Текст книги "Четвертый раунд"

Автор книги: Альгирдас Шоцикас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Второй бой – с итальянским тяжеловесом Боццано – не состоялся; он почему-то не явился на ринг. Впрочем, болельщики, кажется, не очень об этом жалели; Боццано не считался сильным боксером.

В следующем поединке я встретился с чехом Нетукой. Выиграл я довольно легко; судьи единодушно отдали мне победу, и я таким образом вышел в финал.

Вместе со мной в финал пробилось еще четверо: Степанов, Засухин, Джанерян и Шатков.

Владимиру Енгибаряну, который, как и я, завоевал «золото» на прошлом первенстве Европы в Варшаве, на этот раз не повезло. Он в четвертьфинале проиграл поляку Дрогошу.

Пожалуй, не повезло – это не совсем точно. Енгибарян просто не сумел подобрать подходящую к случаю тактику. Дрогош – очень подвижный, с отличным чувством дистанции и быстрой реакцией, – сумел приспособиться к коронному енгибаряновскому левому снизу-сбоку, с помощью которого тот нередко заканчивал бои досрочно, а Енгибарян упорно цеплялся за свой удар, словно в его богатейшем боевом арсенале ничего другого не оказалось. Он атаковал и мазал, вновь атаковал и вновь мазал, а поляк легкими, но точными тычками набирал очки. Ничего, кроме досады, непонятное упрямство Енгибаряна не могло вызвать; его будто подменили, настолько он был не похож на самого себя.

Степанов, Засухин и Джанерян проиграли уже в финале. Впрочем, Степанов и особенно Засухин проиграли не столько своим противникам, сколько судьям. Вся западногерманская пресса, например, утверждала, что Засухин был намного лучше своего противника, английского полулегковеса Никкольса, но судьи решили по-своему. Повторялась старая, ставшая уже привычной история.

Что касается Джанеряна, то тут вообще вышла целая история. В финале он проиграл по очкам отличному польскому боксеру, чемпиону Европы Петшиковскому. Но вот в полуфинале, в бою с итальянцем Чичиани, схватка на ринге не закончилась даже и после удара гонга.

Бой Джанерян выиграл, но диктор почему-то объявил о победе итальянца. В зале поднялся страшный шум; Джанерян тоже недоумевал, однако безропотно смирился с решением судей. Итальянские болельщики уже поздравили Чичиани с победой, как вдруг диктор вторично подошел к микрофону и объявил, что после просмотра судейских записок победителем все же следует считать не итальянского, а советского боксера. Одним словом, первое сообщение – ошибка.

И тогда на ринге появился, так сказать, третий противник. Один из итальянских болельщиков перелез через канаты и без долгих слов бросился на судью. Дело приняло скандальный оборот. Темпераментный толстяк-итальянец явно решил нокаутировать ошарашенного неожиданностью рефери. Пришлось вмешаться нашему спортсмену. Несмотря на разницу весовых категорий, Джанерян молниеносно управился с новым претендентом на лавры европейского ринга, и разбушевавшийся итальянец был сброшен с помоста.

В результате этой и других столь же нелепых и скандальных историй пятеро судей, в том числе и ирландец Галлахер, о котором я уже упоминал, были в конце концов дисквалифицированы решением главного жюри и выведены из состава международной судейской лиги. Но жертвам их необъективности и попустительства, конечно, было от этого мало проку.

Лучше всех, пожалуй, провел свои бои Геннадий Шатков; во всяком случае, он ни разу не дал повода к себе придраться. Правда, последние два противника достались ему весьма серьезные – немец из ФРГ, чемпион Европы 1953 года Вемхонер и чемпион Европы 1951 года швед Шелин.

Особенно опасен был Стиг Шелин. Он на четыре года старше Шаткова. За плечами богатая боевая карьера; в его списке около трехсот боев, из которых не меньше ста – международных. Швед, как шутили болельщики, был весь в титулах: чемпион Европы 1951 года, призер XV Олимпийских игр, чемпион Скандинавских стран, четырехкратный чемпион Швеции. За все годы своей громкой карьеры Стиг Шелин проиграл всего-навсего 10 боев. Словом, Шатков в его лице обрел достойного соперника.

