Текст книги "Звезды над нами"

Автор книги: (Алексрома) Ромаданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Что же вы конкретно от меня хотите? – спросил я, раздражаясь его правильными речами.

– Я хочу, чтобы вы оставили мою дочь в покое, – медленно проговорил он, очевидно, чтобы до меня как можно лучше дошло. = До недавнего времени я закрывал глаза на ваши встречи, безропотно принимая эти ваши жалкие билетики... Извините, я горячусь, но... накипело! Да, я терпел, но всякому терпению есть предел, и когда вы диким образом похитили мою дочь и завезли ее в лес...

– А как вы узнали, что мы в лесу? – перебил я его, также теряя терпение.

– Ну не поведете же вы Оленьку к себе домой! – почти развеселился оскорбленный папаша. -Ваши друзья, очевидно, уже солидные люди, им не до вас, поэтому я стал перво-наперво проверять по олиным подругам...

– В милицию заявляли?

– Пока нет, – ответил он, напирая на "пока".

– Вы хотите, чтобы Ольга вернулась домой, – резюмировал я.

– Да, – коротко кивнул он.

– А вы уверены, что она меня послушает?

– Вас она послушает.

Я на минуту задумался... Для начала я решил сообразить, что же меня так раздражает в ольгином отце, и, покопавшись в своих мозговых извилинах и нервных узлах, пришел к выводу, что раздражает меня в нем несовместимость формы и содержания его речей: по форме они, вроде, интеллигентские, а по содержанию = вполне мещанские. Но не это меня, главным образом, занимало, а то, что в его словах просматривалось зерно истины... Правда, зерно это я видел совсем под другим углом, под углом своей призванности. "Я призван нести добро и счастье в мир, – так размышлял я, – но это неизбежно вызовет противодействие, вольное или невольное, со стороны людей, ведь многие еще не готовы стать по-настоящему счастливыми, потому что довольствуются всевозможными суррогатами счастья: деньгами, почестями, славой, властью... Итак, неминуемо противодействие, неприятие, сопротивление, возможно даже, гонения, но я готов взойти на Голгофу, потому что знаю, на что и зачем иду. Но как быть с Олей-Аней? Я готов принести свою жизнь в жертву счастливому будущему, но будет ли оправдана подобная жертва с ее стороны? К тому же она по сути своей простая земная женщина со всеми присущими ей слабостями, и имею ли я право, моральное право, подвергать ее жесточайшим испытаниям, которые ждут меня самого?"

– Хорошо, я поговорю с ней, – твердо сказал я.

– Вот и славненько! – откровенно обрадовался Владимир Константинович.

Я вернулся в дом, а он остался дожидаться на дворе, сосредоточенно ковыряя рантом лыжного ботинка льдистую корку на сугробе возле крыльца. В комнате было тихо, только ходики сухо разбивали время на секунды и еле слышно гудело пламя в печи. Аня-Оля и Альбинка неподвижно сидели на сундуке, как в зале ожидания, в одинаковых позах – заложив руки между колен.

– Ну что? – спросила Аня-Оля с кислым любопытством.

– Тебе нужно вернуться домой, – сказал я, стараясь не отводить в сторону взгляд.

– Ты хочешь этого? – еще больше посерьезнела она, вставая и подходя ко мне вплотную.

– Да, – ответил я сдавленным голосом. – Так будет лучше. Для тебя же.

Она молча покраснела, а потом вдруг резко побелела и процедила сквозь зубы:

– Ненавижу тебя, ничтожество!

Схватив в охапку лыжи, она выбежала из дома, и мы с Альбиной остались одни. Вдвоем нам сразу стало как-то одиноко и неуютно.

– Что же нам теперь делать? – спросила Альбина вслух, но как бы про себя.

– Для начала позавтракаем, – ответил я, не глядя на нее.

Обрадовавшись подсказанному занятию, Альбина шустро заварила чай и выставила на стол хрустальную вазочку с горкой карамелевых конфет вперемешку с сушками.

– Как действительно пошел сдаваться?

– Кто его знает, – она опустила в чай половинку сушки, – он ведь дурной: то ножиком пописать грозится, а то на краденые иконы молится... А ты поживешь еще у меня? – она посмотрела на меня поверх кружки, немного кося.

