Текст книги "Кровавая шутка"

Автор книги: Алейхем Шолом-

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Глава 26
РЕХНУЛСЯ

Тумаркин, принявший на себя роль дипломатического представителя Сарры Шапиро, в один из ближайших дней пришел к Рабиновичу и приступил к исполнению своей «деликатной миссии» несколько своеобразно.

– Слушай! – сказал он Рабиновичу, с которым за последнее время окончательно сдружился и перешел даже на "ты". – Садись, пожалуйста, я должен поговорить с тобой серьезно и конфиденциально!

Рабинович побледнел и в первую минуту подумал: "Уж не узнали ли, кто я?" Он сел, закрыл плотнее двери, провел рукой по шевелюре и ответил:

– Говори! Какие такие у тебя секреты?

Тумаркин взял быка за рога:

– Скажи, пожалуйста, вот что: ты любишь хозяйскую дочь и она любит тебя, какого же черта ты тянешь?

Знаменитый "венский стул" затрещал под Рабиновичем. Он хотел подняться, но Тумаркин придержал его обеими руками и продолжал, уставившись прямо на него:

– Сиди, сиди! Что ты покраснел? Со мной, братец, можешь не церемониться, со мной можешь говорить начистоту! За чем, собственно, дело стало?

Для Рабиновича весь этот разговор был такой неожиданностью, что в первое мгновение он вообще лишился языка... Во-первых, он никак не мог сообразить, как можно о таких вещах говорить в таком легком тоне; во-вторых, откуда все это известно Тумаркину? Неужели от нее самой? И, ощущая невероятный сумбур в голове, он принялся шагать вдоль и поперек комнаты, чрезвычайно взволнованный.

– Слушай, Тумаркин! – сказал он наконец. – Ты – честный парень. Я знаю тебя! Скажи мне, откуда тебе все это известно?

– Какое тебе дело? Важен не источник, а то, что это верно! Ведь правда? Ты не станешь отрицать?

– Да не в этом дело, чудак! Я о другом говорю. Я хочу знать, не она ли сама тебе говорила об этом? Мне это необходимо знать...

Тумаркин приподнялся и снова присел.

– Ты что, спятил? Эге, брат! Да ты, оказывается, большущий дурень! Насколько я ее знаю – а я знаю ее меньше, чем ты, – она не из таких! Она скорее даст себе руку отрезать, чем станет постороннему человеку говорить о таких вещах...

Рабинович понял, кому принадлежит инициатива этих переговоров, и остался очень недоволен. Он предпочел бы "первоисточник", ведь с тех пор, как он любит ее, ему не пришлось ни одного слова услышать из ее уст.

Он сам уж неоднократно говорил о своих чувствах. Если не вполне открыто, то намеками, полусловами, – но она неуклонно молчит, а с того памятного вечера, когда они были в театре и встретили белоподкладочника Лапидуса, он перестал понимать Бетти: она то холодна и безразлична, то ласкова и внимательна, то ходит туча тучей, то оживлена, весела и приветлива.

Однажды Рабинович сказал ей:

– Вы, Бетти, для меня загадка!

– Уж на что лучшая загадка, чем вы сами! – отпарировала Бетти.

– Одним словом, ответа на мой вопрос нет! – сказал Тумаркин, которому надоело молчание товарища.

– Что я могу тебе сказать? – отвечал Рабинович, ушедший с головой в свои размышления. – Ничего я тебе сказать не могу...

– Почему, собственно?

– Потому что есть вещи, о которых даже самому близкому человеку не скажешь! Есть вещи...

– "Есть вещи", – передразнил Тумаркин, – "есть вещи"... – Что ты этим хочешь сказать?

– Что я хочу сказать?

– Ты хочешь сказать, что между вами – пропасть... Что она бедная девушка, а ты – богач! Будущий наследник тетки-миллионерши. Я знаю! Я, братец, все знаю!.. А если так.... – Тумаркин даже встал с места, – если так, то я тебе должен сказать откровенно, что ты – подлец!

Тирада эта произвела самый неожиданный эффект. Вместо того чтобы вскочить как ужаленному, вместо того чтобы вскипеть и оправдываться, Рабинович пригнулся к земле, выпрямился, снова пригнулся и, взявшись за бока, стал так оглушительно хохотать, что стены задрожали. Затем он свалился на кровать и, перекатываясь с боку на бок, хохотал чуть ли не до истерики, хохотал до тех пор, пока из соседней комнаты не прибежали перепуганные насмерть Сарра Шапиро и Бетти.

