Текст книги "Изабелла (СИ)"

Автор книги: Алёна Вэльская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

   Мы возвращались с господином Хармсом с очередной прогулки, и он привычно провожал меня до дома. Стояла летняя безветренная погода, и было до одури хорошо, вот так просто, безо всяких причин. Он остановился около моей квартирки и неожиданно привлек к себе, поцеловав. Это был такой поцелуй, о которых раньше мне доводилось только читать в книжках – нежный и трогательный. Поначалу я растерялась, а потом прильнула к нему ближе и обняла его за шею. Он целовал меня так, что я совершенно забыла о времени; о том, что нас кто-то может увидеть; о том, что он мой начальник. Он отстранился и, внимательно посмотрев мне в глаза, поцеловал на прощание и ушел, не сказав ни слова. Все и так было понятно: крепость пала, и император может праздновать свой триумф. Я долго стояла еще около дома и прижимала руку к горящим губам. Так меня никто не целовал – даже тот единственный поцелуй с Ирвином ни в какое сравнение не шел.

   День ото дня его поцелуи разжигали во мне неведомый доселе голод, заставляя дыхание сбиваться, а кровь кипеть, стоило ему только прикоснуться. Я понимала, к чему все идет, поэтому приглашение на ужин у него дома не стало для меня неожиданностью. Надо отдать господину Хармсу должное – поужинать мы успели, вот только вкуса пищи я не чувствовала совсем. Все во мне томилось в каком-то предвкушении и неясном ожидании, и я сидела, как на иголках.

   Он повел меня на экскурсию по дому, как когда-то водил, показывая свое отделение. Хармс жил в маленьком двухэтажном коттедже, уютном и со вкусом обставленным. Около одной из дверей на втором этаже он остановился, внезапно замолчав и пристально на меня глядя.

   – Здесь моя спальня, – ответил он на невысказанный вопрос.

   – Покажете? – решилась я.

   Он начал целовать меня прямо на пороге, так что интерьер его спальни, увы, мною оценен не был. Я потерялась в его нежности и страсти, но все же, когда он потянулся к пуговичкам на моем платье, я сжалась и застыла.

   – Белла, если ты не хочешь, только скажи, – хрипло простонал он, сжав меня в объятиях.

   – Мне просто чуть-чуть страшно, – ответила я, и не думая отступать. Сердце бешено стучало и вот-вот готово было выпрыгнуть из груди.

   – Ты же была замужем? – удивленно выдохнул он.

   – Была, но давно, – нет, правду я вряд ли кому-то смогу рассказать.

   Все было нежно, медленно и чувственно. Никогда не думала, что я могу так стонать – до хрипоты, что буду впиваться ногтями в спину и плечи мужчины, что открывал для меня заново эту сторону жизни. Там, в полумраке спальни рождалась вторая, ночная я, которой не было никакого дела до светских условностей; ей двигал первобытный инстинкт, который мог удовлетворить только этот мужчина.

   Проснувшись на следующее утро, я поняла, что ни о чем не жалею. Через некоторое время рядом завозился господин Хармс и, открыв глаза, расплылся в широкой улыбке.

   – Доброе утро, Белла!

   – Доброе утро, Алан? – мое приветствие прозвучало неуверенно и несколько вопросительно, потому что называть его по имени было непривычно.

   – Алан – наедине, господин Хармс – на работе, – разрешил он мои сомнения и привлек к себе, жадно целуя.

   С того самого дня мы стали любовниками. Нас объединяла не только работа, но и схожесть взглядов и интересов, – то, чего у меня не было с Александром никогда, а постель стала приятным дополнением к завязавшейся дружбе. Я не жалела, что после стольких лет одиночества впустила его в свою жизнь. Он был очень внимателен и заботлив, и я отогревалась рядом с ним. Наверное, с моей стороны это было форменным эгоизмом, потому что я больше брала, чем отдавала, но его все устраивало. Мы никогда не говорили о любви и вообще о чувствах. Он был мне другом, и любовником, и братом. Кем я была для него? Уж точно не случайной игрушкой, а остальное было не так уж и важно.

