Текст книги "Джордано Бруно"

Автор книги: Альфред Штекли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

О чем бы ни рассуждал Ноланец, он как-то так поворачивает любую тему, что она становится странной. Он говорит об освещенности Луны и вдруг задает вопрос: как бы мы воспринимали лунный свет, находясь на Луне? И тут же высказывает предположение, что свет, отражаемый Землей, может быть сильнее лунного, хотя люди и не замечают этого. Но его видят те, бросает он вскользь, кто находится на Луне.

Те, кто находится на Луне! Но и этого Ноланцу мало. Он уверяет, что существуют и другие небесные тела, подобные нашей Земле, и что их неисчислимое множество. Поразительные речи! Для большинства присутствующих даже Коперниково учение представляется хитроумной выдумкой. Но если оно, по рассказам, облегчает исчисления, то пусть им и занимаются досужие математики. Ноланец думает иначе. Он во что бы то ни стало хочет убедить людей считать Землю одной из планет, вращающихся вокруг Солнца, хочет заставить человека мысленно побывать в бесконечном – бесконечном! – эфирном пространстве и взглянуть оттуда на земной шар. Кто он, этот итальянец, с его быстрой речью, выразительными жестами и необыкновенно живым и умным лицом? Кто он? Безудержный выдумщик, нашедший у Коперника пищу для своих немыслимых фантазий? Зряшный хулитель общепринятых мнений? Корыстный насмешник, который нарочно дурачит честную компанию, чтобы потешиться над нею в своей новой комедии?

Совершенно невероятные вещи он излагает с такой убежденностью, что вызывает противоречивые чувства. Ему нельзя отказать в известной логике. Поразительно его умение доказывать недоказуемое. Трудно следить за потоком выдвигаемых им аргументов. Он сведущ в различных науках – не понятый ни на родине, ни на чужбине пророк, которого оценят через столетия? Или бродячий софист, ловко жонглирующий идеями?

Когда Бруно кончил, воцарилось молчание. Украшенный перстнями доктор не сразу нашелся что ответить. Несколько помедлив, он заявил, что мысль о движении Земли неправдоподобна. Земля, как известно, центр вселенной, неподвижная и постоянная основа всякого движения.

Центр вселенной! И это довод! Бруно снова ринулся в спор. Где такой центр? Коперник, например, считает Солнце центром. Так думают и многие другие ученые, убежденные в ограниченности вселенной. Здесь корень всех расхождений. Он, Ноланец, полагает вселенную бесконечной, а раз она бесконечна, то нет и тела, которому было бы абсолютно необходимо пребывать в центре. Небесному телу лишь свойственно находиться в неких отношениях с другими телами. Сколько придумали лекарств и припарок, чтобы заставить природу идти в услужение к маэстро Аристотелю! Но напрасны усилия тех, кто, измышляя различные уловки, тщится доказать, будто всякое перемещение небесных тел есть правильное, без малейших отклонений, движение по идеальному кругу. Только леность мысли и старые привычки заставляют людей отрицать явления природы, которые кажутся необычными. Нельзя на мысль о движении Земли отвечать одним только возгласом, что это-де невозможно и неприемлемо. Пусть ему приведут аргументы, подтверждающие, что вселенная имеет предел, что звезд в мировом пространстве ограниченное число, что Земля центр вселенной и что она совершенно неподвижна!

Противник оторопел, но он хочет скрыть свою беспомощность. Бруно упоминал, что существуют бесчисленные миры, подобные нашему. Ловкий диспутант находит выход. Тягостное молчание он прерывает, потоком вопросов. Каковы, по мнению Ноланца, другие небесные шары? Каковы их свойства? Из какого вещества они состоят? Почему…

Спасительный выход. Засыпать другого вопросами и самому ничего не доказывать. С помощью «как» и «почему» любой осел может участвовать в диспуте! Джордано понимает его уловку, но ограничивается тем, что просит держаться главной темы. Ему ведь так и не показали, каким разумным основаниям противна мысль о движении Земли. Относительно же вопросов, коими его засыпали, он охотно выскажет свои соображения, хотя о многом может говорить лишь предварительно. Он думает, что одни небесные тела излучают свет, а другие его только отражают. Огненные шары похожи на Солнце, а шары, светящиеся отраженным светом, – земли, которые отличаются от нашей лишь размерами.