Бой они начали очень осторожно, настолько осторожно, что рефери пришлось сделать обоим замечание за неведение боя. Оно подействовало. Швед внезапно ринулся вперед в бурной атаке. Шатков встретил его во всеоружии; точная защита, молниеносные контратаки, и Шелин теряет драгоценные очки.

Во втором раунде швед атакует еще яростнее. Шатков уходит от его стремительных прямых ударов мгновенными уклонами и встречает левой в голову, развивая контратаки быстрыми короткими сериями по корпусу. Но Шелин не успокаивается. Он снова и снова бросается вперед. Шатков действует очень лаконично и точно, ни одного лишнего движения – бережет силы, в третьем раунде ему их по обыкновению не хватает. Швед, по-видимому, делает из этого неверные выводы; его атаки становятся все более напористыми, и он уже не столь внимательно следит за защитой. В середине раунда Шелин на мгновение оставляет незащищенной голову; Шатков тут же мощно бьет правой. Швед шумно рушится на пол. Нокдаун. С трудом поднимается на счете «девять», но затем ловко входит в клинч – огромный опыт срабатывает как бы, автоматически – и ищет спасения в захватах. Так продолжается до самого гонга, который спасает Шелина от нокаута.

В третьем раунде Шелин делает ставку на удар; он, видимо, понимает, что оба предыдущих раунда им проиграны. Атакует левым прямым и тут же – боковым справа в голову. Удар хорош, но Шатков начеку; уходит уклоном вправо, отвечая левым прямым в туловище и вторично – в голову. Очки опять за ним. Несколько раз эта игра повторяется. Затем швед меняет тактику и прорывается в ближний бой. Шатков разрывает дистанцию, идет обмен тяжелыми ударами, Шаткову явно не хватает дыхания. Швед, несмотря на глубокий нокдаун во втором раунде, выглядит значительно свежее, но его активность не приносит ему заметного преимущества: Шатков, несмотря на усталость, все же точнее. До конца схватки осталось меньше минуты; Шатков, собрав в кулак всю волю, атакует серией коротких боковых ударов, часть их достигаем цели.

Последние секунды проходят во взаимном обмене на ближней дистанции.

Сложный и драматичный поединок закончен. На табло вспыхивают цифры 59:57, 60:58. Единогласно! Победа за Геннадием Шатковым, а вместе с ней и первая наша золотая медаль.

В полутяжелом весе в финале у нас никого нет.

Следующий бой – последний поединок первенства. На ринг поднимается мой соперник в финале, немец из ФРГ Хорст Виттерштейн. Здоровенный белобрысый и голубоглазый детина килограммов под сто.

После короткой разведки пробую достать боковым слева, но Виттерштейн начеку, он парирует удар и тут же сам бросается в атаку. Удары тяжелые, но чуть затянутые; легко ухожу и атакую прямым левой, затем справа по корпусу. Кое-что дошло. Противник отвечает бурной атакой, однако его боковые опять немного запаздывают; опережаю их и дважды бью в голову.

Раунд за мной.

Сажусь в своем углу на табуретку; секундант тотчас принимается за работу – обтирает шею и плечи влажным полотенцем.

– Ну как? – быстро спрашивает он. – Немец вроде не слишком быстрый?

– Есть немного, – киваю в ответ я.

– Не спеши. Впереди еще два раунда.

Да, впереди еще два раунда. Но, по существу, все решается уже во втором. Во втором раунде, кстати, случилось то, что привело зрителей «Шпортпаласа» в неописуемый восторг и за что западноберлинские болельщики окрестили меня впоследствии «джентльменом на ринге». Думаю, впрочем, что они не совсем верно истолковали мои действия.

