Текст книги "Хромой бес"
Автор книги: Ален Лесаж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
ГЛАВА IV
История любви графа де Бельфлора и Леоноры де Сеспедес
Граф де Бельфлор, один из знатнейших вельмож, был до безумия влюблен в молодую Леонору де Сеспедес. Жениться на ней он не намеревался: дочь простого дворянина была, по его мнению, неподходящей для него партией. Он хотел только стать ее любовником.
С этой целью он всюду преследовал ее и не упускал случая взглядами выразить ей свою страсть, но ему не удавалось ни поговорить с ней, ни написать ей, потому что она находилась под неусыпным наблюдением строгой и бдительной дуэньи по имени Марсела. Граф де Бельфлор приходил в отчаяние; препятствия еще больше разжигали его желания, и он только и думал, как бы обмануть Аргуса, оберегавшего его Ио{21}.
С другой стороны, Леонора, заметив оказываемое ей графом внимание, не могла устоять против него, и в сердце ее незаметно стала разгораться сильная страсть. Я не разжигал ее моими обычными соблазнами, потому что колдун, державший меня тогда в неволе, запретил мне исполнение всех моих обязанностей; но довольно было и того, что вмешалась сама природа. Она не менее опасна, чем я; вся разница между нами в том, что она обольщает сердца мало-помалу, а я соблазняю их мигом.
Так обстояли дела, когда Леонора и ее неизменная дуэнья как-то утром по дороге в церковь встретили старую женщину, перебиравшую самые крупные четки, какие только могло смастерить ханжество. Старуха подошла к ним с приветливым и кротким видом и обратилась к дуэнье.
– Да хранит вас небо, – сказала она, – святой мир да пребудет с вами. Позвольте спросить, не вы ли госпожа Марсела, добродетельная вдова покойного сеньора Мартина Росет?
Дуэнья отвечала утвердительно.
– О, как кстати я вас встретила, – воскликнула старуха, – должна вам сообщить, что у меня гостит престарелый родственник, который желает с вами поговорить. Он несколько дней тому назад приехал из Фландрии; он близко, очень близко знал вашего мужа и хочет вам передать нечто крайне важное. Он бы и сам пошел к вам, если бы не заболел: бедняга при смерти. Я живу в двух шагах отсюда. Будьте добры, пойдемте вместе со мной.
Дуэнья была не глупа и очень осторожна; боясь сделать ложный шаг, она не знала, на что решиться; но старуха угадала причину ее колебаний и сказала:
– Милая госпожа Марсела, можете вполне положиться на меня. Меня зовут Чичоной. Лиценциат Маркое де Фигероа и бакалавр Мира де Мескуа охотно поручатся за меня, как за родную бабушку. Я приглашаю вас к себе ради вашей же пользы. Мой родственник хочет возвратить вам деньги, которые ему некогда ссудил ваш муж.
При слове «деньги» госпожа Марсела сейчас же приняла решение.
– Пойдем, дочь моя, – сказала она Леоноре, – пойдем проведаем родственника этой доброй дамы; навещать болящих – долг человеколюбия.
Они скоро пришли к дому Чичоны; та ввела их в комнату нижнего этажа, где лежал человек с седой бородой; на вид он казался тяжело больным.
– Вот, братец, – обратилась к нему старуха, представляя дуэнью, – вот та мудрая госпожа Марсела, с которой вы хотели поговорить; это вдова вашего покойного друга сеньора Росет.
При этих словах старик чуть приподнял голову, кивнул дуэнье и сделал ей знак приблизиться, а когда та подошла к нему, слабым голосом сказал:
– Дорогая госпожа Марсела, я благодарю небо за то, что оно дозволило мне дожить до этой минуты. Вот единственное, чего я желал; я боялся умереть, не доставив себе радости вас видеть и отдать вам в собственные руки сто дукатов, которые одолжил мне ваш покойный муж, мой бесценный друг, чтобы выручить меня из беды, когда была поставлена на карту моя честь; это было в Брюгге. Он вам никогда не рассказывал об этом?