– Мне нужно уехать из этих мест, – сказал я, чтобы только она отстала.

– Правда?

Я немного поразмыслил и решил, что мне на самом деле стоит уехать куда-нибудь подальше, чтобы немного прийти в себя, спокойно обдумать все происшедшее и наметить план дальнейших действий – пора ведь и к настоящему делу приступать!

– У тебя не найдется взаймы полсотни? – спросил я помрачневшую Альбинку.

– Только сторублевки... Но ты бери, мне не жалко, – она достала откуда-то из-под матраса три радужно-дерьмового цвета бумажки.

– Мне одной хватит. Спасибо. При первой же возможности верну.

Я обнял на прощание Альбинку и, встав на проложенную ночью лыжню, отправился обратно в город. В лесу было пасмурно и сыро, и, должно быть от этого, в голове стоял туман. Первый день "новейшей эры" явно не выдался... На полпути к Углову я вдруг со всей для себя очевидностью почувствовал, что я в лесу не один, что где-то рядом согревает продрогшие сквозь кору деревья своими теплыми биотоками еще одно человеческое существо. Оглянувшись, я увидел мелькающую меж рыжих сосновых стволов голубую альбинину куртку. Она быстро подъехала и молча остановилась, тяжело опираясь на лыжные палки. Я развернулся, и мы еще с минуту постояли в тишине, обмениваясь взглядами, наши лыжи – нос к носу. Наконец, я ей грустно улыбнулся уголками глаз, а она тихонько вздохнула в ответ, как бы соглашаясь остаться друзьями.

– Ты забыл, – протянула она мне перчатки, как будто только за этим и гналась за мной по мрачно-жутковатому лесу.

– Спасибо, Аля, – я потянулся за своими перчатками и, совсем забыв про лыжи на ногах, потерял равновесие.

Колени мои криво подкосились, и я рухнул боком в сугроб. В следующую секунду я попытался встать, опираясь на палку, но у меня ничего не получилось. Глядя на мои неуклюжие попытки выбраться из сугроба, Альбинка залилась звонким смехом и, ловко сбросив лыжи, кинулась засыпать меня снегом. "Сдаюсь!" – поднял я руки вверх, отплевываясь холодным пухом, добытым Альбинкой из-под шершавой коросты льдистого снежного пододеяльника. В ответ она с еще пущим хохотом напрыгнула на меня и, нежно сгребя с лица ладонью снежную маску, покрыла мои глаза, щеки, нос и рот быстрыми поцелуйчиками с причмокиванием.

– Спасибо тебе за все, – прохрипел я, еле высвобождаясь.

– Пожалуйста, – ответила она с неожиданным безразличием, как бы говоря интонацией: "За это не благодарят".

На том мы и расстались. Поднявшись, я продолжил свой путь, стараясь уже не оглядываться... И не оглянулся .

Добравшись до выхода из Чугунка, я сел на трамвай и поехал на вокзал, окончательно решив целиком положиться на звездное предначертание и взять билет на первый отходящий поезд. "Небо подскажет, что делать дальше", – сказал я себе, не имея в голове четкого плана.

Битком набитый во время летних отпусков, вокзальный зал был теперь полупустым, и совсем уж непривычно бросилась в глаза карликовая очередь в кассу человек из двадцати, да к тому же без номерочков, нарисованных шариковой ручкой на тыльной стороне ладони. Не прошло и получаса, как я оказался у заветного окошка.

– На какой ближайший поезд у вас есть билеты? – спросил я полусонную билетершу с серым лицом, напоминающим свежевырытую картофелину.

– 315-й скорый на Москву, – автоматически выдала она ответ, даже не взглянув на меня из-под тяжелых век с фиолетовыми краями.

– На Москву?! – я одновременно удивился и обрадовался своему везению, восприняв его как хороший знак.

– Ты что, трехнутый?! – неожиданно взорвалась билетерша, выстреливая в меня сферическими белками выпученных глаз. = Будешь брать или нет? Сейчас милицию позову! Следующий!!!