А случилось вот что. Виттерштейн весь второй раунд старался атаковать, лез и лез напролом, пока не нарвался на сильный удар. Его резко швырнуло в сторону, но он не упал, а лишь зацепился за канат и оказался на секунду в совершенно беспомощном положении. Зрители вскочили на ноги, ожидая, что я воспользуюсь случаем и закончу бой одним ударом.

Но я не стал бить и отошел в сторону. И тут трибуны взорвались неистовым ревом: болельщики усмотрели в моем поведении чуть ли не рыцарское благородство. Восторги их подогревались, по-видимому, еще и тем, что моим противником являлся их соотечественник.

Впоследствии меня не раз спрашивали, почему я тогда не ударил. Ведь Виттерштейн, дескать, оказался на какое-то мгновение в беспомощном положении и послать его в нокаут ничего не стоило. Не знаю, может, и так. Но в тот момент я просто подумал – что и сам могу за него зацепиться, и тогда мы можем оба свалиться на пол. Лучше вдохну глоток-другой свежего воздуха, решил я. Да и бой, по всему чувствовалось, все равно останется за мной. Виттерштейна к тому времени я уже не опасался…

Но болельщики расценили мой поступок так, как он им увиделся с трибун, решив, что я не хочу воспользоваться беспомощностью своего противника. Ну что ж, им, как говорится, со стороны виднее: по крайней мере, попробовать ударить Виттерштейна я действительно мог. Аплодисменты не смолкали до самого удара гонга.

В третьем раунде немец пропустил еще один сильный боковой слева и больше уже не лез напролом. Инициатива полностью перешла в мои руки, и до конца боя я спокойно продолжал набирать очки.

Первым – раньше, чем успел это сделать рефери, – поднял в знак победы мою руку сам Виттерштейн. Мы оба, как по команде, улыбнулись и под овацию зала заключили друг друга в объятия. Не знаю, что чувствовал мой противник, а я был в самом деле очень счастлив: второй раз подряд стать первой перчаткой Европы – такое, думаю, никого не оставит равнодушным.

Домой наша команда увезла две золотые, три серебряные и одну бронзовую медали, а вместе с ними и первое общекомандное место. Изменила тон в отношении советского бокса и зарубежная пресса. «Поразительным по сравнению с Хельсинки является прогресс русских боксеров», – писала немецкая газета «Дер абенд». «Русские изумили тем, что со времен последнего первенства Европы изменили свою тактику, – вторила ей «Берлинер моргенпост». – Русские, которые являлись раньше «безостановочными рубаками» и умели лишь идти вперед, ныне боксировали в английском стиле больше, чем сами англичане».

Оставив на совести зарубежных спортивных обозревателей «английский стиль» и «безостановочных рубак» – тот же Енгибарян, скажем, в Варшаве боксировал ничуть не менее технично и разнообразно, – надо сказать, что само существо этих и подобных им оценок вполне соответствовало действительности. Начиная с Берлина советский бокс уверенно занял на международном ринге прочные, не вызывающие уже ни у кого сомнений позиции.

Что касается лично меня, то мне тоже пора было подвести итоги: прошло девять лет с тех пор, как я впервые надел кожаные перчатки; бой с Виттерштейном оказался сто двенадцатым по счету, сто три из них мне удалось выиграть. Позади осталась дуэль с Королевым, тридцать с лишним побед на международном ринге; пять лет подряд я удерживал за собой звание чемпиона страны в тяжелом весе, дважды завоевывал золотой пояс чемпиона Европы – словом, настала кульминация моей боксерской карьеры, и я это понимал.

Мне удалось добиться всего, чего когда-то хотелось, о чем я мечтал.

Пришла пора подумать о будущем. Не то чтобы я собирался оставить ринг – сама мысль об этом поначалу причиняла боль и никак не желала укладываться в сознании; просто наступил час, когда стало как-то отчетливо, совсем не так, как раньше, ясно, что никто не вечен на ринге и что в жизни существует не один только бокс.

