Текст книги "Сказки тетушки Магды (СИ)"

Автор книги: Алина Чинючина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Алина Чинючина

Сказки тетушки Магды

Сборник рассказов

Сказка про тетушку Магду

Тетушка Магда высока ростом, резка в движениях и улыбается редко. Тетушка Магда прячет черные волосы под белоснежный крахмальный чепец, любит широкие клетчатые юбки и пестрые бусы по праздникам. У тетушки Магды круглые глаза, острые ключицы и суровый взгляд.

Вообще-то Магде полагается быть круглой и мягкой, как плюшка, испеченная с утра, пахнуть корицей и сладкими яблоками. Она же – худая и смуглая, как жердь, как сушеная вобла, как жареный на углях карась, и пахнет лимонами и табаком. Хотя сама не курит и гоняет метлой всякого, кто дымит, беспощадно – будь ты хоть стражник, хоть сам король. Говорят, ее боится даже король Страны Дальней. Ему, кстати, достается больше всех.

– …и вот идет во дворец прямиком, а сапоги – грязные. На охоте был, дескать, свалился с лошади. А мне что, весь день полы мыть? Или девочек моих гонять без продыху? Так не железные они, не каторжные, чтоб тряпкой махать да махать. А ведь король, кажется, примером служит для подданных. А ну его!

Тетушка Магда машет рукой. И умолкает – ненадолго, на минуту, чтобы потом наброситься на короля с удвоенной силой.

– И вот и курит, и дымит – как дракон, право слово, круглыми сутками. И все кофе пьет. Я говорю ему: ну нельзя же так, ведь не мальчик уже, и здоровье не то. Впустую! Понять-то его можно… как пропала у нас королева с младенцем, так вовсе извелся, лица на нем нет. Сколько трав господин старший лекарь на него извел, едва с того света вытянул, нельзя же королевству без короля. Спасибо и доброму Духу, тоже помог очень; я ему потом пирожков напекла. А король – все дымит да пьет свой кофе, и что он находит в нем, в отраве этой заморской…

Тетушка Магда набрасывается на тесто, месит его яростно и упорно. Тесто не сопротивляется – понимает, что бесполезно.

– Да вот Пеппи еще помогает. Как поговорит с Его Величеством вечером, так тот ночью спит и улыбается, как младенец прямо. Жаль, хватает всего на неделю, а Пеппи ведь не удержишь – сегодня здесь, завтра на своей веранде, а послезавтра у разбойников, лошадь выгуливает. Хорошая она, дай ей Бог здоровья… Ей да Расмусу – он, бродяга, с Духом вместе мальчика нашего ищет.

Впрочем, у тетушки Магды хватает и других забот, чтобы думать только о короле. То Колодец со сказками засорился, невысказанными словами подавился – посылай туда королевскую бригаду или уж лучше сразу Оле-Лукойе. То братья Львиное Сердце с границы голубя пришлют, что опять непорядок, то Мост заклинит, разводиться не хочет. То Мирамис захандрит, с девой-ивой не поладит, а от этого по всему королевству вишня цвести перестанет. То у Ткачихи закончатся волшебные нитки, а Птица-Горюн соберется птенцов высиживать. В общем, хватает, хватает хлопот у главной королевской экономки. Шутка сказать – все хозяйство Страны Дальней у нее в руках.

Но хоть и строга тетушка Магда, а есть и у нее слабость – сказки. Вечером, управившись с делами, приходит она к Колодцу. Сидит чинно, расправив юбки, вяжет Юм-Юму полосатые чулки, слушает. Вздыхает. А зимними морозными вечерами, когда мальчишки во главе с Расмусом, набегавшись, наигравшись, навалявшись в снегу, прибегают на дворцовую кухню, она выдает каждому по куску яблочного пирога и чашке горячего какао, сваренному по старому рецепту бабушки дракона. А сама мелет кофе на утро, или ставит опару, или чинит чьи-то носки. И рассказывает. Старые и новые сказки, не то подслушанные у птиц, не то придуманные прямо на ходу и спетые тесту, когда оно замешивается. У нее всегда в запасе такие истории – много, целый ворох.