– Что случилось? В чем дело?

– Ваш квартирант рехнулся! – злобно крикнул Тумаркин и выбежал из комнаты.

С этого дня Тумаркин точно в воду канул.

– Провалился! – говорила Сарра. – Сквозь землю!

И никто, конечно, так не грустил по Тумаркину, как она. Он унес с собой одну из наиболее дорогих ей тайн.

Глава 27
ПЕРЕД ПАСХОЙ

Установилась предпасхальная погода. Несмотря на то что еврейская улица находится в городе, где далеко не каждый еврей может свободно переночевать, она приняла своеобразный предпраздничный вид.

Если присмотреться к замызганным домишкам, к оборванным евреям, к несчастным женщинам, к полуголым детишкам, если прислушаться к шуму и гомону, оглашающему весь квартал, – можно подумать, что находишься в самом сердце еврейской "черты оседлости", где не приходится иметь дело с полицией, где нет "старших дворников" и вопросов "правожительства".

И так же, как в черте оседлости, все здесь ожило, проснулось, высыпало на улицу. Все чистилось, готовилось, кишело, шумело и гудело. Канун пасхи! Евреи готовят встречу своему любимому весеннему празднику!

Еще большее оживление царит в "подрядах"[14]14
   «Подряд» – специальная пекарня, в которой выпекают мацу.


[Закрыть] – шум, гам, беготня, толкотня... каждому хочется успеть пораньше.

В доме Шапиро заговорили о маце сейчас же после пурим. Толковали о ней на все лады. Разговоры эти заинтересовали Рабиновича.

О том, что евреи на пасху готовят такое "блюдо", он знал давно.

Но ему хотелось узнать точнее, что это за "блюдо" и как его едят.

Еще одна деталь занимала его: он не раз слыхивал и даже читал где-то, что евреи примешивают в мацу христианскую кровь.

Рабинович не очень доверял этим слухам, но все же ему хотелось докопаться до их источника.

Спросить кого-либо из товарищей он постеснялся. А заговорить об этом с Давидом Шапиро было просто небезопасно. Он мог бы поднять невероятную бучу.

Как-то Рабинович прочел вслух за столом заметку в местной газетке о том, что убийство Володьки совершено евреями с ритуальной целью. Давид Шапиро вскочил с места, вырвал из рук Рабиновича газету и вышвырнул ее в окно.

– Ты с ума сошел? – возмутилась Сарра.

– Туда ей и дорога! – заявил Давид. – Зачем еврею читать эти подлые листки, где печатается подобная пакость?

На другой день Рабинович намеренно купил ту же газету и прочел ее тайком.

Смерть Володьки широко обсуждалась на страницах этого листка. И Рабинович догадывался, чьих рук это дело, понимал, что Володьку, несомненно, прикончил отчим. Все же он не мог понять, зачем понадобилось убийце так изуродовать и искромсать свою несчастную жертву. По свидетельству газетки, на теле убитого насчитывалось 49 колотых ран. Почему 49? Что за сакраментальное число?..

Вполне понятно поэтому, что вопрос о выпечке мацы заинтересовал Рабиновича. Он обратился к хозяйке.

– Я никогда не видел, как пекут мацу! – признался он.

– Во-первых, по-еврейски говорят не "мацу", а "мацес". Во-вторых, если вы хотите посмотреть, потрудитесь завтра-послезавтра со мной в "подряд", и вы увидите. Только я должна вас предупредить, что там вам бездельничать не позволят! Заставят работать! Вы должны будете помогать!

Рабинович чуть не подпрыгнул от радости.

– Помогать печь мацу? О!..

– Не мацу, а мацес! Я вам тысячу раз говорила, чтобы вы не изъяснялись, как гой!

– Ладно – мацес, мацес!.. А что я там буду делать?

– Уж вам там скажут! – говорит Сарра и мысленно с удовольствием представляет себе картину: Рабинович – медалист и миллионер – за работой наряду с нищими еврейками... Ха-ха-ха!..

– В чем дело, мама? – спрашивает, входя из другой комнаты, Бетти.

Сарра с удовольствием рассказывает ей и снова заливается веселым смехом.

– Ну и что ж? – говорит Бетти. – Я тоже хочу присутствовать при этом! Говорят, очень весело!

