Текст книги "Звезды над нами"

Автор книги: (Алексрома) Ромаданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– Что ты этим хочешь сказать?

– Что было бы хорошо, если бы ты сходил за ними в магазин.

– Где это видано, чтобы в магазине продавались помидоры! = попытался пошутить я.

– Тебе просто не хочется стоять в очереди.

– А тебе хочется? По-моему, этого не хочется никому.

– Вот когда ты будешь получать такую зарплату, что мы сможем покупать что-то на рынке...

– Ладно, давай деньги, я пойду, – перебил я Алену, не выдержав удара ниже пояса.

В овощном магазине помидоров и правда не было, но зато их продавали неподалеку на улице: стоявшая под привязанным к палке зонтом серолицая девица вдумчиво зачерпывала их пластмассовой кастрюлей из возвышавшейся над лужей кучи и тут же брякала на весы: 3 рубля за кило. Очередь была небольшая, человек тридцать. Я встал в конец и приготовился впасть в обычное для долгих очередей сомнамбулическое состояние, запрограммировав себя на продвижение на два шага в минуту, но тут стоявшая передо мной женщина в прорезиненном плаще цвета бывшего в употреблении презерватива развернулась и спросила прямо в лицо:

– Стоять будете?

– А что? – отстранился я на всякий случай – мало ли, инфекция какая...

– За углом в табачке "Яву" рублевую дают – я очередь заняла, хочу сбегать посмотреть, как продвигается.

– А большая?

– Что большая?

– Очередь за "Явой".

– Больше этой, но идет быстрее: сигареты ведь не взвешивают... А вы тоже занять хотите? Тогда минутку здесь постойте, я мигом вернусь – и вы отойдете. Ну, я пошла...

Ловко пробалансировав по проложенной через грязевое месиво дощечке, женщина срезала угол газона и смешалась с мокрой толпой. Прошло две минуты, три... пять, а она все не возвращалась. Обругав ее про себя полулитературным словом, я предупредил стоявшую за мной бабулю в коричневой куртке с капюшоном, что отойду на минуту, и отправился по следам женщины в плаще-презервативе. Вообще-то, курить я бросил больше года назад, но, как говорится, дают – бери, тем более, еще неизвестно, надолго ли бросил... Кстати, я заметил интересную закономерность: когда сигареты есть под рукой, курить хочется меньше. Год меня совсем почти не тянуло, но как только начался так называемый "табачный кризис", а проще говоря, из продажи вслед за сахаром и мылом исчезли сигареты, у меня стали уши пухнуть от желания наполнить легкие дымом. Вот я и подумал теперь: "Куплю пару пачек и поставлю в бар, не распечатывая".

Очередь в табачный ларек растянулась метров на пятьдесят, но шла довольно ходко, да и стоять в ней было веселее, чем за помидорами: небритый мужичок партизанской наружности в насквозь промокшей под дождем кроликовой ушанке потешал жаждущих курильщиков тем, что материл почем зря "радикалов-мудикалов", которые "коммунистов из советов вып...или, а табачку от этого не прибавилось". Один солидный мужчина с сигареткой во рту попытался возразить, что "это коммунистический саботаж, а мужичок в ответ: "Дай закурить!" У солидного мужчины сразу отпала охота спорить, но хоть он целую сигарету и не дал, а докурить оставил на три затяжки. Кончилось, однако, все тем, что сигареты в ларьке через пять минут кончились. Мужичок тут же призвал возмущенную очередь лечь на трамвайные рельсы, чтобы "дать просраться радикалам", но его никто не поддержал – кому охота лежать под дождем на холодных мокрых рельсах, – а тот самый солидный мужчина, что оставил докурить, даже обозвал в сердцах мужичка "большевицким провокатором". Но делать было нечего: на нет и суда нет, – и очередь, пороптав на перестройку, самораспустилась.

К лотку с помидорами я подбежал в ту самую секунду, когда бабуля в коричневой куртке с капюшоном открыла волосатый рот, чтобы сказать продавщице, сколько помидоров ей нужно.

– Мне три кило, – опередил я бабулю, подскочив к грязному столу, заменявшему прилавок.

– А рожа не треснет?! – закричал кто-то из конца очереди. = Ты откуда такой шустрый взялся?

