Текст книги "«Мужчины, Женщины и Моторы»"

Автор книги: Альфред Нойбауэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

«Мужчины, Женщины и Моторы»

«Manner, Frauen und Motoren»

Alfred Neubauer

Наиболее интересные отрывки из книги

На отрывном календаре сияет жирная красная «двадцать четыре». Наконец–то оно наступило, ожидаемое с таким нетерпением 24 июля 1938 года. День Гран При Германии.

Этим воскресным утром в ванной отеля «Айфельский двор» в Аденау сидит один долговязый англичанин.

Это Джон Ричард Битти Симэн, по прозвищу «Дик».

Дик Симэн уже добрый час нежится в ванне. Время он времени он просит подлить тёплой воды и читает «Berliner Nachtausgabe» (прим.: нем. – «Берлинское Ночное Издание»).

Первая страница полна кричащих заголовков: «Арабы призывают к священной войне против евреев и англичан… красноиспанский фронт под Валенсией развалился… Лорд Рунсимэн едет как посредник в Прагу…»

– Бррр! – Политика Дика не интересует.

Молодой человек листает дальше, до спортивной страницы: «250.000 участников на спортивном и гимнастическом празднике в Бреслау… Нойзель победил по очкам Лацека (прим.: известные боксёры 30–х годов ХХ века)… XI Большой Приз на Нюрбургринге…»

Вот оно, то, что интересует Дика. Строчку за строчкой он читает анонс сегодняшнего события. Там большими буквами сообщается о том, что Браухич установил новый рекорд круга, и что Карачиолла, кажется, не в настроении. А в самом конце статьи маленькими буковками напечатано и имя «Симэн».

Да, – Дик пока ещё не Ланг, не Штук, не Нуволари. Дик пока ещё только молодой гонщик Mercedes. Но – кто был никем, ещё может стать всем. Дик скомкал газету.

Хотя бы раз выиграть Гран При! Лучше всего прямо сегодня, ведь среди 250.000 зрителей сидит самая красивая и обворожительная девушка в мире: Эрика из Мюнхена.

Эрика Попп, дочь генерального директора BMW, знаменитая наездница и–еще свободна. Пару недель назад Дик с ней познакомился. Только один–единственный вечер они провели вместе, двадцатипятилетний англичанин и всего лишь восемнадцатилетняя немка. Hо этим вечером пара не пропустила не одного танца.

Как там еще раз, что там по просьбе Эрики снова и снова играл оркестр? – Дик начал насвистывать «Я танцую с тобой на небо…». Мыслями он далеко. Подле молодой дамы с глубокими синими глазами и золотистыми волосами.

В этот момент в дверь постучали…

Тем, кто тогда постучал, был я, толстяк Нойбауэр.

Дик вынырнул из своих небесно–голубых мечтаний. – What's the matter? – спросил он. – Что случилось?

– Это Нойбауэр. Всего лишь хотел удостовериться, что Вы уже утонули.

– Не бойтесь, сэр! Пока еще держусь на плаву. Я в отличной форме!

Я протиснулся сквозь дверь. – Мой дорогой мистер Симэн, Вы еще вгоните меня в могилу. Старт через два часа, а Вы плескаетесь в своей ванне, как утка в деревенском пруду. Немедленно вылазьте на сушу!

– Только если я получу чашку английского чаю.

– Вы получите все, что угодно, если наконец–то начнёте двигаться. Если Вы и в гонке будете так плестись, то не выиграете и цветочного горшка!

– Зато могу лавровый венок с лентами! – еще успел крикнуть этот наглец мне вслед.

А я уже барабаню обеими руками в дверь соседней комнаты, где, храпя, встречает новый день Херманн Ланг.

Вы даже не можете себе представить, сколько забот у гоночного руководителя утром перед Гран При. Для начала извлечь «овечек» из кроватей и ванн, а потом еще исполнять их желания за завтраком…

Горячий сладкий чай для Дика Симэна. Фирмы «Twinning». Иначе парень не проснётся по–настоящему. Огромный бифштекс, снаружи хрустящий, а внутри с кровью–для Рудольфа Карачиоллы. Ему это нужно, чтобы войти в раж. Ланг, чудак, ест перед гонкой полфунта рафинада. Просто как конь с пашни. Он считает, что это укрепляет нервы.

