Текст книги "Американская фантастика. Том 9"
Автор книги: Альфред Бестер
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
Вайолет подождала, пока монорельс тронется в путь, и в последнюю секунду успела вскочить в задний вагон.
Оказавшись в вагоне, она направила острие гарпуна в сторону находившейся там же расфуфыренной девчонки и заставила ее обменяться с ней одеждой. В бальных туфельках, черных ажурных чулках, клетчатой юбке и шелковой блузке, Вайолет вышвырнула разлютовавшуюся дамочку из вагона на остановке Ист Вайн-стрит и уже более открыто принялась наблюдать за передним вагоном. На Монтауке – крайний восточный пункт Каталина Ист – Бауэр выскользнул из вагона.
Вайолет снова подождала, пока двинется монорельс, и лишь тогда продолжила погоню. На нижней платформе Бауэр забрался в жерло коммутированной пушки и взлетел в пространство. Вайолет бросилась вслед за ним к той же пушке и осторожно, чтобы не изменить наводку, установленную Бауэром, скользнула в пушечное жерло. Она взлетела в воздух всего на полминуты позже Бауэра и брякнулась на посадочную площадку в тот момент, когда Сэм спускался по веревочной лестнице.
– Вы?! – воскликнул он.
– Да, я.
– А в черном скафандре тоже были вы?
– Опять же я.
– И думал, что отделался от вас в Ньюарке.
– Нет, этот номер не прошел, – угрюмо сказала она. – Я вас приперла к стенке, Кид.
И в эту секунду Вайолет увидела дом.
Он был похож на те дома, которые в двадцатом веке рисовали дети: два этажа, остроконечная крыша, крытая рваным толем, стены из грязных коричневых дранок, державшихся на честном слове, двойные рамы с крестообразным переплетом, кирпичная труба, увитая плющом; шаткое крылечко. Справа проржавевшие руины рассчитанного на две автомашины гаража; слева заросли чахлых сорняков. В вечернем сумраке казалось, что в этом доме наверняка должны водиться привидения.
– Ох, Сэм! – охнула Вайолет. – Как здесь красиво!
– Это дом, – сказал он просто.
– А внутри?
– Зайдите и поглядите.
Внутри дом был словно склад, заставленный товарами, заказанными по почте; все здесь было бросовое – дешевое, второсортное, подержанное, уцененное, купленное на распродаже.
– Здесь как в раю, – сказала Вайолет. Она нежно прильнула к пылесосу типа канистры с виниловым амортизатором. – Здесь так покойно, уютно. Я уже много лет не была так счастлива.
– Постойте, постойте, – сказал Бауэр, которого распирало от гордости.
Встав на колени перед камином, он разжег березовые дрова. Охваченные желтым и красноватым пламенем, поленья весело потрескивали.
– Смотри, – сказал он. – Дрова настоящие, и огонь настоящий. А еще я знаю музей, где есть пара железных подставок для дров в камине.
– Правда? Честное слово?
Он кивнул.
– Музей Пибоди в Высшем Йельском.
Вайолет наконец решилась.
– Сэм, я помогу вам.
Он удивленно на нее взглянул.
– Я помогу вам их украсть, – сказала Вайолет. – Я… я помогу вам украсть все, что вы захотите, Сэм.
– Вы шутите, Вайолет?
– Я была дурой. Я не понимала. Я… Вы были правы, Сэм. Я вела себя, как последняя идиотка.
– Вайолет, вы серьезно это говорите, или хотите меня во что-то втравить?
– Я говорю серьезно, Сэм. Честное слово.
– Вам так понравился мой дом?
– Конечно, мне понравился ваш дом, но причина не только в этом.
– Значит, мы действуем вместе?
– Да, Сэм, теперь мы вместе.
– Дайте руку.
Вместо этого она обняла его за шею и крепко к нему прижалась. Бог весть, сколько минут просидели они на раскладном кресле из пенопласта… затем Вайолет тихо шепнула ему на ухо:
– Мы с тобой – против всех остальных, Сэм.
– И пусть они поберегутся: им придется несладко.
– Да, пусть они поберегутся, и они и эти бабы по имени Джейн.
– Вайолет, клянусь, ни к одной из них я не относился серьезно. Если бы ты их видела…
– Я видела их.
– Видела? Где? Каким образом?
– Я тебе как-нибудь расскажу.
– Но…
– Ну перестань!
После длительной паузы он сказал:
– Если мы не врежем замок в дверь спальни, может случиться неприятность.
– К черту замок! – сказала Вайолет.
– ВНИМАНИЕ, ЛУИ ЖУРДЕН! – раздался резкий оглушительный голос.