В природе, объясняет Бруно, не существует ни сфер, к которым будто бы пригвождены светила, ни двигателей, вращающих сферы. Небесные тела, как огромные живые существа, дают жизнь и питание всем вещам, которые получают от них материю и им же возвращают ее. Они движутся не по воле какого-то внешнего двигателя, а находятся в самодвижении.

Джордано приходится отвечать и на обычный довод, высказываемый в опровержение мысли о движении Земли. Если бы, мол, Земля вращалась, то тучи всегда бы стремительно неслись к западу. Он подчеркивает, что воздух, окружающий Землю, есть часть Земли, и, поэтому говоря о ее вращении, надо понимать весь организм в целом.

Противник не прерывает Бруно, но всем своим видом показывает, что тот городит несусветные вещи, он насмешливо прищуривает глаза, презрительно ухмыляется, надменно поднимает брови. На вопрос, почему он смеется, отвечает, что россказни о существовании других земель заимствованы у Лукиана.

Опять эта завидная ученость! Бруно говорит о серьезных вещах, пытается по-новому осмыслить все мироздание, а буквоед, живущий одними цитатами, не зная, как возражать, отпускает оскорбительные шуточки. Когда Лукиан зубоскалил над философами, учившими о множественности миров, он лишь разделял общее невежество.

– В честном споре, – желчно бросает Бруно, – не подобает издеваться над тем, чего не понимаешь. Как я не смеюсь над вашими фантазиями, так и вы не должны смеяться над моими мнениями. Если я дискутирую с вами вежливо и с уважением, то и вы должны отвечать мне тем же!

Напрасные призывы. Второй оксфордец ведет себя еще более нагло. Поправив бархатный берет и подкрутив усы, он поднимается из-за стола. Принимает воинственную позу, словно собирается драться на шпагах, левой рукой подпирает бок, а правой делает выпад. Жест и слова полны презрения:

– Так это вы и есть пресловутый учитель философов?

Бруно сразу же его обрывает. Даже если бы он был им, то разве отсюда следует, что Земля неподвижный центр мира? Они ведь собрались здесь не для того, чтобы обмениваться колкостями. Времени потрачено много, но он еще не слышал, чтобы кто-нибудь опроверг его взгляды. Или его противники пришли на диспут не во всеоружии аргументов, а лишь с запасом убогих острот?

Присутствующие стали просить оксфордца перейти к существу спора. Подумавши, тот с важностью изрек:

– Если Земля движется, то почему Марс кажется то больше, то меньше?

Бруно ответил, что главная причина этого в движении Земли и Марса по собственным орбитам. Они то приближаются друг к другу, то отдаляются.

Второй из докторов решил прибегнуть к той же тактике, что и первый. Он намерен был засыпать Бруно бесконечными вопросами: смотришь, и найдется какой-нибудь, на который тот не ответит. Действительно, надо иметь много терпения, чтобы не встать и не уйти. Но разве дело в этих докторах? Разве среди слушающих нет людей, ради которых стоит остаться? Джордано еще раз попытался ввести спор в правильное русло. Он ведь пришел сюда не для того, чтобы читать лекции об общеизвестных истинах или вступать в тяжбу с математиками о точности тех или иных расчетов. Речь идет об основных принципах строения вселенной. Можно всю ночь рассуждать о «блужданиях» планет и не продвинуться ни на шаг в главном вопросе. Зачем понапрасну тратить силы? Пусть его противники оперируют любыми расчетами и наблюдениями, но пусть они выдвинут серьезные возражения против защищаемых Ноланцем идей.

Оксфордцы переговариваются между собой, спрашивают о чем-то других. Из-за чего происходит задержка? Оказывается, они не знают, какие, собственно, положения намерен защищать Ноланец! Что они, издеваются над ним? Он уже столько объяснял. Если у них нет доводов, то это их собственная вина. Он им дал достаточно материала. Ну, а если они уверяют, что не поняли, в чем суть его несогласия с вульгарной философией, то он так и быть повторит еще раз.

