Текст книги "«Мужчины, Женщины и Моторы»"

Автор книги: Альфред Нойбауэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Рудольф Карачиолла–не «герой», как Бернд Роземайер, весь свет жизни которого уложился в два–три года. Но скажем честно: чертовски тяжелее сохранять свое доброе имя на протяжении трех десятилетий, которые не могут обойтись без поражений и неудач.

Так что Карачиолле пришлось тяжелее, чем блестящему Бернду с улыбающимся молодым лицом, ставшему идолом целого поколения.

Как бы странно это не звучало: рейнцу Карачиолле пришлось тяжелее даже из–за его странного, звучащего на итальянский манер имени, которое произносится совсем не так легко как «Бернд Роземайер», например. Берлинцы сразу это заметили. И по своей вечной привычке они уже скоро звали его не иначе как «Карач». И так оно и осталось – на всю жизнь.

[…]

В то время, когда Карачиолла проводил свои первые гонки в берлинском Грюнвальде, на завод Daimler в Штутгарте–Унтертюркхайме прибыл некий Альфред Нойбауэр из Вены. Он прибыл в свите нового главного конструктора доктора Фердинанда Порше–и перенял руководство отделом испытаний. Рудольф Карачиолла тогда еще был равен нулю, зато Альфред Нойбауэр уже «важная птица».

Если позволите, я ненадолго отвлекусь: в конце концов, в воспоминаниях господина Нойбауэра нужно сообщить кое–что и о становлении самого господина Нойбауэра. Но не бойтесь: я не буду вас мучить длинными историями из моего детства, юношества или службы в армии. Я знаю, что сражения между Карачиоллой и Роземайером интересуют вас намного больше, чем мои школьные оценки. Однако надо заметить, что в 1923 году «толстяк Нойбауэр» еще совсем не толстый, а напротив, – стройный человек тридцати двух лет, о котором говорят «в

его венах течет бензин вместо крови» – потому что он сходит с ума по автомобилям.

Это выяснилось еще дома, в Нойтитшайне, в северной Богемии, где некий Нойбауэр заказывал автомобильные проспекты из всевозможных фирм. И автофабрики быстро присылали свои толстые рекламные проспекты, не подозревая о том, что господин Нойбауэр не богатый клиент, а сопливый школьник.

Увлечение автомобилями зашло так далеко, что австрийский кадет Нойбауэр забыл передать важный приказ, только потому, что застрял за ремонтом случайно встреченного армейского грузовика. Однако господин полковник признал за безнадежным кадетом смягчающие обстоятельства и решительно отправил его в моторизированную артиллерию.

Потом наступила первая мировая война: тяжелые времена на фронте, в Сербии, в Галиции, в специальной команде завода Austro–Daimler и, наконец, развал в 1918 году.

– Давайте, оставайтесь у нас, – сказал тогда генеральный директор Фердинанд Порше помешанному на машинах молодому человеку. И он остался. Он стал руководителем отдела испытаний Austro–Daimler.

А потом Нойбауэр проехал свою первую гонку, овеянную легендами «Тарга Флорио» в 1922 году на Сицилии. На малюсенькой машинке Sascha (конструктор: Порше) он добился моральной победы над большими соперниками.

[…]

В то время некий Альфред Нойбауэр искренне верил в то, что он рождён великим гонщиком. И он все еще в это верил, когда весной 1923 года перебрался с доктором Порше в Штутгарт. Здесь, в Штутгарте, он встретил великих гонщиков того времени: Лаутеншлагера, Отто Зальцера, Кристиана Вернера. Гонщиков, чьи имена имели для молодёжи того времени такую же притягательность, как позже имена Карачиолла, Роземайер, Штук или Фанхио.

И мы, «великие» своего времени, действительно ощущали себя особой породой людей. Мы верили в то, что на веки вечные сохранили за собой места за рулем гоночных машин. За это мы пахали день и ночь, и вместе с конструктором Порше выдумывали разного рода хитрости – как, например, в июне 1923 года.

На стенде отдела испытаний завода Daimler гудит мотор. Это двухлитровая машина с четырьмя цилиндрами в 120 л.с., сконструированная Фердинандом Порше.