Нильс, когда летает с гусями, не раз пересказывает их белому Мартину. Тот однажды рассказал их Акке Кебнекайсе. А от нее узнали и мы.

17.08.16.

Сказка про пироги

Год начинается в августе…

В августе – желто-зеленом, легком, невесомом – хороши пироги яблочные. В больших количествах и разнообразии, легкие, бисквитные или заливные, обязательно самые простые. Потому что жара, окна распахнуты, за ними – солнце, и на всю кухню пахнет яблоками. Или не на кухню, а прямо на весь садовый участок. Конец лета, яблочный Спас, всего вволю – солнца, цветов, фруктов... и пирогов – нежных и мягких. И запеканок – тоже яблочных. И повидла, мармелада, варенья...

В золотую осень хороши пироги с яблоками и корицей. Слоеное тесто, штрудели, бисквиты. Потому что корица помогает удержать золото за окнами, а оно недолговечно. И утренние заморозки тоже пропахли этим чуть горьковатым, коричневым, уютным запахом, смешанным с запахом кофе.

Потом наступает совсем осень. Не та, которая "золотая", а слякоть, дождь и очень холодно, и рано темнеет, а на улице мразь и морок. И вот тогда приходит время кексов. Особенно с сухофруктами. Чем больше сухофруктов и орехов, тем лучше. Чем плотнее тесто, тем теплее, чем больше корицы, тем легче переносить темноту за окном и отчаяние – вплоть до самого времени, когда ляжет снег. И – да, сюда и тыква подходит тоже, всякие тыквенные запеканки – какой же без них октябрь? Короткая передышка в череде бесконечных дней.

В декабре дело катится к Новогодью. Но какое же Новогодье без торта? Слоеного, с масляным кремом, сладкого. Декабрь – время слоеных тортов, жареной курицы и мороза. А еще – белый снег в лесу, ночное черное небо со звездами, горячий чай из термоса и зеленые сосны. На Новый год обязателен торт высокий, с богатой начинкой, такой, который печется долго и тщательно – нужно угодить Деду Морозу.

Остатки зимы можно печь все, что угодно, лишь бы вкусно. В феврале идет любая выпечка, главное – чтобы плотно и сытно. Потому что зима-с. Так что заливные пироги с несладкой – рыбной, мясной, овощной – начинкой – это наш выбор. Самый лучший – пирог с изюмом и рисом, он из детства, он теплый и пахнет бабушкой…

А весной просыпается небо. Оно наливается голубизной, поднимается ввысь и куда-то спешит. Тут не до пирогов. Вплоть до самого мая, когда весна становится основательной и уже никуда не уйдет. В мае, зеленом, прозрачном, сиреневом, начинает пахнуть дорогой. А в дорогу правильные хоббиты берут маленькие кексики (формочки из силикона, плотное тесто и обязательно изюм или орехи) и большие пироги с начинкой из остатков, которые есть в морозильнике. Песочное тесто, любые замороженные ягоды, что еще остались с лета. Главное – чтобы сладко. Потому что Дорога.

Потом приходит июнь, а за ним начинаются ягоды. Свежие. И – варенье. Дом пропитывается запахами клубники, сахара, потом смородины, потом... потом... потом – вкусно. Большой таз достается с балкона, над ним священнодействует ложка, не отвлекаться, и пенки обязательно запить прохладной водой. А пироги идут так, боком, поспешно, и тут уже неважно какой, лишь бы побыстрее. И потом – жара ведь. Так что творожные запеканки с ягодами – это июнь, это июль, это лето. Быстро, на скорую руку, легко и вкусно. А еще – каникулы! – сюда же идут пирожки дрожжевые по бабушкиному рецепту, обязательно с щавелем и ягодами, со свежим луком, еще утром сидящим на грядке.

И снова август. Конец года, начало года, безвременье. Золотая листва, и пироги с яблоками, и запах корицы. И пока они есть, остальное – неважно, ведь мы обязательно выживем – чтобы снова испечь пироги.

Сентябрь 2014

Сказка про чай

Не всем дано родиться благородным, и даже в самом достойном семействе обязательно найдется тот, кому не достанется ни почета, ни уважения.