И Бруно снова говорит о бесконечности вселенной, о неисчислимом множестве небесных тел, таких же огненных светил, как Солнце, или таких же холодных, как Земля, Луна, Венера; повторяет, что одни тела движутся вокруг других без всякого внешнего двигателя, а лишь в силу присущего им жизненного начала, объясняет суточное и годичное движение Земли. Он говорит терпеливо и обстоятельно, хотя один из докторов все время ему мешает возгласами: «К делу! К делу!»

Бруно заканчивает. Его противник мог бы еще кричать, если бы он не по существу отвечал на вопросы, но он ведь высказывал свои собственные положения. Это и есть суть дела. Пусть-ка теперь его нетерпеливый оппонент, усмехаясь, бросает Бруно, сам выскажет что-нибудь относящееся к делу!

Доктор с виду очень воинствен, он здорово орет, когда перебивает другого, но сейчас он в замешательстве. Его очередь выступать, он должен опровергнуть Ноланца, должен сам и впрямь высказаться о существе дела. Джордано улыбается: пожалуйста, все ждут… Ведь оппонент, вероятно, не может надеяться, что его шумные возгласы будут приняты за аргументы, а зычный голос в сочетании с золотой цепью полностью удовлетворит собрание?

Оксфордец, который только что так упрямо перебивал Бруно, выходит из себя. Он вскакивает с места, словно хочет закончить спор кулачной расправой, и обрушивает на Джордано поток злых и язвительных слов. Ноланец стремится быть основателем какой-то новой философии? Он, видите ли, не уступает в величии ни Птолемею, ни другим прославленным астрономам и философам. Не тешит ли он себя пустой мечтой и не тратит ли понапрасну время? Только одно делает Ноланец наверняка: он плывет в Антициру!

Даже здесь этот доктор не в силах удержаться, чтобы не блеснуть книжной ученостью. Другой сказал бы, что Ноланец попросту спятил, а он обязательно должен щегольнуть Эразмовой поговоркой. «Плыть в Антициру» означает лишиться рассудка. Это его, Бруно, называют безумцем! Он хочет, чтобы его поняли, с редким долготерпением растолковывает свои мысли, ждет серьезных возражений, а его снова прерывают насмешливыми возгласами, а затем вообще называют безумцем! Если на диспуте в Оксфорде он сохранял учтивость и спустил университетскому корифею оскорбительные наскоки, то это совсем не значит, что он всегда будет в вежливых выражениях отвечать на грубость. Он так разделает этого надутого педанта, что тот надолго откажется от своих плоских острот и не захочет состязаться с Ноланцем в сочности выражений. Ведь этому ослу вместо золотой цепи следует накинуть на шею петлю и в память о сегодняшнем вечере отсчитать сорок палочных ударов! Бруно осыпал противника градом насмешек. Ему здесь больше нечего делать. Хорош же ученый диспут, где бранью отвечают на его аргументы! Вставая из-за стола, Бруно попрекнул и хозяина: неужели тот не мог запастись лучшими оппонентами!

Все поднялись. Раньше, когда над Джордано смеялись и дурацкими репликами мешали ему говорить, большинство гостей одобрительно улыбалось. А теперь, когда Бруно ответил грубостью на грубость, они начали возмущаться и обвинять Ноланца в нетерпимости. Конечно же, он виноват! Он не носит докторского берета, он иностранец, он защищает какие-то сомнительные парадоксы! Джордано взял себя в руки. Пусть и на этот раз он победит вежливостью тех, кто жаждет одолеть его с помощью брани. Примирительно говорит оппоненту, что понимает его: он сам мальчишкой, будучи новичком в философии, разделял подобные заблуждения.