   Как-то, отдыхая после пережитого полета на седьмое небо на чуть влажных и сбитых простынях, я приподнялась на локте и, пристально посмотрев ему в глаза, спросила:

   – Что ты во мне нашел?

   Он засмеялся, громко и довольно, притянул меня в свои объятья и ответил:

   – Свое счастье.

   Я фыркнула, не воспринимая эти слова всерьез, и больше ни о чем таком не спрашивала. Мне было хорошо с ним, и я просто наслаждалась жизнью, не загадывая наперед.

   На работе мы старались не афишировать наши отношения, но откуда-то всем все равно стало известно, что я сплю с начальником. Кому-то было все равно, кто-то презрительно отворачивался, стоило мне пройти мимо, кто-то заискивал. Мы с Аланом искренне наслаждались происходящим и продолжали наш служебный роман.

***

   Через год Алан огорошил меня предложением. Мы сидели у него дома в гостиной. Он читал в кресле у камина, а я вышивала маки, отдыхая после рабочего дня.

   – Нортен, а не желаешь ли ты поменять фамилию на Хармс?

   Сказано было это шутливым тоном, но по глазам было видно, что он серьезен и очень внимательно ждет ответа. Я отложила вышивку, донельзя удивленная, и, встав с дивана, начала ходить по комнате, пытаясь собраться с мыслями. Он пристально следил за каждым моим шагом.

   – Это так неожиданно, – начала я издалека, прикидывая, как бы поделикатнее взять время на раздумье, но он насмешливо прервал мой лепет:

   – Ты год со мной спишь, а предложение выйти замуж для тебя неожиданно.

   – Алан, иногда ты просто до ужаса прямолинеен, – поморщилась я от того, как грубо прозвучала, в общем-то, настоящая правда.

   – Белла, давай отбросим шутки. Тебе проще быть моей любовницей, чем женой? Ты не хочешь мезальянса? Что не так? – он говорил спокойно, но я отчетливо поняла, что он не отступится, пока не выведает все.

   – Титул не играет никакой роли, ты же знаешь. Я уже была замужем, – напомнила я ему очевидный факт своей биографии.

   – Зато я еще не был женат, – тут же парировал он.

   – Алан, из меня выйдет плохая жена. Готовить я не умею, вечно пропадаю на работе. Зачем тебе такая? – попыталась отшутиться я.

   – Я достаточно зарабатываю, чтобы мы могли позволить себе служанку или ужины в ресторане, так что этот аргумент не принимается.

   – У меня не может быть детей, – призналась я, видя, что он никак не отступает.

   Повисла тяжелая пауза. В груди стоял комок так и не пролитых слез. Алан выглядел потрясенным и удивленным, но это, видимо, не остудило его пыл, потому что во время моего очередного круга по комнате он изловчился, схватил меня за руку и усадил к себе на колени, крепко-крепко обняв.

   – Значит, у нас не будет детей, и мы будем спокойно спать по ночам, – наигранно весело сказал он. И добавил серьезно, после небольшой паузы, поглаживая меня по одеревеневшей спине. – Но, если ты захочешь, мы усыновим ребенка, Белла.

   После этих его слов я не выдержала и разревелась, громко всхлипывая и размазывая слезы по лицу. Я выплакивала свою боль, свои страхи, свои ночные кошмары, разочарования и свое затянувшееся одиночество. Даже мужчине, что утешал меня сейчас, подставляя свое плечо, я не рассказала ни слова о прошлой себе, боясь до конца ему довериться.

   Он ничего не спрашивал прямо, но не раз пытался осторожно узнать хоть что-то, но я упорно кормила его заранее приготовленной версией для всех: развелась, родни нет, вспомнила про образование и начала работать. Он делал вид, что верил, а я делала вид, что не замечаю недовольства, мелькавшего в серых глазах. Моя жизнь делилась на времена до и после Кинстона, и я никогда их не смешивала. Леди Изабелла осталась в том далеком прошлом, и Алану ни к чему было знать, что же с ней случилось.