Обрушив на меня сразу весь свой стандартный словесный набор, она снова отключилась в сон, прикрывшись, как покрывалом, толстыми ватными веками. Вежливо отстранив плечом подскочившего "следующего", я, ни слова ни говоря, просунул в окошко сторублевку, и билетерша также без единого слова выдала мне билет до Москвы и сдачу, всю до единой копеечки... Нет, что ни говори, а это было редкое везение!

До отправления поезда оставалось чуть больше часа, и я подумал, что неплохо было бы перекусить в привокзальном ресторане, но на дверях этого заведения меня ожидало обескураживающее "меню": "Закусок нет. Пиво "Ячменный колос" в разлив – 8 руб. 1 литр". Выпить на голодный желудок кружку пива за 4 рубля мне не очень хотелось, и я собрался было уйти не солоно хлебамши, но в последний момент заметил через стеклянную дверь сидящего в дальнем углу почти пустого зала Грачилу. Я подошел к его столику и без излишних приветствий уселся напротив своего пьяно-печального вчерашнего знакомого.

– А-а, это ты, Шутник, – протянул он через силу. – Пивка холодненького на холявку хочешь?

– Спасибо, не хочу, – честно ответил я.

– Командир, кружку! – рявкнул он, пропуская мимо ушей мой отказ.

Официант на удивление быстро – видимо, Грачилу здесь достаточно хорошо знали – принес полулитровую граненую кружку, и Грачила плеснул в нее до краев из прозрачно-пенного стеклянного кувшина.

– Я думал, ты в милиции, – сказал я, отсасывая верхний слой пены.

В ответ Грачила резко мотнул головой, будто сбрасывая запутавшийся в голове мусор, и весело-зло спросил, осклабившись:

– Въебать тебе, что ли?

На всякий случай я ничего не ответил, а Грачила опрокинул в свою по-собачьи черную пасть полкружки разом и, остыв, резонно заметил:

– На нары я всегда успею, – вновь наполнив кружку, он помолчал и спросил сипло. – Анька еще там?

Заглянув в его пьяные влажные глаза, я с удивлением увидел в них тоскливый страх... Он боялся возвращаться в Египтовку, из-за Ани боялся.

– Ее забрал домой отец, – успокоил я его.

– Ну и правильно, – вздохнул он. – Эта девочка не про нас, Шутник, ей нужен серьезный человек.

"Интересно, что он понимает под серьезным?" – подумал я, но вслух уточнять не стал, сочтябесполезным.

– Ладно, я пойду, – поднялся я. – Прощай, Грачила.

– А церковное барахло я обратно подложил, – сказал он мне вместо прощания.

Мне захотелось тут же обнять его, но я побоялся, что он не поймет моего восторга, и, хлопнув его по плечу, отправился на посадку.

Разыскав свое купе, я увидел в нем еще двух пассажиров, точнее, пассажирок: сухонькую старушку с сосредоточенно-неприветливым лицом и цветущую девочку лет тринадцати, которая выглядела, пожалуй, "на все 16" из-за щедрого слоя алой помады на губах и нещадно размалеванных тенями и тушью глаз.

– Добрый день, – поздоровался я с ними.

Старушка проскрипела с ответ нечто нечленораздельное, а девочка совершенно неприлично для ее возраста заерзала на своем сидении.

– До самой Москвы едете? – спросил я их, когда поезд тронулся.

– Вы не могли бы выйти? – ответили старушка вопросом на вопрос.

– Зачем? – не понял я, не ожидая подобной реакции на столь невинный вопрос.

Девочка чуть слышно хрюкнула, подавляя смешок, а старушка заявила раздраженно:

– Вам что не понятно?! Нам нужно переодеться!

– Ах, да, конечно, – поспешил я выйти за дверь.

"А девочка – ничего, уже можно..." – вкрадчивым бесовским голоском прошептал мне на ухо Сизов, лишь только я очутился в вагонном проходе, задвинув за собой громыхающую дверь купе. = "Ты ее не получишь, старый развратник! – дал я ему достойный отпор, отгоняя от себя непристойные картинки, которые он живо рисовал в моем воображении. – Она совсем еще маленькая..." = "Но удаленькая!" – гнусно хихикнул Сизов. – "Животное!" = обругав неистребимого Сизова, я направился в вагон-ресторан, задумав напоить его до такого состояния, в котором он уже не будет способен ни на какие фокусы.