Сэм и Вайолет вскочили с кресла. В окно ворвался ослепительный сине-белый свет. Слышался ропот толпы, уже готовой приступить к суду Линча, гремела галопирующим крещендо увертюра к «Вильгельму Теллю», раздавались звуки, напоминающие о кентуккийском дерби, локомотивах 4–6–4, о таранах и о внезапных налетах индейцев племени саскачеван.
– ВНИМАНИЕ, ЛУИ ЖУРДЕН! – вновь раздался резкий оглушительный голос.
Они подбежали к окну и осторожно выглянули. Дом был окружен слепящими прожекторами. В толпе смутно можно было различить повстанцев Жакерии с гильотиной, теле– и кинокамеры, большой симфонический оркестр, целую роту звукооператоров в наушниках, режиссера со шпорами и мегафоном, инспектора Робинсона с микрофоном, а вокруг на парусиновых шезлонгах сидело с полтора десятка загримированных мужчин и женщин.
– ВНИМАНИЕ, ЛУИ ЖУРДЕН. С ВАМИ ГОВОРИТ ИНСПЕКТОР РОБИНСОН. ВЫ ОКРУЖЕНЫ, МЫ… ЧТО? АХ, ВРЕМЯ ДЛЯ КОММЕРЧЕСКОЙ РЕКЛАМЫ? ХОРОШО, ВАЛЯЙТЕ.
Бауэр свирепо посмотрел на Вайолет.
– Значит, ты обманула меня?
– Нет, Сэм, клянусь.
– Тогда как здесь очутились все эти люди?
– Не знаю.
– Это ты их привела.
– Нет, нет, Сэм, нет! Я… может быть, я оказалась не такой умелой, как предполагала. Может быть, пока я гналась за тобой, они следили за мной. Но, клянусь тебе, я их не видела.
– Врешь.
– Нет, Сэм.
Она заплакала.
– Ты меня продала.
– ВНИМАНИЕ, ЛУИ ЖУРДЕН, ВНИМАНИЕ, ЛУИ ЖУРДЕН. НЕМЕДЛЕННО ОСВОБОДИТЕ ОДРИ ХЭПБЕРН.
– Кого? – ошеломленно спросил Бауэр.
– Эт-то ме-еня, – всхлипнула Вайолет. – Я взяла себе другое имя, так же как ты. Одри Хэпберн и Вайолет Дуган одно и то же лицо. Они думают, что ты меня удерживаешь как заложницу, но я тебя не выдавала, С-Сэм. Я не шпионка.
– Ты говоришь мне правду?
– Чистую правду.
– ВНИМАНИЕ, ЛУИ ЖУРДЕН. НАМ ОТЛИЧНО ИЗВЕСТНО, ЧТО ТЫ ИСКУСНИК КИД. ВЫХОДИ, ПОДНЯВ РУКИ ВВЕРХ. ОСВОБОДИ ОДРИ ХЭПБЕРН И ВЫХОДИ И3 ДОМА, ПОДНЯВ РУКИ ВВЕРХ.
Бауэр распахнул окно.
– Войди и арестуй меня, дурила! – гаркнул он.
– ПОГОДИ, ПОКА МЫ НЕ ПОДКЛЮЧИМСЯ К СЕТИ, УМНИК.
Десять секунд, в течение которых производилось подключение, прошли в полном молчании. Затем прогремели выстрелы. Удлиненные грибовидные дымки вспыхнули там, куда ударили пули. Вайолет взвизгнула. Бауэр захлопнул окно.
– Эффективность всех боеприпасов у них снижена до самой крайней степени, – заметил он. – Боятся повредить мои сокровища. Может, мы еще и выкарабкаемся отсюда, Вайолет.
– Нет, не надо. Миленький, прошу тебя, не надо с ними сражаться.
– Сражаться я не могу. Чем бы я стал с ними сражаться?
Выстрелы теперь гремели не смолкая. Со стены упала картина.
– Сэм, да послушай ты меня, – взмолилась Вайолет. – Сдайся. Я знаю, что за кражу со взломом дают девяносто дней, но я буду ждать тебя.
Одно из окон разлетелось вдребезги.
– Ты будешь ждать меня, Вайолет?
– Буду. Клянусь.
Загорелась занавеска.
– Так ведь девяносто дней! Целых три месяца.
– Мы переждем их и начнем новую жизнь.
Внизу, на улице, инспектор Робинсон внезапно застонал и схватился за плечо.
– Ну ладно, – сказал Бауэр. – Я сдамся… Но взгляни на них, на этот дурацкий спектакль, где перемешаны и «Гангстерские битвы», и «Неприкасаемые», и «Громовые двадцатые годы». Пусть я лучше пропаду, если оставлю им хоть что-нибудь из того, что я выкрал. Погоди-ха…
– Что ты хочешь сделать?