– И я тоже! – заявляет Сёмка.

– Хорошо, и ты тоже! – говорит ему Рабинович, глядя благодарными глазами на Бетти.

***

Чуть свет поднялась Сарра. Нужно было свезти в «подряд» муку для мацы. Подрядила извозчика, выправила Сёмку в гимназию, присмотрела, чтоб он не зажилил утренней молитвы (медаль медалью, а молитва молитвой!), и уж собралась ехать, как увидала квартиранта и Бетти, готовых ее сопровождать.

– Да вы на самом деле, что ли, собрались мацу печь? – спросила радостно Сарра, любуясь прекрасной парочкой. – Ну что же, едем! Но, чур, не раскаиваться! Лодырничать вам не дадут!

Уселись втроем и поехали.

Утро выдалось прекрасное. Над головой голубело ясное небо. Солнце пригревало по-весеннему, а легкий теплый ветерок будто шептал шаловливо на ухо о том, что пора вместе с зимним настроением скинуть и зимнюю одежду, одеться полегче. Дело ведь идет к весне! К пасхе!

О, кто еще любит так же горячо этот весенний праздник, как еврейская улица? Как несчастные еврейские детишки? Вот они выползли, точно червячки, из темных, сырых, покрытых плесенью углов. Еле дожили до весны! Вот оно – синее небо! Вот оно – яркое солнце! Сюда, сюда, ребятишки! Не бойтесь быстро бегущих ручейков! Засучите штанишки повыше, и пойдем глазеть... Сколько там народу! Мужчины, женщины, мальчики, девочки... Как звезд на небе! Кто пешком, кто на подводе. А на подводах мешки с мукой. Следом идут хозяйки. Тянутся в "подряд" печь мацу. Мацу! Впервые за всю свою жизнь Рабинович видит столько еврейских детей. Оборванные, полуголые, босые, с изможденными личиками, с изголодавшимися глазами... И все же как они все веселы, оживлены и счастливы! Как это понять? Нет, тут не понимать, а чувствовать надо! Пережить самому, родиться на этой еврейской улице и жить ее жизнью, вырасти нужно тут, в нищете, в нужде...

– Ну, вот и "подряд"! – говорит Сарра с подводы. За ней слезают Рабинович и Бетти.

Широкий двор, большое кирпичное здание – какой-то завод. Внизу, в подвале, – просторная комната, освещенная газовыми рожками. Зияет огненная пасть огромной печи. По стенам новые, начисто выструганные столы. Евреи в балахонах, женщины в белых передниках, девушки с лукаво смеющимися глазами. Говор, шум, точно на ярмарке. Таков "подряд", где пекут мацу.

– Хорошо, что вы вовремя приехали! – встречает Сарру пекарь Пейсах-Герш, мужчина с блеклым лицом и жидкой растительностью на выдающемся подбородке. – А уж мы собирались выключить вас из очереди!

– Досталось бы вам от моего мужа! – говорит Сарра. – Ведь вы его знаете!

– Знаю, знаю! У меня хорошая память! – отвечает Пейсах-Герш и, повернувшись в сторону работников, вдруг начинает сыпать зычным голосом раешника на особом "подрядном" диалекте:

– Эй вы, бабы, молодицы! Подоткните сподницы! Разговоры кончайте! Работу начинайте! Муку в ушаты! Мацу на лопаты! Реб Залманбер, очнитесь, живей шевелитесь! Поменьше шума, голубушка Фрума! Веселей, ребята! Не торчи торчком! Вертись волчком!..

– В добрый, счастливый час! – говорит Сарра, засучивая рукава.

Глава 28
"ТАЙНА МАЦЫ"

Рабинович-Попов, пришедший в «подряд» наблюдать, как евреи пекут мацу, решил глядеть в оба. Он дал себе слово раз навсегда покончить со своими сомнениями, избавиться от давившего его кошмара, особенно терзавшего его последние дни, после загадочного убийства несчастного Володьки. В убийстве было так много жутких моментов, а газеты известного сорта до того оживленно комментировали всю эту печальную историю, что в душу Рабиновича, несмотря на все передовые взгляды и полное отсутствие чувства национальной вражды, нет-нет да и закрадывалось какое-то болезненное любопытство...