– Увы, нет! – отвечала Марсела. – Он никогда не говорил мне об этом! Царствие ему небесное! Он был так великодушен, что забывал услуги, оказанные друзьям, и не только не походил на тех бахвалов, которые кичатся несовершенными благодеяниями, но вообще ничего не говорил мне, когда делал кому-нибудь одолжение.
– У него была действительно прекрасная душа, – сказал старик. – Я в этом убедился лучше, чем кто-либо, и, чтобы доказать это, расскажу вам историю, из которой он меня выручил. Но мне придется говорить о вещах, очень близко касающихся памяти покойного, поэтому мне хотелось бы сообщить о них только его скромной вдове.
– Если так, оставайтесь наедине и рассказывайте, – сказала Чичона, – а мы с молодой госпожой тем временем пройдем ко мне.
С этими словами она оставила дуэнью с больным, а Леонору увлекла в другую комнату, где без дальнейших околичностей сказала:
– Прекрасная Леонора, время слишком дорого, чтобы тратить его попусту. Вы знаете в лицо графа Бельфлора; он давно влюблен в вас и умирает от желания вам в этом признаться, но строгость и бдительность вашей дуэньи лишали его до сих пор этого счастья. В отчаянии он прибегнул к моей изобретательности; я согласилась помочь ему. Старик, которого вы сейчас видели, – молодой лакей графа, а все сказанное мною вашей воспитательнице придумано нами, чтобы обмануть ее и завлечь вас сюда.
При этих словах граф, прятавшийся за занавесью, вышел и бросился к ногам Леоноры.
– Сударыня, – воскликнул он, – простите эту хитрость влюбленному, который не может более жить, не поговорив с вами. Если бы этой услужливой особе не посчастливилось все это устроить, я впал бы в полное отчаяние.
Эти слова, произнесенные растроганным голосом, притом мужчиной, который отнюдь не был ей противен, смутили Леонору. Некоторое время она была в замешательстве, не зная, что ответить; наконец, оправившись от смущения, она гордо взглянула на графа и сказала:
– Быть может, вы полагаете, что весьма обязаны этой услужливой даме, которая так для вас постаралась; но знайте: вам не извлечь ни малейшей выгоды из ее услуги.
С этими словами она направилась в залу. Граф ее остановил.
– Не уходите, обожаемая Леонора, – вскричал он, – благоволите выслушать меня одну минуту. Моя страсть так чиста, что не должна вас пугать. Согласен, вы имеете повод возмущаться обманом, к которому я прибегнул, чтобы поговорить с вами; но ведь до сих пор я сделал для этого столько бесплодных попыток! Уже полгода хожу я следом за вами – в церковь, на гулянье, в театры. Я тщетно искал случая сказать вам, что вы меня очаровали. Вашей жестокой, вашей неумолимой дуэнье всегда удавалось помешать мне. Увы! Вместо того чтобы считать хитрость, к которой я вынужден был прибегнуть, преступлением, пожалейте меня, прелестная Леонора, за долгие муки ожидания. Вам известно, как вы очаровательны, судите же о смертных муках, которые я терплю.
Бельфлор проговорил все это с тем жаром убеждения, каким столь ловко умеют обольщать красивые мужчины; он даже пролил несколько слезинок. Леонора была взволнована; невольно сердце ее начинало наполняться нежностью и жалостью. Но она не поддавалась слабости и тем сильнее рвалась уйти, чем больше чувствовала себя растроганной.
– Все ваши речи бесполезны, граф, – воскликнула она, – я не хочу вас слушать! Не удерживайте меня; дайте мне уйти из этого дома, где моя добродетель подвергается опасности, или я криком созову соседей, и все узнают о вашей дерзости.
Она сказала это так решительно, что Чичона, имевшая основания остерегаться судебных властей, просила графа не настаивать на своем. Графу пришлось подчиниться намерению Леоноры. Она высвободилась из его рук и, чего до сих пор не случалось еще ни с одной девицей, приглянувшейся графу, вышла из комнаты такой же, какой вошла.
Она поспешила к дуэнье.