Рафинад, английский чай, бифштекс–обо всем позаботились. Там, в углу столовой «Айфель хофа» сидят мои «барашки» в белых гоночных комбинезонах. Пока они могут от меня отдохнуть.

Все, что имел сказать о плане сражения, я уже сказал вчера вечером на совещании с гонщиками. Распоряжения обычные: «Каждый едет так, как только может он сам и его мотор. На старте у всех одинаковые шансы. Когда у нас будет преимущество в одну минуту перед ближайшим соперником, последует знак

успокоиться. С этого момента каждый остаться на своей позиции».

На часах 10:45. Еще четверть часа до старта формульных гоночных машин за XI Большой Приз Германии на Нюрбургринге.

Позади меня опять осталась куча работы. Подготовить машины к гонке–это особая наука и я отлично знаю, откуда взялась моя ранняя седина.

Эти машинки капризны как примадонны. Им подходит не любое масло, не любое топливо, и уж точно они не переносят любые свечи.

Есть специальное гоночное масло, вязкое как клейстер. Полночи оно должно стоять на плите, прежде чем его можно будет залить. Есть свечи для прогрева–с ними мотор выводят до рабочей температуры. От получаса до часа. Затем на машины натягивают шерстяные покрывала, чтобы они и не вздумали остыть до старта. И только теперь вставляют их – свечи с самым высоким калильным числом. Свечи, которые при медленной езде немедленно замаслятся. Также есть специальное топливо для холодной или жаркой погоды, его смешивают специалисты. И только когда мы совершенно точно знаем, как сегодня настроены небеса, его заливают в баки.

И вот там они стоят, выстроенные согласно времени, показанному на тренировке: наши «серебряные стрелы», белые рыбы Auto–Union, зелёные Maserati, светлокрасные Alfa–Romeo, синие Delahaye…

Громкоговоритель сообщает: «Еще десять минут до старта».

Фрау Алиса Карачиолла готовит в хронометражном боксе свои секундомеры и таблицы. Во всем, что касается расчетов, она абсолютный вундеркинд. Это стройная блондинка родом из Америки, которую все зовут не иначе как «Бэйби», вообще большая умница.

Вот там, у Auto–Union, я вижу Ханса Штука в ярости гоняющего своих механиков. Тацио Нуволари, симпатичный итальянец с кожаным лицом чистокровного индейца, сидит на краю боксов и спокойно смотрит на солнце. Сверкает его лимонно–жёлтый свитер. На левом плече талисман, золотая черепаха с буквой N на спине. Ее ему подарил Габриэль д'Аннуцио, знаменитый итальянский поэт, возлюбленный актрисы Дузе. Я сам еще помню, как Аннуцио пытался попробовать себя в качестве гонщика…

В наших боксах кто–то стучит. Я оборачиваюсь. Конечно же, это Лидия! Славная, маленькая жена Ланга с длинными, тёмными волосами и весёлым швабским ртом. Она прибивает знаменитую подкову на стену бокса ее обожаемого супруга.

Многие из великих героев руля ужасно суеверны.

Нуволари–и его черепаха, Карачиолла полагается на карликовую обезьянку Анатоля, которую он возит с собой на каждую гонку в ярко–красной, лакированной кожаной сумке, Ланг одержим своей подковой–с тех пор как он разбился на кольце Масарика. Тогда Лидия забыла подкову дома.

И Дик Симэн тоже чудачит по–своему. Его просто трясёт перед каждым

тринадцатым. Он боится каждого 13 круга, каждого общества из 13 персон. Он никогда не останавливается в отеле в комнате 13 и никогда не едет на машине со стартовым номером 13. Как часто я над ним смеялся, над нашим «sonny boy», изза этой причуды. Позже мне стало не до смеха…

До старта еще восемь минут.

Манфред фон Браухич смотрит наверх, на трибуну для почётных гостей.

Знаменитости. Коричневые, чёрные, серые мундиры, господа в костюмах спортивного покроя, господа в визитках. Дамы демонстрируют новейшие летние платья. А их шляпы достойны пера поэта – как в рифму, так и без нее.