– Я стоял, спросите вот у бабушки, – парировал я, обращаясь сразу ко всей очереди.

– Не стоял ты, зачем врать-то, – невозмутимо ответила бабуля. – Дочка, взвесь мне килограммчик покраснее и покрепче, – повернулась она к продавщице.

– Как это не стоял?! – заорал я, взбесившись от такой наглости. – Вы же за мной занимали!

– Занимать – занимала, а стоять – не стоял. Если все на час уходить будут, то от очереди ничего не останется, = наставительно ответствовала бабуля. – Иди, сынок, в конец очереди, постой чуток и отоварься по-честному.

– Спасибо, бабуля, – ответил я ей, сплевывая на разукрашенный мазутными разводами тротуар.

Делать было нечего: не солоно хлебавши я отправился домой.

* * *

– Принес? – спросила Алена, едва открыв дверь.

– Ты что, не видишь? – огрызнулся я.

– Не вижу!

– Значит, не принес.

– Расстроился, да?

– С чего ты взяла?

– Я же вижу...

– То вижу, то не вижу!

– Ладно, не расстраивайся, хочешь, развеселю?

– Мне и так весело, – зло усмехнулся я.

– Вчера в школе в туалете случайно подслушала, как одна девочка другой загадку загадывала: висит-болтается, на "з" начинается... Отгадай!

– Залупа, что ли? – угрюмо пожал я плечами.

– Я тоже сначала так подумала, – рассмеялась Алена, – а оказалось, помидор.

– А почему на "з"? – заинтересовался я.

– Да потому что зеленый, бестолочь! Возвращай деньги, мой руки и садись к столу.

Я полез в карман за неистраченными деньгами и выудил оттуда вместе с помятой десятирублевкой два листка с великими астрологическими предначертаниями... Мессия, которому не дали помидоров – курам на смех!

– Что это у тебя в руке? – спросила Алена без особого интереса.

– Да так... мусор всякий, все выбросить забываю.

Я зашел в туалет, чтобы разорвать листки и бросить их в унитаз... но не разорвал и не бросил, потому что в последний момент заметил одну интересную деталь: гороскоп был отпечатан на компьютере, а пояснения к нему – на пишущей машинке. Даже бумага была разная: один лист – тонкий и с желтоватым оттенком, а второй – плотный и крахмально-белый. И тут до меня дошло: гороскоп-то, может, и настоящий, но вот его расшифровка... Ну и Ольга! Решила сделать из меня мессию, только зачем? Просто для смеха или еще с какой-то целью? А я-то чуть было не поверил, вот остолоп! Сегодня же вечером разоблачу ее... Нет, сначала надо выведать, зачем она это сделала, а то сама вряд ли признается. Сделаю вид, что поверил, и посмотрю, как она себя поведет. Зачем ей это понадобилось?!

Заинтригованный ольгиной проделкой, я спрятал листки обратно в карман, вымыл руки и проследовал на кухню, где меня уже дожидались жена и теща.

– А с помидорами было бы вкуснее, – как бы про себя заметила теща, уминая за обе щеки салат.

– А с мухоморчиками не желаете? – не сдержался я.

– Серж! – укоризненно посмотрела на меня Алена. – Слышали новость? – попыталась она разрядить атмосферу. – Ходят слухи, что к городу подошла десантная дивизия в полном боевом снаряжении. Говорят, что военные хотят запугать радикалов, которые обсуждают в советах вопрос об объявлении Угловского района зоной, свободной от ядерного оружия.

– А что радикалы? – заинтересовался я.

– Радикалы подняли шум, и по распоряжению из Москвы эта дивизия брошена на уборку картофеля, но оружие сдавать на склады она не торопится.

– Интересно знать, что говорит по этому поводу "Вечерний коммунист"? – покосился я на тещу.

– Обычные учения, – невозмутимо пожала она плечами.

– И кто кого учит? – не отставал я.

– Все, я сыта, – не удостоив меня ответом, теща поднялась из-за стола и ретировалась в свою комнату.

– Серж, я же просила тебя, – обиженно надула щеки Алена. = Я же просила тебя не спорить с мамой о политике.