– Пойдемте, дорогая, – сказала она, – прекратите этот вздорный разговор; нас дурачат; уйдемте из этого опасного дома.
– Что такое, дочь моя? – удивилась Марсела. – Отчего вы хотите так внезапно уйти?
– Я вам все расскажу, – отвечала Леонора. – Пойдемте скорее; каждая минута, проведенная здесь, причиняет мне новые мученья.
Как ни хотелось дуэнье сейчас же узнать причину столь внезапного бегства, ей это не удалось; пришлось уступить настояниям Леоноры. Они поспешно ушли, оставив Чичону, графа и его лакея такими же смущенными, как бывают смущены актеры после представления пьесы, освистанной партером.
Едва Леонора очутилась на улице, как сейчас же стала взволнованно рассказывать наставнице все, что произошло в комнате Чичоны. Дуэнья слушала ее очень внимательно и, когда они пришли домой, сказала:
– Признаюсь, дочь моя, я крайне удручена тем, что вы мне рассказали. Как я могла дать этой старухе так ловко меня одурачить! Я сначала колебалась, идти ли за ней. Зачем я изменила себе! Мне не следовало доверяться ее кроткому и честному виду – это непростительная глупость для такой опытной женщины, как я. Ах, почему вы не открыли мне этот обман там же, в ее доме? Я бы вывела ее на чистую воду, я бы осыпала графа бранью и сорвала бы бороду с мнимого старца, который плел мне всякую чушь. Но я сейчас же вернусь туда и возвращу деньги, полученные якобы в уплату долга. Если я их застану, они ничего не потеряют от того, что немного подождали.
С этими словами она опять накинула мантилью, которую только что сняла, и отправилась к Чичоне.
Граф находился еще там; он был в отчаянии от неудачи своей проделки. Другой на его месте отказался бы от своего намерения, но он не унимался. Среди многих хороших качеств у графа было одно мало похвальное: он не признавал никакой узды в волокитстве. Когда он бывал влюблен, то уже чересчур страстно добивался благосклонности своей дамы; будучи по природе порядочным человеком, он тем не менее мог в подобных случаях нарушить самые священные права, лишь бы добиться исполнения своих желаний. Он пришел к выводу, что без помощи Марселы не достигнет поставленной цели, и решил ничего не жалеть для того, чтобы привлечь ее на свою сторону. Он рассудил, что дуэнья, при всей кажущейся строгости, не устоит против более крупного подарка, и не ошибся. Если воспитательницы остаются верными долгу, значит любовники недостаточно богаты или недостаточно щедры.
Когда Марсела пришла к Чичоне и увидела трех человек, на которых была так зла, уж и дала же она волю своему языку! Она осыпала бранью графа и Чичону и швырнула лакею полученные от него деньги. Граф терпеливо переждал грозу, затем, опустившись на колени перед дуэньей, чтобы придать сцене больше трогательности, стал умолять ее взять назад брошенные деньги и предложил ей прибавку в тысячу пистолей, заклиная ее сжалиться над ним. Никто еще так убедительно не молил ее о сочувствии, поэтому она уступила. Дуэнья перестала браниться и, сопоставив предложенную сумму с тем жалким вознаграждением, какое давал ей дон Луис де Сеспедес, нашла, что выгоднее совратить Леонору с пути истинного, чем стараться удержать ее. Поэтому, поломавшись немного, она взяла обратно кошелек, приняла предложенную графом тысячу пистолей и, пообещав помочь ему в его любовных делах, ушла, чтобы тотчас же приняться за исполнение обещанного.