Я к тому времени успел обзавестись семьей и получить высшее образование; начал понемногу приноравливаться к будущей своей профессии – вел тренерскую работу в каунасском спортивном обществе «Жальгирис». В общем, жизнь постепенно как бы расходилась вширь, вбирая в себя, помимо ринга, все новые и новые, неведомые прежде заботы и интересы. Она как бы взрослела вместе со мной, набирала большую глубину и емкость; росло вместе с тем и чувство ответственности – перед государством, перед семьей, перед самим– собой, наконец, Все, словом, клонилось к своему неизбежному логическому завершению: мысль, что скоро придется покинуть ринг, постепенно сглаживалась в своей остроте, становясь день ото дня привычнее.

Чтобы принять окончательное решение, не хватало только толчка извне. А его, как вскоре выяснилось, не пришлось долго ждать.»

ПОСЛЕДНЕЕ «ЗОЛОТО»

Через несколько месяцев после Берлина состоялось очередное первенство страны по боксу, где в четвертьфинальном бою я встретился со своим земляком, одноклубником и соседом по улице Ричардом Юшкенасом. Мы хорошо знали друг друга. До этого мы не раз с ним встречались на ринге, и победа неизменно оставалась за мной.

Ричард был отличным боксером, разве только чуточку тяжеловат; его боевой вес равнялся 108–109 килограммам. Зато и удар у него был капитальный. Однако Юшкенасу не хватило, на мой взгляд, бойцовских качеств, недостаток которых он пытался перекрывать упрямством. Обладая огромной физической силой и выносливостью, он хорошо держал удар, и все наши с ним встречи я выигрывал у него лишь по очкам. Словом, в качестве противника с ним всегда было интересно встретиться, но серьезным своим соперником я его не считал. Да и сам он, насколько я знаю, придерживался той же точки зрения. Ему тогда было 22 года; он только набирал силы, и время расцвета его боксерской карьеры еще не пришло.

Однако Юшкенас к тому времени провел уже около семидесяти боев, и любители бокса его знали. Многие видели в нем многообещающего, способного боксера, но речь пока шла лишь о будущем. Никто не думал, что он через несколько дней станет чемпионом страны в тяжелом весе; никто, в том числе и я сам, не ждал того, что случилось во втором раунде нашего с ним поединка.

Бой начался спокойно и ровно. Разведка была лишней, мы слишком хорошо изучили друг друга. Юшкенас атаковал боковыми, от которых я легко уходил, маневрируя по рингу. Мои атаки, напротив, достигали цели. Я не стремился особенно вкладываться в удар: знал, что Юшкенаса свалить с ног трудно. Да в этом и не было никакой нужды: победа по очкам иной раз выглядит не менее убедительно, чем схватка, выигранная нокаутом. А очки я набирал уверенно и легко: инициатива все время находилась в моих руках.

Противник, как всегда, пытался переломить бой с помощью сильных ударов. Но он, в общем-то, старался впустую: за все наши с ним многочисленные встречи ему ни разу не удалось провести завершающий акцентированный удар. Так развивался бой и теперь. Но Юшкенас, как я говорил, славился упорством и не прекращал своих безнадежных попыток. Безнадежных потому, что я всякий раз видел начало удара. В один из таких моментов, когда противник раскрылся в очередной атаке, я встретил его прямым слева.

Юшкенас в грогги.

Но я знал, что он сумеет оправиться. Так и случилось. Через несколько мгновений он уже старался войти в клинч, но я пресек его попытку точной серией в корпус. Очков за этот раунд я набрал с избытком.

После минутного перерыва Юшкенас вновь попробовал поймать меня на удар; я уклонился в сторону и достал его встречным в голову. Что произошло дальше, я так до конца и не понял. Юшкенас, спасаясь от дальнейших ударов, согнулся и то ли ушел в глухую защиту, то ли принял очень низкую стойку – кроуч. Несколько следующих секунд он работал, а точнее, отбивался в этом положении, глядя, так сказать, на пол. И вдруг откуда-то из-под коленки, что ли, возник удар. Это был не крюк и не апперкот, а что-то среднее, нечто вроде удара в суматошной уличной драке. Ощущение было такое, будто из-под ног вывернулся булыжник и угодил прямо в подбородок. Я до сих пор убежден, что противник и сам не видел, куда бьет, но попал тем не менее как нельзя более точно.