   Сейчас я оплакивала отнюдь не неудавшееся материнство, потому как полюбить еще не родившегося ребенка попросту не успела. Я не знала, хочется ли мне вообще иметь детей, потому что понятия не имела, живы ли во мне вообще материнские инстинкты или же все умерло той ночью. Мне просто было необходимо наконец-то избавиться от этого груза, что лежал на душе, не давая до конца закрыть дверь в прошлое.

   Я захлебывалась слезами, а Алан молчал и продолжал успокаивающе гладить меня по спине. Когда слезы наконец-то высохли, я немного отстранилась от него и посмотрела ему прямо в глаза, в которых он и не думал прятать тревогу и беспокойство за меня.

   – Мне нужно немного времени, чтобы подумать, – сказала я, внутренне приготовившись к тому, что он возмутится и попросит поторопиться с решением.

   Но, сдается мне, я совсем не знала Алана, потому что он просто ответил:

   – Я буду ждать тебя, сколько потребуется.

***

   Я сидела в кабинете дежурного лекаря, развернувшись к окну, и отрешенно смотрела на дождь. Серая пелена укрыла Кинстон, как это обычно случается осенью, и весь город как-то смазался и раскис. В дождь у меня всегда ноет колено. Старые раны вообще предпочитают болеть в непогоду, как будто задаются целью сделать еще больнее. Сегодня помимо колена разболелось мое одиночество, что было гораздо страшнее.

   Перед дежурством я проводила Алана в командировку. Он уезжал в университет O. на трехмесячные курсы повышения лекарского мастерства. Это был первый раз, когда мы расставались на такой длительный срок. Он собирал вещи, а я сидела рядом, как приклеенная, и наблюдала за его неспешными движениями.

   – Белла, ты так смотришь на мой чемодан, будто он твой злейший враг, – заметил Алан, аккуратно укладывая стопку чистых рубашек.

   – Просто не могу представить, что тебя три месяца не будет рядом, – призналась я.

   – Три с хвостиком, если учесть еще дорогу.

   – Час от часу не легче, – вздохнула я.

   – Значит ли это, что моя ледяная леди будет скучать по мне?

   – Опять эти твои шуточки! – рассердилась я и отошла к окну, тяжело опираясь на трость.

   На душе было мерзко, на улице было мерзко, – в общем, все было плохо безо всяких видимых причин. В самом деле, не считать же дождь и отъезд Алана поводом для дурного настроения?

   Он неслышно подошел и встал за моей спиной – мучительно близко, не делая даже попытки обнять меня.

   – Знаешь, Белла, может, мой отъезд и к лучшему. Ты наконец-то поймешь, чего от меня хочешь.

   – А ты сам понимаешь, чего хочешь от меня? – с вызовом спросила я, развернувшись к нему лицом.

   – Я давно понял, – просто ответил он и продолжил собирать вещи.

   И вот он уехал, а я осталась. За окном мелкий колючий дождик сыплет в темноте, у меня ноет колено и на душе какая-то противная пустота. Что ж, в одном Алан прав: за целых три месяца я что-нибудь, да и решу насчет его присутствия в моей жизни.

   Алан был поистине терпелив со мной: вот уже полгода я ничего не отвечала на его предложение, была то холодна, то чересчур нежна. Я запуталась в себе, в своих чувствах, во всем, а он просто отошел в сторону и предоставил мне право самой решать, как быть дальше. Это и злило меня, и радовало одновременно.

   От раздумий отвлек стук в дверь – громкий и резкий.

   – Войдите, – крикнула я, вставая с кресла, уже зная, что меня ждет – либо привезли очередного пациента, либо надо ехать самой к новому пациенту.

   – Госпожа Нортен, срочный вызов, – сообщил дежурный помощник.

   – Куда ехать?

   – Отсюда – два квартала. Прикажете подать карету?

   – Да, пусть подают. Через пять минут я выйду.

   Помощник ушел, я спокойно подхватила готовый лекарский саквояж, накинула легкий плащ и похромала во двор госпиталя. Улица дышала прибитой мелким дождиком пылью. Если бы не он – было бы чудесно, по-летнему тепло и свободно.