– Водка есть? – подлетел я в вагоне-ресторане к официантке.

– Есть вино, хорошее, азербайджанский портвейн, = вполголоса ответила она. – Давай десятку и садись за столик. Я принесу.

Сунув ей в карман фартука красную бумажку с портретом вождя мирового пролетариата, я занял место за столиком и стал дожидаться сладкой отравы. Не прошло и минуты, как официантка выставила передо мной полулитровую бутылку с этикеткой "Виноградный сок" и спросила как ни в чем ни бывало:

– Кушать что-нибудь будете?

– Нет, – лаконично ответил я, наполняя стакан сочно-вонючей жидкостью.

"Обожаю портвешок!" – весело заявил Сизов после первого же глотка. – "Погоди-погоди!" -ответил я ему, чуть не поперхнувшись от такой наглости. Наконец, бутылка была опустошена, однако, к моей великой досаде, Сизов не только не угомонился, но, напротив, пришел в состояние повышенной боевой готовности, сняв с предохранителя свое – и мое тоже! = "орудие".

– Девушка! – подозвал я официантку. – Еще "сочку" бутылочку.

– Больше нет, кончился, – спокойно ответила она, склоняясь надо мной выпукло подтянутыми грудями.

– Как кончился?! – не поверил я, приходя в отчаяние.

– Только что один "нацмен" скупил оптом всю партию, = доверительно поведала она мне.

– А еще что-нибудь крепкое есть? – спросил я с надеждой.

– Только чай, – обескуражила она меня.

– Давайте, – вздохнул я.

Похлебывая чай из стакана в алюминиевом подстаканнике со звездатой кремлевской башней, я потихоньку осматривался вокруг в надежде найти для Сизова замену его малолетней жертве, чтобы "отвести огонь" от невинного создания, но как назло, все женщины были в ресторане в компании мужчин... И тут меня осенило: "Официантка!"

Дождавшись, когда она скроется в подсобке, я зашел вслед за ней и плотно закрыл дверь. Без лишних объяснений я подошел к ней вплотную и, не давая ей опомниться, обхватил ее за высокие и пухлые ягодицы.

– Ты что, "голодный"? Откуда тебя такого выпустили? = спросила она с любопытством, которое явно перевешивало легкий испуг от неожиданности, и не очень уверенно стянула мои руки с моего зада.

– Ты мне понравилась, – признался я ей, неспешно расстегивая блузку на ее груди. – Как тебя зовут?

– Клара, – она посмотрела на мои руки и чуть не уперлась подбородком в свои вздыбленные груди, туго подпертые черным кружевным лифчиком. – Я, между прочим, на работе, – сказала она, как бы извиняясь.

– Тебе нужен перекур, – сказал я, а Сизов добавил. – Хочешь попробовать мою "сигару"?

Я мягко надавил на ее плечи, и она стала податливо сползать по мне на свои дрожащие от предощущения колени, но в этот самый момент из-за двери донесся звон бьющейся посуды, и она быстро опомнилась.

– Приходи после закрытия! – выскочила она из подсобки, на ходу застегивая блузку.

– Тьфу, черт! – плюнул я в сердцах.

Сидеть в ресторане, глядя на крутящийся рядом объект вожделения, к которому не можешь прикоснуться, было выше моих сил, и я отправился обратно в купе. "Уже темно, наверное, она спит", – тешил я себя надеждой, но напрасно: спали все, кроме соблазнительной девочки. На верхних полках мирно посапывали старушка и еще кто-то, завернутый с головой в одеяло, а девочка полулежала, опершись на подушку, и читала книжку. Я посмотрел на обложку: "Родителям – о детях: половая гигиена девочек"... Дьявол явно искушал меня в эту ночь!

– Это вы у мамы книжку взяли? – дернул меня Сизов за язык. – Пока она спит...

– Это не мама, – с готовностью рассмеялась девочка, явно польщенная тем, что я называю ее на "вы", принимая за маму старушку, которая ей годилась разве что в бабушки. Ей так нравилось казаться взрослее!

– А кто?

– Это моя учительница музыки, – ответила она, заглядывая с интересом мне в глаза.