– Во-первых, я не спорил, а только задал вопрос, – как можно спокойнее ответил я, аккуратно складывая на тарелку вилку и нож, – а, во-вторых, ты сама начала этот разговор.

– Конечно, во всем всегда виновата я, я одна и больше никто, – плаксиво констатировала она.

– Десантная дивизия в город еще не вошла, а бои местного значения уже начались, – вздохнул я. – Как мне надоели эти споры ни о чем...

– Конечно, я для тебя – ничто! – по-детски захныкала Алена.

– Я не тебя имел в виду, – закричал я, не сдержавшись.

– Ты меня никогда не имеешь в виду!!! – зарыдала она.

– Дурдом какой-то! – я встал из-за стола и, одевшись, вышел из дома.

* * *

Дождь все шел и шел... а мне идти было некуда, потому что Ольга меня так рано не ждала. Бесцельно побродив под дождем с четверть часа, я уже начал подумывать над тем, что неплохо было бы вернуться в сухую и теплую квартиру и как ни в чем ни бывало усесться в мягком кресле перед экраном телевизора, но в эту самую минуту проезжавшая мимо машина обдала меня веером брызг из лужи, а когда я открыл рот, чтобы громогласно объявить о своих чувствах к водителю и его матери, из окна злосчастного автомобиля высунулся мужчина с мегафоном и прокричал в свой "матюгальник": "Не дадим военщине наступить кованым сапогом на горло демократии! Все – на митинг на площади Ленина!" Площадь Ленина была как раз на полпути к Ольгиному дому, и, стряхнув со штанины воду, я отправился на митинг в защиту демократических завоеваний.

На площади Ленина (сейчас ей возвращено дореволюционное название Мясной ряд, хотя мясом там, как и во всем городе, по-прежнему и не пахнет) я увидел пестрое море зонтов, среди которого возвышался деревянный корабль – временная трибуна с президиумом человек из десяти: председатель горсовета Дьяков, известный диссидент Кусков, не менее известный экстрасенс Чумкин и еще какие-то не столь известные, но с виду представительные люди. Когда я подошел, выступавший с трибуны высокий парень в форме лейтенанта воздушно-десантных войск и глухой голкиперской маске изобличал планы генералитета, направленные на дестабилизацию обстановки с целью ввести чрезвычайное положение и приостановить деятельность советов. "Интересно, что здесь делает Чумкин?" – думал я, слушая речь лейтенанта.

– Чумкин уже выступал? – спросил я стоявшего без зонта юношу, по коротко остриженной голове которого стекали, застревая в щетине, мутные капли дождя.

– Нет, – отрешенно ответил юноша, не поворачивая головы.

– А будет? – попытался уточнить я, приглядываясь к странноватому парню: казалось, в мыслях он был где-то далеко, и все вокруг происходящее его волновало не больше, чем какая-нибудь назойливая муха.

– Не знаю, – так же отрешенно ответил он.

Что-то было в этом парне необычное, хотя с виду он был ничем не примечателен: круглое деревенское лицо, простая, даже слишком, одежда, немодные ботинки... стоп, а ботинки-то = армейскиепарадные, мне такие на сборах выдали, когда сапог нужного размера не хватило! Пораженный своим маленьким открытием, я огляделся по сторонам и увидел в своем ближайшем окружении еще пять-шесть коротко остриженных мокрых голов. Десантники! Десантники уже в городе, только переодетые и, кажется, без оружия... Но зачем они здесь? Чтобы опознать ренегата-лейтенанта или с более далеко идущими целями? Собравшись с духом, я пошел в лобовую атаку:

– А что, зонты вам не выдали?

– Нет, не выдали, – все так же отрешенно подтвердил парень, но тотчас вспохватился и, медленно повернув голову на мускулистой шее, окинул меня грустным взглядом. – Закурить есть?-спросил он после долгой паузы.

– Я не курю.

"А все же жаль, что не досталось сегодня "Явы", – подумал я с досадой, – если бы я его угостил, глядишь, разговор бы завязался". Я повернулся в другую сторону и, увидев в двух шагах мужчину с "беломориной" в зубах, как можно вежливее обратился к нему:

– Извините, закурить не найдется?

– ?! – мужчина посмотрел на меня так, будто я спросил у него столовую ложку икры.