Хорошо быть, к примеру, шоколадом. Или кофе! Благородство во всем – от упаковки до запаха, трепетное к себе отношение, должное уважение и обязательно турка, воскресная скатерть и хрустящие тосты. Роскошь летнего утра, прелесть весеннего заката, вальяжная неторопливость зимнего солнечного полдня, и плед в полоску, и кот на коленях, и запах булочек с корицей, и тонкие ложечки.

А как быть, если ты – чай? Не улун, не белый, не каркадэ. В большом семействе чайных много удачливых отпрысков, они требуют неторопливого заваривания, пристального к себе внимания и знания всех тонкостей обязательной церемонии. А ты – черный! И это про тебя морщат носы и пожимают плечами: не шоколад, чай, не барон какой. Черный. Самый обычный. Тот, который «как всегда» или «на каждый день».

Это шоколад – роскошно одетая дама неторопливо прихлебывает из изящной чашечки и с любопытством рассматривает тебя, ей не до суеты. Или кофе – фея в золоченой карете, превращающая Золушку в принцессу. Чай – не то. Все так просто и обыденно, что и говорить-то не о чем.

Чай – напиток больниц и рабочих кварталов, гнусавые голоса бездомных, тянущих по обочинам жизни свой тяжелый воз, замерзающие пальцы и гулкий кашель одиночества. Чай – от слова «отчаяние». Чернота глухих вечеров, ночное задавленное рыдание, голодный вопль кота и сквозняк из щелей в окнах, монетки на вспотевшей ладони, макароны с щербатой тарелки и скрип ветхих половиц под ногами. Чай – выдох на середине пути в гору, соленый налет слез на щеках, чье-то равнодушное молчание и крошки на липкой клеенке. После сильной и долгой боли мир кажется совсем другим, он замедляет свой бег, и тишина охватывает тебя плотным коконом. Чай – это возвращение к жизни.

Чай – поддержать силы в середине ночного дежурства, когда одурманивает тяжелая усталость, а впереди еще десяток вызовов. Успеть, бежать, не думать, забыть… Холод пробирает до костей, но завари себе чаю – согреваются ледяные руки, утихает озноб, а впереди еще целый зимний день; вечером не забыть бы купить чаю.

Чай – долгие разговоры в чужой кухне, придорожные ночные кафе, добродушные дальнобойщики, запах костра и дыма, звездное небо над головой и замерзшие пальцы. Звенящее любопытство жизни, вписки и спальники на полу вповалку, разные города – точки на огромной карте, за которыми – те, кому ты нужен. Приезжай. Я тебя жду. Приезжай, у меня есть чай, а к нему – варенье, самое простое, вишневое с косточками, но это ведь неважно, правда?

Чай… рука друга, цепко держащая над краем пропасти. Смех сквозь слезы… разноцветные драже в блюдечке, угольно-черный напиток, почти чифир, в огромной кружке, сигарета в форточку – «давай уже, рассказывай!». Чай – торопливые, на выдохе, сбивчивые фразы. Чай – полуобморочная слабость бессилия отступает после второй ложки сахара на кружку, еще два глотка – и проясняется в глазах, рассеивается туман безысходности, и можно идти жить дальше. Чай – это еще и «выручай», и случайно найденная десятка, завалившаяся за подкладку кармана, когда три дня до зарплаты, одного с ним корня.

Чай, обыкновенный, дешевый, черный, почти горький. Чай, подкидыш из подворотни, не благородный отпрыск аристократического семейства, грубый и простой, но верный. Чай, трудяга и раздолбай. Две ложки на чашку равно «могу жить». «Выпей чаю» равно «я тебя жду», звонку телефона, удачливому попутчику для того, кто завис на трассе. Знаешь, не хочу я больше кофе. Налей-ка мне чаю. Мне уже можно – жить.

4.02.2015

Сказка про варенье

Холодной, затяжной весной кажется, что лето никогда не придет. Снег пополам с грязью, слякоть и ветер, зима, зима без конца и без края, ледяные пальцы, шерстяные свитера и шали. И это – май. А потом вдруг рраз! – и лето. Неожиданно – и каждый раз как впервые.

И ты шалеешь от тополиного пуха, бьющего в лицо. И оставляешь на ночь открытыми окна и балконную дверь, и ветер шевелит занавески. И удивляешься, глядя на бабушек, сидящих у магазинов – уже продают ягоды, надо же, как быстро. А ты и не заметил, как лето пришло.