Заблуждения! Оксфордцы горячатся. На их стороне не только Аристотель и Птолемей, но и другие ученейшие философы. Вечный довод защитников вульгарной философии! Многое, что делается под знаменем Аристотеля, не имеет к нему отношения. Бруно, как и Телезио, всю жизнь ведет почетнейшую войну со взглядами Стагирита, но он всегда помнит, что самые ревностные перипатетики часто совершенно не знают сильных сторон Аристотеля, и не понимают толком даже заглавия его книг. Они разделяют лишь его ошибки.

Да и в самом деле, неужели оксфордцы не выскажутся по существу? Преисполненный августейшего величия доктор с орденом вопрошает:

– Где находится апогей Солнца?

Почему его об этом спрашивают? Опять та же манера: не приводить фактов, а только с важным видом спрашивать и спрашивать! Так легко производить впечатление на простаков. Джордано пародирует его вопросы. Их можно задавать без конца. Бывает ли противостояние над колокольней святого Павла? Сколько таинств церкви? Почему бы Ноланцу не знать, сколько звезд четвертой величины?

Его словно нарочно не желают понимать. Весь вечер Бруно доказывал, что не Солнце движется вокруг Земли, – наоборот, Земля вокруг Солнца. А ему твердят: где высшая точка подъема Солнца? Это все равно, что человеку, убежденному в неподвижности Земли и движении Солнца, задавать вопрос, где апогей Земли!

Ведь даже новичок, только еще начинающий постигать искусство аргументации, знает, что вопросы надо ставить, исходя не из собственных предпосылок, а из положений, выдвинутых противником.

Ему не возражают. Как бы убедительно он ни говорил, оксфордцы всем своим поведением показывают, что не придают веса его речам. Вот и сейчас они о чем-то совещаются. Бруно сидит тут же, за одним столом с ними. Они прекрасно знают, что гость не понимает по-английски, и нарочно, оставив латынь, говорят между собой на своем языке. И подобные люди еще гордятся хорошим воспитанием! Но что это? Слуга принес чернильницу и бумагу. Один из докторов чертит окружности, рисует планеты, делает поясняющие надписи: «Солнце», «Восьмая подвижная сфера», «Птолемей». Он продолжает чертить и хочет изобразить на бумаге схему Коперника. Почему он так старается?

– Молчите, – обрывают Бруно, – и учитесь доктринам Птолемея и Коперника!

Ноланец вспылил. Выводят буквы и берутся обучать грамоте того, кто знает ее лучше их! Люди, которые видят в теории Коперника только отвлеченную гипотезу, удобную для упрощения расчетов и не имеющую под собой реальных оснований, желают по-своему толковать Коперниковы идеи. Да Коперник дал бы скорее перерезать себе горло, чем согласился с подобными комментаторами! Разглядывать в книге Коперника рисунок – это еще не значит понимать его учение.

Спор снова становится острым. Раздаются взаимные попреки, резкости, насмешки. Оксфордцы лезут в сочинение Коперника, читают отдельные фразы и опять, не обращая внимания на Бруно, что-то обсуждают по-английски. Потом они поднимаются, важно раскланиваются со всеми присутствующими – со всеми, кроме Ноланца! – и идут к дверям.

Это ли не публичное оскорбление? Джордано находит в себе силы обуздать гнев. Он обращается к одному из знакомых, просит нагнать почтеннейших докторов и передать им от его имени привет.

Испытывая неловкость из-за неучтивой выходки оксфордцев, несколько человек хотят успокоить Бруно. Пусть он не волнуется из-за этих дерзких невежд и будет снисходителен к Англии, которая овдовела во многих науках и особенно в философии. Ему не легче от этих утешений. Слепые ослы, выдавая себя за зрячих, лезут в философию и тащат туда вместо фонарей мочевые пузыри!

Джентльмены, прощаясь с Ноланцем, расходятся. Внизу Бруно ждет новое унижение. На дворе глубокая ночь. Слуги с факелами встречают своих господ. Одним подают лошадей, другие идут пешком в окружении целой свиты.

Сэр Фулк не находит нужным позаботиться о своем беспокойном госте и дать ему провожатого. Его, видимо, совсем не тревожит мысль, как Джордано, плутая в потемках, будет разыскивать Мясницкий ряд в бесконечном лабиринте лондонских улиц.