– На каком инструменте вы играете? – поинтересовался я, спрашивая взглядом совсем не то, что вслух.

– На электрооргане, – ответила она не сразу и тоже не то, точно мы говорили через переводчика. – Мы едем на республиканский конкурс юных исполнителей.

– И что вы будете исполнять?

– Современных композиторов и немного Баха, – рассмеялась она, вроде бы совсем не к месту. – Хотите послушать? Хотите? = глаза ее заблестели в полутьме купе.

– Прямо здесь и прямо сейчас? – спросил я, завороженно изучая загадочные переходы от резких очертаний к плавным изгибам в ее юной фигуре, небрежно прикрытой легким халатиком.

– Да! – смущенно расхохоталась она.

– У вас есть орган на батарейках? Где вы его прячете? Покажите...

– Сейчас увидите, – пообещала она.

Она извлекла из кармана халатика губную гармошку и села ко мне лицом, поджав к подбородку плотно сдвинутые в коленях ножки, слепящие глаза атласной гладизной.

– O Gott, du frommer Gott, – объявила она торжественно, как на концерте, и тут же шутливо перевела, смеясь глазами. – О, Боже!

Она уперлась локтями в коленки и, поднеся ко рту гармошку, вертикально облизала ее кончиком языка, подготавливая таким образом свой инструмент. Я послал ей одобрительный взгляд, и она начала выдувать из себя музыкальное обращение к Богу, забавно раздувая при этом ноздри и надувая щеки. Я с великим трудом сдерживал в себе Сизова, который был готов с урчанием наброситься на нее, а она тут же почувствовала это и, сделав вид, что слишком увлеклась игрой (она и правда увлеклась игрой, но не той!), стала медленно и плавно, как бы в забытьи, раздвигать свои атласные ножки, с острожным любопытством наблюдая за моей реакцией... К своему стыду, я оцепенел, пораженный открывающимся зрелищем: при каждом вдохе выдуваемого чарующими звуками воздуха ее белые трусики раздувались легким парусом, точно за ними скрывались некие мощные меха...

Потеряв остатки всякого терпения, я протянул руку, чтобы сорвать с нее этот дразнящий "парус" и высвободить ее "меха" для совместного заключительного аккорда, и тут вдруг в самый последний момент заметил в ее глазах сверкающий холодными льдинками смех. "Ты – дьявол", – сказал я ей тихо, но она только сдавленно рассмеялась в ответ, бросая в дрожь гудящие в гармошке божественные ноты. "Ты – дьявол!" – коротко размахнувшись, я врезал ей звонкую оплеуху, так что гармошка выскочила из ее рук, а сама она отлетела в угол, вскрикнув перекошенным ртом с размазанной вокруг него густо-алой губной помадой. "Ты – дьявол!!!" – взревел я, догадываясь, что это вовсе не помада, а кровь невинного младенца, которого она только что сожрала, искусно делая вид, что играет на губной гармошке.

Я широко размахнулся, чтобы прикончить на месте дрожащую сатанинскую тварь, но кто-то невидимый прыгнул по-кошачьи мне на спину и, обхватив ногами за пояс, повис на занесенной для удара руке. Я начал было вертеться, чтобы сбросить со спины эту мерзость, но тут проснувшаяся подлая старуха протянула с верхней полки свою костлявую руку и цепко, по-птичьи, вцепилась в мой скальп когтистыми пальцами. "Сгинь, нечистая!" – я судорожно дернулся, оставив в когтях старухи пучок волос, и сбросил-таки со спины мерзкого клеща. Повернувшись, я хотел тут же брезгливо растоптать его, и увидел, что это... Альбина! "Что ты тут делаешь?!" – заорал я на нее, моментально очнувшись от наваждения, но и не вполне придя в себя. Альбина открыла рот, чтобы ответить, но так и не смогла выдавить из себя ни звука и только мелко затрясла головой от страха и волнения, сидя на полу. "Вставай!" – немного остыв к этому моменту, я протянул ей руку, чтобы помочь подняться, но она шарахнулась от нее, как от змеи, и, отталкиваясь ногами от пола, судорожно подползла к двери... В то же самое время старуха стала отчаянно дубасить пяткой в перегородку между купе и проходом – какой-то мужчина с вафельным полотенцем через плечо отодвинул дверь, и Альбина вывалилась наружу. Перевернувшись со спины, она пробежала несколько шагов на четвереньках, разгоняясь, а затем выпрямилась и понеслась, растрепанная, в конец вагона.