Время от времени монотонный грохот мотора перекрывает тонкое пение, закладывающее уши торжествующее завывание. Специальное всасывающее устройство под давлением поддаёт карбюратору больше воздуха, чем обычно. Находящийся под давлением воздух заботится о том, чтобы полости цилиндров

до последнего кубического миллиметра наполнялись бензиновой смесью. Как следствие–повышение мощности на 40 процентов. Это приспособление называется «компрессор». Оно станет нашим тайным оружием на следующие 15 лет.

Мы удовлетворённо вслушиваемся в этот вой. Здоровенный Лаутеншлагер кивает мне. Даже на серьёзном римском профиле Кристиана Вернера появляется улыбка. Вернер–лучшая «лошадка» в нашей конюшне. Через несколько дней ему предстоит впервые испробовать этот мотор на «Тарга Флорио». Я поворачиваю рычаг. Мотор замолкает. Внезапная тишина заполняет зал, через стеклянную крышу которого светит яркое июньское солнце.

– Хватит на сегодня, – говорю я, – обеденный перерыв!

– Минуточку, господа! – раздаётся позади меня сильный голос, – Еще успеете добраться до своего супа!

Это директор Грос, шеф отдела продаж. Такого же крепкого телосложения, как и мы. В те времена нужно было быть большим и сильным–как медведь–чтобы справится с тяжелыми машинами. Рядом с директором Гросом стоит паренёк, нежный, почти тщедушный, с приятным юношеским лицом.

– Разрешите вам представить господина Карачиоллу из Дрездена, – говорит директор Гросс, – его нам горячо рекомендовал шеф филиала Хертцинг–как нового гонщика.

– Новый гонщик? – растягивая слова, спрашиваю я, не веря тому, что услышал. В конце концов, гонщиков у нас достаточно: Лаутеншлагер, Зальцер, Вернер, Мерц, не говоря уже обо мне самом, Альфреде Нойбауэре. Что, мы уже недостаточно хороши? Зачем нам этот паренек – Карачиолла?

При таком критическом отношении Карачиолле нечего ловить. Его приняли продавцом в дрезденский филиал, на оклад в 100 марок ежемесячно. По воскресеньям ему разрешили выступать за нас в маленьких и горных гонках.

Довольно равнодушно мы восприняли новость, что в этих соревнованиях господин Карачиолла добывает одну победу за другой. Только понемногу мы снисходим до его уровня, по–отцовски хлопаем по плечу, тем более что он на самом деле производит впечатление неплохого парня. Но у нас, старых бойцов, нет времени на детские игры вроде этих горных испытаний. Нас ожидают другие задачи, как, например, «Тарга Флорио», самая значительная гонка того времени.

«Тарга Флорио» проводилась 27 апреля 1924 года. Это–гонка полная драматизма, под палящим сицилийским солнцем, по пыльным, плохим дорогам, против элиты гонщиков со всего мира. «Тарга Флорио» 1924 года стала огромным успехом для нашей фирмы, для доктора Порше и для нового компрессорного мотора.

Кристиан Вернер побеждает, Лаутеншлагер стал десятым, Нойбауэр пятнадцатым в общем зачёте. Но в наших гоночных классах мы заняли все три первых места и выиграли командный приз.

Наш въезд в Штутгарт подобен народному празднику. Флаги и гирлянды украшают улицы, по которым мы проезжаем на наших гоночных машинах. Нам отдают почести как королям. Фердинанд Порше становится почетным доктором высшей технической школы Штутгарта. А некий Нойбауэр ходит с высоко задранным носом–от макушки до пяток настоящий гонщик. Но – «сатана гордился – с неба свалился…»

Во время гонки в Земмеринге 14 сентября 1924 года я снова забираюсь за руль гоночной машины. Нойбауэр хочет показать своим соотечественникам из Вены, каким классным парнем он все–таки стал.

Трасса имеет длину 10 километров и проходит сквозь бесчисленные узкие повороты в гору. Стартуют поодиночке.

Я прохожу повороты лучше, чем когда бы то ни было, с любовью, почти как кисточкой по бумаге. У цели я настолько устал от этого «красивого–прохожденияповоротов», что только через 5 минут могу подняться с сидения.

Время: 7:34,4 минуты. – Пусть кто–то попробует это повторить! – думаю я, чувствуя себя уже почти наполовину победителем.