Он тут же, не откладывая, взялся за перо. Терпение его истощилось! Он десять месяцев живет в Англии, пытается, как только может, будить спящие души, а ему вместо благодарности лишь норовят размозжить голову! Все время он держал себя в руках и не раз, когда его так и подмывало хлестнуть обидчика бичом сарказма, ограничивался вполне вежливыми фразами. Даже на диспуте в Оксфорде он не дал воли своему гневу и на грубости свиньи Андерхилла отвечал излишне корректно. А ведь он сразу предупреждал оксфордцев, что никому не позволит безнаказанно поносить его учение. Он слишком долго терпел. Не за славой приехал Ноланец в Англию. С большей бы радостью он учился, чем учил, Никому не навязывал своих мыслей, никого не призывал принимать на веру его теорий. Он хотел только одного: чтобы люди, отказавшись от предубеждений, взглянули на мир открытыми глазами. Многое он высказывал предположительно, в виде догадок, которые казались ему вероятней существующих ошибочных мнений. Обоснованные возражения ему куда дороже пустой похвалы. Может быть, он упустил из виду какие-нибудь важные доводы и в его взглядах есть изъян?

Месяц за месяцем искал он ученых, которые пожелали бы серьезно разобраться в сути его воззрений. Да, у него есть теперь несколько друзей, убежденных в истинности ноланской философии. Но как их мало по сравнению с тьмой недоброжелателей! Всякий спесивый неуч, рассчитывая на безнаказанность, позволяет себе потешаться над его взглядами и унижать любимую им мать философию! Больше этого он не будет сносить. Он отобьет у педантов охоту зубоскалить и заставит их на собственной шкуре почувствовать, что Ноланец отвечает ударом на удар и платит за каждый смешок отменной издевкой.

Достанется и Фулку! Он ведь его предупреждал, что соглашается участвовать в диспуте только при условии, если будут приглашены настоящие ученые. А как тот поступил? Фулк прекрасно знал о конфликте в Оксфорде и тем не менее противопоставил ему именно оксфордских докторов. Хорош, нечего сказать, хозяин, который не держит обещаний, зовет на пир мысли не сведущих людей, а набитых чванством кукол, и позволяет им в своем доме грубо обходиться с гостем!

Сейчас Бруно не собирается в строгой последовательности излагать свои взгляды на мир. Он просто под свежим впечатлением поведает читателям о том, что в день пепла происходило в апартаментах Фулка Гривелла. Это будет, разумеется, не трактат и не послание. Он напишет диалоги, в которых один из собеседников будет рассказывать трем другим о недавнем диспуте. Ноланец не станет писать сейчас по-латыни, он оставит ее оксфордским педантам: в Лондоне достаточно много людей, знающих итальянский. Да и что больше под стать его цели, если не хлесткий язык «Подсвечника»?

Пир мысли? Ужин в день пепла? «Пир пепла»! Название имело явный привкус кощунства, но это не смущало Бруно. Он готовит не благочестивую проповедь! Диалоги начинались стремительно, точно разыгрывались на подмостках:

– Хорошо говорят по-латыни?

– Да.

– Джентльмены?

– Да.

– С хорошей репутацией?

– Да.

– Ученые?

– Довольно компетентные.

Благовоспитанные, вежливые, культурные?

– В известной степени.

– Доктора?

– Да, сударь. Да, господи, да, матерь божия. Да, да. Я думаю, что они из Оксфордского университета.

– Квалифицированные?

– Ну как же нет? Избранные люди, в длинных мантиях, облаченные в бархат. У одного – две блестящие золотые цепи вокруг шеи, у другого – боже ты мой! – драгоценная рука с дюжиной колец на двух пальцах, которые ослепляют глаза и душу, если любуешься ими. Похож на богатейшего ювелира.

– Высказывают познания и в греческом языке?

– И к тому же еще и в пиве.

Бруно не особенно стеснялся в выражениях, когда набрасывал портреты своих противников, этих экзаменаторов ноланской полноценности. Он дал им вымышленные имена: доктора с цепью назвал Торквато, а того, что сверкал перстнями, – Нундинием. Но чтобы не было сомнений, кого он имеет в виду, Бруно точно указал, где за столом кто сидел.

