Текст книги "Четвертый раунд"

Автор книги: Альгирдас Шоцикас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Почему мы проиграли подряд три первенства Европы: Рим, Бухарест, Мадрид? – спросили меня в одной из спортивных редакций.

– Думаю, сегодня этого никто не знает, – ответил я, имея в виду многозначность самого вопроса.

– Сложная проблема?

– Одной тут не обойтись. Их, к сожалению, значительно больше.

– Например, так называемый проклятый вопрос: игровой или силовой бокс? – настаивал мой собеседник.

– Тут как раз вопроса никакого нет, – возразил я. – Какой смысл искусственно разделять единое целое на составные части?

– Но разделяют же! – Собеседник взял со стола подшивку газет и прочел вслух: – «Международные турниры последних лет, на которых преобладал темпераментный силовой бокс, наложили отпечаток и на подготовку наших спортсменов. Некоторые тренеры, забыв об основном положении игрового бокса (бокс – искусство самозащиты), готовили своих учеников к чисто атакующим действиям с акцентом на сильные, нокаутирующие удары… Традиции советской школы бокса должны быть восстановлены. Только курс на искусный технический бокс может принести нам стабильные успехи». Это заявил в своем интервью от 26 марта 1971 года председатель Федерации бокса СССР. Что скажете?

– Могу, пожалуй, тоже привести цитату, – отозвался я и, взяв со стола другую подшивку, отыскал нужное место и тоже прочел вслух: – «Серьезным недостатком в тактике многих наших боксеров было отсутствие сильного удара… Прикрываясь демагогическими рассуждениями о необходимости «оздоровить бокс», «оградить спортсменов от сильных ударов» и т. п., навязывался псевдоигровой стиль бокса, вводился в правило соревнований ряд ограничений, выхолащивающих смысл поединка на ринге».

– Чья это мысль? – поинтересовался собеседник, потянувшись к подшивке.

– Председателя Федерации бокса, – ответил я, передавая номер газеты за 6 июля того же года.

– Кто же прав? Простите, с каким из высказываний – весенним или, так сказать, летним – следует, по-вашему, согласиться? – взглянув на подпись и, судя по всему, нисколько не удивившись, продолжал допытываться собеседник.

– По-моему, правильнее всего согласиться с многократным чемпионом Советского Союза, двукратным чемпионом Европы и чемпионом Мельбурнской олимпиады Геннадием Шатковым. В своей статье «И сила, и игра» он когда-то писал: «Игровой бокс не исключает, а, наоборот, предполагает наличие в арсенале боевых средств сильного нокаутирующего удара, с той лишь особенностью, что нокаут становится здесь логическим завершением игрового преимущества одного из боксеров». Убедительнее не скажешь.

– Да, но и Шатков, со словами которого действительно не поспоришь, тоже пользуется термином «игровой бокс». Не подразумевает ли тем самым и он здесь альтернативы?

– Думаю, что нет. Спор выдуман не боксерами, а вокруг боксеров. И сами термины тоже. Шатков пользуется ими вынужденно. Но его интересуют не слова, а существо дела.

– Хорошо. С цитатами мы разобрались, – улыбнулся собеседник. – Но вот, допустим, на ринге встретились два противника: один делает ставку на нокаутирующий удар, другой, наоборот, уповает только на технику, которая, по его замыслу, принесет ему победные очки. Что все-таки лучше?

– И то и другое плохо. Хороший боксер добивается не нокаута, а победы, и стремится ради нее не только овладеть разносторонней техникой, но и обзавестись сильным, акцентированным ударом.

Не знаю, удалось ли мне убедить своего собеседника – разговор вскоре перешел на конкретные проблемы, касающиеся наших неудач на европейском ринге, и к этой теме мы больше не возвращались, – но сам я твердо уверен в правоте Шаткова, чьи точные и исчерпывающие слова настолько отвечали моим собственным мыслям, что запомнились мне наизусть.