"Ясно как день, – распиналась черносотенная газета, – что убийство несчастного Володи – дело еврейских рук... Они не только убили его, но и замучили, выкачали из живого всю кровь! Сначала нанесли 49 колотых ран и только потом уж проткнули ему шилом сердце!"

Другие газеты не ограничивались "голыми фактами", а с видом знатоков пресловутых кабалистических тайн доказывали, что евреи не могут обойтись без крови при выпечке мацы и что кровь они берут от христианского мальчика не старше 15 лет и т. д. и т. д. В их описании евреи превращались в заматерелых людоедов, дикарей.

Рабинович не мог, конечно, верить всей этой белиберде. Слишком уж белыми нитками были шиты все эти "обстоятельные подробности". Но все же хотелось "лично убедиться". Он наблюдал, не отрывая глаз, за всеми этапами процесса... Весело и оживленно принялись за работу. Мигом вскрыли мешки с мукой. Зачерпнули новым деревянным ковшом воду, смешали ее с мукой в большом, ярко начищенном медном тазу. Две белые, чистые женские руки замесили тесто. Мягкое тесто переложили на свежевыструганный стол, разрезали на мелкие куски. Каждый кусок под ловкими руками работниц быстро превращался в тонко раскатанный опреснок. Операцию завершал парень с зубчатым колесиком в руках: он быстро проводил своим инструментом несколько раз вдоль и поперек пунктирными линиями... Со стола маца попадала к Залманберу на лопату, а лопату принимал сам Пейсах-Герш, который самолично сажал мацу в печь. Минуту спустя доносился приятный своеобразный запах поджаристой мацы, которая, как представлялось Рабиновичу, должна соблазнительно хрустеть на зубаx...

"И это все? А где же церемония, ритуал?" – думал Рабинович. Стыд и угрызения совести за недавние сомнения наполнили его.

– Чего вы стоите, как наблюдатель? – спросила его Сарра. – Будьте любезны, засучите-ка рукава и принимайтесь за работу! Не стойте без дела, ведь мы, кажется, условились с вами?

– Я с удовольствием! Что же мне делать?

– Что делать? Помогайте ссыпать муку, а Бетти будет воду наливать.

Сарра Шапиро в этот день была очень оживлена. Да и во всем "подряде" как-то по-особому было весело.

Рабинович стал засучивать рукава.

– Не так!.. Ну, не так же, – заметила Бетти и сама принялась засучивать ему рукава.

Рабинович был в восторге. Каждое прикосновение пальцев Бетти к его обнаженным рукам пробегало по всему телу, точно электрический ток, обжигая сердце. Он чувствовал запах ее волос и теплоту ее тела... У него кружилась голова.

"До каких пор? Доколе тянуть? Вот упаду сейчас к ее ногам!"

Но в это время Рабинович встретился взглядом с ее прекрасными понимающими глазами, глядевшими на него ласково и в то же время строго и будто предупреждавшими: "Не сейчас! И не здесь!"

Он замечает, что на них обоих устремлены лукавые взгляды девушек и молодых женщин, догадавшихся, что это – жених и невеста. А женщины постарше шептали Сарре:

– Жених?.. Дай Бог счастья!

Сарра не отвечала ни "да", ни "нет". Она улыбалась и с легким вздохом думала про себя: дай Бог, вашими устами да мед пить!

***

С ловкостью заправского жонглера переносил Пейсах-Герш целые охапки мацы, не поломав при этом ни одной, и грузил ее на подводу.

Сарра расплатилась, выслушав кучу самых добрых пожеланий, и вместе с одевшимися уже Рабиновичем и Бетти собралась домой.

– Ну, вы, дети, поезжайте домой, а я пойду за подводой!

Слово "дети", произнесенное с подчеркнутой нежностью, разлилось теплой волной по сердцам молодых людей. Оба покраснели.

– Мы лучше поедем все вместе, с мамашей и с мацой! – сказал Рабинович, обращаясь к Бетти.

– Мама, слышишь, что он говорит? – спросила Бетти смеясь.

– Слышу! Он не знает, что за мацой надо пешком следовать.

– Пешком так пешком! – согласился Рабинович и стал глядеть, как накладывают мацу.

Укладывая дома мацу в шкаф, Сарра заметила, что Рабинович глаз не спускает с ее рук. Она решила, что Рабиновичу хочется отведать мацы, и рассмеялась:

– Чего вы смотрите, как кот на сметану? Небось хотите попробовать? Скажите правду?