Зная Леонору за девушку добродетельную, она и виду не подала, что сговорилась с графом, опасаясь, как бы та не уведомила об этом своего отца, дона Луиса. Ей хотелось совратить девушку как можно искуснее, и вот что она сказала ей, вернувшись:
– Леонора, мое возмущенное сердце удовлетворено. Я застала этих трех плутов. Они еще не оправились от смущения, в которое поверг их ваш мужественный уход. Я пригрозила Чичоне гневом вашего батюшки и строгостью правосудия, а графа отчитала так, как только подсказала мне злоба. Надеюсь, что этот щеголь больше не отважится на подобные покушения и мне не придется охранять вас от его ухаживаний. Хвала небу, что вы благодаря своей твердости избегли расставленной вам ловушки; я просто плачу от радости! Я в восторге, что его хитрость не удалась, потому что для вельможи соблазнять девушек просто забава. Даже большинство тех, кто кичится своей честностью, не видит в этом ничего предосудительного: как будто бы не бесчестно позорить семью. Я вовсе не говорю, что граф именно такой человек и что он намеревался вас обмануть. Грех подозревать ближних в дурном; почем знать, может быть, у него намерения вполне честные. Хотя по своей знатности он вправе притязать на самые блестящие партии при дворе, ваша красота могла внушить ему желание жениться на вас. Когда я его упрекала, он, оправдываясь, кажется, намекал на это.
– Да что вы, дорогая! – прервала ее Леонора. – Если бы у него было такое намерение, он давно бы попросил моей руки у отца, и отец не отказал бы столь знатному человеку.
– Это вы верно говорите, я с вами согласна, – ответила дуэнья. – Поведение графа подозрительно, или, вернее, у него нехорошие намерения; я готова опять идти браниться с ним.
– Нет, моя милая, – сказала Леонора, – лучше забыть происшедшее и отомстить презрением.
– Правда! – ответила Марсела. – Я думаю, что это будет лучше всего: вы благоразумнее меня. Но, с другой стороны, не ошибаемся ли мы относительно чувств графа? Кто знает, не поступает ли он так из-за деликатности? Может быть, прежде чем просить согласия вашего батюшки, он желает оказать вам разные услуги, понравиться вам, покорить ваше сердце, чтобы союз ваш имел больше прелести? А если это так, дочь моя, будет ли великим грехом выслушать его? Откройте мне ваше сердце, привязанность моя к вам известна: питаете ли вы склонность к графу, или же мысль выйти за него замуж вам противна?
При этом лукавом вопросе слишком доверчивая Леонора, заливаясь румянцем, опустила глаза и призналась, что отнюдь не чувствует отвращения к графу. Но скромность не позволяла ей высказаться более откровенно, – поэтому дуэнья продолжала уговаривать питомицу ничего не утаивать от нее, пока та не поддалась, наконец, этим ласковым настояниям.
– Милая моя, – сказала Леонора, – если вы хотите, чтобы я с вами говорила откровенно, то знайте, что Бельфлор мне кажется достойным любви. Он так красив, и я слышала о нем так много хорошего, что не могла остаться равнодушной к его ухаживанию. Неутомимая бдительность, с какой вы этому противодействовали, подчас огорчала меня, и, признаюсь, я иногда жалела его и потихоньку вознаграждала вздохами за причиненные вами муки. Скажу вам, что даже и сейчас, вместо того чтобы ненавидеть его за эту дерзкую выходку, мое сердце невольно извиняет его и приписывает его поступок вашей строгости.
– Дочь моя, – сказала воспитательница, – раз вы даете мне повод думать, что его сватовство вам было бы приятно, я придержу для вас этого влюбленного.
– Я вам очень признательна за ту услугу, которую вы хотите оказать мне, – ответила растроганная Леонора. – Если бы граф и не принадлежал к высшему придворному кругу, а был бы простым дворянином, то и тогда я бы предпочла его всякому другому; но не будем обольщать себя: Бельфлор – вельможа, самой судьбой предназначенный для какой-нибудь богатейшей наследницы королевства. Нельзя ожидать, чтобы он удовлетворился браком с дочерью дона Луиса, которая может принести ему весьма скромное приданое. Нет, нет, чувства его не столь лестны для меня, он не считает меня достойной носить его имя, он хочет только опозорить меня.