Тем временем на улице «Пробивной отряд» принялся кашлять, будто наглотался слезоточивого газа.
– Взорву все к чертям, – ответил Бауэр, роясь в банке с сахаром.
– Взорвешь? Но как?
– Я раздобыл немного динамита у Гручо, Чико, Харпо и Маркса, когда шарил по их коллекциям разрыхляющих землю инструментов. Мотыги я не раздобыл, а вот это достал.
Он поднял вверх небольшую красную палочку с часовым механизмом на головке. На палочке была надпись TNT.
На улице Эд (Бегли) судорожно схватился за сердце, мужественно улыбнулся и рухнул на тротуар.
– Я не знаю, когда будет взрыв и сколько у нас времени, – сказал Бауэр. – Поэтому, как только я брошу палочку, беги со всех ног. Ты готова?
– Д-да, – ответила она дрожащим голосом.
Он схватил динамитную палочку, которая тут же начала зловеще тикать, и швырнул TNT на серо-зеленую софу.
– Беги!
Подняв руки, они бросились через парадное в слепящий свет прожекторов.
Пи-человекКак сказать? Как написать? Порой я выражаю свои мысли изящно, гладко, даже изысканно, и вдруг – reculer pour mieux sauter [16]16
Отступить, чтобы прыгнуть дальше (фр.).
[Закрыть]– это завладевает мною. Толчок. Сила. Принуждение.
Иногда я должен возвращаться, но не для того, чтобы прыгнуть; даже не для того, чтобы прыгнуть дальше. Я не владею собой, своей речью, любовью, судьбой. Я должен уравнивать, компенсировать. Всегда.
Quae nocent docent. Что в переводе означает: вещи, которые ранят, учат. Я был раним и многих ранил. Чему мы научились? Тем не менее. Я просыпаюсь утром от величайшей боли, соображая, где нахожусь. Ч-черт! Коттедж в Лондоне, вилла в Риме, апартаменты в Нью-Йорке, ранчо в Калифорнии. Богатство, вы понимаете… Я просыпаюсь. Я осматриваюсь. Ага, расположение знакомо:
Спальня
Прихожая
Ванная
Ванная
Гостиная
Спальня
Кухня
Терраса
О-хо-хо! Я в Нью-Йорке. Но эти ванные… Фу! Сбивают ритм. Нарушают баланс. Портят форму. Я звоню привратнику. В этот момент забываю английский. (Вы должны понять, что я говорю на всех языках. Вынужден. Почему? Ах!)
– Pronto. Ecco mi, Signore Storm. [17]17
Алло. Да, это я – синьор Сторм (ит.).
[Закрыть]Нет. Приходится parlato italiano. [18]18
Говорить по-итальянски (ит.).
[Закрыть]Подождите. Я перезвоню через cinque minute. [19]19
Пять минут (ит.).
[Закрыть]Re infecta. [20]20
С незавершенным делом (лат.).
[Закрыть]Латынь. Не закончив дела, я принимаю душ, мою голову, чищу зубы, бреюсь, вытираюсь и пробую снова. Voila! [21]21
Ну вот (фр.).
[Закрыть]Английский вновь при мне. Назад к изобретению А.Г. Белла («Мистер Ватсон, зайдите, вы мне нужны»).
– Алло? Это Абрахам Сторм. Да. Точно. Мистер Люндгрен, пришлите, пожалуйста, сейчас же несколько рабочих. Я намерен две ванные переоборудовать в одну. Да, оставлю пять тысяч долларов на холодильнике. Благодарю вас, мистер Люндгрен.
Хотел сегодня ходить в сером фланелевом костюме, но вынужден надеть синтетику. Проклятье! У африканского национализма странные побочные эффекты. Пошел в заднюю спальню (см. схему) и отпер дверь, установленную компанией «Нэшнл сейф».
Передача шла превосходно. По всему электромагнитному спектру. Диапазон от ультрафиолетовых до инфракрасных. Микроволновые всплески. Приятные альфа-, бета– и гамма-излучения. А прерыватели ппррр еррррр ыввва ютттт – выборочно и умиротворяюще. Кругом спокойствие. Боже мой! Познать хотя бы миг спокойствия!
К себе в контору на Уолл-стрит я отправляюсь на метро. Персональный шофер слишком опасен – можно сдружиться; я не смею иметь друзей. Лучше всего утренняя переполненная подземка – не надо выправлять никаких форм, не надо регулировать и компенсировать. Спокойствие! Я покупаю все утренние газеты – так требует ситуация, понимаете? Слишком многие читают «Таймс»; чтобы уравнять, я читаю «Трибьюн». Слишком многие читают «Ньюс» – я должен читать «Миррор». И т. д.