Вот там, в светлой панаме: Ханс Альберс (прим.: – Ханс Альберс, 1891–1960 гг., знаменитый немецкий киноактёр). Во втором ряду маленький господин в темном костюме: государственный советник доктор Георг фон Штраус, большая величина в немецкой промышленности, член совета директоров Mercedes, Deutsche Bank и UFA. Среди больших шишек промышленности сидит и генеральный директор Франц Попп из Bayerische Motoren–Werke (прим.: – BMW) со своей дочерью Эрикой.

Высокая, стройная Эрика молода, красива и вообще–отличная партия; -вилла в Мюнхене, летний дом в Гармише, охотничий домик в Руполдинге… – Так расписывали доброжелательные друзья Манфреда. Уже давно они хотели его женить. Ведь многих удивляло, почему такой импозантный господин Браухич так редко появляется в обществе женщин. Что ж, скоро все измениться. Во время праздничного банкета, сегодня вечером, Эрика будет соседкой Манфреда справа. Это устроили друзья и покровители.

На трибуне Эрика Попп покопалась в своей сумочке и извлекла маленький театральный бинокль. Она смотрит в сторону машин. На какой–то момент ее взгляд задержался на лице Браухича. Он хорошо выглядит, этого не отнимешь, думает Эрика. Мужчина в самом расцвете карьеры… хорошее имя, хорошая семья… Затем ее бинокль поворачивается в сторону Дика Симэна. Эрика сравнивает обоих мужчин. К Браухичу она питает такое глубокое уважение, какое только может питать молоденькая девушка к опытному, уважаемому мужчине. Но она инстинктивно понимает, что только Дик Симэн разделяет все ее желания и стремления.

На часах 10:59. Я поднимаю указательный палец правой руки, и вращаю им по кругу. Это сигнал. Гонщики включают зажигание.

Еще минута…

Моторы взревели. Механики с электрическими стартерами бегут обратно в боксы. Теперь гонщики остались один на один со многими сотнями «лошадей» своих машин.

Еще десять секунд.

Судья на старте поднимает белый флаг. Я показываю нашим парням на пальцах

секунды: восемь… семь… шесть… пять…

Моторы воют еще громче. Медленно, миллиметр за миллиметром, гонщики отпускают сцепление, повышают обороты. Теперь только бы не ошибиться! Только бы не заглохнуть, не дать колёсам провернуться.

На светофоре вспыхивает жёлтый свет. Три… два… один! Стартер опускает флаг. Машины с ревом срываются с места, двадцать два освобождённых от оков чудовища.

Двадцать две машины стартовали. В облаке пыли и чада они исчезают в сторону «Зюдкере». Я как Нурми (прим.: Пааво Нурми, 1897–1973 гг., финский легкоатлет, бегун) лечу в боксы. Через 55 секунд они появятся на противоположной прямой. Там я должен быть на посту.

– Ланг впереди! – кричит мне длинный Циммер, первый механик Браухича. На гоночном жаргоне его называют «капо».

Когда я добрался до боксов, они уже несутся в нашу сторону. Впереди Ланг!

– Клик! – щёлкает мой секундомер.

Две.. три секунды… и в дикой борьбе мимо проносятся остальные: Симэн (Mercedes)… Нуволари (Auto–Union)… Карачиолла (Mercedes)… Браухич (Mercedes).. и прочие. И вот они уже исчезли в повороте «Хатценбах».

Безжалостно тикают хронометры. Радиокомментаторы в запале несут вздор. По всей Германии люди сидят в своих гостиных перед радиоприёмником, уплетают яблочный пирог и слушают сообщения из Нюрбургринга.

Я приказываю подготовить сигнальные таблицы. Гонщики должны знать, какое у них положение в гонке, насколько быстро или медленно они едут.

Второй круг: я более чем доволен. Все четыре мои «серебряные стрелы» впереди. Только одна Auto–Union держится с ними. Лучше не бывает. Поскольку я милостиво настроен, я сую кусочек сухарика в рот Анатоля, обезьяны Карачиоллы. И тут меня поразил гром среди ясного неба…

– Герр Нойбауэр!

Жесткий, металлический голос. Передо мной стоит сухопарый человек с головой как у щелкунчика. Коричневый мундир. Почетная сабля на поясе. В петлицах знаки отличия обергруппенфюрера. В общем, маленький бог.

– Чем могу помочь, господин Краус? – говорю я.

– Вы немедленно должны остановить Ваши машины!