Рабинович хотел бы сказать правду, но ему мучительно стыдно самого себя. И чтобы не выдать себя, признался, что действительно не прочь был бы попробовать.

– Ишь вы какой! – сказала весело Сарра. – Можете потерпеть до праздника, ничего вам не сделается! Разве вы не знаете, что теперь мацу есть еще нельзя? Что теперь за такие штуки по рукам бьют?

И, смеясь, заперла шкаф на ключ.

Глава 29
ЛЮДИ-МУХИ

Вырвавшись из домашней предпраздничной толчеи, Рабинович кликнул извозчика, назвал улицу и номер дома и поехал, напевая:

 
Вдоль по улице широкой
Молодой кузнец идет,
Он идет, он идет,
Песню с присвистом поет.
 

Рабинович был прекрасно настроен: все больше и больше росла в нем уверенность, что Бетти любит его. Об этом говорили не «конкретные факты», а те мелкие, отдельные, едва уловимые движения, из которых складываются отношения и которые свидетельствуют о серьезном чувстве лучше и вернее, нежели многословные, тяжелые и почти всегда глупые объяснения в любви...

Молодых людей безотчетно влекло друг к другу, и казалось, что для завершения круга остается сделать один короткий шаг: поговорить с отцом или, еще вернее, с матерью. Рабинович уже много раз собирался начать этот разговор, но всякий раз вспоминал о разделяющей его и Бетти преграде, вспоминал отношение Бетти к этому вопросу, встречу с Лапидусом в театре и разговор после встречи. Этого было достаточно, чтобы отложить объяснение до другого раза и искать какого-нибудь выхода из создавшегося положения.

Что же все-таки предпринять? После долгих размышлений Рабинович решил обратиться за советом к еврейскому раввину.

Осторожно стал расспрашивать хозяина, кто исполняет в этом городе обязанности раввина и что он за человек.

Давид Шапиро сообщил ему, что в городе имеется несколько раввинов, но особенно расхвалил одного, пользующегося исключительным авторитетом во всех слоях местного еврейского населения. Это человек чрезвычайно сведущий не только в вопросах еврейской веры, но светски образованный. К нему приходят за советом, за разъяснениями спорных вопросов и даже с тяжбами.

К нему-то Рабинович и направлялся в это прекрасное утро.

Просторная комната, в которую попал Рабинович, была полна людей и очень напоминала бы приемную врача, если бы в ней не было так шумно. Все говорили одновременно, волновались, жестикулировали.

Запаса еврейских слов, приобретенного Рабиновичем за зиму в семье Шапиро, было достаточно для того, чтобы понять, что речь идет все о том же убитом Володьке...

– Несчастье, навет, погром!

Эти слова чаще всего повторялись в разговоре.

Рабинович понял их волнение. Еще только накануне он прочел несколько статей в черносотенных газетах, почти открыто призывавших к расправе с евреями, к мести за пролитую ими невинную кровь несчастного Володи... Об этом шла речь в приемной раввина. Рабинович удивлялся тому, что все эти люди говорят так быстро – "тысяча слов в минуту" – и все же понимают друг друга...

"Люди-мухи, – подумал он. – Жужжат, как мухи, слабы, как мухи, и, словно мух, их можно, кажется, разогнать одним зычным окриком, одним движением руки..."

Вдруг все смолкли и, как один, встали, глядя с исключительным уважением на человека, появившегося в дверях.

То был человек невысокого роста, средних лет, с моложавым лицом и очень большими черными глазами. Одетый по-светски, если не считать длиннополого сюртука, он производил очень внушительное впечатление.

Это был раввин.

Рабинович пришел к раввину с заранее выработанным планом действий. Он решил было рассказать историю "своего близкого товарища" – христианина, влюбившегося в еврейскую девушку. Девушка не может и не хочет креститься, и влюбленному "товарищу" остается только один путь: перейти в иудейство. И вот он, Рабинович, как поверенный этого самого "товарища", пришел узнать кое-какие подробности, познакомиться поближе с догматами иудейской веры, так как "товарищ" плоховато осведомлен обо всем этом и вообще не принадлежит к числу горячо верующих...