Тогда, двадцать с лишним лет назад, в разгар поединков на первенство страны 1951 года, меня, разумеется, интересовала не столько теоретическая, сколько практическая сторона подобных вопросов. И хотя к тому времени болельщики уже успели зачислить меня в ряды нокаутеров, тем не менее заканчивать бои сильным ударом я специально никогда не стремился. Это выходило как бы само собой, как естественный результат развития схватки. Добиваясь победы, я старался переиграть противника и в тактике, и в темпе, и в технике, не упуская, естественно, из виду и возможность провести сильный завершающий удар. Что там ни говори, а чистая победа оставляет куда большее впечатление. Особенно если она подготовлена всем ходом боя, а не добыта с помощью одного голого натиска или случайным ударом. А именно так обычно и обстояло дело.

«Долгое время существовало мнение, будто техника боксеров тяжелого веса, как правило, ниже техники боксеров легких весов, – писал по этому поводу известный в то время специалист и тренер по боксу, заслуженный мастер спорта Богаев. – Практика советского бокса опровергла эту теорию. На целом ряде состязаний можно было наглядно убедиться, что наши боксеры-тяжеловесы, упорно работающие над освоением разнообразных боевых приемов, достигают высот спортивного мастерства и ни в какой мере не уступают в технике боксерам более легких весов. Так, на первенстве СССР 1951 года вызвала всеобщее восхищение встреча Н. Королева с А. Навасардовым. Оба тяжеловеса продемонстрировали разнообразие атак, применение быстрых серий ударов, наиболее рациональные формы защиты, продуманные тактические замыслы. У них было чему поучиться боксерам других весовых категорий. Столь же высокоспортивной была и встреча Н. Королева с А. Шоцикасом».

Правда, обе эти встречи, на которые в качестве примера высокотехничного бокса ссылается Богаев, закончились по очкам. Но отнюдь не потому, что названные им боксеры пренебрегали возможностью добиться победы с помощью акцентированного удара. Королев из 219 проведенных им поединков чуть ли не две трети закончил досрочно. В моей боксерской карьере насчитывается 128 боев; причем из 118 боев, которые мне удалось выиграть, в 73 случаях я также добился победы нокаутом. Однако ни Королева, ни меня никто никогда не упрекал в примитивности и прямолинейности манеры ведения боя. Стремление провести нокаутирующий удар ничуть не противоречит, а, напротив, органично сочетается с интересами высокотехничного, содержательного бокса.

Что же касается самого поединка с Королевым в Сталино – шестого в нашей дуэли по счету, – он, как я и ожидал, оказался упорным, трудным и, что главное, очень интересным. Королев вышел в финал, уверенно одолев всех своих противников. Его бой с Навасардовым, например, действительно был выше всяких похвал и вполне мог бы стать образцом для учебной литературы по боксу. Я лишний раз убедился в неправоте тех, кто торопился списать знаменитого ветерана ринга в архив. Даже возраст – Королеву давно уже перевалило за тридцать, – казалось, отступал перед железной волей этого удивительного человека. Не восхищаться им было невозможно.

Финальный бой он проиграл, и звание чемпиона страны мне удалось сохранить за собой. Но все три раунда прошли в предельном напряжении. Атаки Королева, как всегда, были сокрушительны, а защита точна и труднопробиваема; единственным преимуществом, которое я мог противопоставить и которое, по существу, только и принесло мне победу, оставался мой верный конек, мой всегдашний козырь – высокая подвижность маневра. Во всем остальном силы наши оказались примерно равными.

– Испытываете ли вы чувство гордости, дважды уже одержав победу над Королевым? – спросил меня на другой день кто-то из болельщиков.

– Нет, – не задумываясь, ответил я. – Человек не может гордиться собственной молодостью. А других причин для гордости у меня пока нет.

– Но Королева не победишь одной молодостью! – возразили мне.

– Нет, – согласился я. – Конечно, нет. Но, не будь я молод, мне бы не одержать этих побед.