Но потом на старт выходят другие, особенно Кристиан Вернер. Он так заносит машину в повороты, что у нее чуть не отлетают задние колеса. Выглядит это некрасиво. – Нет, – думаю я, – так бы я никогда не ехал.

Время Вернера: 6:55,6 минут… Я не могу поверить. На 40 секунд быстрее меня новый рекорд.

И старый Отто Зальцер тоже быстрее меня и еще две другие машины. Мне осталось только не очень славное пятое место в общем зачете.

– Это же невозможно! – говорю я Ханзи, которая тогда была еще только моей невестой, – Наверное, что–то не так с часами!

Ханзи искоса смотрит на меня особым образом. – Все верно Фредль, – говорит она,

– Только… другие просто едут как дьяволы… а ты – как ночной сторож!

В этот день в груди Альфреда Нойбауэра зародились первые сомнения, действительно ли он рождён великим гонщиком…

[…]

В июле 1926 года в Берлине–огромная сенсация. На АФУСе проводится Гран–при Германии, гонка, каких Берлин еще не видывал. Заявлены 40 гонщиков со всего мира, все, чье имя что–то означает. Только Mercedes, как теперь называется фирма, и его гонщики не появятся, так как Mercedes посылает своих знаменитых «стариков» в Испанию, где в то же время проходит гонка в Сан–Себастьяне.

[…]

– Итак, господин Карачиолла, – приветствует его директор, – что вас ко мне

привело?

Вопреки своему обыкновению Руди пошел напролом.

Я слышал, что Mercedes не будет стартовать на АФУСе, господин директор?

– Совершенно верно. Гонка в Сан–Себастьяне для нас важнее. Нам нужно увеличить экспорт. Для этого необходима реклама – в виде побед за границей.

– И Вам совсем безразлично что происходит в Германии? Гонка на АФУСе–это первый Гран–при за много лет!

Зайлер пожимает плечами. – Я знаю. Но две гонки одновременно–это выше наших сил. А в полсилы мы не играем.

Руди глубоко вздыхает. И выстреливает, – Если Вы дадите мне машину–я справлюсь в одиночку!

Директор поднимает брови, – Вы…? Вы шутите! Молодой, неопытный–против всей мировой элиты?

– Мне всего лишь двадцать пять, господин директор, но я уже все–таки одержал за Mercedes 19 побед. Это не считается?

– 19 побед? Предположим. Но в каких гонках? Через горы Шлезии, Саксонии, Тевтобургский лес и тому подобное. АФУС–это совсем другое. Для этого нужен опыт. А он есть только у наших стариков… Я не сомневаюсь в Вашем таланте, но нам нужно думать об интересах фирмы. Поражение в Берлине было бы огромным позором…

– …а победа–огромным успехом! Вот что я предложу: разрешите мне стартовать частным образом. Неудача пойдет полностью за мой счет. А победа принесёт пользу нам обоим.

– Хм… Зайлер задумчиво рассматривает пепел своей сигары. Предложение звучит неплохо. Рвение этого Карачиоллы чем–то ему импонирует. Того просто не узнать, былую робость – как рукой сняло. Карачиолла, который сейчас стоит перед ним, полон энергии, решимости – это человек, который знает, чего хочет!

– Хорошо, – наконец говорит директор Зайлер. – Если Вы так сильно хотите обжечься… Вы получите вашу машину. Мы несем расходы – Вы риск. Согласны?

– Еще бы! Руди больше не отпускает руку Зайлера. – Благодарю Вас, – говорит он, Вы не пожалеете. Я обещаю!

Зайлер шумно вздыхает. – Кстати, я передумал. Я не поеду в Испанию. Я буду в Берлине. Он хитро подмигивает, – Само собой, частным образом!

Двумя неделями позже для Карачиоллы началась первая тяжелая гонка в жизни. Борьба, какой Германия еще не видела.

Лето 1926 года выдалось холодным и дождливым. Курорт Ванзее покинут. Элегантные кафе на Курфюрстендамм пусты. И только на АФУСе оживление. Последний день перед великой гонкой.

Руди Карачиолла тоже решил проехать пару кругов. Трасса покрыта пеленой дождя. О приличной езде нечего и думать. – Хватит на сегодня, – недовольно говорит он, – А то мы еще утонем по дороге…

– Учитесь плавать, – бурчит директор Зайлер, который с жаром записывает времена круга конкурентов. – Возможно, тогда Вы будете быстрее!