Я бросился за ней, решив, что она обезумела от ужаса и бежит в тамбур, чтобы выпрыгнуть из поезда на полном ходу, и, видимо, так оно и было, но поезд, к счастью, уже въехал на станцию и двигался совсем тихо. Проскочив мимо стоявшей возле открытой двери толстенной проводницы,Альбина выпрыгнула на перрон – я рванулся за ней к дыхнувшему холодом и соляркой проему, но очнувшаяся проводница метнулась мне навстречу и, приняв удар моего торса массивными буферами грудей, завопила в самое ухо: "На тот свет захотелось?!" Изловчившись, я прошмыгнул у нее под рукой и спрыгнул с поезда, но приземлился не совсем удачно и споткнулся о чемодан... Я остро ощутил свой бескрылый полет, но не успел испугаться, как рухнул на асфальт и вгрызся в него зубами. Чуть не теряя сознания от адской боли, я тяжело поднялся, подстегиваемый матюками владельца чемодана, и побежал, сам теперь не понимая, куда и зачем.

12. На пороге великих свершений

Я не нашел Альбину ни на перроне, ни в зале ожидания, но, честно говоря, не сильно расстроился по этому поводу, потому что до меня очень скоро дошла бессмысленность моих поисков: что я ей могу сказать? Что я ей могу объяснить, если сам почти ничего не понимаю из того, что происходит со мной и вокруг меня? Чем я ей могу помочь, если сам чувствую себя марионеткой в руках какого-то расчетливого высшего существа, преследующего с моей помощью некую далекую цель, известную лишь ему одному? Что уж говорить, если это существо даже зубов моих не пожалело: шмякнуло мордой об асфальт – и будь здоров... Мессия с разбитыми зубами – где это видано!

Зайдя в привокзальный туалет, я осторожно разлепил разбитые губы, спеченные засохшей кровью, и, умывшись, заставил себя посмотреть в зеркало, на котором почему-то было нарисовано дерьмом сердечко... От двух передних зубов остались лишь кривые сколотые клыки, и я теперь больше походил на вурдалака, нежели на святого. Как я теперь явлюсь народу, когда пробьет мой звездный час?! Меня охватило режущее по сердцу отчаяние, и я остро осознал всем своим естеством, что в звездной программе произошел непредвиденный сбой... Нет, мне совсем неинтересно было, что произошло за десятки и сотни тысяч световых лет, отделяющих меня от звезд зодиакальных созвездий: какая мне разница, произошел ли взрыв "сверхновой" где-нибудь у Тельца или "черная дыра" засосала у Девы "белого карлика", – главное, что я в результате раздробил себе зубы, и все полетело и посыпалось к чертовой матери!

Да и какой я, на самом деле, мессия, если смутно представляю себе, в чем заключается моя "великая миссия"?! Все, на что я способен – это дешевые "чудеса", например, превращение воды в вино, как в случае с Грачилой... Хотя, если разобраться, лучше уж такая невинная спасительная шутка, чем воскрешение из гроба мертвых с размозженными колуном черепами... Вот если бы подонок Сизов действительно превратился в святого, это было бы настоящим чудом – но нет, не дано!

С горечью осознав свое полное бессилие, я вспомнил об Алене как о единственном человеке, который, возможно, все еще готов прийти мне на помощь в трудную минуту... Моя бедная терпеливая жена – сколько она вынесла от меня: измену, нищету и оскорбления, – а теперь еще и это злополучное мессианство!

Разыскав тут же на вокзале телефон-автомат междугородней связи, я не без волнения набрал "родной" домашний номер и чуть не прослезился, услышав в трубке теплое аленино "алло".

– Это я, – с трудом выдавил я через спертую от нахлынувших чувств гортань.

– Ты где? – спросила Алена после долгой паузы, заполненной сухим потрескиванием соединявшей нас линии.

– Я в другом городе.