Я лег, словно из-под меня выдернули ноги, лег плотно, на все, как говорится, три точки. Услышал счет, попробовал подняться, но тут же вновь рухнул ничком в брезент.

Это был мой третий нокаут – третий за каких-то три года. Ниман, Чиаботару, Юшкенас…

– Странные нокауты! – услышал я на другой день ставшую вскоре ходкой фразу.

Да, в чем-то они действительно были странными. Выигрывая у сильных, я проигрывал тем, кто заведомо слабее. Даже Королеву, удар которого был тяжелее всех, какие только мне приходилось видеть, ни разу не удалось меня нокаутировать. А ведь мы провели с ним целых восемь боев!

Впрочем, если взглянуть на дело с другой стороны, то ничего странного тут, пожалуй, и нет. Просто мне трагически не везло. А невезение вещь вполне обычная и заурядная. И суть вовсе не в том, что я, как может показаться, пытаюсь найти задним числом себе оправдание.

Стоит только задать себе один-единственный простой вопрос, как все сразу становится на свои места. Легко ли провести точный акцентированный, так называемый нокаутирующий удар? Трудно. Очень трудно. А сплошь и рядом почти невозможно. Особенно если противник обладает высоким, на уровне сборной страны, классом мастерства. Казалось бы, моя собственная практика противоречит мне же самому. Но это не так. Более половины своих боев я действительно закончил досрочно. Но среди нокаутированных мною противников не было ни того же Королева, ни Навасардова, ни Линнамяги. Ни я их, ни они меня, ни каждый в отдельности друг друга нокаутировать ни разу не смог. Любой поединок любой из этих пар заканчивался всегда лишь по очкам.

И это естественно. Завершающий удар, если исключить случайность или невезение, просто так никогда не проходит. Его долго – подчас в течение всего боя! – тщательно готовят. А противник, разумеется, это отлично видит. Он знает, на что его собираются поймать, и заранее принимает все необходимые меры. И если его боксерское искусство достаточно высоко, можно почти наверняка сказать, что задуманный нокаут так и не состоится.

Чтобы не быть голословным, сошлюсь на авторитет статистики. «Около 98 % боксеров, входящих в состав сборной команды СССР, начиная с 1945 года вообще не проигрывали бои нокаутами», – приводит цифровой материал в одной из своих статей специалист по боксу В. М. Клевенко. На первый взгляд удивительно. Но только на первый взгляд. Тот, кто наблюдал бои наших лучших мастеров ринга, легко поймет, что высокий уровень их искусства – надежная гарантия не только от нокаутирующего, но и часто от любого опасного по силе удара.

Мне, повторяю, просто не везло, и я, по-видимому, попал в эти невезучие два процента.

Ниман, Чиаботару, Юшкенас… Три нокаута, и все – ударом без подготовки.

Ниман. Можно ли было предполагать, что вместо приветственного касания перчатками он обрушит одну из них на мой незащищенный подбородок? Можно. Ритуал этот, как говорилось, правилами не оговорен. Но я об этом не вспомнил…

Чиаботару. Бой, кончившийся за пятнадцать секунд. Мог ли румын подготовить за эти секунды точный решающий удар? Безусловно, нет. Но я зазевался…

Юшкенас. Удар, нанесенный не видя, вслепую. Но я напоролся на него зрячий. Как это могло произойти? Я мог поскользнуться и, опустив плечо, подставить челюсть под перчатку; мог зажмурить на миг глаза от попавшей в них капли пота. Но я не поскользнулся, и пот в глаза мне не попал. Значит, случайность? Да, случайность…

Но три случайности подряд – это, пожалуй, уже невезение. Не рок, не судьба, а именно невезение. Та самая решка, которая по закону статистической вероятности может выпасть не три, а тридцать и даже триста раз подряд; стоит только попасть в разряд невезучих.