Руди, промёрзший и раздражённый, хочет резко ответить. Но Отто Зальцер из старой гвардии, вызвавшийся быть сопилотом (прим.: тогда–второй пилот, находящийся в той же машине и помогавший первому в гонке) у Руди, покровительственно кладет ему руку на плечо и достает для своего подопечного тёплое одеяло. В этот момент в боксы заходит маленький человек с растрёпанными усами и широкополой шляпой. – Молодой человек, может, мне приделать к выхлопной трубе Вашей машины корабельный винт, чтобы Вы уплыли от всех соперников? – весело спрашивает он.

У Руди глаза вылезают на лоб, – Вы здесь, доктор Порше? Я думал, Вы собирались в Испанию?

Главный конструктор сердечно пожимает Руди руку, – Испанию я оставлю «старикам». Думаю, наш «младенец», нуждается во мне больше?

– Еще как! – говорит Зайлер, – Я только что рассчитал: Розенбергер, Рикен и Миноя показали лучшее время, чем наш господин Карачиолла. Ему придется хорошо постараться, чтобы завтра не отстать.

[…]

И вот – 11 июля 1926 года. Гонка за Большой Приз Германии, на которую заявлены 42 машины в трех классах.

В это воскресенье весь Берлин на ногах. 500.000 человек окружают трассу, они–на стоячих местах, на крышах автобусов, на ветвях деревьев. В почётной ложе выделяется заметный профиль кронпринца. Парой метров дальше сидит толстый Якоб Шапиро, член совета директоров Daimler–Benz и изучает последние биржевые сводки. Кучерявый, маленький министр внутренних дел Гржезински возбуждённо разговаривает с полной блондинкой.

Внезапно раздаются аплодисменты. Дамы вытягивают шеи: появляется Гарри Лидке, «разбиватель сердец» в многочисленных фильмах, в шляпе и с хризантемой в петлице.

Часы тикают, старт приближается. Моторы взвывают. Поднимается синий дым, воняет резиной.

Руди поправляет очки. Зальцер еще раз проверяет рычаги и приборы.

[…]

14 часов: человек в белом спортивном пиджаке поднимает черно–красно–золотой флаг. Еще полминуты…

Руди нажимает на газ, повышает обороты и по миллиметру отпускает сцепление. Зальцер напряжённо вглядывается вперед.

Флаг опускается. Машины мчатся вперед. Все–кроме одной. Белый Mercedes с красной полосой и номером «14» остаётся одиноко стоять с заглохшим мотором на бетонной прямой.

– Вылазь! – кричит Руди, – Толкать! Но Отто Зальцер уже давно покинул свое место и уже уперся своими широкими плечами в заднюю часть. Руди выжимает сцепление, качает педалью газа, включает четвертую скорость. На его лбу выступает холодный пот. Он чувствует на себе сотни тысяч пар глаз и больше всего желает провалиться сквозь землю.

Проходят секунды. И вот–наконец–то! – бормотание, тряска, мотор работает! Руди молниеносно переключает на нижнюю передачу. Зальцер прыгает на свое сидение. И тогда они мчатся вдогонку пелетону, который давно уже исчез в направлении южного виража.

Потеряна целая минута драгоценного, необратимого времени. На 3 круге явно лидирует инженер Кристиан Рикен, фаворит, на своем тяжелом NAG. За ним следует берлинец Жильем на Austro–Daimler. Адольф Розенбергер, знаменитый частник на Mercedes, в ярости. Его компрессор взвывает. В течении двух кругов он пробился с восьмого места на третье. Публика ликует.

Где–то посреди поля появляется никем до сих пор незамеченный Mercedes господина Карачиоллы. Он нагнал потерянное на старте время. Недурно, как держится этот молодой человек…

Во время пятого круга падают первые капли. Сначала одиночные, потом–все чаще. Как грибы вырастают зонтики. Асфальт в один момент становится мокрым и блестящим.

Розенбергер гонит как дьявол. Он обходит Жильема и с ревущим компрессором обгоняет Рикена. Он лидирует!