И возвращаешься домой с полными ведрами ягод, достаешь из кладовки большой, потемневший от времени и жизни таз, ставишь его на плиту. Лето пришло. Время варить варенье.

Не всякое варенье одинаково ценно. О, это целая наука – наука о сладости, об аромате и запахе, наука о варке варенья. Оно разное, и попробуй угадай, какое из них тебе выдаст жизнь – полной ложкой.

На высшей ступени пьедестала почета стоит варенье из абрикосов. Ах, эта роскошь летнего заката на собственной даче, где смех и отсветы лампы с веранды, скрип шагов по деревянным ступеням крыльца, ночные бабочки бьются в стекло. Прозрачное, тягучее, янтарное на просвет абрикосовое варенье неторопливо, по-королевски стекает с ложечки, тянется, наслаждаясь бездельем, летом, солнцем, всем своим золотистым очарованием. Оно может себе это позволить, ему торопиться некуда. Абрикосовое варенье – это озеро в высокой траве, зеркально-неподвижное, манящее в июльский полдень; это пряный, медовый запах трав в степи, крутобокие яблоки на расписном деревянном блюде. Абрикосовое варенье может быть густым, почти как джем, и жидким, стекающим с ложки, ему все простительно, оно вкусно всякое; оно – королева, окруженная придворными дамами, не затмевающими, а оттеняющими ее красоту.

Ступенькой ниже стоит варенье из клубники, лесной и садовой. Смешливая пятилетка, босая, в легком сарафане, лямка сползает с загорелого плеча, волосы выцвели на солнце – вот что такое садовая клубника, кипящая в сахарном сиропе в большом тазу. Окна настежь, по дому плывет упоительный ягодный запах, и эти же ягоды – в тарелке на столе, застеленном скатертью, крупные, темные, налитые спелостью и солнцем. И обязательно рядом – букет цветов в стеклянной вазе. Пенки осторожно снимаются на блюдце, а потом едятся наперегонки с братом большой ложкой и запиваются восхитительно холодной водой. Варенье из садовой клубники – это юность, это смех и ожидание встреч, каждый день в радость, и обещание нового, и в легком теле – веселая упругость.

Варенье из клубники лесной более сдержанно, оно не искрится и не брызжет весельем, его распробовать надо. Покланяйся-ка каждой ягодке на лесной поляне, прожарься на солнцепеке, а потом неси ее, одуряющее-ароматную, в ведрах, аккуратно укрытых марлей, вези домой в электричке, набитой усталыми дачниками. Развались на траве, погляди в высокое лесное небо, вдохни запах хвои и прогретой солнцем земли, запах жизни – полной, яркой, глубокой. Много работы, интересной, настоящей работы – по душе, по зову сердца, отдача «на все сто», усталость в натруженных мышцах, гордость за себя – «Я могу!», похвала друзей и скупое одобрение недругов – это варенье из лесной ягоды. Поезда, дорога, ночные станции, птицы на рассвете, Вселенная на твоей ладони – вот что такое варенье из лесной клубники.

Отдельно в этом ряду стоит варенье малиновое. Оно не для всех, а только заболевшим и детям. Зимние долгие простуды, вечера в постели, горло, обмотанное шарфом, шерстяные носки с горчицей. Мама сидит рядом и читает сказки Андерсена, а на картинке Герда в красных башмаках бежит спасать своего Кая. Мысли путаются, Кай ускользает, смеясь, на новых «снегурках», дразнит в полубреду, морочит, путает… путаются мысли, мамина прохладная рука на лбу, затененная лампа, колючий песок в горле – и звезды, невообразимо высокие и равнодушные, такие же колючие, как кашель и боль, царят в вышине, уводят, заводят… Их холод пробирает до костей. И только малиновое варенье и чай не дают уйти, держат, тянут назад – к земле, к маме, к жизни.