Мне показалось, что я не расслышал, – Остановить машины? – Но, ради бога, почему это вдруг?

– Ваши машины теряют масло. Вероятно, негерметичный бак. Нуволари получил целую порцию в лицо и был сильно задержан. Надо немедленно устранить неполадки.

Меня бросает то в жар, то в холод. Остановить машины сейчас означает проиграть гонку, когда она еще по–настоящему не началась.

И вот я говорю, заставляя себя сохранять железное спокойствие, – Господин Краус, это временное явление. Иногда на старте в масляных баках бывает слишком высокое давление. Тогда может случиться, что приоткрывается крышка. Через пару минут все снова уладиться!

– Я не могу на это полагаться, – отрывисто говорит обергруппенфюрер Краус.

Вот тут мне становиться нехорошо в области желудка.

– Через пять кругов–замена шин. Машинам все равно придётся остановиться. Тогда мы все приведём в порядок. Будьте же благоразумны!

– Я благоразумен, господин Нойбауэр. И именно поэтому я настаиваю, чтобы Вы их остановили!

Тут мое терпение лопнуло. Я не позволю лишить нас победы таким образом. Только не так! В тот же момент, когда лидеры проносятся мимо боксов, я взрываюсь, – Господин Краус, посмотрите же внимательно туда! И кто именно задерживает Нуволари? Мои гонщики дают ему место, но он все равно не может их обойти. Проблема в его машине, а не в каких–то там брызгах масла. Четыре Mercedes впереди, и их Вы хотите сейчас остановить? Тогда для нас вся гонка будет провалена, а для других станет легче лёгкого…

Краус побледнел как мел. – Вы хотите сказать, что я пристрастен? Против Mercedes и за Auto–Union? Господин Нойбауэр, – отвечайте!

Я ничего не говорю, только смотрю на него. Тут он разворачивается на месте. Его сапоги громко стучат по бетону, когда он в ярости бежит назад к руководству гонки.

3 круг: у ведущего до сих пор Херманна Ланга проблемы со свечами, он безнадёжно отстаёт и вынужден сойти. Теперь лидирует Симэн, – и как! – он ведет гонку просто замечательно! Его преимущество увеличивается секунду за секундой.

7 круг: Браухич останавливается в боксах для первой дозаправки и замены колес. Механики работают как дьяволы, люди на трибунах выворачивают шеи. 44 секунды на заправку и замену четырёх колёс–и машина с красным радиатором уноситься прочь.

9 круг: Delahaye Камотти и Alfa Romeo доктора Фарины «скисают». В боксах Ferrari у конструктора Блуе припадок бешенства. – Первые машины обходят на круг–Пауль Пич на своей 1,5–литровой Alfa Romeo храбро сражается на безнадёжной позиции.

Тут в боксы вкатывается Карачиолла. В чем дело? Я мчусь туда. У Руди лицо зеленого цвета. Он сгибается от боли.

Руди, что с Вами?

Мой желудок… – стонет он – Я больше не могу… Механики снимают руль и поднимают его из машины. Руди плетётся в угол и там

его выворачивает наизнанку.

Проклятье! Я подзываю Ланга, который после своего схода, павши духом, сидит в боксах. Ланг мгновенно все понимает. В два прыжка он на месте и сидит за рулем машины Карачиоллы. И мчится прочь.

12 круг: теперь ведет Браухич Между тем кое–что произошло, то, что абсолютно не входило в мои расчеты. Уже давно я дал знак успокоиться, в соответствии с основным распоряжением: «когда достигнем достаточного преимущества перед соперниками, каждый держит свою позицию». Однако Браухич не подчинился указаниям и уже после моего сигнала обошел лидирующего Симэна.

Но Дик не сдается. Он мчится как дьявол. Едет практически в воздушной тени Браухича. Едет, несмотря на погоню, подкупающе элегантно, быстро, равномерно, – как часы. И он не теряет ни десятой доли секунды, неважно, как там Браухич жмёт на газ. И я замечаю, что Манфред все больше нервничает.

Как бывший гонщик, я не могу поставить Симэну в вину, что он гонится за Браухичем, чтобы отомстить за обгон против правил. Любой поступил бы так же на его месте. Но как гоночному директору у меня нехорошо на душе. Такая погоня, в конечном счете, дорого обходится моторам и шинам.