– Ах, отчего вы не допускаете, что он вас любит настолько, чтобы жениться? – прервала ее дуэнья. – Любовь частенько делает еще и не такие чудеса. Послушать вас, так небо положило между графом и вами бездонную пропасть. Будьте справедливее к себе, Леонора; он отнюдь не уронит себя, соединив свою судьбу с вашей: вы из старинного дворянского рода, и ему не придется краснеть за союз с вами. Раз вы к нему расположены, – продолжала она, – я должна с ним поговорить: я хочу хорошенько разузнать, какие у него виды, и, если они таковы, как полагается, я чуть-чуть обнадежу его.
– Сохрани вас Бог это делать! – воскликнула Леонора. – Я совсем не хочу, чтобы вы к нему ходили; если он только заподозрит, что я дала на это согласие, он перестанет уважать меня.
– О, я ловчее, чем вы думаете, – возразила Марсела. – Я начну с упреков, что он хотел вас соблазнить. Он, конечно, станет оправдываться, я его выслушаю, и он выскажется. Словом, предоставьте мне, дочь моя, действовать, я буду охранять вашу честь, как свою собственную.
С наступлением темноты дуэнья вышла из дома. Бельфлор повстречался ей возле дома дона Луиса. Она передала ему свой разговор с Леонорой и не преминула похвалиться, как ловко вырвала она у своей воспитанницы признание в любви к нему. Граф был несказанно обрадован этим известием; он изъявил Марселе живейшую благодарность, а именно посулил вручить ей завтра же тысячу пистолей; теперь он был уверен в успехе своей затеи, ибо знал, что девушка, расположенная к поклоннику, уже наполовину побеждена. Затем граф и Марсела расстались, весьма довольные друг другом, и дуэнья вернулась домой.
Леонора, с беспокойством ожидавшая ее, спросила, какую новость она принесла.
– Самую приятную! – сказала дуэнья. – Я видела графа. Как я вам и говорила, преступных намерений у него нет; единственная его цель – жениться на вас; в этом он мне клялся всем, что есть самого святого. Я, конечно, сдалась не сразу. «Если таково ваше намерение, – сказала я ему, – отчего бы вам не обратиться прямо к дону Луису?» – «Ах, милая Марсела, – отвечал он мне, нисколько не смутясь этим вопросом, – разве вы бы меня одобрили, если бы я, не зная, как ко мне относится дочь, и следуя только влечению слепой страсти, пошел бы к отцу, чтобы получить Леонору против ее воли? Нет, ее покой мне дороже моих пламенных желаний, и я слишком честен, чтобы причинить ей горе». Пока он так говорил, – продолжала дуэнья, – я наблюдала за ним с величайшим вниманием и пустила в ход всю свою опытность, чтобы прочитать в его глазах, действительно ли он настолько влюблен, как говорит. Что сказать вам? По-моему, страсть его непритворна; я так этому обрадовалась, что с трудом сдержала свое чувство, но, убедившись в искренности графа, решила, что, для того чтобы удержать такого знатного вздыхателя, не мешает намекнуть и о ваших чувствах к нему. «Сеньор, – сказала я ему, – Леонора не питает к вам отвращения, я знаю, что она вас уважает, и, насколько могу судить, сердце ее не возмутится, если вы попросите ее руки». – «Великий боже! – воскликнул он вне себя от радости. – Что я слышу? Возможно ли, что прелестная Леонора столь благосклонна ко мне? Как я вам обязан, добрейшая Марсела, что вы положили конец томительной неизвестности! Я тем более рад этому известию, что это вы мне его сообщили, вы, которая так долго меня мучила, негодуя на мою любовь! Но довершите мое счастье, дражайшая Марсела, позвольте мне поговорить с божественной Леонорой; я хочу внушить ей доверие ко мне и поклясться ей перед вами, что буду принадлежать только ей».
– К этим словам, – продолжала гувернантка, – он добавил еще немало других, еще более трогательных. Наконец, дочь моя, он так настойчиво просил меня устроить тайное свидание, чтобы поговорить с вами, что я не могла отказать ему.
– Ах! Зачем вы ему это обещали! – воскликнула Леонора с некоторым волнением. – Целомудренная девушка – твердили вы мне постоянно – должна решительно избегать подобных разговоров – они крайне опасны.