Так я думал тогда, так же думаю и теперь. Королев умел на ринге все, что умел и я, но характер у него был тверже. Лишь время – десять лет разницы в возрасте – склонило чашу весов на мою сторону.

ЧЕТВЕРКА ТУЗОВ

1952 год начался остро и напряженно.

Повсюду, где собирались спортсмены, да и не только спортсмены, склонялось на разные лады одно и то же слово – Хельсинки. Столица Финляндии готовилась к XV Олимпийским играм.

Наша страна прежде не принимала участия в этих самых массовых и самых представительных на земном шаре спортивных состязаниях. Хельсинки должен был стать первым боевым крещением. Сумеет ли советский спорт успешно выдержать его – вопрос этот волновал в те дни великое множество людей. О самих спортсменах не стоило и говорить: их он, само собой разумеется, касался в первую очередь. Подготовка к Олимпийским играм шла полным ходом.

Не оставались в стороне, естественно, и мастера кожаной перчатки.

В марте в Москве состоялся международный товарищеский турнир по боксу, в котором приняли участие сборные семи стран: Польши, Румынии, Чехословакии, Венгрии, ГДР, Болгарии и Советского Союза. Наши боксеры выиграли почти все свои бои: из шестидесяти встреч только в четырех они уступили, победу противникам. Трое из них – чех Юзеф Захара, поляк Зигмунд Хихла и венгр Ласло Папп – стали через несколько месяцев олимпийскими чемпионами, а четвертый, полутяжеловес из ГДР Ульрих Нитцшке, добился вскоре звания первой перчатки Европы.

Турнир проходил очень содержательно и интересно. В течение недели состоялось около четырехсот встреч, и рассказать о них попросту невозможно. Сильнейшие боксеры континента, такие, как, скажем, Дрогош, Касперчак, Торма, Линка, – всех не перечислишь, продемонстрировали на ринге Московского цирка высокое и разнообразное мастерство.

Особенно выделялся среди гостей знаменитый венгерский боксер Ласло Папп. Равного ему, пожалуй, в ту пору на любительском ринге не было. Все свои бои он провел блестяще, под постоянные аплодисменты восхищенных зрителей. Проиграл ему и наш сильнейший в этом весе мастер Борис Тишин, которому, правда, через год, на первенстве Европы в Варшаве, удалось взять реванш.

Без единого поражения закончил все схватки и чемпион Всемирных студенческих игр в Берлине, трехкратный чемпион Румынии в полутяжелом весе Димитру Чиаботару. В тот раз я его видел впервые и, конечно, не догадывался, какой зловещий сюрприз готовила мне судьба ко дню нашей с ним будущей встречи.

Особого впечатления он на меня поначалу не произвел. Разве что не по возрасту самоуверен и хладнокровен. «Обомнут еще», – подумалось тогда мне. Но, как вскоре выяснилось, в Москве так и не нашлось никого, кто смог бы это сделать.

В первом своем бою Чиаботару встретился с болгарским полутяжеловесом Александром Даковым. Румын работал, как сонный, с какой-то пренебрежительной неторопливостью и чуть ли даже не с ленцой. Правда, первый раунд обычно отводится на разведку, но Чиаботару, казалось, ничуть не интересовался своим противником, и было непохоже, что он придерживает себя лишь ради того, чтобы нащупать слабые места соперника. Во всяком случае, болгарин действовал гораздо активнее. Однако румын обладал блестящей реакцией и, когда нужно, двигался с редкостной для этой весовой категории быстротой. Чувством дистанции и умением ориентироваться на ринге он тоже, при желании, мог бы похвастать. Дело было за ударом. Без сильного удара в полутяжах или тяжах многого не добиться.