– Я вам десять копеек дам, – не очень уверенно предложил я.

– Ладно, бери так, – мужчина засунул руку в карман брюк и, не доставая всей пачки, вытянул из широкой штанины одну папиросину.

– Спасибо большое, – я поблагодарил доброго человека и протянул папиросину десантнику. -Спички есть?

– Стрелок без спичек – что ... без яичек, – бархатно прохрипел он, размягчаясь душой. – Два дня не курил, – он прикурил и тут же спрятал зажатую между большим и указательным пальцами папиросу под ладонь, чтобы дождь не замочил. – У нас в части еще неделю назад курево из чайной исчезло: все в город отдали... Замполит говорит, людям курить нечего, а дэшэбэшники, получается, не люди!

– Кто?

– Что "кто"?

– Кто не люди, ты говоришь?

– Ну... солдаты десантно-штурмового батальона, – парень посмотрел на меня как на неграмотного.

– А что вы здесь мокнете?

– Хер его знает, – безыскусно ответил парень, и видно было, что он не лукавит. – Сказали стоять и ждать приказа...

– Какого приказа? – попытался выведать я.

– Ха, какого приказа! – усмехнулся парень. – Этого даже наш комвзвода не знает: у нас заранее объявлять не принято, сам понимаешь.

– Понимаю, – кивнул я, хотя на самом деле ничего не понимал.

"Странно устроен мир, – подумалось мне, – сидишь в тепле и уюте, хрумкаешь огурцы и слушаешь байки про мифических десантников, до которых тебе, в сущности, нет никакого дела, а через полчаса один из этих самых десантников стреляет у тебя на улице закурить и говорит, что ждет сам не знает какого приказа, а если еще через каких-нибудь пару минут поступит приказ разогнать демонстрацию, он, может, трепанирует тебе череп саперной лопаткой..." Мне даже показалось, что левую штанину парня оттопыривает черенок заткнутой за пояс саперной лопатки... Бред какой-то! Бред, бред и бред!!! Но вот стоит же передо мной совсем не мифический, а самый что ни на есть реальный десантник; он, правда, не в форме, в прямом и переносном смысле, и думает осигаретах, пиве и женщинах, которые его ждут "на гражданке", но кто его знает... приказы ведь не обсуждаются! И стало мне не то что бы страшно, но немного не по себе. Я попрощался с парнем, выбрался из толпы и направился в кинотеатр покупать билеты ольгиным родителям.

В кинотеатре меня ждал очередной сюрприз: именно с этого дня дирекция начинала сдавать по субботам свой очаг культуры в аренду кооператорам для показа видеофильмов на большом экране. Рукописный анонс, прилепленный на стену возле кассы, гласил: "Видеосалон "Русское видео" представляет: "Рембо-3" (про Авган) и "Эмануель" (крутая любовь)". "Если взять билеты на "Эмануель", то ольгины родители подумают, чего доброго, что я над ними издеваюсь", – я почесал в раздумьи нос и попросил два билета на "про Афган".

Интересно, как встретит меня Ольга после утренней размолвки? "Если приветливо, то она действительно затеяла какую-то игру", – загадал я, нажимая на кнопку дверного звонка.

– Заходи, – Ольга открыла дверь и тут же, резко развернувшись, прошла в свою комнату... Впрочем, это еще ни о чем не говорило: она частенько меня так встречала.

Я стряхнул на лестничной площадке воду с плаща, снял ботинки, одел тапочки, заочно выделенные мне ольгиной мамой, и прошел вслед за Ольгой в ее комнатушку, в которой едва помещались шкаф, трюмо и полутораспальная кровать (интересно, кто придумал кровати на полтора человека?). Света в комнате не было – Ольга стояла в сумерках у незашторенного окна, опираясь на подоконник, и лицо ее терялось в плотной вуали полутьмы, только пышная грива просвечивала бледно-серым светом дождливого вечера. В ее позе было что-то театральное, но я не мог понять, на какой эффект рассчитана эта театральность, и решительно не знал, в каком тоне начинать разговор. "Какого черта она ставит меня в положение зрителя, случайно оказавшегося на сцене?!" = начал я злиться.

– Вот два билета на "Рэмбо", – нарушил я тишину немой сцены, протягивая Ольге билеты.