– Не отрицаю, что говорила так, – возразила дуэнья, – это превосходное правило, но в данном случае вы можете им пренебречь, считая графа как бы своим мужем.
– Но он еще не муж мне, – возразила Леонора, – и я не должна с ним видеться, пока батюшка не примет его предложения!
В эту минуту Марсела раскаялась, что воспитала девушку так строго; твердость ее трудно было сломить. Но дуэнья хотела во что бы то ни стало добиться своего.
– Милая Леонора, меня радует, что вы так осторожны, – сказала она. – Это благодатные плоды моих трудов! Вы хорошо воспользовались моими наставлениями. Я в восторге от своей работы; но, дочь моя, вы идете дальше того, чему я учила вас, вы преувеличиваете мои наставления; мне кажется, что ваша добродетель уж чересчур сурова. Как я ни строга, я не одобряю излишней чопорности, которая одинаково восстает против порока и против невинности. Девушка не перестанет быть добродетельной, если поговорит со своим возлюбленным, когда она уверена в чистоте его намерений. Отвечать на его любовь так же позволительно, как и сочувствовать ей. Положитесь на меня, Леонора, я слишком опытна и слишком расположена к вам, чтобы допустить какой-нибудь ложный шаг с вашей стороны.
– А где же хотите вы устроить это свидание? – спросила Леонора.
– В вашей спальне, – отвечала дуэнья, – это самое безопасное место. Я приведу его сюда завтра ночью.
– Да что вы, дорогая, – возразила Леонора. – Чтоб я позволила мужчине…
– Да позволите, – перебила ее дуэнья, – это не такая уж необыкновенная вещь, как вы думаете. Это случается каждый день, и дай Бог, чтобы у всех девушек, которые принимают таких посетителей, были столь же хорошие намерения, как у вас. Да и чего вы боитесь? Ведь я буду при вас.
– А если батюшка нас застанет? – спросила Леонора.
– Не тревожьтесь об этом, – уговаривала ее Марсела, – ваш батюшка спокоен насчет вашего поведения, он знает мою преданность и вполне доверяет мне.
Леонора, настойчиво подстрекаемая дуэньей, с одной стороны, и своей тайною любовью – с другой, не могла дольше противиться: она согласилась на предложение Марселы.
Граф незамедлительно был извещен об этом. Он так обрадовался, что тут же подарил своей сообщнице пятьсот пистолей и перстень не меньшей ценности. Марсела, видя, что он точно исполняет свои обещания, желала отплатить ему тем же. В следующую же ночь, когда, по ее расчету, все в доме спали, она привязала к балкону шелковую лестницу, которую ей дал граф, и впустила его в комнату своей госпожи.
Между тем юная дева пребывала во власти тревожных мыслей. Несмотря на симпатию к Бельфлору и на все доводы дуэньи, она упрекала себя за то, что так легко согласилась на это посещение, не совместимое с ее честью. Даже чистота ее намерений не успокаивала Леонору. Принимать в своей спальне ночью мужчину, не получившего еще согласия отца на брак, мужчину, настоящие чувства которого ей как-никак были неизвестны, – это казалось ей шагом не только преступным, но и заслуживающим презрения в глазах ее поклонника. Эта последняя мысль особенно удручала Леонору, и она была всецело поглощена ею, когда вошел граф.
Он сейчас же бросился к ногам возлюбленной и стал благодарить за оказанную ему милость. Он, казалось, был полон любви и уверял, что намерен жениться на ней. Однако он не распространялся на этот счет так, как бы ей того хотелось; поэтому она сказала:
– Граф, я верю, что у вас нет дурных мыслей, но все ваши уверения будут мне подозрительны, пока их не освятит согласие моего отца.
– Сударыня, я бы давно испросил его согласие, если бы не боялся нарушить ваш покой, – ответил Бельфлор.
– Я вас не упрекаю за то, что вы этого еще не сделали, – возразила Леонора, – я даже вижу в этом вашу деликатность; но теперь ничто вас более не удерживает и вы должны как можно скорее переговорить с доном Луисом или навсегда расстаться со мной.