   Карета за десять минут домчала меня до шикарного особняка, все три этажа которого горели ярким светом – явный признак случившегося несчастья. Я отпустила кучера и аккуратно начала подниматься по скользким от вредного дождя ступенькам. Дверь мне открыли почти сразу же после короткого стука – действительно ждали.

   Я вошла в освещенный холл, в котором было слишком много для столь позднего часа народа. Седоватый мужчина в богато расшитом халате трогательно обнимал плачущую женщину с распущенными светлыми волосами, бормоча слова утешения. Похожий на него брюнет лет сорока мерил широкими шагами холл.

   Как только я вошла, все взоры обратились ко мне. Я поставила на пол свой походный лекарский чемоданчик, отдала слуге, открывшему мне дверь, трость, затем скинула на его руки плащ и представилась:

   – Военный лекарь Нортен. Кому нужна помощь?

   Женщина, увидев меня, залилась слезами, а ее, видимо, муж продолжил ее утешать, сердито взглянув на меня, как будто я была причиной всех бед. Третий участник событий подошел ко мне и возмущенно спросил:

   – Неужели не могли прислать кого-то поприличней?

   За годы моей практики я слышала этот вопрос, пожалуй, тысячный раз. И отвечать на него мне безмерно надоело, а сейчас я и вовсе была взвинчена донельзя, поэтому разводить политес не стала. Нагнувшись, открыла саквояж, выудила оттуда стандартный бланк отказа от помощи дежурного лекаря и протянула этому хаму.

   – Подпишите эту бумагу.

   – Что это? – раздраженно спросил он, даже не думая читать.

   – Отказ от оказания лекарской помощи вашему больному дежурным военным лекарем, то есть мной.

   – И после этого нам пришлют другого?

   – Разумеется, нет, если вам только не потребуется другой специалист. Единственный дежурный военный лекарь сегодня – это я. Если моя кандидатура вас не устраивает, подписывайте бумагу, а сами приходите на прием утром.

   – Но мы не можем так долго ждать! – воскликнул этот господин.

   Я окончательно разозлилась и холодно процедила:

   – Вы уж как-нибудь поскорее определяйтесь со своими желаниями.

   Он беспомощно оглянулся на седоватого мужчину. Тот едва заметно кивнул, и мой собеседник, скривившись, бросил:

   – Следуйте за мной.

   Я подхватила саквояж, забрала у слуги трость и пошла за ним. Хорошо, что моего подопечного поместили на первом этаже, потому что времени на подъем выше потребовалось гораздо больше, а у меня, как оказалось, каждая минута была на счету.

   На широкой постели лежал молодой человек, едва ли старше шестнадцати лет. Его лицо с тонкими аристократическими чертами можно было бы назвать красивым, если бы не одно но: оно напоминало восковую маску. Одного взгляда было достаточно, чтобы стало понятно – к утру он умрет. Я подошла к постели и аккуратно убрала какую-то тряпку, которой закрыли аккуратную, точно сделанную лекарским скальпелем, рану на боку. Конечно же, я ее зашью и сделаю все необходимое, но это тот самый случай, когда что-либо изменить невозможно: смерть уже отметила своей печатью этого юношу, который вряд ли успел как следует осознать вкус жизни.

   Я присела на краешек постели и обхватила его запястье, чтобы послушать биение сердца. С каждым отсчитываемым ударом я вглядывалась в него все пристальнее, отчаявшись понять, кого же он мне напоминает, пока он неожиданно не открыл глаза – зеленые с расплавленным золотом, точь-точь такие же были у Ирвина, когда мы прощались. Столько лет прошло, я ничего о нем не знаю, но эта золотая зелень все еще снится мне ночами.

   Один его взгляд помог мне решиться. Глупо, знаю, и этот неизвестный мальчик точно не Ирвин, но пусть хоть так я попробую отдать свой долг тому, кто не дал мне раствориться в ночи.

   – Откройте окно и выйдите, – глухо приказала я, раскрывая свой саквояж.

   – Что, простите? – переспросил стоящий над душой господин.

   – Вы что, глухой? – не выдержала я и, пока он не начал возмущаться, отчеканила. – Вы и так украли у меня много драгоценных минут, так что хватит пререкаться. Откройте окно и закройте за собой дверь с обратной стороны.