Конечно, не статистические выкладки и не рассуждения подобного рода явились толчком к решению оставить ринг. Полоса досадных случайностей могла бы и оборваться. Особенно если, учтя горький опыт, призвать на помощь разумную осторожность и бдительность. Но три нокаута сами по себе являлись достаточно веской причиной. Случайны они или не случайны, суть дела от этого уже не могла измениться.

И все же перед тем, как уйти с ринга, я поставил цель: добиться реванша и вернуть утраченный титул чемпиона страны. Битым я уходить не хотел. Я стал готовиться к Спартакиаде народов СССР, которую намечено было провести в августе следующего года.

Через оговоренный правилами бокса шестимесячный перерыв я вновь надел боевые перчатки. Четыре поединка – четыре победы. Три из них опять удалось одержать нокаутом.

Меня часто спрашивали, не испытываю ли я теперь страха, выходя на ринг? Обычно в таких случаях я отшучивался. Но вовсе не оттого, что хотел скрыть правду. Скрывать было нечего. Тому, кто боится, на ринг попросту не за чем выходить: страх в бою неизбежно приведет к поражению. Меня не пугали ни сами поединки, ни те противники, которые поднимались вместе со мной на помост: я опасался лишь одного-единственного бойца на свете – самого себя. Четвертый нокаут я бы себе не простил. А он, как я понимал, мог быть лишь в том случае, если бы я вновь что-нибудь проморгал. Словом, думалось мне, вполне достаточно и того, что попал в два процента; рекордов по части невезучести я ставить не собирался.

Физически я чувствовал себя тоже великолепно: режим и ежедневные тренировки помогали сохранять спортивную форму. Впрочем, так было всегда. С тех пор, как девять лет назад я впервые переступил порог боксерского зала, на здоровье жаловаться не приходилось. Организм работал, как часы, и я попросту не замечал существования таких его «деталей», как, скажем, сердце, почки или селезенка. С врачами если и приходилось встречаться, то лишь перед соревнованиями, и только для того, чтобы подтвердить лишний раз само собой разумеющееся: все в норме. Бокс в этом отношении особенно хорош тем, что развивает человека всесторонне и гармонически. Словом, в свои двадцать восемь лет я не знал, куда девать избыток сил и энергии, если придется оставить ринг. А это было делом уже решенным.

То же самое советовали и друзья. И в первую очередь мой друг и наставник Виктор Иванович Огуренков. Он не скрывал, что ему жаль отпускать меня из сборной страны, куда я входил вот уже восемь лет, но он лучше других понимал, что возраст боксера исчисляется не по паспорту, что три нокаута, особенно в тяжелом весе – не шутка и что дальше рисковать неразумно.

– Когда боксер становится тренером, он не уходит с ринга. Наоборот, главный бой для него только начинается, – говорил мне Виктор Иванович. И я видел, что говорилось это не в утешение, а вполне искренне, без какой-либо задней мысли. – Когда на помост поднимается твой ученик, схватку с противником вам приходится вести вместе. И еще вопрос, кому из вас она достанется тяжелее!

Впоследствии я не раз вспоминал эти слова, сознавая, сколько в них правды – и радостной, и горькой. Но тогда черед этому еще не пришел: в те дни я готовился к своим последним боям – поединкам на ринге 1-й Спартакиады народов СССР.

В это же время провел последние бои и Николай Королев. Он вновь – в который уже раз – продемонстрировал свою неукротимую волю, свое непоколебимое упорство в достижении поставленной цели. А цель оставалась прежней: добиться реванша и вернуть титул чемпиона страны. Неважно, что никто, кроме самого Королева, давно в это не верил – ветерану ринга исполнилось 39 лет; сам Королев смотрел на вещи иначе, и этого было достаточно. Он продолжал тренировки, продолжал готовиться к новым схваткам, продолжал верить в победу. Такому характеру нельзя было не изумляться, такой характер нельзя было не уважать.