7 круг: Розенбергер едет еще быстрее. Несмотря на дождь он влетает в опасный северный вираж со 170 км/ч. Шины почти не держат мокрый асфальт. И внезапно Розенбергер чувствует сладкий, ударяющий в голову запах. – Эфир… – думает он.

В гоночных машинах того времени были встроены маленькие баки с эфиром. Для более лёгкого старта, для лучшей заводки моторов гонщики подкачивают эфир в бензино–воздушную смесь. И этот бак с эфиром, вероятно, дал течь в машине Розенбергера. Удушающие газы ползут из–под капота.

Розенбергер инстинктивно высовывается из машины, чтобы глотнуть свежего воздуха. При этом он чуть–чуть поворачивает руль. Этого довольно. Машину заносит, скользит. Розенбергер пытается управлять, но на его глаза внезапно опускается пелена.

Грохот, вскрик и тишина. Машина врезалась в домик хронометража на выходе из северного поворота. Туда бегут санитары. Они вытаскивают из обломков Розенбергера и его сопилота: сотрясение мозга, переломы. Потом уносят одного погибшего и двух тяжелораненых: это молодые студенты, которые занимались в домике хронометражом.

Когда Карачиолла входит в поворот, в барьере перед трибуной зияет брешь. Люди с нарукавными повязками красного креста теснятся вокруг перевёрнутой у края трассы машины. Руди испуганно смотрит на Зальцера.

– Не думай об этом! – кричит тот и указывает на дорогу перед ними, – Дальше! Гони!

Руди крепче сжимает руль. Зальцер, старый лис, прав. Не думать. При скорости в 170 км/ч это может стоить головы. Только ехать, выжимать сцепление, переключать скорости, жать на газ, рулить, быстро и мягко…

Тогда, в 1926 году, на АФУСе еще нет никакой системы указаний, никакого сообщения между гонщиком и боксами. И поэтому Руди абсолютно неизвестно, каково его положение в гонке. Он не знает, что на 7 и 8 кругах он протиснулся на 3 место, что только что он установил новый фантастический рекорд круга.

Рикен на NAG лидирует, Миноя следует за ним. Но потом Миное приходится остановить свою машину у края трассы с поломанной коробкой передач, а еще немного позже и Рикен останавливается на замену шин.

Берлин и АФУС получают свою сенсацию: абсолютно неизвестный молодой человек по имени Рудольф Карачиолла лидирует на Гран–при Германии!

Но–он лидирует лишь один круг. Потом его мотор стал работать неровно. Руди вопросительно смотрит на Зальцера. Тот печально кивает, кричит: «Свеча…».

Они останавливаются в боксах. Правила гласят: все поломки должны быть устранены самим гонщиком. Руди выпрыгивает из машины и рывком поднимает капот. Зальцер подаёт ему специальный ключ. С какой же свечой проблема? Тогда еще не дошли до мысли поменять все свечи сразу.

Руди подавляет ругательство, он обжёг пальцы о первую раскалённую свечу. Он кидает ее доктору Порше. Тот внимательно рассматривает ее сквозь увеличительное стекло и спешно отдает обратно: «Эта–в порядке». Следующая… Третья… Четвертая… Доктор Порше не в одной не находит неполадку. А между тем часы неумолимо тикают. Рикен промчался мимо, и Клир на своей Alfa Romeo и гонщик Урбан–Эмерих из Праги.

Наконец, на восьмой и последней свече доктор Порше кивает: она совсем закоптилась и нуждается в замене. Руди работает как автомат. Он не чувствует ожогов на руках, не смотрит на свисающую клочьями кожу.

Потеряны две полновесные минуты. Карачиолла устал и опустошен, когда он снова прыгает в машину. У него не осталось надежд…

13 круг: дождь становится меньше и совсем утихает. Руди проехал новый

рекордный круг – 154,8 км/ч. Но этого он не знает. Он также не знает, что у Клира полетела коробка передач, и что Урбан–Эмерих вылетел в кювет.

18 круг: Рикену нужно заправиться и заменить задние колеса. Как раз когда он собирается тронутся, мимо него проносится белый Mercedes Руди с красной полосой и цифрой «14».

Осталось еще два круга. У Руди в голове крутится вопросы: перед ним еще две или три машины? В этом абсолютно смешавшемся пелетоне невозможно сохранить обзор.