– В каком?

– Не знаю, – ответил я, сам вдруг удивляясь тому, что не ведаю, где нахожусь. – Это недалеко, – поспешил я добавить. – К утру буду дома.

– Да, приезжай, – сказала она совсем как-то буднично, словно я вышел из дома на полчаса за хлебом и теперь звоню от булочной на соседней улице.

– Дома все в порядке?

– Все плохо, Сережа, – ответила она отрешенно. – Про тебя появилась статья в маминой газете, пишут, что ты не человек, а "пришелец с далекой звезды", а саму маму увезли в больницу = кормят через зонд. Но это еще не все...

– А что еще?

– У меня будет ребенок.

– Ну вот, а ты говоришь, все плохо! – смущенно засмеялся я.

– Я хотела сделать аборт, но врач сказал, что все сроки уже прошли, – сообщила она безразличным тоном, словно констатируя отвлеченный факт.

– Как аборт?!

– Не будь дураком, Серж! – неожиданно разозлилась Алена.

На другом конце провода послышались короткие гудки. Конец связи.

Повесив трубку, я подбежал к кассе:

– Когда ближайший рейс до Углова?

– Утром, – последовал лаконичный ответ.

– А раньше нет?

– Да вы не волнуйтесь, – успокоила меня кассирша, – билетов все равно нет.

– Проклятье! – процедил я сквозь зубы в досаде. – У меня там жена, понимаете... мне срочно нужно.

Глаза в окошке сверкнули интересом: видно, не часто в наше время встречаются подвыпившие и с разукрашенной физиономией мужья, рвущиеся к женам.

– Если действительно очень нужно, в час ночи уходит автобус с автовокзала, – сжалилась девушка в окошке. – Может, повезет, так возьмете билет из брони, за полчаса распродают, только нужно очередь заранее занять.

– Спасибо! – я готов был расцеловать ее, но голова явно не пролезала в окошко. – А где этот автовокзал?

Оказалось, нужно пройти всего три улицы, и я, не теряя времени – надо заранее занять очередь! – направился широким шагом на автовокзал. Однако я еще не пересек слякотную привокзальную площадь, когда чуть впереди меня остановилась "Волга" цвета белой ночи, и из приоткрытой задней дверцы показалась крупная мужская голова:

– Вас подвезти?

– Нет, мне рядом, – на ходу ответил я, подумав, что это "левый частник" зазывает пассажира.

Но вслед за крупной головой нарисовался квадратный торс, и его жизнерадостный обладатель почти весело пригласил сочным голосом, выходя из машины:

– Садитесь, Сизов. Нам с вами в одну сторону. По пути.

Я заглянул в освещенный салон автомобиля: в нем сидели, не считая водителя, еще двое таких же крепких молодцов, – один на переднем сидении и один на заднем. "Сопротивление бесполезно", -вспомнилась мне расхожая фраза из детективных романов. Я пролез на середину заднего сидения,придвинувшись к неподвижно скучавшему мордастому "попутчику", а пригласивший меня "жизнерадостно-квадратный" привалился ко мне с другого края и, захлопнув дверцу, опустил защелку. Мы поехали.

– А ордер на арест у вас есть? – вспохватился я, с тоской провожая глазами проплывающую мимо стеклянную коробку с горящей надписью "Автовокзал".

– Кто вам сказал, что вас а-рестовали? – коротко зевнул, не поворачивая головы, седой мужчина рядом с водителем.

– В таком случае, куда вы меня везете? – спросил я как можно спокойнее, физически ощущая на себе тяжелое давление неизвестности.

– В Углов, – дернул плечами седой, будто я спрашивал о чем-то совершенно очевидном.

– Зачем?

Демонстративно игнорируя мой вопрос, седой включил автомобильный приемник и покрутил ручку настройки.

– ... ожидаются снегопады, по области – дожди с грозами, = бодро известила дикторша.

– С грозами! – поднял вверх указательный палец седой.

Трое остальных засмеялись, будто в ответ на удачную шутку. "Дебилы!" – обругал я их, но не вслух, а про себя.

– ...ветер умеренный, западный, – как ни в чем ни бывало продолжала дикторша – ей-то что!