– Но почему же, прекрасная Леонора, мне с вами не видеться? – воскликнул граф. – Как нечувствительны вы к радостям любви! Если бы вы умели любить, как я, вам было бы приятно принимать втайне мое поклонение и скрывать это, пусть на время, от вашего отца. Сколько прелести в этом таинственном общении двух тесно связанных сердец!
– Может быть, это приятно для вас, – сказала Леонора, – но для меня это было бы только мукой. Такие ухищрения в нежных чувствах не подобают добродетельной девушке. Не расхваливайте мне больше прелести этих преступных отношений. Если бы вы меня уважали, то не предлагали бы мне этого, и если ваши намерения таковы, как вы хотите меня уверить, вы должны в душе осуждать меня, что я этим не оскорбилась. Но – увы! – прибавила она, роняя слезы, – только своей слабости должна я приписывать нанесенную мне обиду; я заслужила ее, допустив то, что я для вас сделала.
– Обожаемая Леонора, – воскликнул граф, – это вы наносите мне смертельное оскорбление! Ваша непомерно строгая добродетель встревожена совершенно напрасно. Как! За то, что я удостоился счастья снискать вашу благосклонность, мне перестать уважать вас? Какая несправедливость! Нет, сударыня, я знаю всю цену ваших милостей, они не могут поколебать мое уважение к вам, и я готов сделать то, чего вы требуете от меня. Я завтра же переговорю с сеньором доном Луисом, я употреблю все усилия, чтобы он согласился осчастливить меня. Но не хочу от вас скрывать: у меня мало на это надежды.
– Что вы говорите! – воскликнула изумленная Леонора. – Как может мой отец отказать человеку, занимающему такое высокое положение при дворе!
– Ах! Из-за этого-то положения я и боюсь отказа, – возразил Бельфлор. – Это вас удивляет? Вы сейчас перестанете удивляться.
Несколько дней тому назад, – продолжал он, – король объявил, что хочет меня женить. Он не назвал по имени ту, которая мне предназначается; он только дал мне понять, что это одна из лучших партий при дворе и что сам он желает этого брака. Тогда мне еще не было известно ваше отношение ко мне, – вы сами знаете, что из-за вашей строгости я до сих пор не мог ничего узнать о нем; поэтому я не выказал никакого сопротивления монаршей воле. После этого, судите сами, захочет ли дон Луис рисковать навлечь на себя гнев короля, согласившись выдать за меня свою дочь?
– О, разумеется, нет! – сказала Леонора. – Я знаю батюшку. Как бы ни было ему лестно родство с вами, он скорее откажется от него, чем решится разгневать короля. Но если бы отец и не противился нашему браку, мы ничего не выиграли бы, ибо как бы вы могли, граф, предложить мне руку, которую король хочет отдать другой?
– Скажу вам откровенно, я в большом затруднении, сударыня, – ответил Бельфлор. – Однако надеюсь, что ввиду благосклонного отношения ко мне короля мне удастся повлиять на него и предотвратить грозящее мне несчастье. Вы даже можете помочь мне в этом, прекрасная Леонора, если находите меня достойным быть вашим мужем.
– Как же могу я помочь расстроить брак, предначертанный королем? – удивилась она.
– Ах, сударыня, – пылко возразил граф, – если вы не откажетесь от моей любви, я сумею остаться вам верным, не навлекая на себя монаршего гнева. Позвольте мне, прелестная Леонора, – прибавил он, став на колени, – позвольте мне обвенчаться с вами в присутствии госпожи Марселы, – эта свидетельница поручится за святость нашего союза. Тем самым я без труда избавлюсь от ненавистных уз, которыми меня хотят связать. Если и после этого король будет настаивать, чтобы я женился на особе, которую он мне предназначает, я брошусь к ногам монарха и скажу ему, что давно люблю вас и тайно с вами обвенчан. Как бы ни желал он женить меня на другой, он слишком добр, чтобы разлучить меня с женщиной, которую я обожаю, и слишком справедлив, чтобы нанести такое оскорбление вашей семье. Как ваше мнение, благоразумная Марсела? – прибавил он, обращаясь к воспитательнице. – Что скажете вы об этом плане, внушенном мне любовью?