В вагоне подземки ловлю на себе быстрый взгляд – острый, блеклый, серо-голубой, принадлежащий неизвестному человеку, ничем не примечательному и незаметному. Но я поймал этот взгляд, и он забил у меня в голове тревогу. Человек понял это. Он увидел вспышку в моих глазах, прежде чем я успел ее скрыть. Итак, за мной снова «хвост». Кто на этот раз?
Я выскочил у муниципалитета и повел их по ложному следу к Вулвортбилдинг на случай, если они работают по двое. Собственно, смысл теории охотников и преследуемых не в том, чтобы избежать обнаружения. Это нереально. Важно оставить как можно больше следов, чтобы вызвать перегрузку.
У муниципалитета опять затор, и я вынужден идти по солнечной стороне, чтобы скомпенсировать. Лифт на десятый этаж Влврт. Здесь что-то налетело оттт кк уда ттто и схватило меня. Чччч-тто тто сстттт ррррр шшшшшшнн ое. Я начал кричать, но бесполезно. Из кабинета появился старенький клерк с бумагами и в золотых очках.
– Не его, – взмолился я кому-то. – Милые, не его. Пожалуйста.
Но вынужден. Приближаюсь. Два удара – в шею и пах. Валится, скорчившись, как подожженный лист. Топчу очки. Рву бумаги. Тут меня отпускает, и я схожу вниз. 10.30. Опоздал. Чертовски неловко. Взял такси до Уоллстрит, 99. Вложил в конверт тысячу долларов (тайком) и послал шофера назад в Влврт. Найти клерка и отдать ему.
В конторе утренняя рутина. Рынок неустойчив. Биржу лихорадит: чертовски много балансировать и компенсировать, хотя я знаю формы денег. К 11.30 теряю 109872,43 доллара, но к полудню выигрываю 57075,94.
57075 – изумительное число, но 94 цента… фу! Уродуют весь баланс. Симметрия превыше всего. У меня в кармане только 24 цента. Позвал секретаршу, одолжил еще 70 и выбросил всю сумму из окна. Мне сразу стало лучше, но тут я поймал ее взгляд, удивленный и восхищенный. Очень плохо. Очень опасно.
Немедленно уволил бедную девочку.
– Но почему, мистер Сторм? Почему? – спрашивает она, силясь не заплакать. Милая маленькая девочка. Лицо веснушчатое и веселое, но сейчас не слишком веселое.
– Потому что я начинаю тебе нравиться.
– Что в этом плохого?
– Я ведь предупреждал, когда брал тебя на работу.
– Я думала, вы шутите.
– Я не шутил. Уходи. Прочь! Вон!
– Но почему?
– Я боюсь, что полюблю тебя.
– Это новый способ ухаживания? – спросила она.
– Отнюдь.
– Хорошо, можете меня не увольнять! – Она в ярости. – Я вас ненавижу.
– Отлично. Тогда я могу с тобой переспать.
Она краснеет, не находит слов, но уголки ее глаз дрожат. Милая девушка, нельзя подвергать ее опасности. Я подаю ей пальто, сую в карман годовую зарплату и вышвыриваю за дверь. Делаю себе пометку: не нанимай никого, кроме мужчин, предпочтительно неженатых и способных ненавидеть.
Завтрак. Пошел в отлично сбалансированный ресторан. Столики и стулья привинчены к полу, никто их не двигает. Прекрасная форма. Не надо выправлять и регулировать. Заказал изящный завтрак.
Мартини
Мартини
Мартини
Сыр Рокфор
Салат
Кофе
Но здесь едят так много сахара, что мне приходится брать черный кофе, который я недолюбливаю. Тем не менее приятно.
(Х)2+Х+41= простое число. Простите, пожалуйста. Иногда я в состоянии контролировать себя. Иногда какая-то сила налетает на меня неизвестно откуда и почему. Тогда я делаю то, что принужден делать, слепо. Например, говорю чепуху, часто поступаю против воли, как с клерком в Вулвортбилдинг. В любом случае уравнение нарушается при Х=40.
День выдался тихий. Какой-то момент мне казалось, что придется улететь в Рим (Италия), но положение выправилось без моего вмешательства. Общество защиты животных наконец застукало меня и обвинило в избиении собаки, но я пожертвовал 10 тысяч долларов на их приют. Отвязались с подхалимским тявканьем… Пририсовал усы на афише, спас тонущего котенка, разогнал наглеющих хулиганов и побрил голову. Нормальный день.
Вечером в балет – расслабиться в прекрасных формах, сбалансированных, мирных, успокаивающих. Затем я сделал глубокий вдох, подавил тошноту и заставил себя пойти в «Ле битник». Ненавижу «Ле битник», но мне нужна женщина, и я должен идти в ненавистное место. Эта веснушчатая девушка… Итак, poisson d'avril, [22]22
Первоапрельская шутка (фр.).