16 круг: механики носятся по боксам. Аврал! Ожидаются две машины одновременно. Заправка и замена колес для Браухича и Симэна, обоих соперников.

Браухич останавливается первым. И сразу я слышу, как он кричит, – Я больше этого не выдержу! Этот Симэн еще сведёт меня с ума своими постоянными наездами.

Этого я и боялся. Браухич с его характером холерика не выдерживает, если у него постоянно висят на хвосте. Я кричу ему в ответ, – Манфред, почему Вы так нервничаете, Вы ведь первый начали! И вообще, успокойтесь, я поговорю с Симэном!

Сейчас я не могу допустить ссоры между моими гонщиками. Несколькими секундами после Браухича въезжает Симэн. Я как можно быстрее бегу туда и наклоняюсь над ним. – Дик, мой мальчик, я Вас умоляю! Пропустите сегодня Браухича вперёд! Я знаю, что Вы правы. Но все равно–не давите так на него, или он разобьёт машину!

Дик не отвечает. Но на его лбу залегла маленькая злая складка. Я утираю пот с лица. – Дик, ради любви ко мне, пожалуйста, оставьте сегодня Браухича в покое!

Руки Дика еще крепче сжимают руль. Затем, почти неслышно, его ответ, – All right, Sir!

В этот момент я еще больше привязался к этому превосходному молодому человеку.

Теперь я снова бегу к машине Браухича, к горловине бензобака за сиденьем водителя, к которой в этот момент механик прилаживает шланг. Топливо закачивается под высоким давлением – 25 литров в секунду.

Я как раз собираюсь крикнуть Браухичу, что он может спокойно ехать к своей победе, когда происходит несчастье. Механик у бензобака отвлёкся на долю секунды. Он слишком поздно закрыл кран. Четыре, пять литров бензина разливаются по задней части машины.

– Стоп! – в ужасе кричу я.

Поздно! Взвывает стартер. Ничего не подозревающий Браухич включает зажигание. В тот же момент вспыхивает пламя, бледное, призрачное бензиновое пламя. Все укуталось в облака белого и чёрного дыма. Крик из тысячи глоток. Механики замерли как парализованные. Каждую секунду машина может взорваться…

Браухич отчаянно пытается освободиться из своего сиденья. Его руки дрожат. Он не может открыть запор руля. Он не может освободиться…

Я прыгаю к нему, недолго думая, хватаю Браухича за воротник и вытаскиваю его из машины, кидаю на пол, катаю его по земле, чтобы сбить пламя. И вот уже заработали огнетушители и покрыли машину толстым, белым покрывалом. Шипя, пожар гаснет.

Я перевожу дух и оглядываюсь. Там–я не верю своим глазам–там перед боксом все еще стоит машина Симэна. В пару прыжков я уже возле Дика.

– Бог ты мой, чего Вы еще здесь стоите? Ну, катитесь наконец–то отсюда!

Тут этот молодой «томми» (прим.: прозвище англичан) ухмыляется и, недолго думая, говорит:

– Я думал, мне надо пропустить Браухича вперед…

– Вы должны не думать, а ехать! – ору я. И парень не заставляет себя просить дважды.

Манфред стоит растерянно у боксов, рукава его комбинезона обуглились. Слава Богу, больше ничего плохого с ним не случилось.

Со стороны руководства гонки к нам подходит маленький человек с примечательным лицом: корпсфюрер (прим.: глава «национал–социалистического корпуса водителей») Хюнляйн. – Ну, Браухич, – кричит он, – Вы ведь поедете дальше, не правда ли?

И прежде чем я успеваю сказать хоть одно слово, Манфред щелкает каблуками как на дворе казармы, – Так точно, господин корпсфюрер!

Внезапно кто–то тянет меня за рукав. Это длинный Циммер, «капо» механиков Браухича. – Господин Нойбауэр, – возбуждённо шепчет он, – ради Бога, не дайте ему ехать! Он ведь дрожит всем телом! Я его хорошо знаю–он ведь вылетит в кювет!

Циммер прав! Но прежде чем я успеваю вмешаться, уже взревает мотор машины Браухича. Секундой позже обугленная «серебряная стрела» исчезает.

– Увидим ли мы его еще когда–нибудь? – бормочет Циммер.