Яблоки и груши хороши не в варенье – в повидле. Оно густое, сытное, зимнее. Хоббитское – начинкой в пироги и кексы. Основательное и надежное – не ограниченностью и толстыми сумками мещан, но солидным спокойствием рабочих, молчаливо гордящихся своей профессией, делом и жизнью. Рабочих высокого класса, неважно, каких именно, но специалистов своего дела, плотно стоящих на ногах; в любую эпоху любых перемен в их доме найдется кусок хлеба, намазанный маслом и яблочным повидлом. Они прямы и честны, не умеют врать, но им и нужды нет – не чиновники, от лжи живущие, но люди, открыто смотрящие в глаза другим и своей совести. Холодным осенним вечером хорошо вернуться домой с работы, поужинать и выпить крепкого, густого чая с яблочно-грушевым повидлом.

Яблочное варенье – легкомысленная кокетка-девочка с кудряшками, живущая легко и беспечно, поющая песни не для кого-то – для себя, просто так, от полноты жизни и счастья. Светлые глаза, летящие юбки, легка на смех и на слезы, прозрачные дольки фруктов в сахарном сиропе, постоянная готовность улыбнуться, все беды летят мимо. Майская полночь и одуряющий запах сирени, растущая луна, выпускной бал и обещание чего-то хорошего – начало жизни, яблоки и груши дольками в тягучем и сладком отваре.

Смородиновое варенье – честный труженик с полной сумкой, который возвращается домой в час пик в переполненном транспорте. Не хватает звезд с неба и не мечтает о далеких странах, но исправно тянет свою лямку жизни. Предел желаний – выспаться и на озеро недалеко от города, предел роскоши – смородиновое варенье со своего огорода, предел счастья – здоровые дети и уютный дом, и кто сказал, что это плохо? Пожалеет чужого ребенка, ревущего на улице, потерявшегося, замурзанного и несчастного, не станет мусорить у подъезда, а после работы еще на родительское собрание в школу, и дочери нужны новые туфли. Доброе и честное смородиновое варенье, не обещающее больше того, что может дать, честно выкладывающееся изо всех своих невеликих силенок. «Такой, как все» – это про нас, мы варим варенье из черной смородины и живем так, как живется. Соль земли, народ, население. И хорошо, что оно есть, мы есть – не было бы нас, не было бы и варенья из смородины, сваренного в старом тазу, вкусного, доброго и простого.

Нижняя строчка – варенье из вишни, на которое свысока поглядывают более удачливые собратья. Варенье из вишни с косточками. Лакомство бедняков и стариков с грошовой пенсией, всех, кто выживает за счет садовых участков и тянет «от зарплаты до зарплаты». Если она есть, конечно, эта зарплата. «Лихие девяностые» – вот что слышится в словах «вишневое варенье», в его сладости чудится горечь тех черных, трудных зим, когда пустые полки и по три часа стоишь в очереди за молоком, а дома – не сделанная геометрия, стирка и младший брат, а мама на работе. И только бабушкины запасы чая, гречки в кладовке да засахарившееся вишневое варенье – а другого нету, сынок, все съели! – помогают дотянуть до весны. Оно остается до последнего, до безденежья, до копеек на трамвай, зажатых в уставшей ладони. Гордым словом «морс» называется вода, чуть подкрашенная вареньем из вишни; раз в неделю, в воскресенье – оладушки из остатков кефира, а на них – по три маленьких ягодки в тягучем сиропе. Выплевываешь косточки, морщишься – и мечтаешь о шоколадке и о Вовке из пятого подъезда. Мы выросли на вишневом варенье, найденном мамой в конце зимы где-то на полке в погребе.

Впрочем, летом не хочется думать о плохом и вспоминать зиму. Пережили, живы, выжили – и слава Богу. Летом будет солнце – оно-то бесплатно для всех. Будет воздух, будут закаты над рекой, ожидание перемен и запах свежескошенной травы. И тяжесть забот отступит, уйдет, растворится… в сладком сиропе, в запахе варенья, сваренного по бабушкиному рецепту в тазу, потемневшем от времени.

29.06.2015

Сказка про шоколад

Кто-то говорит: шоколад – это сладкое, кто-то говорит: шоколад – это роскошь. Ничего подобного, хотя правы и те, и другие. Шоколад – это силы. Шоколад – это жизнь.