   Он фыркнул, но исполнил все в точности. Когда его шаги стихли, я заперла дверь на ключ изнутри. Аккуратно и не торопясь, я зашила его рану. Никто не должен заподозрить что-то неладное – мне ни к чему обвинения в ведьмовстве, ведущие на костер. Закатав рукав синего форменного платья, я сделала маленький надрез. На белой полоске коже медленно проступала алая кровь. Приподняв голову лежащего передо мной мальчика, я приказала, используя силу инициированной ведьмы:

   – Пей!

   Он открыл глаза, подчиняясь моему бархатистому голосу с легкой хрипотцой, и сделал глоток.

   – Слушай меня, слушай мой голос, смотри в мои глаза, – продолжала я отдавать приказы. Мелкий проказливый дождь за окном резко упал на землю стеной ледяной воды. Глубоко вздохнув, я начала свою песню.

   "Грань тонка", – грянул гром.

   "Дорога нелегка", – вспышки молнии озарили комнату и жадно ловящего каждое мое слово мальчика.

   "Но пока ты со мной – ты живой!" – поднялся ветер, врываясь в комнату и задувая все свечи, но мне не нужен был свет. Я сама была светом, самой жизнью, самой смертью. Когда я пела свое заклинание Ирвину, мне едва хватило сил выкарабкаться самой, но сейчас природа помогает мне, подпитывая мой дар. В этом единстве и кроется моя сила, мой ведьминский дар.

   Через пять минут все было кончено. Гроза прекратилась также внезапно, как и началась. Зажегся потухший было свет. Мальчик смотрел на меня во все глаза, силясь что-либо понять. Я мягко приказала ему:

   – Ты ничего не помнишь. Спи.

   Он послушно закрыл глаза: невозможно противиться теперь моему приказу. Рана на моей руке затянулась сама, и я опустила рукав, скрывая тонкую полоску – единственное свидетельство моего колдовства. Почему я не спасла таким образом других? Потому что рядом все время были люди, потому что за все надо платить. Отдавать свою свободу или свою жизнь мне не хотелось, так что этому мальчику сегодня просто повезло.

   Я аккуратно сложила свои инструменты в саквояж и вышла из комнаты. За дверью были все те же.

   – Ну что? – нетерпеливо подошел ко мне хамоватый брюнет.

   – Все в порядке. Рану я промыла и зашила, самое страшное уже позади. Я останусь с ним до утра, если не будет более важных пациентов, так что распорядитесь приготовить мне кресло.

   Женщина снова заплакала – наверное, от облегчения.

   – Что значит – если не будет более важных пациентов? – вскинулся брюнет.

   Моя злость достигла апогея. Никто и никогда не выводил меня из себя за столь короткий срок.

   – Это значит, что если в госпиталь во время моего дежурства поступят больные по моей специальности, то за мной немедленно пришлют карету и я уеду. Надеюсь, я понятно объясняю?

   – Прекрати, Эдвин, – властно прервал наш спор седой господин. – Уведи лучше мать к себе.

   Эдвин смерил меня еще одним злым взглядом, на который я ответила пренебрежительной усмешкой, и подчинился. Когда он ушел, мужчина вежливо спросил:

   – Вам что-нибудь понадобится?

   – Да. Я хотела бы, чтобы вы передали мою записку в госпиталь. Там должны знать, где в случае необходимости меня искать.

   – Пишите, я отправлю слугу.

   – Благодарю.

   Я уже повернулась, чтобы вернуться в комнату и чиркнуть коротенькую записку, как в спину мне прилетел вопрос, заставивший поежиться:

   – Как вам это удалось? Я многое повидал в жизни. После такого редко выживают.

   – Вашему мальчику просто повезло, – ответила я чистую правду.

   Остаток дежурства прошел спокойно. Из госпиталя меня не беспокоили, а мальчик спал. Я до рассвета просидела около него в глубоком кресле. Смотрела и видела другого человека. Как он там? Все ли с ним хорошо? Может, он уже женат и воспитывает дочку? Мне все время казалось, что из него выйдет хороший отец.