Но Чиаботару, видимо, не спешил раскрывать свои карты. Даков атаковал, он защищался, неторопливо кружа по рингу и постреливая изредка левой рукой. Прямой удар левой, если боксер, конечно, не левша, называется «стоп». С его помощью обычно предупреждают или сдерживают атаки противника. Болгарин кидался в очередную атаку, румын выбрасывал вперед левую – стоп! Затем все начиналось сначала…

И вдруг Чиаботару взорвался. Это произошло мгновенно, за какую-то долю секунды. Два молниеносных боковых в голову, и Даков на полу.

На счете «восемь» болгарин тяжело поднимается на ноги. Он все еще явно потрясен, но не клинчует, а продолжает вести бой в стойке. Достань его сейчас одним хорошим ударом, и дело сделано.

Но Чиаботару не торопится. Видно, что он очень уверен в себе и привык действовать наверняка.

Так и случилось.

Не прошло и минуты, как Даков, оправившись, бросается в новую бурную атаку. Он бьет размашисто и неминуемо должен открыться. Чувствуется, что Чиаботару это хорошо понимает; он пока только защищается. Даков усиливает натиск и, завершая серию, проводит правый крюк в голову; в ответ он получает резкий и точный встречный в челюсть.

На этот раз подняться с пола болгарину уже не удалось.

Остальные свои встречи Чиаботару провел в том же духе. Удар, как я отметил, оказался у него в полном порядке. Причем бил он с обеих рук – мощно и очень резко. Тогда, впрочем, мне и в голову не пришло придать этому какое-то особое значение; видеть на год вперед никому не дано.

Сам я провел всего три боя; в остальных трех сборных соперника против меня не выставили.

Наиболее интересным, пожалуй, оказался поединок с польским тяжеловесом Енжиком, с которым, как мне сказал кто-то перед боем, наверняка еще придется встретиться либо в Хельсинки, либо на первенстве Европы в Варшаве.

Енжик обладал изрядной физической силой, но предпочитал вести бой, как и большинство польских спортсменов, на дальней дистанции, быстро маневрируя по рингу и набирая очки. Защита у него была поставлена великолепно.

В течение первого раунда я несколько раз предпринимал попытки сблизиться, но натыкался на непробиваемую защиту. Особенно тщательно закрывал поляк голову. На этой детали я и построил свой замысел. Всю вторую половину раунда я упорно создавал вид, будто цель моя в том, чтобы провести левый боковой в подбородок, и ради этого я старательно готовлю удар. К концу раунда поляк поверил. И когда я, наконец, якобы пытаясь осуществить задуманное, принял исходное для удара положение, поляк мгновенно вскинул к подбородку руки, а я, изменив направление перчатки, ударил боковым, но не в голову, а в солнечное сплетение.

Енжика спас гонг.

Но во втором раунде я вновь сильно ударил по корпусу, и бой наш на том закончился.

Остальные два боя – с румыном Богицэ и чехом Нетука – я тоже выиграл: один нокаутом, другой по очкам.

А уже через месяц, опять же в помещении Московского цирка, начались поединки на первенство страны 1952 года, которые окончательно должны были решить, кому ехать в июле в Хельсинки.

Проведя четыре боя – финальный, естественно, опять с Королевым – и добившись во всех победы, мне вновь удалось сохранить за собой титул чемпиона в тяжелом весе. Вопрос с Хельсинки, таким образом, тоже решился в мою пользу.

Перед отъездом в Хельсинки мы всей командой отправились в Выборг, на двухнедельные сборы. Полмесяца пролетели незаметно, до предела насыщенные упорной работой. Каждый следующий день казался оттиском с предыдущего.