То есть начинается все очень даже весело. Шоколад молочный – это детство. С изюмом, с начинкой, в батончиках, сколько ни дай – будет мало. Босоногое, коричневое, конопатое летнее счастье, аромат хвои и предвкушение праздника, зимние каникулы и апрельский полдень, и яркий, ослепительно счастливый май. Плитка съедается совершенно незаметно, ломается на куски и даже не запивается чаем, только последний кусочек растягивается на подольше, на «дай откусить», на «можно еще кусочек?». Молочный шоколад – простой, искренний и беззаботный, светлый и ясный, разный – но всегда один и тот же.

Стремительный вихрь юности – большая шоколадка с орехами. Горький, темный или молочный, неважно, орехи – вот главное, ради чего стоит заводить разговор. Да если еще не с дробленым орехом попадется тебе, а с цельным – все равно что первый поцелуй в гулком чужом подъезде. Вовремя сданная сессия, лето на байдарках, автостоп до Крыма, незнакомые люди в дороге, чай в закопченном котелке должен быть закусываем плиткой шоколада с орехами, все иное – кощунство. А еще он хорошо скрадывает томительное ожидание телефонного звонка, и даже если «не позвонил» превращается в «прощай», все равно – горечь расставания поможет пережить только сладость шоколада с орехами.

А потом приходит черед шоколада с гордым именем «кофе с молоком». И неважно, что кофе в нем, наверное, и нет совсем. Когда шестая за день чашка растворимого из пакетика уже обжигает горло; когда стол завален кучей никому не нужного, но такого срочного хлама; когда от табачного дыма кружится голова… где ты, спаситель мой, шоколад с запахом кофе? Сколько пустых оберток скапливается в ящике стола, в сумке, в карманах куртки; скоро тебя станет узнавать в лицо продавщица в киоске по пути с остановки, будет кивать приветливо и, не дожидаясь заказа, протягивать заветный прямоугольник в яркой упаковке. Зимнее темное утро, двойки по математике у мелких оболтусов, соседи сверху залили, урезанная премия – все можно пережить, если день начинается с дольки шоколада «кофе с молоком». Ее нужно ломать, как хлеб, кидать в рот одну полосу за другой, глотать наскоро, наслаждаясь запахом неблизкого отпуска.

А в отпуске обязательно будет чашка горького шоколада – горячего, приторно-терпкого, неторопливого, как время без будильника по утрам, спокойного, как море в августе, счастливого, как встреча после расставания длиною в год. Старые друзья, полосатые половики в летнем старом доме, велосипедные звонки на набережной, смех детей – вот что такое горячий шоколад… даже если он не из кафе в Вильнюсе или в Питере, а из кафетерия в подвале дома напротив.

Время катится, как ржавое колесо, подпрыгивает на поворотах, застревает на ухабах, летит петлей командировочных поездов, охает в середине жизни. И начинаешь ценить шоколад из тех, настоящих, элитных – горький, классический, недешевый. Принюхиваешься к дорогим сортам в магазине, бродишь вокруг полок, где, конечно, цена-то кусается, ну да раз в месяц, с зарплаты – можно… И уже не ешь его, как прежде, не глядя, на ходу, смакуешь каждый квадратик, каждую дольку, завернутую отдельно в серебряную бумагу. Редкое удовольствие, но запах и вкус его заставляет остановиться и выдохнуть. Не о вечном ли подумаешь, не о том ли, что казалось прежде ерундой и глупостью, когда пытаешься горечью шоколада перебить черный вкус потерь – тех, что прежде срока на десять лет, двадцать, сорок… Оглянешься на золотой купол храма, и незнакомо, тревожно заноет в груди слева. И когда вдруг придется вычеркнуть в записной книжке родные даты, заменяя их совсем другими датами, не горький ли шоколад гасит нездешний холод? Горек он, горек, как дни потерь, как неведомое прежде, настоящее одиночество.

А потом понимаешь: ты – следующий. Ушли те, кто был старше, кто казался незыблемым, как этот мир, и нет больше никого между тобой и вечностью. И начинаешь ценить презираемые прежде простые, «мещанские» радости. Солнечный луч, скользнувший по щеке утром; не так сильно, как вчера, болят колени; вечером вдруг заедет сын. Привезет продуктов, но не в деньгах ведь дело – он подарит тебе нечастую свою улыбку да сладости: пачку халвы к чаю, пакет карамели или заморскую пахлаву. Или шоколадку – ту, что из детства, молочную. Или горькую. Или с орехами.

