на живую куклу, надави на нее еще чуть, и сломается.

Не этого ли добивается судия, голос которого так похож на голос покойного отца?

В одно мгновение Акио ясно увидел свою будущую жизнь рядом с нелюбимой женой. Жизнь, подчиненную строгим правилам, сотканную из долга и обязательств. Детей с синими глазами – глядя на них, он каждый раз будет вспоминать цену, которую заплатил за эту синеву. Тренировки и государственные дела, день за днем, до изнеможения, в попытках заполнить душевную пустоту…

И сладкую боль воспоминаний о коротком весеннем месяце рядом с маленькой гейшей.

Кровавая луна за его спиной сияла, как ночное солнце. Акио нагнулся к своей тени, наблюдая, как она становится все гуще и чернее. Словно у его ног распахивалась пропасть, ведущая прямиком в ледяной ад.

Из тьмы вынырнула рука и вцепилась в протянутую ладонь. Темный двойник принял приглашение.

Он выплыл из сумрака – с издевательской улыбкой на высокомерном красивом лице, похожий на самого Акио, как отражен не в зеркале. И обнажил катану.

Ночь – время теней, ночью Темный двойник стократ сильнее, чем днем. Его меч мелькал с невероятной скоростью, почти неразличимый в неверном свете багровой луны.

Луна – солнце мертвых, она тоже была на стороне Темного.

Акио сам не знал, каким чудом он раз за разом умудрялся отбивать нечеловечески быстрые атаки. Просто исчезли чувства и пустые мысли, уступили место предельной концентрации боя. Самого сложного и страшного боя – боя с самим собой.

Не осталось ничего, кроме юркой тени рядом, клубящейся тьмы на лезвии вражеского клинка и спокойной уверенности, что он не вправе проиграть. Потому что если Акио уступит, тогда этот, другой, займет его место.

Его тело покрывали десятки ран, похожих на мелкие укусы, но каждый раз Ледяной Беркут успевал отбить главный, смертельный удар. И бой продолжался.

Когда розовые лучи солнца легли на каменную площадку и в роще внизу запели птицы, приветствуя начало нового дня, Акио наконец смог разглядеть своего противника. Ему казалось, что весь поединок он только отступал. Отбивался, получал раны и снова отступал. Но битва оставила свой след и на Темном.

Его лицо больше не было копией лица Акио. Теперь оно походило на сморщенное яблоко – брюзгливые складки у рта, обвисшие щеки, злые глаза в сетке морщин. Словно каждый выпад катаны Акио отбирал у Темного годы жизни.

Кто это? Отец? Сам Акио – такой, каким может стать, если доживет до отцовских лет? Или просто злобный карлик-оборотень?

Увидев истинное лицо своего мучителя, Акио почувствовал себя свободным. За мгновение до решающего удара двойник понял, что сейчас случится, опустил оружие, отступил, умоляюще вскинув руки.

«Ты делаешь ошибку! Не надо! Она ведь даже не любит тебя!»

Да, не любит. Но так ли это важно, если Акио любит ее, как никогда до этого не любил и не полюбит женщину?

Любовь. Его безумие и его одержимость обрели имя.

«Ты будешь отдавать, а она брать. Использовать тебя, – тоном искусителя продолжал двойник. – Она никогда не хотела твоего внимания, всегда сопротивлялась, убегала. Ты просто не оставил ей выбора».

Это ложь! Он предложил ей выбор здесь, на этом холме. И она выбрала его.

«Это из благодарности, – тут же подсказал голос. – Ей просто удобно с тобой».

Пусть так. Он сделает все, чтобы ей и дальше было удобно. Потому что чувствует себя счастливым, когда она радуется. А любовь… его любви хватит на двоих.

Удар катаны располосовал двойника, превратив в ошметки тени. Ветер подхватил их, разметал среди флоксов, раскрывающих лепестки навстречу солнцу.