Она не торопилась их забирать, внимательно разглядывая меня, как будто видела в первый раз, и мне стало казаться, что она собирается ответить: "Иди и отдай сам", – но она, наконец, протянула гибкую руку и сказала просто:

– Спасибо.

Ольга отлепилась от подоконника и пошла относить билеты, оставив меня в некотором недоумении: никогда раньше она не благодарила меня за это. Да и за что благодарить, если разобраться? Это родителям "спасибо" сказать надо.

Быстро вернувшись, она задернула окно занавеской и зажгла свет, и я отметил про себя, что на ней было теперь не вечернее платье, как утром, а простенький байковый халатик на пуговицах и пушистый свитер поверх него.

– Что ты собираешься делать? – спросила она, поворачиваясь ко мне на недосягаемом для моих рук расстоянии.

– Снять трусы и бегать, – улыбнулся я, придвигаясь к ней.

– Ты все про свое, – вздохнула она.

– А ты про что?

– Я – про твой гороскоп.

"Партизанка! – сказал я себе. – Устроила мне холодный прием, чтобы не выдать свою игру, но не надолго ее хватило".

– Если речь идет об этом, – сказал я вслух, напуская на лицо гримасу серьезности, – то я намерен избавить человечество от ядерной угрозы, пандемии СПИДа, разрушения озонового слоя, кори и свинки. Достаточно?

Я притянул Ольгу к себе и, осторожно отодвинув тыльной стороной ладони шелковистые локоны, сладко пахнущие шампунем, поцеловал ее в лебяжью шею, целясь при этом в эрогенную зону, но, видно, промахнулся: Ольга по-кошачьи выскользнула из моих объятий.

– Ты так говоришь только для того, чтобы я тебе в очередной раз подставилась, – горько вздохнула она, натягивая свитер на бедра. – А в моем гороскопе написано, между прочим, что я призвана быть спутницей жизни выдающегося человека.

"Вот оно что! – обрадовался я про себя раскрытию ольгиных замыслов. – Моя очаровательная пассия задалась целью сделать из меня выдающегося человека. Ну что ж... флаг ей в руки!"

– Я так говорю потому, что я люблю тебя и готов ради тебя стать хоть мессией, хоть антихристом, – признался я ей, зажав ее в углу между стеной и шкафом.

– Ты пользуешься моей слабостью, – она положила руки мне на плечи.

– Где там твоя "слабость"? – засмеялся я, запуская руку в прореху между пуговицами на ее халатике.

– Ты не мессия, ты – подлец, – прошептала она, касаясь моего уха чуть влажными губами.

– Подлез, подлез, – доверительно подтвердил я.

3. Звезды редко ошибаются

Через день, в понедельник, я отправился в обеденный перерыв в кооператив "Звездочет", чтобы окончательно удостовериться в мнимости своего мессианства.

– Это вы печатали? – протянул я помятый листок с астрологическими предначертаниями приемщице заказов – блондинке с круглым лицом, напоминающим лунный диск.

– Я ничего не печатаю, молодой человек, – не очень приветливо отозвалась блондинка.

– Но это напечатано в вашем кооперативе? – попытался уточнить я.

– Возможно, в нашем, – она уныло покосилась на листок. – А чем вы недовольны?

– Я всем доволен, девушка, – ответил я, стараясь не терять терпения, – но меня интересует, почему сам гороскоп отпечатан на компьютерном принтере, а пояснения к нему – на пишущей машинке.

– Какая вам разница?

– Послушайте! – я все же потерял терпение. – Вы можете прямо ответить на поставленный вопрос или это ваша коммерческая тайна?

– Никакой тайны здесь нет, – наконец-то смилостивилась приемщица, – просто в компьютер заложена американская программа, и он выдает текст на английском языке, так что нам приходится переводить на русский.

– А кто переводит?

– Студенты, – пожала она плечами. – Заходят к нам подработать, мы им по рублю за листок платим, цена хорошая.

– И они же печатают?

– Печатает наша машинистка, – вздохнула блондинка, показывая всем своим видом, что я ей наскучил своими вопросами.

– Последний вопрос – и я от вас отстаю, – пообещал я ей. = Кто переводил текст для моего заказа?