Да и какая, в сущности, разница? Просто еще один день. Еще одни силы. Еще одна жизнь.

13.08.2016

Сказка про веру

Светало. Густой туман заливал долину до самых крыш; где-то далеко, в деревне пропел петух. Капли недавнего дождя падали с ветвей на мокрые монастырские крыши.

Настоятельница Староружского женского монастыря мать Мария стояла у распахнутого окна в маленькой своей келье и задумчиво смотрела на мокрый двор. Тихо. Еще четверть часа – и в монастыре вступит в свои права еще один день, но пока – тихо. Сонное дыхание словно висит в воздухе – как этот туман, как недавний дождь, как это серое летнее утро.

Негромко хлопнула калитка, по двору медленно прошла сестра Агата. Мать Мария чуть близоруко прищурилась. Идет легко, несмотря на бессонную ночь. Значит, все в порядке, ребенок жив, и роженица тоже. Слава Богу. Одной заботой меньше.

Мать Мария задумчиво наматывала на палец непокрытые, распущенные и еще не прибранные волосы. Через несколько минут чутким ухом уловила в коридоре осторожные шаги и, не дожидаясь стука, сама открыла дверь. Улыбнулась.

– С доброй вестью, Агата?

Сестра Агата – неторопливая, дородная, но, несмотря на полноту, легкая в движениях, перекрестилась – и улыбнулась широко и ласково.

– Мальчик, с Божьей помощью. Едва не отчаялись… вперед ножками шел. Ну да теперь все хорошо.

– Порадовала… Спасибо, хорошая моя.

– Староста, правда, опять кричал много. Не дам, говорит, ни гроша на приблудных всяких. Да я его выгнала… не удержалась, каюсь, руки приложила, – Агата хихикнула.

Мать Мария тоже улыбнулась. Да, Агата при случае и приложить могла – пятерней ли, сковородником или мокрым полотенцем – так, что мало не покажется. Но всегда – за дело. Старосте – мать Мария знала – повезло еще, что легко отделался. Даром, что монастырь ни у деревни, ни у князя ни гроша не попросил ни на приют, ни на лечебницу для бедных, а все равно при каждом удобном случае этот напыщенный индюк не мог удержаться, чтоб не кольнуть… в глаза или заглазно. Ну да Бог ему судья. Небось, свою-то жену рожать привез сюда… на мягких дрожках… едва не в ноги бросился, чтоб не отказали только.

Они и не отказывали. За эти пять лет (а минули – словно пять дней), как была открыта лечебница, сестры-врачевательницы не отказывали в помощи никому. Бедняк ли, богач ли – молитвой, травами, бинтами… чем могли. И, быть может, благодаря монашескому упорству холера, год назад выкосившая полстраны, их зацепила только краем черного крыла, больше страху натерпелись.

– Спасибо, – мать Мария тронула ее за руку. – Иди поешь да ложись отдохни. Всю ночь ведь на ногах…

Как тепло может стать на сердце от радостной вести. Легко улыбаясь, мать Мария потерла глаза. Заплела, наконец, волосы, светло-русой толстой косой уложила их вокруг головы и покрыла клобуком. Привычно и ловко застелила постель. Начинался новый день.

Забот и работы было – как всегда, успевай поворачиваться. День обещал стать жарким. Нужно отправить сестер в лес – пора кровохлебку собирать, старые запасы уже кончаются. В лечебницу не забыть отложить полотна на повязки. В приют заглянуть обязательно. Сестру Милену проведать – как слегла три дня назад, так и не поднимается. Что же, старость… а как не хочется, не хочется, не хочется отпускать, сколько бы ни было лет родному человеку.

Громкий голос прервал привычный поток мыслей. Мать Мария, проходя коридором, окно в котором выходило во двор, улыбнулась невольно. Каждый раз – уже привыкнуть бы пора, а все равно диву даешься: как тощую, низкорослую сестру Евгению наградил Господь таким оглушительным басом? Как из пушки громыхает – на весь двор слыхать.

– Мать Марию не видели, сестры?