   Столько раз писала я ему письмо и не находила в себе сил отправить. Если спустя годы он не нашел меня, значит, так нужно.

   "Так нужно, так правильно", – твердила я себе раз за разом и сжигала письма.

   Забрезжил рассвет. Я прихватила саквояж и тихонько вышла из комнаты. Около двери меня поджидал лакей.

   – Отведите меня к кому-либо из хозяев, – коротко попросила я.

   Вчерашний хамоватый брюнет спал на кожаном диване в шикарном кабинете. Мне не было его жаль ни капли, поэтому я разбудила его, потрепав за плечо. Он открыл глаза и некоторое время смотрел на меня без капли понимания. Наконец, узнавание пришло, и он хриплым ото сна голосом спросил:

   – Что вам надо?

   – Я ухожу. К вам будут приходить на перевязки. Станет хуже – привозите вашего мальчика в госпиталь.

   – Хорошо, – кивнул он, принимая к сведению. – Постойте.

   Я с любопытством наблюдала, как он, морщась, встает с дивана, подходит к секретеру, достает оттуда тугой кошелек и протягивает мне.

   – Что это?

   – Не делайте вид, что не понимаете. Это деньги. Берите – вы заслужили.

   – Благодарю, но жалование мне платит госпиталь, – холодно ответила я и вышла, оставив его с протянутой рукой.

   Вернувшись в госпиталь, я сдала дежурство, заполнила все необходимые отчеты и пошла домой отсыпаться. Мальчика я отдала одному из своих коллег: делать ему перевязки и снимать швы было выше моих сил. Он слишком напоминал Ирвина, а видеть его брата мне не хотелось ни капли.

   На следующий день мне в кабинет принесли большой букет алых роз с короткой запиской: "Простите меня, я самый настоящий дурак. Позвольте загладить вину? С искренней признательностью, Эдвин Эшвуд". Записка отправилась в мусорную корзину, цветы я поставила на окно.

   Каждый день приходили все новые букеты с записками, но и с ними я поступала аналогично. Через одиннадцать букетов, когда я вела прием, ко мне пришел сам Эдвин Эшвуд с завернутой в платок рукой, которую он бережно нес перед собой.

   – Теперь вы просто обязаны со мной поговорить! – воскликнул он, разматывая платок.

   – Вы что же, сами себя порезали, чтобы только сюда прийти? – удивилась я, рассматривая неглубокий порез на его левой ладони. – Какое ребячество!

   – А что поделать, если вы не ответили ни на одну из моих записок? – обвиняющим тоном сказал он, пока я обрабатывала его пустяковую царапину.

   – Может, потому что я не хотела отвечать? – холодно произнесла я, садясь обратно в свое кресло. – Идите и не задерживайте прием. Ваша выходка отнимает у меня время.

   – Простите меня, Изабелла, я вел себя, как последняя скотина. Вы спасли моего брата, а я оскорбил вас.

   – Ваши извинения приняты, но права называть себя по имени я вам не давала. Что-то еще?

   Эдвин Эшвуд, видимо, не привык к такому тону, потому что на мгновение он опешил, а потом снова ринулся в атаку:

   – Да, давайте поужинаем сегодня?

   – Нет, спасибо, – подчеркнуто холодно отказалась я и демонстративно уткнулась в заполнение его истории болезни. Из-за его царапины столько бумажек писать, только работы придал.

   Сам виновник моей бумажной волокиты немного постоял над душой и, видя, что на него никто не обращает внимания, наконец-то ушел. Я даже вздохнула свободнее.

***

   Оказалось, что я слишком рано списала со счетов господина Эшвуда. На следующий день после разговора в моем кабинете он ждал меня около госпиталя. Без Алана все валилось из рук: его заместитель был до крайности бестолков и не мог организовать работу отделения как надо. Вечная беготня и непонятная суета меня раздражали. Не прошло и месяца, а Алан был жизненно мне необходим, чтобы наладить привычный порядок вещей на работе, иначе можно было сойти с ума.

   Надо ли говорить, что в таком дурном настроении я вовсе не была расположена на вежливые расшаркивания с приставучим и не в меру наглым господином Эшвудом?