– Не знаю.

– А можете узнать?

– Не могу. Еще вопросы есть?

– Где я могу получить более подробные разъяснения к своему гороскопу?

– Комната номер два, справа от вас. Платите мне десять рублей, желательно одной бумажкой.

– А двумя нельзя?! – нервно усмехнулся я.

– Давайте две, – устало вздохнула приемщица.

В комнате N 2 меня радушно встретил некий волосатый субъект, который, казалось, только что спустился с ветки = темно-серые клоки шерсти выбивались у него отовсюду: из-под воротника рубашки, из ушей, из носа и чуть ли не из глаз.

– Давайте, давайте вашу мунданную карту, любезный, = воодушевленно потер он кудрявые руки.

– Какую карту? – недоуменно переспросил я.

– Ну... в астрологии так называется гороскоп, составленный на дату рождения, – он широко улыбнулся своим мохнатым ртом.

– Раз так, то держите, – протянул я ему компьютерную распечатку.

– Хм... гм... ага... так, – волосатый астролог повертел в руках листок и даже зачем-то посмотрел его на свет, будто там могли быть какие-то одному ему понятные водяные знаки. = Любопытно, весьма любопытно... Ну что ж, поздравляю!

– С чем? – покривился я, не ожидая ничего хорошего.

– Ваш гороскоп – редчайший в своем роде. Видите вот эту цепочку из шести планет? – он ткнул крючковатым пальцем в левую часть круга. – Такое редкое сочетание принято называть большим соединением.

– Ну и что? – насторожился я.

– Эти расположенные в один ряд планеты связаны между собой так, что проявление каждой из них усиливает влияние всех остальных. Своего рода звездный генератор!

– И что же он генерирует? – спросил я, нахмурившись.

– Гм... Ну, судя по всему, он генерирует энергию, позволяющую человеку, в данном случае вам, подчинить свою жизнь достижению одной великой цели, очевидно, мистической...

– Почему мистической?

– Смотрите, мы имеем в этой цепочке Нептун, Марс, Солнце, Меркурий, Плутон и Юпитер. Первым здесь выступает Нептун, и это предопределяет мистический характер цели. Далее, посредством большого соединения Нептун и Плутон вовлекают в сферу своего влияния индивидуальные планеты Марс, Солнце, Меркурий и Юпитер, находящиеся в конфликтном взаимодействии с Сатурном, в ведении которого находятся устойчивые природные связи, социальные структуры, организации, бюрократическая машина, научные заведения и органы безопасности. Из всего этого вытекает ваша ориентация на разрушение существующих связей и структур, создание тайных сект и распространение неортодоксальных идей... А что выдал компьютер?

– Почти то же самое, – замялсяя, пряча в карман вторую бумажку, которую до этого вертел в руках.

– Да вы не стесняйтесь, – заулыбался астролог, – я ведь как врач... только звездный. Звездный врач, ха-ха!

– Я и не стесняюсь, – без особой охоты я протянул ему бумажку.

– Ого! – он распушил бакенбарды. – Мессия, значит... что ж, возможно, почему бы и нет?!

– Скажите, а это небесное предопределение – насколько жестко оно детерминирует судьбу? – попытался я уточнить, стараясь при этом говорить по-научному (непонятно, правда, зачем).

– Вы хотите спросить, оставляют ли вам звезды какую-то свободу действий?

– Да, именно, – кивнул я.

– Это сложный научный вопрос... да, да, не ухмыляйтесь, астрология – древнейшая наука, но я скажу вам просто: от судьбы не уйдешь.

– Но может, наверное, случиться сбой в этой самой звездной программе, – не сдавался я.

– А что вас смущает? – серьезно спросил астролог.

– Как что?! Живет обычный человек – и вдруг ему говорят, что он мессия и еще черт знает что! – не выдержал я спокойного тона. – Мне ведь не десять лет и даже не двадцать...

Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Понимаю, – сочувственно покивал головой волосатый. = Сбой, конечно, мог произойти, хотя это и маловероятно, но дело в том, что если такой сбой и произошел, то программа разладилась не окончательно, а на какое-то время, которое для звезд равносильно одному нашему мгновению, и как только силами инерции дефект будет устранен, программа снова заработает. Это как если в турбину гидроэлектростанции попадет большая рыбина: большая-то она большая, но турбину все равно не остановит... Впрочем, более вероятным мне представляется то, что никакого сбоя не было, а просто программа уже заложена в вас, но еще не запущена. Представьте себе, что одна страна забрасывает в другую своего агента-резидента: этот резидент сначала законсервирован – он проходит период адаптации к жизни в чужой стране, а такой период может занять многие годы, – и только когда резидент обживается и начинает жить обычной жизнью, ничем не отличаясь от окружающих, он получает приказ из "центра" и начинает действовать...

– Вы, случайно, в разведке не работали? – нетактично перебил я его.

– Нет, – заморгал астролог густыми ресницами.

– Я шучу, – успокоил его я. – Очень хорошо вы знаете работу резидентов.

– Так вот, – пропустил он мимо ушей мой "комплимент". – Вы можете жить спокойной жизнью обычного человека, пока в вашей жизни не произойдет какое-то событие, которое приведет к запуску всей программы... Может, какой-то стресс, – пожал он плечами. – Я бы назвал это пусковым фактором.

– Спасибо, – я посмотрел на часы: обеденный перерыв закончился десять минут назад, а я еще не перекусил. = Последний вопрос: может, здесь все же какая-то ошибка?

– Звезды редко ошибаются, – покачал лохматой головой астролог.

– Если редко, то как часто?

– Практически никогда, – вздохнул он сочувственно.

4. Забытые подробности детства мессии

И все же мессия! У меня возникло такое чувство, будто я выиграл в лотерею черный ящик, в котором неизвестно, что лежит: драгоценные каменья или пачки динамита с дымящимся бикфордовым шнуром. Радоваться мне теперь или горевать, плакать или смеяться? А может, плюнуть на все эти гороскопы и спокойно жить прежней жизнью, сделать вид, будто ничего не произошло, и тогда пронесет? Ведь на самом-то деле ничего пока не произошло... Ну, сказали мне, что я призван быть мессией, а что с того?! Одного призвания мало: надо что-то предпринимать, как-то утверждать себя на этом поприще, куда-то пробиваться, кого-то при этом отпихивая. Скучно все это... и лень. Главное, конечно, лень, потому что непонятно, зачем это все надо. Если бы мне предложили стать мессией в 17 лет, меня бы это, может, и заинтересовало, но теперь... Ломатьсложившуюся жизнь – ради чего? Хотя, если разобраться, жизнь не очень-то сложилась, и ломать ее почти не жалко.

Так я размышлял над своей жизнью, лежа в теплой постели под толстым одеялом. Был первый час ночи, но спать совершенно не хотелось: я лежал на спине с открытыми глазами и развлекался тем, что на все лады расписывал собственную никчемность, в тоже время не забывая о своем мессианском призвании и даже чувствуя себя в глубине души новоявленным спасителем человеческого рода. И в этот момент на меня нахлынуло прохладно-мягкой волной и пробежало мурашками по спине от затылка и до копчика ощущение, будто нечто подобное со мной уже было, было, было... Я расслабился и стал вспоминать... и вспомнил!

Теплый день конца лета. Мягкое солнце лениво просвечивает сквозь пыльные листья липовой аллеи. Мне семь лет. Моя тетя послала меня за квасом: я иду по аллее с бидоном в одной руке и с 24 копейками – в другой. У меня хорошее настроение и я мурлычу себе под нос какой-то задушевно-возвышенный мотивчик типа "с чего-о начинается Ро-о-одина?" И вдруг – Они. Их четверо, они сидят на лавочке и соревнуются, кто дальше плюнет харкотиной. Их нельзя обойти, потому что обойти Их – это значит Их заметить, а замечать Их нельзя, это я чувствую каждым квадратным сантиметром своей детской кожи. Нужно спокойно пройти мимо Них, не поворачивая головы, но как мимо Них пройдешь, если Их харкотина летит через всю аллею?

– Эй, пацан! – кричит самый старший из Них, лет одиннадцати, с круглой, как глобус, веснушчатой головой. – Иди сюда.

Что делать? Бежать? Нет, это ниже моего мальчишечьего достоинства.

– Что несешь? – спрашивают Они.