Режим для всех был одинаковым. Вставали в восемь утра и сразу же отправлялись на полуторачасовую прогулку. Во время прогулки – ходьба, бег, бой с тенью и под занавес купанье в озере. После завтрака – теоретические занятия, в основном анализ наиболее примечательных боев, как бы примерка их на себя. Штука эта интересная и весьма поучительная. Когда какой-нибудь поединок вот так разбирают по косточкам и раскладывают на всеобщее обозрение, многое видится совсем иначе – гораздо шире, ярче и глубже. Каждому всегда есть что-то сказать свое, преломленное через собственный индивидуальный опыт; а опыта было не занимать – в сборную вошло немало ветеранов, таких, например, как Сергей Щербаков, Александр Засухин, Анатолий Булаков. Нередко по какому-нибудь поводу – технический прием или тактический замысел – разгорались споры, в которых всегда можно было узнать что-то новое, а порой и неожиданное. Словом, скучать на таких разборах никому не приходилось.

В час дня начиналась первая тренировка. Несколько раундов с тенью и на лапах; работа с мешком, с грушей, скакалкой и в заключение три-четыре раунда спарринга. Затем массаж, душ, потом обед и послеобеденный сон.

Вторая, вечерняя тренировка, помимо работы со снарядами, обычно включала спортивные игры: баскетбол, теннис, футбол.

Потом ужин, опять прогулка и в одиннадцать часов отбой.

И так изо дня в день. Не очень увлекательно, но зато полезно. Большой спорт без хорошей формы немыслим. За девять минут на ринге с боксера стекает, как говорится, сто потов. Не говоря уже про колоссальную нервную нагрузку. Впрочем, последняя наваливается иной раз задолго до выхода на ринг.

Я, правда, особенной предстартовой лихорадки в тот раз не испытывал. Понадеялся на прогнозы специалистов.

Когда мы приехали в Хельсинки, все, что касалось тяжелого веса, было как бы заранее распределено. Лучшие авторитеты международного любительского бокса вместе с многочисленной армией журналистов и спортивных обозревателей считали, что основная борьба разгорится между четырьмя спортсменами. Единодушно назывались имена американского негра Сандерса, финна Коски, шведа Юханссона и мое. В газетах даже появился специально изобретенный к случаю термин: четверка тузов.

Что касалось меня, то две из трех этих карт я мог считать для себя битыми. С Юханссоном я уже встречался в Гётеборге, и если чем и сумел он тогда удивить, так только тем, насколько искусно уклонялся в течение трех раундов от активного боя. Коски тоже не вызывал опасений. Я знал, что он собой представляет, и впоследствии убедился, что не заблуждался на его счет, легко выиграв у него во втором раунде нокаутом.

Единственным настоящим соперником оставался Сандерс. Это был очень сильный, высокотехничный, с могучими ударами обеих рук боксер. Вскоре после Хельсинки он перешел в профессионалы, вошел в десятку лучших тяжеловесов мира и закончил тем, что был убит на ринге.

Поединки боксеров начались 28 июля, в последние дни Олимпийских игр, когда все основные состязания оставались уже позади. Советские спортсмены, набрав к тому времени 443 очка, завоевали в общей сложности 90 медалей и вышли на первое место. За ними шла американская команда: 71 медаль и 317 очков.

Но соревнования еще не кончились, и неразыгранные медали могли резко изменить соотношение сил.

Бокс был единственным видом спорта, для которого почему-то сделали странное исключение, и вместо трех медалей присуждались лишь две: золотая и серебряная. «Золото» «стоило» семь очков, «серебро» – пять, а за третье-четвертое места начислялось три с половиной очка. Под помостом хельсинкского ринга, таким образом, лежало 190 очков. Охотников извлечь их оттуда собралось тоже немало: двести пятьдесят боксеров из тридцати стран надели кожаные перчатки.

Жеребьевка свела меня в первый день с поляком Гостянским. Бой я выиграл легко, нокаутировав противника в начале второго раунда. Выиграли свои первые бои Булаков, Гарбузов, Засухин, Меднов, Щербаков и Анатолий Перов, который перешел в полутяжелый вес.

Но уже в первый же день нам пришлось столкнуться с недобросовестностью некоторых судей, которая раз от раза становилась все более откровенной, если не сказать наглой. Соколову, нашему легковесу, противник попался действительно сильный – чемпион Европы француз Вентайя. Но бой с ним Соколов провел неплохо, и, если бы не тенденциозность судей, победа вполне могла бы остаться за ним. Однако ее отдали французу. Судей больше интересовало не мастерство боксера, а его национальность.