Реванш Королев решил приурочить тоже как раз к спартакиаде. И, надо сказать, он вновь сумел опровергнуть все прогнозы, все привычные представления, сумел добиться, не побоюсь слова, ошеломительных результатов. Несмотря на 40-леткий возраст и длительный вынужденный перерыв, Королев совершил, казалось бы, невозможное: выиграв все предварительные бои, он вышел в финал Спартакиады народов РСФСР и, нокаутировав в первом же раунде 22-летнего тяжеловеса Потапова, обеспечил себе право на участие в дальнейшей борьбе за золотую медаль Спартакиады народов СССР. Правда, завоевать ее ему так и не удалось, но это от него уже не зависело: вмешались врачи и к дальнейшим поединкам Королева просто не допустили.

Дело в том, что свой путь к реваншу он начал не совсем легально. Вскоре после нашего последнего боя на первенстве страны 1953 года Королев сделал вид, будто покинул ринг и целиком переключился на тренерскую работу. Однако это не помешало ему сохранять спортивную форму и, тренируя молодежь, тренироваться самому. А в 1956 году он взял и заявил себя в качестве участника.

Неизвестно, чем бы, все кончилось, если бы не решительное запрещение врачей. Но независимо от этого Королев, по-моему, добился главного: он не изменил себе и боролся, как всегда, до конца, до самой что ни есть последней возможности. Может, это было ошибкой, может, даже нелепостью, но он, видимо, не мог поступить иначе: таков уж королевский характер – во всем идти до конца. И он ему остался верен. Он поставил перед собой скорее всего недостижимую цель, но шел к ней до тех пор, пока в дело не вмешались не зависящие от него силы. Думаю, что, нокаутировав Потапова, Королев выиграл не просто свой 219-й по счету бой, он одержал более важную, принципиальную для себя победу, и она заключалась именно в невероятности самой задачи, которую он столь дерзко и вполне серьезно перед собой поставил. Избрав цель, Королев не остановился на пути к ней, его остановили, а это далеко не одно и то же.

Так получилось, что наши дороги опять сошлись, и, если нам не суждено было вновь встретиться на ринге, то покидали его мы в одно время. Правда, мне еще предстояло провести несколько боев, но они, разумеется, не меняли существа дела.

Спартакиада народов СССР собрала вокруг себя цвет отечественного спорта. Бокс, естественно, не был в этом смысле исключением. Соревнования, как и ожидалось, проходили в упорной, жесткой борьбе. По своей напряженности и числу участников они мало чем отличались от крупнейших международных турниров. Семь дней на двух рингах стадиона «Динамо» шли ожесточенные схватки – в Москву съехались 180 лучших боксеров страны, европейский и олимпийский ринг собирал лишь немногим больше. Среди тех, кто оспаривал золотые медали спартакиады, многие обладали громкими, известными всему миру именами; шестеро, например, в том же году стали призерами XVI Олимпийских игр в Мельбурне.

В тяжелом весе в борьбу вступили шестнадцать участников. В их числе был и будущий трехкратный чемпион Европы, шестикратный чемпион страны Андрей Абрамов. Правда, с Абрамовым мне встретиться не удалось; вместо него в финал вышел Лев Мухин, который через несколько месяцев завоевал серебряную олимпийскую медаль в Мельбурне. До встречи с ним я провел три боя, нокаутировав в первом раунде боксера из Армении Абазова и выиграв по очкам у ленинградца Романова и чемпиона Эстонии Маурера.

И вот финальная схватка – последний мой поединок на ринге. Девять золотых медалей уже разыграно, причем предпоследняя – в полутяжелой весовой категории – досталась моему одноклубнику и земляку Ромуальдасу Мураускасу. Настал черед решить судьбу последней, десятой золотой медали. Противник мой, судя по всему, настроен весьма решительно: в финал он прошел уверенно, выиграв у всех своих соперников с большим преимуществом. У Мухина сильный удар, он молод, быстр и напорист. Именно эти качества и принесли ему вскоре заслуженный успех на олимпийском ринге.