   – Госпожа Нортен, а я как раз вас жду, – весело поприветствовал он меня.

   – А я вас как раз не жду, – язвительно бросила я, не останавливаясь. Слава всем богам: дожди прошли, и колено меня не подводило.

   – Зря вы так. Я к вам со всей душой, а вы...– он грустно вздохнул, изобразив на лице страдания из-за моей бессердечности. Этот цирк мне надоел окончательно.

   – Послушайте, – резко развернулась я к нему. – Услышьте меня наконец: мне не нужно от вас ничего. Прекратите меня преследовать, оставьте меня в покое.

   – Умоляю вас – один ужин. Всего лишь один ужин, и вы меня больше никогда не увидите.

   – Никак не могу понять, вам нравится так унижаться?

   – Я хочу поужинать с красивой женщиной. Где здесь унижение?

   – Неужели ужин – единственный способ от вас отделаться?

   – Боюсь, что так, – притворно грустно вздохнул он.

   – Хорошо, ведите меня ужинать, – согласилась я.

   – А вы разве не пойдете переодеваться? – удивился он.

   – Не хотите ужинать с женщиной в форме лекаря?

   – Мне просто казалось, что вам самой не захочется.

   – Послушайте, господин Эшвуд, я на ногах с семи утра. Сейчас – почти восемь. Мне хочется поесть и лечь спать, понимаете?

   – Я все понял, идемте, – он подставил свой локоть, на который мне пришлось опереться, и мы отправились в самый шикарный ресторан Кинстона, "Гранд Роял".

   Если он надеялся смутить меня блеском и богатством, то не вышло, увы. Мое рабочее платье, не уместное среди нарядных туалетов и драгоценностей, служило мне постоянным напоминанием о том, кто я есть.

   Не дождавшись от меня ни смущения, ни трепета, Эдвин на мгновение скривился, а потом принялся развлекать меня разговорами, ожидая заказанного ужина. Его истории были хороши и смешны, но в глазах не было ни капли искренности. Я внимательно слушала и все пыталась понять – зачем ему все это?

   Принесли десерт. Устав гадать, я спросила прямо:

   – Что вам от меня нужно, господин Эшвуд?

   Он начал снова что-то говорить про мою неземную красоту и доброе сердце, но я слишком устала, чтобы выслушивать этот бред, и не слишком глупа, чтобы в него верить. Насмешливо взглянув на него, я попросила не тратить зря время и силы, и просто сказать правду.

   – Ах, правду? – зло прищурился он, разом скинув всю эту дурашливость, которая совершенно не вязалась с его обликом. – Вот вам правда, госпожа Нортен: я вас хочу.

   – Видимо, в ваших мечтах после этих слов я падаю к вам в объятья со сладострастным стоном? – едко заметила я.

   С господином Эшвудом все было не чисто с самого начала, с самой первой встречи. Все его букеты, записки, этот ужин, – все было каким-то фальшивым и неестественным. И вот теперь, когда правда выплыла наружу, все встало на свои места.

   – Вы сами хотели откровенного разговора. Такой, как вы, у меня никогда еще не было. Вы мне понравились, и я вас хочу, – упрямо повторил он, как будто просил продавца завернуть понравившуюся ему вещь в магазине после покупки.

   – Я не желала вызвать ваш интерес ни малейшим образом, господин Эшвуд, и ответить вам могу только отказом.

   – Не стоит так торопиться, дорогая, – со странной улыбкой на губах произнес он. – Что вы хотите в обмен на, скажем, месяц наших отношений?

   – Я не продаюсь, – зло процедила я и поднялась, чтобы уйти.

   – Куда же вы собрались? Номерок от гардероба у меня, а я еще не закончил с десертом. Сядьте. – Я вынуждена была подчиниться. Он продолжил свой отвратительный монолог. – У всех есть своя цена. Какова ваша, Белла? Сколько вы стоите? Я могу купить вам дом – маленький, но ваш, безо всяких квартирных хозяек. Хотите, вас назначат заведующей этим вашим военным отделением? Хотите, я просто дам вам денег? Ну?