Особенно беззастенчиво вели себя двое: ирландец Галлахер и судья из Италии Шарри. Правда, когда на другой день они отдали победу английскому боксеру Реардону, которого во всех трех раундах уверенно переиграл Засухин, главное жюри отстранило Галлахера и Шарри от судейства за явную необъективность. Впрочем, и суток не прошло, как обоих вновь восстановили в правах, и те опять принялись за свое.

Газеты называли такое судейство «грубой игрой», а французская «Се суар» прямо писала, что «победители зависят от настроения и национальностей судей», но дальше этого дело не шло, и все оставалось по-старому.

Зрители, в отличие от судей, проявляли полную объективность. Их не интересовала мелкая закулисная политика; они собирались в большом зале Мессухали, где были установлены два олимпийских ринга, ради самого бокса и отдавали свои симпатии тем, кто их действительно заслуживал.

Из наших боксеров особенно тепло они встречали Сергея Щербакова. На его долю, пожалуй, выпало больше всего аплодисментов.

Противники Щербакову достались трудные. Первого из них, очень агрессивного и темпераментного аргентинца Сарфатти пришлось в конце второго раунда дисквалифицировать за частые удары открытой перчаткой и опасные атаки головой, но бровь он Щербакову все-таки успел рассечь.

Вторая бровь полетела уже на второй день в схватке с южноафриканцем Ван дер Линде. Щербаков, кстати сказать, применил в этом поединке любопытный прием. Чувствуя, что проигрывает по очкам своему более быстрому и подвижному противнику, он в середине второго раунда ушел в глухую защиту. А когда Ван дер Линде, решив, видимо, что конец близок, накинулся на него и в пылу бурной атаки на мгновение забылся и открыл голову, Щербаков точным боковым слева хладнокровно уложил его на брезент. Нокаут оказался настолько глубоким, что южноафриканец так и не сумел встать без посторонней помощи.

В третий раз Щербаков вышел на ринг уже с двумя полосками пластыря над глазами. Теперь приходилось не только вести бой, но и тщательно оберегать брови. Но тут ему повезло. Противник, итальянец Вискови, показал себя честным парнем. На протяжении всего поединка он не сделал ни одной попытки ударить по поврежденному месту. Дрался он очень мужественно и стойко, но Щербаков явно превосходил его в мастерстве и уверенно выигрывал раунд за раундом.

И все же, даже когда итальянцу стало окончательно ясно, что поражение неминуемо, он остался верен себе, до конца сохранив бойцовское достоинство и благородство.

Зрители отлично все поняли и наградили обоих шумными и долгими аплодисментами. Честь в бою стоит не меньше самой победы.

Зато следующий противник Щербакова, датчанин Юргенсен, отнесся к делу совсем иначе: начиная со второго раунда и до конца боя он откровенно старался зацепить ударом любую из двух наклеек. Однако сделать это было не так-то просто. Особенно после той мясорубки, сквозь которую Щербаков пропустил его в первом раунде.

Щербаков начал бой без разведки. Это был сплошной, непрекращающийся шквал ударов, цель которых – смять противника, подавить его волю к сопротивлению и, не давая ему опомниться и собраться для ответных действий, вырвать и уже не отдавать инициативу. Щербаков бил из любых положений, бил, ни на секунду не отпуская от себя ошалевшего под градом ударов датчанина» – он «протаскивал» своего противника и делал это весьма умело и квалифицированно.

Минута шла за минутой, а яростная, головокружительная по своему темпу атака не прекращалась. Казалось, еще немного, и советский боксер не выдержит колоссального напряжения и выдохнется.

Накал схватки давно передался с ринга на трибуны, и воспламененные, возбужденные до предела зрители вскочили со своих мест, скандируя тысячами голосов одно-единственное слово:

– Щер-ба-ков! Щер-ба-ков!!.