Когда они проносятся мимо боксов, Зайлер показывает им один палец: начался последний круг. Это единственный знак, который получили Руди и Зальцер на протяжении всей гонки на АФУСе 1926 года.

Внезапно мотор трещит только на семи цилиндрах. Этого еще не хватало… вероятно, снова свеча… теперь конец… Собственная скорость кажется Руди бесконечно медленной, с тех пор как отказал один цилиндр. Вот северный вираж. Люди машут. Он видит шляпы, платки. Почему это?

Северные ворота… трибуны… человек с черно–белым клетчатым флагом… Наконец–то – боксы!

Они останавливаются. Руди оседает на сидении. Он слишком изнурён, чтобы вылезти из машины. Да и зачем? Ярость, отчаянье и стыд овладевают всеми его помыслами. Такой позор… «старики» будут смеяться над ним… в Дрездене он не сможет, не краснея, показаться на глаза коллегам… конец всем планам на женитьбу…

Но–что это? Доктор Порше, директор Зайлер бегут к нему, взмахивая в воздух руками. Кто–то тащит огромный лавровый венок. К Руди тянутся руки, абсолютно чужие люди хлопают его по плечам. Старый Отто Зальцер понял все быстрее, чем Карачиолла. По его грязному лицу текут слезы радости.

– Победа! – ликует Порше, – Мы выиграли! – Руди, Вы–молодчина! И еще и новый рекорд трассы! В среднем – 135 километров в час!

Рудольф Карачиолла выиграет еще много гонок. Его скорости еще возрастут более чем вдвое. Но никогда больше он не будет так счастлив победе, как тогда, в 1926 году на АФУСе, после своего первого международного успеха. И этой победой он выиграл не только 17.000 марок и «Золотой Кубок»…

[…]

Пока Руди продаёт машины, участвует в гонках или нежится под южным солнцем, у некоего Альфреда Нойбауэра другие заботы. С тех пор как я повесил на гвоздь свой гоночный шлем, я начал задумываться о гонках вообще.

Гран При Германии 1926 года на берлинском АФУСе показал еще раз: человек за рулем гоночной машины–самый одинокий человек в мире. Он не знает, кто

находится перед ним, кто позади него, каково его преимущество и отставание. Он не знает, сколько он проехал кругов, насколько он быстрее и медленнее остальных. После зрелых размышлений я разработал план: я наношу на таблицы цифры и буквы, готовлю цветные флажки, я придумываю настоящий тайный язык.

Однажды я собрал гонщиков, Карачиоллу и старого Вернера, добродушного Мерца, элегантного Адольфа Розенбергера и задумчивого Вилли Вальба. Я посвятил их в мой новый тайный язык, который должен обеспечить взаимопонимание между гонщиком и боксами и освободить человека за рулем от его одиночества. Для гонщиков мы также разработали систему сигналов. Например: вращающийся в воздухе правый указательный палец означает: «Сколько осталось кругов?», указательный палец вперёд или большой назад означает: «Какое расстояние до гонщика передо мной или позади меня?»

Наконец, пришел день, когда мое «изобретение» должно было пройти боевое крещение – гонка на Солитуде 12 сентября 1926 года. И вот я стою перед боксами, в кулаке черно–красный флаг, в кармане пара табло.

До старта осталось несколько минут. Тут ко мне мчится человек с красным от ярости лицом. Это господин Крот, спортивный президент ADAC.

– Эй, Вы! – кричит он, – Что вы потеряли на трассе? Кто вы вообще такой?

– Меня зовут Нойбауэр, – вежливо говорю я и кланяюсь.

– Очень приятно, – ворчит Крот, – Пожалуйста, убирайтесь как можно быстрее обратно в боксы.

– Я не уйду в боксы, – спокойно говорю я, – Так как я – гоночный руководитель.

– Кто? – Кроту не хватает воздуха, – Гоночный руководитель? Вы что, с ума сошли? Гоночный руководитель – это я!

– Несомненно, – говорю я, – Вы–гоночный руководитель всего мероприятия, а я гоночный руководитель команды Mercedes. Я должен стоять здесь, чтобы подавать моим парням знаки.

– Знаки? – Это что за новомодные штуки? – ворчит Крот. – Если из–за вашего вздора гонщики будут сбиты с толку и произойдёт несчастье, то ответственность на вас. Понятно? – сказал, и возмущено ушел.