Так приготовился действовать Рабинович. Но, переступив порог кабинета и оставшись с глазу на глаз с раввином, он почувствовал, что имеет дело с человеком, которому можно доверять, с которым вся эта сомнительная дипломатия бессмысленна. И Рабинович рассказал напрямик всю правду о себе, не упомянув только о том, что живет под еврейской фамилией. Раввин спокойно слушал, дал Рабиновичу высказаться и, когда тот кончил, сказал со вздохом:

– Я не стану спрашивать у вас, кто вы и кто эта девушка. Поскольку вы сами этого не говорите, постольку это, очевидно, тайна... Должен вам сказать, что я, к глубокому сожалению, ничем не могу помочь вам и совета для вас у меня нет. Я очень сочувствую вам, молодой человек! Мне вас глубоко жаль!

Рабинович насторожился: "Жаль?"

– Мне очень жаль вас! – повторил раввин. – В этом государстве мытарствуют шесть миллионов евреев. Вся страна ломает себе голову над вопросом: как от них избавиться? А вы хотите стать одним из этих несчастных, загнанных и презираемыx... Вы хотите положить начало седьмому миллиону мучеников?

Рабинович был ошеломлен: и самые слова, и спокойный тон, и великолепный русский язык, на котором было сказано все это, произвели на него совершенно неожиданное впечатление...

Раввин как бы угадал мысли своего собеседника.

– Вы удивлены, что я, раввин, говорю вам такие вещи? Но я думаю, что это долг каждого духовного лица. Мы обязаны предупреждать всех, кто приходит к нам с намерением подобного рода...

– Но ведь я говорил вам о том, что побудило меня обратиться к вам! сказал Рабинович, покраснев. – Я... люблю и любим! Другого пути для меня нет...

– Основание слишком слабое для такого шага! Мы, например, относимся одинаково к ренегату, перешедшему в другую веру ради диплома, "правожительства" или женщины... Разумеется, последний стимул кажется нам более уважительным, психологический момент здесь глубже, но... компромисс остается компромиссом...

После короткой паузы раввин продолжал:

– Я не говорю о вере как о таковой. Вера по нынешним временам вообще слабовата... И у ваших, и у наших! Я говорю о народе: можете ли вы, положа руку на сердце, сказать себе самому, что вы не делаете никакой разницы между русским и евреем?

– Для меня это все равно! – горячо перебил Рабинович. – Девушку, о которой я вам говорил, я люблю настолько сильно, что для меня не может существовать такого препятствия! Ничего другого я и знать не хочу!..

– Охотно верю и сочувствую! Любовь, конечно, чувство, не знающее преград и расовых различий. Но я вам, молодой человек, должен все же сказать, что, согласно нашей поговорке, "нельзя любить жену, если не любишь всей ее семьи"... А у нас, знаете, "семья" не из тех, что пользуется любовью, и особенно в последнее время! Вот взгляните, до чего мы дожили! – с горькой усмешкой сказал раввин и протянул Рабиновичу погромный листок, в котором на видном месте красовалась статья под энергичным заголовком:

"Кровь за кровь!.."

Рабинович взглянул на листок и заметил:

– Это я читал еще вчера... Не подлежит никакому сомнению, что статья эта принадлежит перу человека, утратившего все остатки совести и порядочности! И я не верю, чтобы нашелся хоть один приличный христианин, которого не стошнило бы от подобных писаний, который не понял бы, что все это отвратительная ложь...

– И все же можно найти не одну тысячу русских, которые верят в эту галиматью. Скажите: вы, как честный человек, можете ли утверждать, что у вас у самого ни разу не мелькнула такая мысль: а может быть, это и правда?..

Глядевшие на Рабиновича глаза говорили, что ему незачем скрывать. И Рабинович не скрыл своих сомнений, прибавив, что в данном случае он как раз нисколько не сомневался, так как никто, может быть, не знает об убийстве Володи так хорошо, как именно он, знавший мальчика и условия, в которых он жил... Больше того: он убежден и даже имеет прямые доказательства тому, что убийство это – дело рук отчима Володи, единственного человека, в интересах которого было убрать ненавистного ему мальчика...

– Вы знали мальчика? – спросил раввин с изменившимся лицом. – И отчима и мать? У вас имеются доказательства? Но какое отношение вы могли иметь ко всей этой компании?