[Закрыть]я иду в «Ле битник».
Хаос. Темнота. Какофония звуков и запахов. В потолке одна двадцатипятиваттная лампочка. Меланхоличный пианист играет «Прогрессив». У лев. стены сидят битники в беретах, темных очках и непристойных бородах, играют в шахматы. У прав. стены – бар и битницы с бумажными коричневыми сумками под мышками. Они шныряют и рыскают в поисках ночлега.
Ох уж эти битницы! Все худые… волнующие меня этой ночью, потому что слишком много американцев мечтают о полных, а я должен компенсировать. (В Англии я люблю пухленьких, потому что англичане предпочитают худых.) Все в узких брючках, свободных свитерах, прическа под Брижит Бардо, косметика по-итальянски… черный глаз, белая губа… А двигаются они походкой, что подхлестнула Херрика три столетия назад:
Я подбираю одну, что мелькает. Заговариваю. Она оскорбляет. Я отвечаю тем же и заказываю выпивку. Она пьет и оскорбляет в квадрате. Я выражаю надежду, что она лесбиянка, и оскорбляю в кубе. Она рычит и ненавидит, но тщетно. Крыши-то на сегодня нет. Нелепая коричневая сумка под мышкой. Я подавляю симпатию и отвечаю ненавистью. Она немыта, ее мыслительные формы – абсолютные джунгли. Безопасно. Ей не будет вреда. Беру ее домой для соблазнения взаимным презрением. А в гостиной (см. схему) сидит гибкая, стройная, гордая, милая моя веснушчатая секретарша, недавно уволенная, ждет меня.
Я теперь пишу эту часть истории в Париже, столице Франции.
Адрес: 49-бис Авеню Фош, Париж, Франция.
Вынужден был поехать туда из-за событий в Сингапуре. Потребовалась громадная компенсация и регулировка. В какой-то миг даже думал, что придется напасть на дирижера «Опера комик», но судьба оказалась благосклонна ко мне, и все кончилось безвредным взрывом в Люксембургском саду. Я еще успел побывать в Сорбонне, прежде чем меня забросило назад.
Так или иначе, она сидит в моей квартире с одной (1) ванной и 1997,00 сдачи на холодильнике. Ух! Выбрасываю шесть долларов из окна и наслаждаюсь оставшимися 1991. А она сидит там, в скромном черном вечернем платье, черных чулках и черных театральных туфельках. Гладкая кожа рдеет от смущения, как свежий бутон алой розы. Красное к опасности. Дерзкое лицо напряжено от сознания того, что она делает. Проклятье, она мне нравится.
Мне нравится изящная линия ее ног, ее фигура, глаза, волосы, ее смелость, смущение… румянец на щеках, пробивающийся, несмотря на отчаянное применение пудры. Пудра… гадость. Я иду на кухню и для компенсации тру рубашку жженой пробкой.
– Ох-хо, – говорю. – Буду частлив знать, зачем твоя ходи-ходи моя берлога. Пардон, мисс, такая языка скоро уйдет.
– Я обманула мистера Люндгрена, – выпаливает она. – Я сказала, что несу тебе важные бумаги.
– Entschuldigen Sie, bitte. Meine pidgin haben sich geandert. Sprachen Sie Deutsch? [24]24
Прошу меня извинить – Мой английский изменился. Вы говорите по-немецки? (нем.).
[Закрыть]
– Нет.
– Dann warte ich. [25]25
Тогда я подожду (нем.).
[Закрыть]
Битница повернулась на каблучках и выплыла, зовя к объятиям. Я нагнал ее у лифта, сунул 101 доллар (превосходная форма) и пожелал на испанском спокойной ночи. Она ненавидела меня. Я сделал с ней гнусную вещь (нет прощения) и вернулся в квартиру, где обрел английский.
– Как тебя зовут?
– Я работаю у тебя три месяца, а ты не знаешь моего имени? В самом деле?
– Нет, и знать не желаю.
– Лиззи Чалмерс.
– Уходи, Лиззи Чалмерс.
– Так вот почему ты звал меня «мисс». Зачем ты побрил голову?
– Неприятности в Вене.
– Что ты имеешь в виду?
– Не твое дело. Что тебе здесь надо? Чего ты хочешь?
– Тебя, – говорит она, отчаянно краснея.
– Уходи, ради бога, уходи!
– Что есть у нее, чего не хватает мне? – потребовала Лиззи Чалмерс. Затем ее лицо сморщилось. – Правильно? Что. Есть. У. Нее. Чего. Не. Хватает. Мне. Да, правильно. Я учусь в Бенингтоне, там грамматика хромает.