   – Вам проще купить женщину, чем заслужить ее благосклонность, Эдвин? Я не продаюсь. Заканчивайте с десертом или отдайте мне номерок.

   – Бросьте, Белла, – он перегнулся через весь стол и доверительно сказал: – Все женщины по природе продажны, так уж устроен мир. Зачем вы лжете? Или все дело в том, что я мало вам предложил?

   – Вы просто самоуверенный ублюдок. Не смейте ко мне приближаться, – зло ответила я и ушла.

   Плевать на плащ – он все равно старый. На улице тепло, дойду и так. Настроение было безнадежно испорчено, и винить в этом следовало только меня саму. Ведь чувствовала же, что он с гнильцой, что привык ко вседозволенности, но все равно согласилась на этот треклятый ужин.

   Прохладный воздух вечернего Кинстона остудил оголенные нервы, и я поняла, что отчаянно скучаю по Алану – не по его умелому руководству военным отделением, а по своему мужчине. Если бы он был рядом, никакой Эдвин Эшвуд не приблизился бы ко мне со своими гнусностями. Несмотря на веселый и легкий нрав, Алан был ужасно ревнив, и, как ни странно, его ревность меня совсем не пугала. Он не изводил меня глупыми подозрениями, предпочитая все держать в себе. Ему вообще не нравилось это его состояние, и он уж точно не хотел, чтобы я об этом знала. Если бы не одна нелепая случайность, я бы ни за что не догадалась, насколько сильно он меня ревнует.

   Оставшись у него как-то на ночь, по утру я не обнаружила его рядом. Такого на моей памяти не случалось никогда. Алан любил смотреть, как я просыпаюсь, и желать мне доброго утра. Накинув легкий пеньюар, который давно прочно осел в его шкафу, я спустилась вниз. Он сидел в гостиной за накрытым столом и был угрюм как никогда. Сухо кивнув на мое приветствие, он неожиданно спросил:

   – Кто такой Ирвин?

   – Откуда ты знаешь это имя? – опешила я, падая на стул.

   – Ночью тебе что-то снилось. Ты металась по постели, плакала и звала Ирвина. Я хотел тебя разбудить, но ты быстро успокоилась сама. Кто такой этот Ирвин, которого ты звала? Это твой муж?

   Он говорил негромко, избегая моего взгляда, но я видела, что он зол и растерян. Даже боюсь представить, что он успел себе навыдумывать, пока ожидал моего пробуждения.

   – Ирвин – это мой друг, – осторожно подбирая слова, начала я. – Он мне очень помог, когда я особенно в этом нуждалась. Я болела, и он стал кем-то вроде моей сиделки. Наверное, поэтому я звала его.

   – Ты его любила?

   Любила ли я Ирвина? Не знаю. Одно мне известно точно: если бы не он, я бы вряд ли смогла вырваться из золотой клетки, в которую угодила добровольно. Но не могу же я объяснить все это сжимающему кулаки Алану, которого впервые вижу таким, поэтому мой ответ прост:

   – Нет, не любила.

   – А мужа?

   – Нет, – я встала, чтобы уйти. Разговор был неприятным, и мне не хотелось больше продолжать его.

   Алан поймал меня за руку и притянул к себе на колени. Я сидела с деревянной прямой спиной, не желая вот так просто сдаваться, хотя его объятья и действовали на меня обычно весьма успокаивающе.

   – Что с тобой, Алан? – строго спросила я. – Впервые вижу тебя таким.

   Он еще крепче обнял меня, как будто боялся отпустить даже на минуту, а потом начал говорить – горячо, заметно волнуясь.

   – Прости меня, Белла. Я очень тебя ревную. Ты не видишь, как на тебя смотрят другие мужчины, когда мы идем вместе, но я вижу – они все раздевают тебя глазами. Иногда я сам не могу поверить, что ты – моя женщина. Я ревную тебя ко всем, но особенно к твоему прошлому, о котором ничего не знаю.

   – Никогда бы не подумала, что ты такой, – покачала я головой, не зная, как реагировать на столь неожиданное признание.

   – Я постараюсь больше не досаждать тебе своей ревностью, – пообещал он.