Во втором раунде Щербаков несколько сбавил темп, но главное было уже сделано: он полностью овладел инициативой, и противник лишь огрызался контратаками, стремясь либо зацепить своим боковым коронным левой, либо угодить в одну из поврежденных бровей. Но Щербаков, атакуя, ни на миг не забывал о защите, и все попытки датчанина пропадали впустую.

Перед самым гонгом Щербакову удалось нанести несколько резких ударов по печени, чем он окончательно сбил у Юргенсена дыхание.

В третьем раунде датчанин совсем скис и едва держался на ногах. Щербаков тоже крепко устал, но все же нашел силы на концовку и завершил бой, обрушив на противника серию тяжелых боковых.

Зрители встретили его победу бурной овацией.

И все же доминировали на хельсинкском ринге не мы, а американцы. Пятеро из них вышли в финал, и все пятеро добились золотых медалей. Наши боксеры, Щербаков и Меднов, завоевали вторые места. Щербаков в равном бою уступил победу своему давнему сопернику, известному польскому боксеру Хихле; а Меднов – у которого, кстати, тоже оказались рассеченными обе брови, – проиграл американцу Адкинсу.

Мне же, как уже говорилось, здорово не повезло и не удалось добраться даже до полуфинала. Как писали в газетах и утверждали очевидцы, без попустительства судей дело здесь тоже не обошлось. Мне, впрочем, от этого было не легче.

Все случилось неожиданно и кончилось очень быстро, в первом же раунде.

Противник – южноафриканец Ниман – как боксер никому, в том числе, разумеется, и мне, не был известен. Темной лошадкой считать его, как вскоре выяснилось, тоже не приходилось: следующий же бой он проиграл, как говорится, с треском. Выглядел он скорее как полутяж, чем тяжеловес – сухой, чуточку даже, пожалуй, тощий, весом никак не больше 82–83 килограммов. Словом, впечатления он на меня не произвел. Мне даже показалось, что он то ли не совсем здоров, то ли просто не в форме: на бледном, каком-то даже белесом лице его проглядывало что-то болезненное.

Впрочем, как мне после сказали, Ниман работал у себя в ЮАР шахтером, и цвет лица, очевидно, объяснялся его профессией.

Катастрофа произошла сразу же, на первых секундах. И рефери тут был ни при чем. Скорее сказался мой собственный недостаток опыта в подобного рода крупных международных встречах. Можно, при желании, считать это и недоразумением.

Обычно после удара гонга боксеры, перед тем как начать бой, касаются в знак приветствия перчатками. Однако ритуал этот отнюдь необязателен и ни в каких правилах бокса не зафиксирован. Просто так принято. Но традиция – всегда только традиция; формальной, узаконенной, что ли, силы она не имеет. Ее можно соблюдать, а можно и нет.

Прозвучал гонг, и я, шагнув к центру ринга, протянул навстречу противнику руки, чтобы коснуться его перчаток. Ниман то ли не знал этого обычая, то ли не захотел его выполнять: внезапный удар в челюсть отбросил меня в сторону. Сознание помутилось, глаза заволокло пеленой, и я очутился в грогги. Но на ногах я все же удержался, и боя рефери не остановил.

По существу, это был нокдаун, но тогда в таких случаях счета не открывали. Конечно, я мог сам опуститься на колено и тем заставить судью открыть счет: вероятнее всего, я сумел бы прийти в себя за эти несколько секунд передышки. Но нехватка опыта подвела и тут. Дурацкая гордость не позволила мне этого сделать.