– То есть как это – учусь в Бенингтоне?
– Это колледж. Я думала, все знают.
– Но – учусь?
– Я на шестимесячной практике.
– Чем же ты занимаешься?
– Раньше экономикой. Теперь тобой. Сколько тебе лет?
– Сто девять тысяч восемьсот семьдесят два.
– Ну перестань. Сорок?
– Тридцать.
– Нет, в самом деле? – Она счастлива. – Значит, между нами всего десять лет разницы.
– Ты любишь меня, Лиззи?
– Я хочу, чтобы между нами что-то было.
– Неужели обязательно со мной?
– Я понимаю, это бесстыдно. – Она опустила глаза. – Мне кажется, женщины всегда вешались тебе на шею.
– Не всегда.
– Ты что, святой? То есть… понимаю, я не головокружительно красива, но ведь и не уродлива.
– Ты прекрасна.
– Так неужели ты даже не коснешься меня?
– Я пытаюсь защитить тебя.
– Я сама смогу защититься, когда придет время.
– Время пришло, Лиззи.
– По крайней мере, мог бы оскорбить меня, как битницу перед лифтом.
– Подсматривала?
– Конечно. Не считаешь ли ты, что я буду сидеть сложа руки? Надо приглядывать за своим мужчиной.
– Твоим мужчиной?
– Так случается, – проговорила она тихо. – Я раньше не верила, но… Ты влюбляешься и каждый раз думаешь, что это настоящее и навсегда. А затем встречаешь кого-то, и это больше уже не вопрос любви. Просто ты знаешь, что он твой мужчина.
Она подняла глаза и посмотрела на меня. Фиолетовые глаза, полные юности, решимости и нежности, и все же старше, чем глаза двадцатилетней… гораздо старше. Как я одинок – никогда не смея любить, ответить на дружбу, вынужденный жить с теми, кого ненавижу. Я мог провалиться в эти фиолетовые глаза.
– Хорошо, – сказал я. И посмотрел на часы. Час ночи. Тихое время, спокойное время. Боже, сохрани мне английский… Я снял пиджак и рубашку и показал спину, исполосованную шрамами. Лиззи ахнула.
– Самоистязание, – объяснил я. – За то, что позволил себе сдружиться с мужчиной. Это цена, которую заплатил я. Мне повезло. Теперь подожди.
Я пошел в спальню, где в правом ящике стола, в серебряной коробке, лежал стыд моего сердца. Я принес коробку в гостиную. Лиззи наблюдала за мной широко раскрытыми глазами.
– Пять лет назад меня полюбила девушка. Такая же, как ты. Я был одинок в то время, как и всегда. Вместо того, чтобы защитить ее от себя, я потворствовал своим желаниям. Я хочу показать тебе цену, которую заплатила она. Это отвратительно, но я должен…
Вспышка. Свет в доме ниже по улице погас и снова загорелся. Я прыгнул к окну. На пять долгих секунд погас свет в соседнем доме. Ко мне подошла Лиззи и взяла меня за руку. Она дрожала.
– Что это? Что случилось?
– Погоди, – сказал я.
Свет в квартире погас и снова загорелся.
– Они обнаружили меня, – выдохнул я.
– Они? Обнаружили?
– Засекли мои передачи уном.
– Чем?
– Указателем направления. А затем отключали электричество в домах во всем районе, здание за зданием… пока передача не прекратилась. Теперь они знают, в каком я доме, но не знают квартиры. Я надел рубашку и пиджак.
– Спокойной ночи, Лиззи. Хотел бы я поцеловать тебя.
Она обвила мою шею руками и стала целовать; вся тепло, вся бархат, вся для меня. Я попытался оттолкнуть ее.
– Ты шпион, – прошептала она. – Я пойду с тобой на электрический стул.
– Если бы я был шпионом… – Я вздохнул. – Прощай, моя Лиззи. Помни меня.
Soyez ferme. [26]26
Будьте стойкими (фр.).
[Закрыть]Колоссальная ошибка, как это только могло сорваться у меня с языка. Я выбегаю, и тут этот маленький дьявол скидывает туфельки и рвет до бедра узенькую юбчонку, чтобы та не мешала бежать. Она рядом со мной на пожарной лестнице, ведущей вниз к гаражу. Я грубо ругаюсь, кричу, чтобы она остановилась. Она ругается еще более грубо, все время смеясь и плача. Проклятье! Она обречена.
Мы садимся в машину, «астон-мартин», но с левосторонним управлением, и мчимся по Пятьдесят третьей, на восток по Пятьдесят четвертой и на север по Первой авеню. Я стремлюсь к мосту, чтобы выбраться из Манхаттана. На Лонг-Айленде у меня свой самолет, припасенный для подобных случаев.