– О, я их всех знаю хорошо! – уклончиво отвечал Рабинович, боясь проговориться, чтобы не впутать в это дело своих квартирохозяев и тем самым не выдать, что он живет там под чужим именем. Желая замять вопрос, Рабинович перевел разговор на другую тему: – Скажите, уважаемый раввин, откуда, собственно, берется эта нелепая легенда о христианской крови? И почему эту гнусность приписывают именно евреям, а не какой-дибо другой народности?

Раввин разглядывал своего гостя и думал: "Что за странный человек! Влюблен в еврейскую девушку, готов ради нее принять иудейство; говорит, что убежден в нелепости "легенды", и все же задает такие вопросы? И к тому еще лично знаком с семейкой убитого Володи Чигиринского..."

В голове раввина мелькнула мысль: "Уж не провокатор ли?" Но нет! Слишком честное лицо, слишком правдивые глаза.

– Видите, молодой человек, как не нужно спешить с серьезным решением? сказал раввин. – Вашим последним вопросом вы лишний раз доказали, что ваша готовность к серьезному шагу весьма проблематична. Что "семьи" своей возлюбленной вы не знаете! И от твердого убеждения в том, что легенда о крови нелепа, вы еще, в сущности, очень далеки! Да это и понятно! Вы нас попросту не знаете! Или знаете так же, как китайцев... Вы слыхали об евреях, вам наговорили, что вот, мол, они такие-то и такие-то, что у них имеются тайные секты; а у сект – тайные обычаи... Проштудировать вопрос от начала до конца, добраться до первоисточников – на это у нас охотников мало; а между тем только таким путем и можно убедиться, что все эти бредни до такой степени чужды еврейскому народу, что тут и опровергать смешно!.. Если бы вы захотели поинтересоваться этим вопросом, я мог бы вам предложить кое-какую литературу.

Раввин отобрал увесистую пачку книг по вопросу о "ритуальных убийствах" и кровавых наветах и передал ее Рабиновичу. В это время в дверях показалась женская фигура, очевидно жена раввина, и что-то сказала. Рабинович понял, что слишком задержал раввина своей беседой, и начал прощаться. К основному вопросу беседы он уже не возвращался. Понял, что это не так просто, как казалось. Понял, что Лапидусу, очевидно, было гораздо легче уйти от еврейства, чем ему войти: слишком горд этот народ, слишком самоуверен, несмотря на то что все его презирают... К тому же Рабиновичу стало ясно, что он действительно поторопился... Оставалось только уйти...

Но раввин несколько задержал своего гостя...

– Однако, – сказал он, – вернемся к прерванному разговору. Насколько я мог понять, вы близко знаете семью убитого Чигиринского и убеждены в том, что убийца – отчим? Мы все так думаем, даже убеждены в этом. Но что делать, когда столько людей жаждут еврейского погрома!.. Вы видите, какая бешеная агитация ведется: "ритуал, ритуал!" И как раз, на наше несчастье, это должно было случиться перед пасхой!.. О, если бы вы согласились выступить! Вы давно знаете этих людей?

Рабинович-Попов снова побоялся проговориться и вместо ответа на вопрос спросил:

– Еще одно: скажите, почему эта пресловутая легенда оживает каждый раз именно перед пасхой?

– Это очень просто, – сказал раввин, уже стоя вместе с гостем у выхода. Я вам поясню это примером. Рассказывают, что жил некогда стрелок, который ни разу в жизни не промахнулся. Так как такой феномен реально немыслим, окружающие стали внимательно приглядываться к нему и очень скоро выяснили секрет его неизменного успеxа. Оказалось, что он раньше стреляет, а круг на мишени чертит вокруг того места, куда он попал!.. Это, конечно, притча, а объяснение вы найдете в книгах, которые я предложил вашему вниманию. Я надеюсь, что вы ко мне наведаетесь сейчас же после праздника. То, что вы сообщили о Чигиринском, очень важно! Вы могли бы помочь торжеству правды при расследовании. Это было бы, конечно, актом высшей справедливости, и я думаю, что ваш долг, долг порядочного человека и честного xристианина...

– О, будьте уверены! Пусть только начнется расследование. Даю вам честное слово! Вот вам моя рука!

И раввин, пожимая с благодарностью протянутую руку, ответил:

– Я верю вам! Ваши глаза говорят мне, что я не ошибаюсь! Остается только пожалеть, что на свете так мало людей, желающих узнать нас поближе.

С особенно теплым чувством распрощался Рабинович с раввином. Он вышел на улицу в повышенном настроении и с пачкой книг под мышкой.