Но несчастья не произошло–наоборот. Все три машины Mercedes пришли первыми к цели. Мы победили по всему фронту. И в первый раз я на невидимых нитях провел гонщиков через гонку.

Так 12 сентября 1926 года родился «гоночный руководитель» в современном смысле. Но тогда даже я сам еще не подозревал, какое значение будет иметь однажды мое «изобретение». Пока еще не хватало успеха в действительно тяжелой гонке. Он последовал двумя годами позже на трассе, которая в 1926 году была еще никому не известна: Нюрбургринг…

[…]

Лето 1928 года выдалось нелегким. Над всей Германией поднялась волна жары. Термометр показывает более чем 35 градусов Цельсия в тени.

К тому же одна сенсация следует за другой: во Фридрихсхафене дочь графа Цеппелина окрестила гигантский воздушный корабль LZ 127 именем своего отца. Макс Шмеллинг впервые стал чемпионом Германии в тяжёлом весе. В Доорне император Вильгельм принял лётчиков Коля, Фитцмориса и Хюнефельда. В Амстердаме готовятся к Олимпиаде.

15 июля 1928 года все глаза Германии направлены на Нюрбургринг. На старте III Гран–при Германии стоят 34 машины. На мачтах развиваются флаги Англии, Франции, Италии, Чехословакии и Германии.

Этторе Бугатти, знаменитый конструктор, вызвал Mercedes–Benz на бой. Он прислал на Нюрбургринг 17 машин. Я знаю: это будет борьба до последнего. Ведь великий Бугатти кое–что понимает в гоночных машинах. С тех пор как он 20 лет назад основал свою фирму в Мольсхайме в Эльзасе, он построил всего пару тысяч машин. Но эти машины – это что–то особенное.

Нужно сказать, что итальянец по рождению и француз по собственному выбору Бугатти родом из семьи скульпторов. Не удивительно, что каждая Bugatti, покидавшая его завод, это настоящее произведение искусства. Цены соответствующие: за быструю 8–цилиндровую машину с компрессором на стол монсеньора Бугатти тогда надо было выложить около 35.000 марок.

Машины собрались на старте. Собрался настоящий «паноптикум». Марки, о которых вы сегодня вряд ли помните. Вот толстый NAG, там стоит зеленый Bentley англичанина Тома Биркина. Я вижу Talbot и Amilcar, и еще Pluto, рядом с ним–Philo. А там даже ярко–желтый Dixi с компрессором, который хочет показать нашим великанам, что такое «быстрый круг». Но над всеми ними гордо возвышаются 11 «белых слонов», Mercedes–Benz Super–Sport–Kompressor, коротко SS. С их весом в 33 центнера они похожи на мамонтов–рядом с грациозными синими Bugatti. Но берегись, когда вырвутся на свободу те 160 л.с., которые доктор Порше вложил им под капот…

[…]

Время пришло. Спортивный президент Крот опускает флаг. 34 машины с воющими компрессорами мчатся мимо трибун, проходят «Зюдкере» и исчезают в направлении поворота «Хатценбах».

Проходят 10, 12, 15 минут. И вот они несутся к нам со стороны «Хое Ахт». Первым мимо пролетает белая машины с красным номером 6. Я вскидываю вверх руки: Руди Карачиолла лидирует! За ним еще три Mercedes: Вернер… Вальб… Мерц! И только потом, уже на большом расстоянии остальные. Я потираю руки. Все началось отлично!

Но я рано радовался. На втором круге внезапно отсутствует Вилли Вальб. Я

начинаю нервничать. Что–то случилось? Поломка? Дефект – или хуже?

…Наконец–то избавление, голос из громкоговорителя сообщает: «Mercedes Вилли Вальба вылетел с трассы и сошёл. Гонщик не пострадал». Мы облегчённо вздыхаем.