Впрочем, одно связывалось с другим. Чтобы правильно поступить, нужно, прежде всего, трезво мыслить. А именно эту-то способность я и утратил: удар в незащищенный подбородок совершенно ошеломил меня, лишив контроля над обстоятельствами. А Ниман не давал передышки, непрерывно обрабатывая меня с обеих рук. Тут он, вообще говоря, опять был прав: каждый волен добиваться победы любыми незапрещенными правилами бокса способами. Он, конечно, видел, что я в грогги, и решил добить меня, пока я не оправился в перерыве между раундами. Старался он вовсю, и приходилось мне весьма солоно. Единственное спасение было в клинче.

Но тут мне вновь не повезло. И здесь уже вина судьи была очевидна.

Когда я наконец вошел в клинч и попытался связать противника захватами, рефери остановил бой, чтобы сделать замечание за опасные движения головой. Но сделал он это недостаточно четко и как-то невразумительно. Во всяком случае, Ниман, видимо, его не понял. А может, не захотел понять. Так или иначе, но когда я по команде рефери сделал шаг назад и опустил руки, противник мой внезапно рванулся вперед и грохнул меня, как кувалдой, в висок.

Этого оказалось достаточно. Встать я уже не смог.

Судью дисквалифицировали. Но что толку: бой все равно проигран.

В газетах поднялся шум. Одни называли это «скандальным случаем», другие «несправедливостью к русскому», а шведская «Идроттсбладет» поместила статью, в которой подробно анализировала происшедшее. В частности, там были такие строки: «Пожилой, тучный, неповоротливый и равнодушный судья только что сообщил одетому в красную майку русскому и одетому в зеленое южноафриканцу Ниману, что они не должны бороться с опущенной головой. У судьи не было достаточной живости, чтобы удержать боксеров на необходимом расстоянии друг от друга, и он ни словом, ни жестами не дал им понять, что они могут сойтись и снова начать бой. В это время африканец сильно ударил правой рукой по виску все еще слушавшего русского…»

Все это было верно, но не меняло дела. В колоде карт оказался джокер, который побил туза. Эта карточная терминология, которую я позаимствовал из тех же газет, к сожалению, довольно точно отражала существо дела. Команда наша, как минимум, рассчитывала в тяжёлом, весе на олимпийское «серебро», и, думаю, я действительно мог его добыть, но досталось оно Юханссону. Впрочем, ему, как говорилось, так и не удалось заполучить уже завоеванную им медаль, но винить в этом, кроме себя самого, шведу было некого.

Что касается меня, я переживал неудачу очень тяжело. Как ни крутись, как ни оправдывайся обстоятельствами, команду я все равно подвел. Впервые и с тех пор навсегда я понял, насколько страшным может стать в боксе поражение. Я испытывал жгучий, опаляющий стыд. Стыд не только перед зрителями и товарищами по команде, но и перед самим собой. Унизительность положения, в котором я оказался, не смягчалась никакими обстоятельствами: несмотря ни на что, я знал, что мог выиграть бой, но проиграл его.

«Нечего было хлопать ушами! – мысленно корил я себя. – На ринг выходят не спать, а драться». А дальше шли всякие «если бы». Если бы я помнил, что касание перчатками не обязательно, что Хельсинки не Москва и не Каунас… Если бы я был более внимателен и хотя бы попытался увернуться от удара – смазанный, он потерял бы свою точность и резкость… Если бы я, входя в клинч, не опускал голову… Если бы извлек из урока должные выводы и не повторил бы вторично ошибки… Словом, терзал себя, перебирая действительные и мнимые возможности. Но все эти «если бы» не стоили ни гроша хотя бы уж потому только, что пришли в голову задним числом. Единственное, что я мог бы и впрямь сделать, это вынудить судью открыть счет и получить тем самым спасительную передышку. Но для этого необходимо было опуститься на колени.

Опуститься? А может быть, встать? Встать на колени! Встать по собственной воле! Встать и стоять на коленях перед противником на глазах у тысяч зрителей! Одна только мысль об этом вызывала у меня необоримое отвращение. Тем и отличается бокс от любого вида спорта, что поражение здесь неизмеримо унизительнее. Унизительнее не столько по существу, сколько по форме.