Джордано не боялся отступлений. Страницы, словно заимствованные из злой комедии, сменялись геометрическими схемами, математическими доводами, примерами из физики. Целый водопад образов, стихов, цитат, шуток, двусмысленных намеков. Осмотрительностью Бруно не отличался и в сердцах хватал через край. Иногда казалось, будто он нарочно хочет восстановить против себя возможно большее число людей. В «Пире на пепле» он не только разделался с оксфордскими педантами, но и откровенно выложил все, что думал о неприветливых лондонцах. Мимоходом прошелся и по адресу своих пронырливых земляков, незаслуженно почитаемых англичанами.

Он писал о философии и теологии, о роли Коперника, о вреде предубежденности в науке, о бесплодии скептиков, оценивал заслуги древних астрономов и настойчиво повторял: вселенная безгранична и существуют другие обитаемые миры!

Пятый, заключительный диалог Бруно написал специально для того, чтобы диспут «не окончился бесплодно». Здесь почти не было сатирических отступлений. Джордано развивал свои основные мысли о вселенной. Люди не избавятся от множества заблуждений, пока будут верить, что Земля в отличие от других небесных тел занимает какое-то особое положение, что она центр всего мироздания. Мысль о пригвожденных к небосводу звездах, которые будто бы движутся только с движением восьмой сферы, ошибочна. Сферы неподвижных звезд не существует. Звезды, называемые «фиксированными», расположены на неодинаковом расстоянии от Земли. Они находятся очень далеко от наблюдателя, и поэтому кажется, будто они неподвижны. Но они вращаются вокруг своих центров и подчинены законам взаимодействия, которые мы наблюдаем в окружающей нас природе. Будущее покажет правильность этой основной посылки. Среди далеких звезд, возможно, есть множество еще более великих светил, чем Солнце. Их орбиты значительно больше, чем орбиты наших планет, но движения этих звезд не видны. Джордано, однако, убежден, что они со временем будут обнаружены. Он верит в грядущие успехи астрономии:

«Если у некоторых из звезд произойдет разница в приближении, то о ней можно узнать только благодаря самым длительным наблюдениям, которые не начаты и не продолжаются, так как в такие движения никто не верил, не исследовал их и не предполагал, а мы знаем, что в начале исследования лежит знание и познание того, что вещь есть, или что она возможна и нужна, и что из нее извлечется польза».

Бруно писал, что в основе движения лежат вечные изменения материи, указывал на относительность представлений о тяжести и легкости. Он убежден, что и лик Земли постоянно меняется: там, где было море, возникает суша. Его рассуждения пересыпаны множеством интересных подробностей.

У Ноланца зоркий глаз, он помнит и море, отступающее от стен Нолы, и камни на полях Прованса., Все, о чем бы он ни говорил, служило одной цели: схоластическому мышлению и варварским нравам должен быть положен конец, люди должны увидеть зарю нового мировоззрения. Его не страшили упреки в смешении стилей, в обилии затронутых тем, в резкости. Ведь его призвание – будить дремлющие души!

Заканчивая «Пир на пепле», Джордано снова вспомнил, как неучтиво обошелся с ним Фулк Гривелл. И кому не дал он провожатого? Ноланцу!

Бруно писал о тьме незнакомых лондонских улиц, а перед глазами вдруг зловещим видением обернулась мысль о родине: десятки монахов с факелами в руках ведут еретика на сожжение…

С едкой напыщенностью заклинал Бруно благороднейших джентльменов проявлять больше заботы о госте. Странная фраза вышла из-под его пера: «Когда же Ноланцу случится темной ночью возвращаться домой, то если вы не захотите дать ему сопровождение с пятьюдесятью или со ста факелами, в которых не будет недостатка, шагай он даже среди бела дня, коль придется ему умирать в католической римской земле, – дайте по крайней мере провожатого с одним факелом; если и это покажется вам лишним, то одолжите ему фонарь с сальной свечкой…»