Бой Мухин начинает без разведки, атакой. Видимо, наслушался разговоров, считает, что я выдохся и уже не опасен. Ну что ж, разубедить его, пожалуй, будет нетрудно. Я вижу все, чем он собирается меня сокрушить, легко разгадываю каждый его замысел в тот самый миг, едва только он зарождается… Атакует двойным левой в голову, а сейчас последует сильный прямой по корпусу. Но я знаю, что удара не будет, что это финт; противник стремится, чтобы я раскрыл голову. Делаю вид, что попался, и опускаю локти, а заодно быстро переношу центр тяжести на левую ногу. Противник, как я и предполагал, мощно бьет справа, но я опережаю его встречным по печени и, тут же распрямляясь, провожу боковой в голову. Мухин ищет спасения в клинче, но я в последнее мгновение разрываю дистанцию и дважды бью в просвет снизу.

Во втором раунде противник ведет себя более осторожно. В атаки очертя голову уже не кидается; маневрирует, старается занять удобное исходное положение. Но мне вовсе незачем ждать; теперь я атакую сам. Защищается противник неплохо, и все же я быстрее. Несколько моих прямых достигают цели. Мухин пытается контратаковать, но я вновь опережаю его и с двойным боковым в голову прохожу в ближний бой. Серия снизу в туловище, а теперь, на выходе – еще раз в голову.

Секундант, обтирая в перерыве влажным полотенцем шею и плечи, молчит. Слова сейчас ни к чему. Я и сам знаю, что оба раунда за мной. За все шесть минут я, по существу, не пропустил ни одного сильного удара. Зато противник этого о себе сказать никак не может. Смотрю в его угол: майка вся в пятнах от пота, и дышит уже тяжело.

– Чистая работа! – говорит наконец, убирая полотенце, Заборас. – Продолжай в том же духе.

Я молча киваю в ответ и, не оборачиваясь, по голосу чувствую, что он улыбается.

В третьем раунде Мухин увеличивает темп и вновь, как в начале боя, старается как можно чаще атаковать. Видимо, рассчитывает наверстать упущенное. Но у меня сил, пожалуй, осталось больше. Я не только принимаю темп, но и добавляю еще чуть-чуть от себя. Инициатива по-прежнему за мной. Схватка идет на всех дистанциях, но без рубки: рубка мне ни к чему. Впрочем, Мухин тоже, кажется, не стремится к обмену ударами; работает он напористо, но технично. И все же чего-то ему не хватает. Скорее всего опыта… До гонга остается меньше минуты. Я совсем не ощущаю усталости, наоборот, сил будто бы прибавилось: чувство такое, будто позади не бой, а легкая, бодрящая разминка. Дело, вероятно, в том, что удары противника не доходят. И еще – в чувстве удовлетворения: бой веду я, и веду так, как хочу.

Вижу, как противник бросает взгляд на световые часы; сейчас он вновь кинется в атаку, до гонга осталось несколько секунд. Легко ухожу от его размашистых боковых; делаю вид, что собираюсь контратаковать по туловищу, но в последнее мгновение меняю положение ног и резко, без замаха, бью в голову…

Звучит гонг.

Это был мой последний удар; им я закончил свой 128-й бой и мою карьеру на ринге.

Первым поздравил меня с победой Виктор Иванович Огуренков.

– Ну что, чемпион? Теперь можно и на покой, – пошутил он, крепко стиснув мне руки, с которых я только что навсегда снял боевые перчатки. И, кивнув на медаль, спросил: – Небось думаешь: последнее «золото»?

Виктор Иванович угадал. Я действительно думал, что это моя последняя золотая медаль. Но все, конечно, было не так. «Золото» принадлежит не одним чемпионам. Мисюнас, Пастерис, Заборас, Огуренков… Каждый из них вложил частицу себя в мои победы на ринге. Теперь пришла моя очередь; теперь чьи-то будущие победы стану подготавливать я, и в каждую из них будут вложены мое умение и опыт, все, что я успел накопить за десять лет жизни на ринге.