Я набрал в легкие побольше воздуху и закричал:

– Я требую остановить машину!

– ... от минус трех до плюс одного! – ударил по ушам вопль дикторши, так что динамики задребезжали.

– Что вы сказали? – вежливо переспросил седой, увертывая звук.

– Остановите машину, – потребовал я, не слыша собственного голоса.

– А теперь – концерт по заявкам радиослушателей! – взревела дикторша.

– Что вы сказали? – вежливо переспросил седой.

Продолжать "разговор" было бесполезно, и я замолчал, решив экономить силы, которые мне, судя по всему, скоро понадобятся.

Часа через три мы свернули с шоссе на темную лесную дорогу и еще через 20 минут подъехали к добротной зимней даче = двухэтажному кирпичному дому за высоким сплошным забором.

– Где мы? – спросил я, когда машина въехала через ворота во двор.

– В лесу, – ответил седой безо всякой интонации в голосе, в первый раз поворачивая ко мне свое мясисто-костистое лицо с подвижными глазами-буравчиками. – Выходите.

Я вышел. Седой завел меня в дом, мы прошли через богато обставленный холл с камином и распятьями медвежьих шкур на стенах и поднялись по витой лестнице на второй этаж. Здесь седой подвел меня к одной из дверей и почтительно постучал... В эту минуту он сильно напоминал учителя, приведшего к директору школы провинившегося ученика. За дверью не отвечали, и седой впал в тягостное раздумье: постучать еще раз или подождать? "Интересно, кто этот внушающий трепет подчиненным "директор"? = спросил я себя и сам себе ответил. – Занзибаров. Да, конечно же, это Занзибаров, как я раньше не догадался!" Наконец, седой решился постучать еще раз, и тогда из-за двери еле слышно донеслось: "Войдите". Мне показалось, что это голос Занзибарова, но когда мы вошли, я увидел, что в высоком кожаном кресле за широким письменным столом сидит совсем другой человек: лет пятидесяти, но моложавый и подтянутый, аккуратно причесанный на пробор и с тонкими чертами лица, среди которых особо выделялся рот – он, пожалуй, был слишком тонким и ярким, ипоэтому казалось, что его обладатель вот-вот не то укусит, не то поцелует своего собеседника. "Спасибо, Юрий Палыч", – сказал он седому. Седой тотчас бесшумно удалился, а хозяин кабинета приветливо улыбнулся мне, загибая резко вверх уголки своего замечательного рта, и сказал, как долгожданному гостю:

– Наконец-то вы прибыли!

– Простите, но я вас не знаю, – холодно ответил я.

Он смущенно поморгал, будто впервые встретил такого чудака, который его не знает, и сказал:

– Зовите меня Иван Иванычем.

– Очень приятно. Зовите меня Петром Петровичем, – в такт ему представился я.

– Хорошо, Петр Петрович... Он же Сергей Сизов, он же Серый, он же Угловский мессия, он же Умка, он же Зоровавель, он же Зоро, он же – Джакомо Казанова, – перечислил Иван Иваныч, кивая головой при каждом новом имени, а последнее особо выделил размашистым кивком, давая понять, что ему известно про меня не только все, но и чуть-чуть больше...

– Вы следили за мной? – в лоб спросил я.

– Я?! – рассмеялся Иван Иваныч. – Я – нет!

– Что вы от меня хотите? – опять напрямую спросил я.

Иван Иваныч моментально сделал серьезное лицо, показывая, что шутки кончены, и строго сказал назидательным тоном:

– Я хочу, чтобы вы перестали пьянствовать, превращая воду в водку, и прекратили соблазнять малолетних восторженных девочек, покоряя их сердца дешевыми чудесами. Вас ждут большие дела, мой дорогой Зоровавель, а вы размениваете свой звездный миллион на жалкие гроши! Я не собираюсь читать вам лекцию о положении в стране – вы и сами прекрасно все знаете. Россия стоит на грани катастрофы: экономика развалена до основания, людям элементарно нечего есть, нравственность упала до нуля под грузом порнографии, выдаваемой за либерализацию культуры, – а парализованное центральное правительство, подобно первобытному шаману, врачует страну бесконечными заклинаниями о необратимости процессов перестройки и демократизации.