Проходят три, пять, десять минут. Мы не получаем никаких новостей, ни одного сообщения с трассы. Меня бросает в жар и у меня темнеет в глазах. Тут к трибунам подъезжает полицейская машина. Из неё вылезает человек в белом комбинезоне. Толпа кричит, ликует, аплодирует. Это Манфред. Он машет нам рукой и у меня падает большой камень с сердца.

Вскоре после этого Манфред фон Браухич сидит на ограждении боксов, болтает ногами и нервно жует потухшую сигарету. Когда он замечает мое приближение, он поднимает взгляд.

– Вы, наверное, хотите выразить мне свои соболезнования, господин Нойбауэр? Благодарю покорно!

– Слушайте, не болтайте чепухи! Лучше расскажите мне, что случилось с Вашей машиной.

И тогда Браухич докладывает: после пожара очень осторожный старт. Вдоль прямой. Через поворот «Зюдкере». Тормоза действуют, мотор работает ровно. Что ж, тогда дать газу! С ревущим мотором–в поворот «Хатценбах». Мимо «Флюгплатц». Стрелка на спидометре ползет все выше. 180… 190… 200 километров в час. Вот «Шведенкройц» с его пресловутой возвышенностью… Убрать газ! Тут машина подлетает в воздух. Теперь только не менять положение руля, иначе можно разбиться! Но что это? Рулевое колесо не закреплено… штыковой затвор раскрылся… машина неуправляемо несётся дальше. Теперь надо молниеносно выкинуть руль, ухватиться руками за рулевую колонку и пытаться удержать машину на трассе. Только бы не вылететь! Только бы не вылететь! Десять метров… двадцать метров… наконец, начинают действовать тормоза. Взлетают фонтаны грязи. Бог ты мой–кювет! Снова на дороге… и еще раз в кювет… и, наконец, все замерло…

– Эти проклятые маслёнщики, – в конце ругается Браухич, – эти механики почти что имели меня на своей совести. Они забыли после пожара снова закрепить руль.

Вот история господина фон Браухича. В таком виде он ее рассказывал всем, кто хотел ее услышать. И он рассказывал ее так еще годы спустя, и в беседах, и в книгах.

Но если вы спросите меня, – я на это не куплюсь. Ведь механик Циммер, надёжный, верный Циммер, еще сегодня клянётся всеми святыми, – Я тогда лично закрепил руль, и при этом–правильно. Я еще специально проверил защёлку штыкового замка.

Так что очень похоже на то, что добрый старый Манфред использовал якобы незакреплённый руль только как отговорку. Потому что он не хотел признаться в том, что он, после всего этого переполоха с пожаром, потерял нервы и контроль над своей машиной.

А Дик Симэн едет как в трансе. Круг за кругом. «Аденауэр форст»… «Брайтшайд»… «Карусель»… «Деттингер хое»… и снова длинная финишная прямая…

Его ноги горят как в огне. Поджариваются подошвы на педали газа. Руки болят. Они покрыты кровавыми волдырями. Все равно! Стиснуть зубы! И снова, и снова управлять, переключать, тормозить, выжимать сцепление…

Дик Симэн едет гонку своей жизни. И он выигрывает XI Гран При Германии с преимуществом в три минуты перед Херманном Лангом. Затем следуют две Auto–Union, потом француз Дрейфус на Delahaye и немец Пауль Пич на Maserati.

Церемония награждения победителей.

Похлопывания по плечу, рукопожатия, объятия, смеющиеся лица, автографы. Лавровый венок. И речи…

Дик почти не слушает. Он думает о бедном Хайде. Его соотечественнике и друге, который разбился на одной из Maserati и теперь лежит в больнице Аденау с раздробленными костями. И еще–об Эрике думает Дик. О светловолосой, стройной Эрике из Мюнхена.

Наконец–то гимны. С каждым куплетом тысячи рук опускаются немного ниже. Так долго держать «Hitlergruss» (прим.: вскинутую в нацистском салюте правую руку) не может даже тренированный национал–социалист.

Еще раз похлопывания по плечу и рукопожатия. Затем–приз победителю: огромная бронзовая птица.

Хлопают пробки от шампанского. Дик хочет выпить за мое здоровье. Но у меня другие заботы. Один из механиков потянул меня за рукав. – Господин Нойбауэр, Вы должны немедленно подойти к боксам!