– Я от него в восторге, – ответила госпожа Марсела, – до чего же изобретательна любовь!
– А ваше мнение, прелестная Леонора? – спросил граф. – Неужели вы так недоверчивы, что отказываетесь одобрить этот план?
– Нет, – отвечала Леонора, – только посвятите в него батюшку, и я не сомневаюсь, что он согласится, когда узнает, в чем дело.
– Сохрани Бог открыться ему! – перебила подлая дуэнья. – Вы не знаете сеньора дона Луиса: он так щепетилен в вопросах чести, что не допустит тайные любовные отношения. Предложение о негласном браке оскорбит его, притом он слишком осторожен и побоится союза, который, по его мнению, может расстроить планы короля. Этим неосмотрительным поступком вы только внушите ему подозрение: он начнет неотступно следить за нами, и вы будете лишены возможности встречаться.
– Я умру от огорчения! – воскликнул наш вздыхатель. – Но, госпожа Марсела, – продолжал он, прикидываясь крайне удрученным, – неужели вы действительно думаете, что дон Луис отвергнет предложение о тайном браке?
– И не сомневайтесь в этом, – ответила дуэнья, – но предположим даже, что он согласился: он так строг и набожен, что никогда не допустит, чтобы были обойдены церковные обряды; а если венчаться в церкви, то дело сейчас же получит огласку.
– Ах, моя милая Леонора, – сказал граф, нежно пожимая руку своей возлюбленной, – неужели для того, чтобы удовлетворить пустые требования приличия, мы подвергнемся страшной опасности расстаться навеки? От вас, от вас одной зависит быть моею! Согласие отца вас, может быть, немного успокоило бы, но ведь госпожа Марсела нам доказала, что нет никакой надежды получить его; уступите же моим невинным желаниям. Примите сердце мое и руку, а когда настанет время объявить дону Луису о нашем союзе, мы объясним, почему мы от него все скрыли.
– Хорошо, граф, – сказала Леонора, – я согласна, чтобы вы пока ничего не говорили моему отцу. Сначала узнайте осторожно о намерениях короля, поговорите с ним прежде, чем я дам согласие на тайный брак; скажите ему, если надо, что вы со мной тайно обвенчались… Попытаемся этим ложным признанием…
– О, что касается этого, сударыня, – возразил Бельфлор, – я слишком ненавижу ложь, чтобы пойти на такое притворство; я не могу настолько изменить себе. Вдобавок у короля крутой нрав: если он узнает, что я его обманул, он никогда в жизни мне этого не простит…
– Я бы никогда не кончил, сеньор дон Клеофас, – продолжал бес, – если бы стал повторять слово в слово все, что говорил Бельфлор, дабы соблазнить эту молодую особу. Скажу только, что он пустил в ход все те страстные речи, которые я подсказываю мужчинам в подобных случаях. Но напрасно он клялся, что постарается как можно скорее подтвердить перед людьми обещание, данное ей наедине; напрасно он призывал небо в свидетели своих клятв, – ему так и не удалось восторжествовать над добродетелью Леоноры; занималась заря, и он вынужден был удалиться.
На другой день дуэнья, находя, что честь ее, или, вернее, корысть, требует довести дело до конца, сказала дочери дона Луиса:
– Не знаю теперь, как с вами говорить, Леонора. Я вижу, что страсть графа возмущает вас, словно это простое любовное похождение. Может быть, что-нибудь в нем самом вам не понравилось?
– Нет, дорогая, – отвечала ей Леонора, – никогда он еще не казался мне таким милым, а разговор с ним открыл мне в нем еще новые прелести.
– Если так, – возразила дуэнья, – то я вас не понимаю. Вы питаете к нему сильную склонность и отказываетесь сделать шаг, необходимость которого вам ясно доказана.
– Дорогая моя, – отвечала дочь дона Луиса, – вы, конечно, благоразумнее и опытнее меня, но подумали ли вы о последствиях брака, который будет заключен без согласия отца?