Пока еще у нас достаточно людей в гонке. И Руди все еще лидирует перед всем пелетоном. Он едет как молодой бог. Я заглядываю через плечо Чарли, она записывает время:

1 круг: 104,8 км/ч 2 круг: 107,9 км/ч 3 круг: 108,4 км/ч 4 круг: 109,8 км/ч 5 круг: 111,6 км/ч

Эти 111 км/ч–абсолютный рекорд трассы. Но я даю знак ехать медленнее, поберечь мотор, так как уже началось большое вымирание: Модерзон остановил свой NAG у края трассы. Chiribiri Пауля Бишоффа вылетела из поворота. Из мотора вырывается пламя. Бишофф спасается в последний момент. Bugatti Момбергера теряет левое крыло. Затем из радиаторы вырывается белый пар. Сломалась помпа. Конец всем мечтам о победе. Принц цу Ляйнинген врезался на своем Amilcar в ограждение. Санитары вытаскивают его из машины без сознания. Все выглядит хуже, чем на самом деле: сломанная нога и все.

А впереди ликует компрессор SS Руди Карачиоллы, как будто предвкушая великую победу. А позади него другие «белые слоны» Мерца и Вернера. Где же они–знаменитые асы Франции и Италии? Где Широн и Брилли–Пери, Миноя и Bentley знаменитого Тома Биркина? Далеко отстав, они едут в середине пелетона.

6 круг: в «Фухсрёре» раздаётся крик ужаса из тысячи глоток: Amilcar Халле слишком сильно срезает поворот и вылетает с трассы. Машина переворачивается и останавливается. Рядом безжизненное тело. Размозжение легкого. Мёртв…

Гонка продолжается: Bugatti чеха Юнека останавливается в боксах. Замена свечей. Его жена Элизабет сменяет мужа. Очень элегантная женщина, эта красивая пражанка. Немного позже под откос улетает Зайбель. Его Bugatti сгорает. Зайбеля отправляют в больницу Аденау с тяжелыми ожогами. Луи Широн останавливается в боксах. Он ругается так, что я его слышу у нас. Раскалились тормозные барабаны. Кто–то опрокидывает ведро воды на машину и гонщика. Графиня Айнзидель останавливает свою Bugatti. Сломался мотор. Бурггаллер сдается: коробка передач…

У «Верзайфен», где люди облепили трассу как виноградины, в поворот храбро входит синяя Bugatti и исчезает в направлении «Брайтшайд». Юнек снова сменил свою жену. Теперь он хочет доказать, что он умеет гоняться лучше нее. Он не хочет оставаться в тени Элизабет.

В «Брайтшайд», самом низком месте Нюрбургринга, поворот идет с понижением. Юнек ни на миллиметр не убирает газ. Он что, с ума сошел? Люди машут

платками, ликуют – но крик восторга замирает и превращается в крик ужаса…

Машина проносится сквозь поворот, шины визжат на высокой ноте, почти со страхом. Юнек отчаянно дергает руль, но машина больше ему не подчиняется… Потом грохот, поднимается пыль, летят комья земли… и все затихает. Там в овраге лежит машина. Все четыре колеса беспомощно и пусто вращаются в воздухе.

Наверху, у боксов, Элизабет Юнек ждет своего мужа. Приближается желтый Talbot Урбана–Эммериха и останавливается в боксах. Чех вылезает. Его лицо бледно под коркой пыли. Он идет к Элизабет, останавливается, хочет что–то сказать, но не может произнести ни слова. Внезапно он опускает на руки лицо. Его тело сотрясают рыдания. Элизабет опускает голову. Теперь она все знает…

Флаги опускаются на половину мачты. Третий чешский участник, доктор Биттман, тоже сдается. Но гонка не знает пощады. Она продолжается.

9 круг: SS Вернера заезжает в боксы. В один момент я рядом. – Что такое? Шины? Или?

Глаза Кристиана Вернера белеют на испачканном маслом лице.

Он указывает головой на свою левую руку. Теперь я тоже вижу: рука бессильно висит. Вывихнут сустав.

Вы, наверное, думаете, что такого не может быть. Вероятно, вы знакомы только с управлением современных машин. Но тогда машины были весом в 33 центнера, с жёстким управлением, почти не амортизированным. И так могло случиться, что трясущиеся передние колеса буквально вырывали руль из ладоней, выдёргивая руки из суставов.

Мы вытаскиваем Вернера из машины. Подбегает барон Венцель–Мозау, помещик из Цюльхау и гонщик по призванию. Он кое–что понимает в медицине. Я слышу, как Вернер ревет подобно быку, когда барон быстрым и точным движением выправляет ему руку.