– Что случилось?

Лицо парня становиться похожим на администратора похоронного бюро. Конфискована машина Браухича. Обергруппенфюрер Краус назначил расследование.

Десятью минутами позже я стою перед тремя господами в коричневом. Корпсфюрер Хюнляйн, принц Макс фон Шаумбург–Липпе, обергруппенфюрер Краус–высокая комиссия по расследованию. Вот она, месть маленького человека. – Господин Нойбауэр, – рычит он, – Вы выпустили в гонку повреждённую машину. Вы виноваты в аварии Браухича.

– Ошибаетесь, – говорю я, – Приказ последовал от корпсфюрера Хюнляйна. Я запретил дальнейшее участие в гонке.

Хюнляйн смущённо откашливается, – Да, это верно…

Но Краус не сдается так быстро. – Вам следовало обследовать машину, господин Нойбауэр.

– Посреди гонки? Для этого нам бы понадобился целый день. Могу я вообще

спросить, что было не в порядке с машиной?

– Тормоза, – говорит Краус, – Тормозные шланги из резины, вероятно, обуглились при пожаре. Когда Браухич хотел затормозить, они лопнули, и он вылетел с трассы.

Вот так сюрприз! Если это верно, то мне конец. Пока мы так стояли вокруг разбитой машины, я себя чувствовал совсем нехорошо. Но, смотри–ка, – через пять минут выяснилось: все тормозные шланги в полном порядке!

[…]

18 августа 1938 года наступил день Гран При Швейцарии. Трасса Бремгартен находиться за чертой города Берна, имеет длину 7 километров и является одной из самых быстрых трасс Европы. Кроме того она еще и очень коварна. Эта трасса стала судьбоносной для Карачиоллы, Акилле Варци, Гайера и Кристиана Каутца.

На старте в первом ряду стоят «серебряная стрела» Дика Симэна и, рядом с ним, Рудольф Карачиолла и Херманн Ланг.

Гонка началась пунктуально. И так же пунктуально, как и все в Берне, подоспел святой Петр со своей лейкой. Дождь полил как из ведра.

В 15 часов опустился стартовый флаг. Поехали. После прекрасного старта Дик Симэн умчался вперёд, за ним Штук на Auto–Union, потом Карачиолла.

Однако одна машина все еще торчит на старте. У меня перехватывает дыхание: это Херманн Ланг! Он дал на старте совсем немного больше газу и – «фффииии!» колеса прокрутились.

Что ж, Херманн Ланг–не дождевой гонщик. Когда светит солнце на старте, ему нет равных. Но, как только начинает идти дождь, вся его удаль пропадает. Позже мне удалось его излечить…

Но в этот день он тронулся только тогда, когда его обошли уже шесть соперников. По его лицу видно: теперь он в ярости. А тот, кто в ярости, еще никогда не был хорошим гонщиком. Такой человек плохо обращается с педалью газа и тормозами, он перекручивает руль, он сжигает мотор и является первым кандидатом на место в кювете…

Пару кругов все идет хорошо. Но затем у Херманна закапризничал мотор. Потом забарахлили свечи. И, наконец, в его очки ударил поднятый при резком торможении камень.

Ланг прикатился в боксы. Он сдается. А нашему гоночному доктору Глезеру пришлось хорошо поработать, чтобы извлечь из глаза Ланга полдюжины тонких осколков.

Между тем Дик Симэн по–прежнему лидирует. Вплотную за ним мчится Карачиолла. Старый гоночный лис против молодого и зелёного юнца!

Я не могу усидеть на месте. К черту всю тактику и стратегию старика Нойбауэра!

Это гонка мне по сердцу, я снова вижу себя самого сидящего за одним из этих ревущих моторов, я рулю вместе с ними, моя правая нога дергается, как будто бы ищет педаль газа.

Карачиолла все ближе к Симэну. На каждом круге он догоняет несколько метров, десятые доли секунды. Он проходит повороты как по линеечке, точно дозирует газ и тормоз. Ни на секунду не теряется сцепление колес с дорогой.

9 круг. 10 круг. В лицо Карачиоллы безостановочно брызжет вода, поднятая задними колесами Симэна. Так близко Руди уже подобрался… Старый мастер не дает передышки.