– Бидон.

– С пивом? – смеются Они.

– Пустой, – отвечаю я.

– Деньги есть?

– Нет.

– Не п...и своим ребятам!

– Нету...

– А ну попрыгай!

– Зачем? – спрашиваю я с идиотской улыбкой, отлично понимая, зачем.

– А ну попрыгай! – один из Них, не поднимаясь с лавочки, пинает меня ногой в живот.

Я прыгаю, а они смеются. И мне тоже смешно, потому что я нахожусь в дурацком положении. Я как бы смотрю на себя со стороны и смеюсь над самим собой.

– Как же ты за квасом без денег пошел, мудозвон?

Они бьют меня бидоном по голове, а я не злюсь на них, потому что чувствую моральное превосходство над ними. У них = физическое, а у меня – моральное. Они меня унижают, но я все равно выше, лучше и чище их.

Откуда у меня взялось это чувство превосходства над остальными? Не знаю, как до этого, но в семь лет оно у меня уже точно было. Неужели, это мое врожденное качество? Но если нет, то где и как я его приобрел?

Нужно вернуться к истокам. "День зачатья не помню я точно",прохрипел неоклассик под блатные аккорды. Какое уж там зачатие, если первое мое воспоминание относится к четырем годам. Я очень хорошо помню бархатно-яркие цветы, много цветов, и среди этих цветов лежит божественно-красивое существо с бледно-прозрачным лицом, обрамленным золотыми волосами, в которыхзапуталась пятилистная звездочка сирени. У этого существа, в отличие от многих других, есть имя: его зовут Мама. И вот это существо с таким сладким именем опускают в деревянном ящике в землю. Ящик закапывают, а я плачу, потому что это несправедливо. Почему другие, не такие добрые и даже страшные, существа закапывают мою красивую маму? Зачем?! За что?!

Короче, моя мать умерла на операционном столе. Я слышал, что ей что-то вырезали, и мне даже говорили, что именно, но я тут же это забыл, потому что не хотел знать.

Отца своего я не помню, да и не могу помнить, потому что никогда не видел. Его вообще никто не видел, даже тетка.

"Был какой-то", – сказала она, когда я уже в зрелом возрасте достал ее своими расспросами. Прямо непорочное зачатие вырисовывается!

После смерти матери меня взяла к себе жить ее младшая сестра. Позже я узнал, как это все получилось: на поминках матери была одна уже старенькая и бездетная не очень близкая родственница из Подмосковья, которая пожелала взять меня на воспитание. По каким-то причинам остальные родственники недолюбливали эту "не очень близкую", и это подвинуло мою бедную тетушку на такой безрассудный шаг, как громогласное обещание взять меня под свою опеку. Я говорю "безрассудный", потому что ей тогда было всего 22 года (подумать только, на восемь лет моложе меня нынешнего, совсем еще сопливая девчонка!), и она как раз в то время серьезно задумывалась о замужестве.

Как бы то ни было, я стал жить у тетки. Относилась она ко мне хорошо (когда не нервничала из-за своих женихов), но я ее не любил, потому что по странной детской логике не мог простить внешнего сходства со своей мамой. Про это, может, и не стоило бы вспоминать, если бы мои отношения с тетушкой не были непосредственно связаны с одним значительным эпизодом детства, а именно, с моим пребыванием в интернате для умственно неполноценных детей.

Все началось с пустяка. Мне было восемь лет, и в то время по телевизору часто показывали кинокомедию "Его звали Роберт", в которой лейтмотивом звучала такая дурацкая песенка: "Кто сказал, что дважды два – четыре? Все не так уж просто в этом мире..." Короче, в этой песенке прямо утверждалось, что "дважды два четыре будет пять". Помню, после фильма я несколько дней с утра до ночи распевал эту песенку и про себя и вслух – такая она была привязчивая. И вот когда в школе на уроке арифметики меня спросили, сколько будет дважды два четыре, я, даже не успев подумать, автоматически выпалил, только что не пропел: "Дважды два четыре будет пять!" Все, кроме учителя, засмеялись, а учитель серьезно наморщил лоб и сказал: "Подумай получше". Я прекрасно знал правильный ответ, и мне стало смешно оттого, что учитель придает этому такое большое значение.