– Здесь я, – выглянув в окно, отозвалась настоятельница и, жмурясь от полуденного солнца, все еще улыбаясь, пошутила: – Петухов распугаешь, Евгения. Зачем я тебе понадобилась?

– Да не мне, – еще сильнее громыхнула сестра и махнула рукой. – Гость до тебя, матушка. Велишь проводить?

– Проводи ко мне, – попросила мать Мария. – Сейчас буду.

Дверь ее кельи никогда не запиралась. Поднимаясь по лестнице, мать Мария подумала, что, верно, муж этой девочки-роженицы пришел – благодарить, и поморщилась. А потом укорила себя: если от чистого сердца, то имеешь ли ты право судить?

Он был уже немолод… ее ровесник или чуть старше, подумала мать Мария в первый момент, когда высокий, худой человек обернулся ей, входящей, навстречу. Он не поклонился, как сделал бы это любой деревенский… не муж, выходит? А кто же?

Она почувствовала, как ослабели ноги, и прислонилась к косяку двери. Она его узнала.

– Здравствуй, Марта, – сказал гость негромко. И добавил поспешно: – Не узнаешь?

– Здравствуй, Клаус, – так же негромко и сдержанно ответила она, все еще стоя у двери. – Как же я могу тебя не узнать?

Целую долгую секунду мать Мария смотрела на него, жадно вбирала взглядом: растрепанные, чуть вьющиеся темные волосы – все такие же густые, загорелое, обветренное лицо – постарел, постарел. А глаза такие же, как прежде, яркие, серо-синие… такие родные, такие знакомые глаза.

– Как ты нашел меня? – спросила она еле слышно, сжимая, перебирая пальцами четки.

– Как же я мог тебя не найти…

Мать Мария, наконец, опомнилась. Шагнула внутрь, притворила дверь.

– Как я рада тебя видеть, Клаус! – улыбка ее была счастливой и открытой, все еще чуточку недоверчивой. Она опустилась на узкий топчан, потянула его за руку. – Садись же! Каким ветром… как ты здесь оказался?

– Попутным, – он засмеялся тоже. – Заработать решили в ваших краях… прослышали, что князь Ружский до искусств охочий, вот и приехали. Нынче ночью за деревней встали, в пяти милях отсюда. Передохнем, чуток огрехи подправим, а к вечеру – в деревню, а завтра и к замку подадимся. А я же помню, что ты здесь… разве я мог тебя не повидать? Марта, милая Марта, до чего ж я рад тебя видеть!

Они сидели, держась за руки, и говорили, перебивая друг друга, почти одновременно.

– Ну, как вы? Как дядюшка Рэй? Рассказывай!

– Да мы все так же, Марта. Нынче здесь, а завтра там. Рэй… умер дядюшка. Пять лет назад. От лихорадки. И Агнесса… в один день ушли.

– Упокой, Господи…, – улыбка слетела с лица матери Марии. – Ну, а остальные?

– Витка ушел… в столицу подался, родню там нашел. Николас женился, представляешь? Клотильда, жена его, у нас теперь хозяйка. Кончита – за Коломбину…

– Кончита? – ахнула мать Мария. – Она же…

– Восемнадцать, Марта. Уже восемнадцать ей. И как играет, видела бы ты! И как поет!

– Сколько же лет мы не виделись? – Она провела рукой по лицу. – Сколько же теперь мне?

Клаус засмеялся.

– Тебе так и останется семнадцать. Ты нисколько не изменилась, Марта.

– Скажешь тоже, – она грустно усмехнулась. – Ну, а ты?

– А что я… – он озорно прищурился. – Жив-здоров, как видишь.

– Поди, женат? – улыбнулась мать Мария.

Клаус покачал головой, молча глядя на нее.

Мать Мария медленно, медленно отвела глаза, опустила голову. Неловкая пауза повисла в воздухе.

– Клаус…

– Марта… скажи, ты еще помнишь нас?

Горло перехватило спазмом.

– Клаус…. Я молюсь за вас каждый день. Я…

Голос ее сорвался.

Они молчали и смотрели друг на друга. И снова все прежнее, несказанное, повисло меж ними и сделало слова – невозможными. Ненужными. Неважными.