11 круг. Перед трибунами машины разделяет расстояние вытянутой руки. Время пришло. Великолепным рывком Карачиолла ускоряет свою машину и обходит Дика Симэна. Такой рывок невозможно повторить–это фирменный приём Карачиоллы, которым он поборол уже многих соперников, соперников класса Бернда Роземайера.

Дик борется отчаянно. Теперь настала его очередь не давать передышки. Теперь он едет в воздушной тени Руди, в облаке водяной пыли, поднимаемой задними колёсами Карачиоллы.

30, 40, 50 круги проходит в борьбе. Карачиолла железно удерживает лидерство. Более того: с каждым кругом его отрыв увеличивается. Дик храбро сражается, но тщетно. И вот, как избавление, финишный флаг.

Победитель: Рудольф Карачиолла. Спустя 26 секунд за ним финишную черту пересекает Дик Симэн. Затем следуют сильно отставшие Браухич, Штук и остальные.

Здесь, в Берне, стало в очередной раз ясно, что Карачиолла–дождевой гонщик, второго такого не сыскать. Я уже часто размышлял, – в чем может быть причина этого? В тонком чутье, с которым он скользит сквозь мокрые повороты? В его особенном стиле вождения?

Нет. Его секрет–это его «тюленьи глаза». Пусть дождь литрами плещет ему в лицо–Карачиолле не нужны очки или защита. Там, где другие сдаются, потому что они не могут разглядеть собственную руку, – для Карачиоллы это не имеет никакого значения.

Причину этого особого дара так и не удалось найти. Специалисты говорят что–то об особом строении глаза, о бесчувственности стекловидного тела, о ненормальном преломлении света в линзе, благодаря которому исправляется замутнение, вызванное попавшей в глаз водой.

Как бы то ни было, – «сегодня дождь» равнозначно «сегодня победит Карачиолла».

Но здесь, в Берне, выяснилось, что и кое–кто из молодёжи знает толк в искусстве вождения в дождь. Этот «кто–то» – Дик Симэн. То, что этот парень свалился к нам как снег на голову, стало для нас особенно счастливым обстоятельством.

Дику Симэну не было на роду написано стать гонщиком. По желанию родителей ему оставался только небольшой выбор: судья, дипломат или член парламента. Ведь его папа–очень богатый банкир, а мама–дама из высшего света, и тоже очень состоятельная.

Дики, единственный сын, само собой, получил настоящее английское образование: школа в Регби, университет в Кембридже. Факультет современных языков.

Но – свободное время у Дика было в основном заполнено упражнениями в технике прохождения поворотов на ржавом мотоцикле.

Позже мама дарила своему помешанному на машинах отпрыску каждый год по спортивному автомобилю новейшей модели. А когда Дик захотел даже самолет, мамина чековая книжка не заставила себя долго ждать…

Тут случилась первая неприятность. Однажды вечером папа и мама Симэн сидели перед камином и читали «Таймс», когда в дверь постучали. Вошёл дворецкий.

Со всеми признаками достойного негодования он сообщил, – Только что поступила новость, сэр, о том, что мистер Дик вылетел из Дорфенжера в Южную Африку… на автогонку…

Симэна–старшего, шестидесяти семи лет от роду, от испуга хватил лёгкий удар.

Вот таков был Дик: быстренько слетал в Африку–только для того, чтобы принять участие в гонке, и при этом – через 15 километров оказаться в кювете.

Год спустя он доказал, что кое–что понимает в «поуэр–слайде», «дрифтинге» и «контрировании» – азах для каждого гонщика.

Тогда, в 1934 году, Дик Симэн участвовал в своей первой большой гонке, и притом, как и в 1938, также в Берне. Как всегда шел дождь. Но Дик на своей маленькой, черной MG как будто скользил по трассе Бремгартен, обгонял одну машину за другой и возглавил пелетон. Никто не рискнул так рулить по мокрой трассе, как Дик.

Тогда Дик выиграл приз Берна в классе машин с объемом двигателя до 1,5–литров.

Потом он из боксов наблюдал за гонкой тяжёлых «формульных» машин за Большой Приз Швейцарии. В одном из поворотов этой гонки с трассы вылетела машина англичанина Гамильтона и врезалась в дерево. Гамильтон погиб на месте.