– J'y suis, j'y reste [27]27
Я здесь, я здесь и останусь (фр.).
[Закрыть]– не мой девиз, – сообщаю я Элизабет Чалмерс, чей французский так же слаб, как грамматика… трогательная слабость.
– Однажды меня поймали в Лондоне на почтамте. Я получал почту до востребования. Послали мне чистый лист в красном конверте и проследили до Пикадилли, 139, Лондон. Телефон: Мейфэр 7211. Красное – это опасность. У тебя везде кожа красная?
– Она не красная! – возмущенно воскликнула Лиззи.
– Я имею в виду розовая.
– Только там, где веснушки, – сказала она. – Что за бегство? Почему ты говоришь так странно и поступаешь так необычно? Ты действительно не шпион?
– Вероятно.
– Ты существо из другого мира, прилетевшее на неопознанном летающем объекте?
– Это тебя пугает?
– Да, если мы не сможем любить друг друга.
– А как насчет завоевания Земли?
– Меня интересует только завоевание тебя.
– Я никогда не был существом из другого мира.
– Тогда кто ты?
– Компенсатор.
– Что это такое?
– Знаешь словарь Франка и Вагнелла? Издание Франка X. Визетелли? Цитирую: «То, что компенсирует, устройство для нейтрализации местных влияний на стрелку компаса, автоматический аппарат для выравнивания газового давления в…» Проклятье!
Франк X. Визетелли не употреблял этого нехорошего слова. Оно вырвалось у меня, потому что мост заблокирован. Следовало ожидать. Вероятно, заблокированы все мосты, ведущие с 24-долларового острова. Можно съехать с моста, но ведь со мной чудесная Элизабет Чалмерс. Все. Стоп, машина. Сдавайся.
– Kamerad, – произношу я и спрашиваю: – Кто вы? Ку-клукс-клан?
Он пристально смотрит на меня, наконец, открывает рот:
– Специальный агент Кримс из ФБР, – и показывает значок.
Я ликую и радостно его обнимаю. Он вырывается и спрашивает, в своем ли я уме. Мне все равно. Я целую Лиззи Чалмерс, и ее раскрытый рот под моим шепчет:
– Ни в чем не признавайся. Я вызову адвоката.
Залитый светом кабинет на Фоли-сквер. Так же расставлены стулья, так же стоит стол. Мне часто доводилось проходить через это. Напротив незапоминающийся человек с блеклыми глазами из утренней подземки. Его имя – С. И. Долан.
Мы обмениваемся взглядами. Его говорит: я блефовал сегодня. Мой: я тоже. Мы уважаем друг друга. И начинается допрос с пристрастием.
– Вас зовут Абрахам Мейсон Сторм?
– По прозвищу Бейз.
– Родились 25 декабря?
– Рождественский ребенок.
– 1929 года?
– Дитя депрессии.
– Я вижу, вам весело.
– Юмор висельника, С. И. Долан. Отчаяние. Я знаю, что вы никогда ни в чем не сможете меня обвинить, и оттого в отчаянии.
– Очень смешно.
– Очень грустно. Я хочу быть осужденным… Но это безнадежно.
– Родной город Сан-Франциско?
– Да.
– Два года в Беркли. Четыре во флоте. Кончили Беркли, по статистике.
– Стопроцентный американский парень.
– Нынешнее занятие – финансист?
– Да.
– Конторы в Нью-Йорке, Риме, Париже, Лондоне?
– И в Рио.
– Имущества в акциях на три миллиона долларов?
– Нет, нет, нет! – Яростно. – Три миллиона триста тридцать три тысячи триста тридцать три доллара тридцать три цента.
– Три миллиона долларов, – настаивал Долан. – В круглых числах.
– Круглых чисел нет, есть только формы.
– Сторм, чего вы добиваетесь?
– Осудите меня! – взмолился я. – Я хочу попасть на электрический стул, покончить со всем этим.
– О чем вы говорите?
– Спрашивайте, я отвечу.
– Что вы передаете из своей квартиры?
– Из какой именно? Я передаю изо всех.
– Нью-йоркской. Мы не можем расшифровать.
– Шифра нет, лишь набор случайностей.
– Что?
– Спокойствие, Долан.
– Спокойствие!
– Об этом же меня спрашивали в Женеве, Берлине, Лондоне, Рио. Позвольте мне объяснить.
– Слушаю вас.
Я глубоко вздохнул. Это всегда так трудно. Приходится обращаться к метафорам. Время три часа ночи. Боже, сохрани мне английский.
– Вы любите танцевать?
– Какого черта?!.
– Будьте терпеливы, я объясню. Вы любите танцевать?
– Да.
– В чем удовольствие от танца? Мужчина и женщина вместе составляют… ритм, образец, форму. Двигаясь, ведя, следуя. Так?
– Ну?
– А парады… Вам нравятся парады? Масса людей, взаимодействуя, составляют единое целое.
– Погодите, Сторм…
– Выслушайте меня, Долан. Я чувствителен к формам… больше, чем к танцам или парадам, гораздо больше. Я чувствителен к формам, порядкам, ритмам Вселенной… всего ее спектра… к электромагнитным волнам, группировкам людей, актам враждебности и радушия, к ненависти и добру… И я обязан компенсировать. Всегда.
– Компенсировать?
– Если ребенок падает и ушибается, его целует мать. Это компенсация. Негодяй избивает животное, вы бьете его. Да? Если нищий клянчит у вас слишком много, вы испытываете раздражение. Тоже компенсация. Умножьте это на бесконечность и получите меня. Я должен целовать и бить. Вынужден. Заставлен. Я не знаю, как назвать это принуждение. Вот говорят: экстрасенсорное восприятие, пси. А как назвать экстраформенное восприятие? Пи?
– Пик? Какой пик?
– Шестнадцатая буква греческого алфавита, обозначает отношение длины окружности к ее диаметру. 3,141592… Число бесконечно… бесконечно мучение для меня…
– О чем вы говорите, черт побери?!
– Я говорю о формах, о порядке во Вселенной. Я вынужден поддерживать и восстанавливать его. Иногда что-то требует от меня прекрасных и благородных поступков; иногда я вынужден творить безумства: бормотать нелепицу, срываться сломя голову неизвестно куда, совершать преступления… Потому что формы, которые я воспринимаю, требуют регулирования, выравнивания.
– Какие преступления?
– Я могу признаться, но это бесполезно. Формы не дадут мне погибнуть. Люди отказываются присягать. Факты не подтверждаются. Улики исчезают. Вред превращается в пользу.
– Сторм, клянусь, вы не в своем уме.
– Возможно, но вы не сумеете запрятать меня в сумасшедший дом. До вас уже пытались. Я сам хотел покончить с собой. Не вышло.
– Так что же насчет передач?
– Эфир переполнен излучениями. К ним я тоже восприимчив. Но они слишком запутанны, их не упорядочить. Приходится нейтрализовывать. Я передаю на всех частотах.
– Вы считаете себя сверхчеловеком?
– Нет, никогда. Просто я тот, кого повстречал Простак Симон.
– Не стройте из себя шута.
– Я не строю. Неужели вы не помните считалку: «Простак Симон вошел в вагон, нашел батон. Но тут повстречался ему Пирожник. «Отдай батон!» воскликнул он». Я не Пи-рожник. Я – Пи-человек.
Долан усмехнулся.
– Мое полное имя Симон Игнациус Долан.
– Простите, я не знал.
Он посмотрел на меня, тяжело вздохнул, отбросил в сторону мое досье и рухнул в кресло. Это сбило форму, и мне пришлось пересесть. Долан скосил на меня глаза.
– Пи-человек, – объяснил я.
– Ну, хорошо, – сказал он. – Не можем вас задерживать.
– Все пытаются, – заметил я, – никто не может.
– Кто «все»?
– Контрразведки, убежденные, что я шпион; полиция, интересующаяся моими связями с самыми подозрительными лицами; опальные политики в надежде, что я финансирую революцию; фанатики, возомнившие, что я их богатый мессия… Все выслеживают меня, желая использовать. Никому не удается. Я часть чего-то гораздо большего.
– Между нами, что это были за преступления? Я набрал воздуха.
– Вот почему я не могу иметь друзей. Или девушку. Иногда где-то дела идут так плохо, что мне приходится делать пугающие жертвы, чтобы восстановить положение. Например, уничтожить существо, которое люблю. Я… имел собаку, Лабрадора, настоящего друга. Нет… не хочу вспоминать. Парень, с которым мы вместе служили во флоте… Девушка, которая любила меня… А я… Нет, не могу. Я проклят! Некоторые формы, которые я должен регулировать, принадлежат не нашему миру, не нашему ритму… ничего подобного на Земле вы не почувствуете. 29/51… 108/303… Вы удивлены? Вы не знаете, что это может быть мучительно? Отбейте темп в 7/5.
– Я не разбираюсь в музыке.
– И не надо. Попробуйте за один и тот же промежуток времени отбить правой рукой пять раз, а левой – семь. Тогда поймете сложность и ужас наплывающих на меня форм. Откуда? Я не знаю. Эта непознанная Вселенная слишком велика для понимания. Но я должен следовать ритму ее форм, регулировать его своими действиями, чувствами, помыслами, а какая-то чудовищная сила меня подталкивает вперед и и выворачивает назад наизнанку…
