Текст книги "HTML"

Автор книги: (Алексрома) Ромаданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Счастье Влада закончилось именно в тот день, когда он, лежа на свежеразрытой куче с сигаретой "Пегас" в зубах, рассматривал через осколок зеленого бутылочного стекла солнечные острова в разрывах листьев вековой липы и предавался мечтам о том, что такая его приятная жизнь будет продолжаться если и не вечно, то до старости. Неподалеку послышались крики, и он увидел, что трое из их бригады-"пятерки" странно жмутся друг к другу на краю траншеи, заглядывая вниз. Среди них не хватало Лени-Лысого: они как раз в недоумении разглядывали его лежащим на сыром глинистом ложе с выпукло-стеклянными глазами и вставшими проволочными пучками редкими белыми волосинами. Со дна траншеи поднимался сладковатый сизый дымок...

Впоследствии выяснилось, что Леня случайно наткнулся на кабель военной связи и непонятно зачем методически-упорно разрубил его киркой, пока остальные неспеша перекуривали. (Как впоследствии случайно стало известно Владу, этим делом занимался даже следователь военной контрразведки, подозревая диверсию, и пришел к официальному заключению, что "страдающий хроническим алкоголизмом Л. Семенов покончил жизнь самоубийством в состоянии водочной интоксикации третьей степени").

После этого трагического случая Влад перестал ходить на работу – ему стало страшно опускаться в траншею, и в каждом торчащем из земли корне он видел оголенный обрубок высоковольтного кабеля. Теперь он целыми днями просиживал на балконе за чтением легкой мукулатурной литературы, типа "Королевы Марго", а по вечерам перебирался в уютное кресло перед телевизором и смотрел все передачи подряд, от "Наш сад", с которой начиналась вечерняя программа, до "Камера смотрит в мир", которой она заканчивалась. В телевидении Владу особенно нравилось то, что в нем не было и не могло быть смерти, а если артисты и умирали, то не по-настоящему. Ему даже доставляло удовольствие смотреть, как в каком-нибудь фильме про войну умирает изрешеченный пулями герой, и знать при этом, что он видит не САМУ смерть, а ее театрализованное представление. А когда до него дошло, что смерть – это единственный акт, который актеры не могут сыграть по-настоящему, потому что никогда не испытывали ее на себе, ему стало просто до колик смешно, и родители за него не на шутку перепугались.

– Займись делом! – сторого сказала мать. – Иди мусор на помойку выброси.

Родители Влада свято верили в целебную силу трудотерапии, и при каждой странной выходке сына давали ему задание по хозяйству. Он взял пластмассовое ведро и, как был в фетровых тапочках, вышел во двор. По странной причуде архитектора помойка находилась строго посреди двора: между двух домов из земли вырастала бетонная стена с притулившимися к ней железными баками. По теплому вечернему воздуху, в котором причудливо-таинственно смешивались ароматы борща и сирени, из-за стены выплывали тягучие гитарные аккорды: "пичально чайки за кармой кри-ича-ат – сюда пришли маи друзья-я..." Влад обогнул стену, чтобы посмотреть, кто поет, и увидел на поваленном дереве за помойкой целую компанию: тощего длинноволосого парня с гитарой, Феликса, Джека и Стеллу... Он давно ее уже не видел, их пути не пересекались месяца два или больше, хотя они и жили в соседних домах, и только теперь, в эту неподходящую минуту, Влад понял, что стал постепенно забывать свою любовь... Ему стало стыдно за себя – на глаза неожиданно навернулись слезы.

– Эй, Квазимода, чего рожи корчишь? – жизнерадостно закричал Джек.

Все захохотали... Нет, не все: Стелла не засмеялась, а лишь печально улыбнулась. "Да, да! – пронеслось в голове у Влада. – Она меня понимает, как никто другой!"

– Какой он тебе Квазимода?! – удивился Феликс. – Это он в школе был Квазимода, а теперь он князь. Князь Мышкин.

– Я не Мышкин, – серьезно ответил Влад, не спуская глаз с прекрасного лица Стеллы.

– А кто? – высоко поднял брови патлатый гитарист, далеко вытягивая шею. Он оборвал песню, положив ладонь на струны.

Все в экзальтированном любопытстве уставились на Влада, даже Стелле стало интересно.

– Я Раскольников! – неожиданно для себя заявил Влад и наотмашь долбанул парня пластмассовым ведром по голове – тот вовремя подставил руку, ведро с глухим звуком отскочило и попало в лицо Феликсу.

– Замочу гада! – заорал тот, вскакивая.

Влад не успел ничего подумать, как увидел, что он уже бежит, бросив ведро... Это было престранное ощущение: бежал не он сам, а его ноги – сознание при этом топталось на месте в остановившемся времени, будто это не Влад бежал, а навстречу ему неслись кусты и деревья, детские качели, песочницы, редкие прохожие и низкорослые гаражи... Перед глазами мелькали картинки, а сзади кто-то тяжело дышал в затылок, и Владу хотелось оглянуться, но он боялся, что этим "кто-то" окажется Смерть... В его разгоряченную голову вдруг впрыгнула когтистая мысль: смерть всегда идет по пятам за человеком, но пока он молод – может убежать от нее, а постареет – нет сил для бега, оглянется на прошлое – и увидит бледную женщину с кривым ножом... Да и молодому стоит спотыкнуться...

Бежать уже не было сил – Влад заскочил в подъезд ближайшего дома и, крепко придерживая массивную ручку, выглянул в мутно-застекленное дверное окошко: в свете фонарей никого не было. Ему стало смешно: за ним никто и не гнался, быть может... Надо же было так обосраться! Он вышел наружу и огляделся обнаружилось, что он пробежал всего четыре уличных блока. А казалось... "Казалось все пять!" – рассмеялся он про себя. Все было не так плохо. Он был жив, а значит, жизнь все еще любила его, и он должен отвечать ей взаимностью. "Я люблю-ю тебя жи-изнь..." – запел он вполголоса, направляясь домой.

Все будет хорошо: он еще успеет посмотреть передачу "Камера смотрит в мир", где расскажут про западногерманских учителей, попавших под неумолимый жернов "беруст форботтен", съест бутерброд с докторской колбасой, запьет кефиром и отправится набоковую. Намурлыкивая себе под нос жизнелюбивую песню, Влад дошел до своего двора... А вот и ведро! Оно стояло на детской площадке, на карусели-вертушке. Влад с радостью подхватил его – в нем что-то плескалось. Он подтащил ведро под свет фонаря и заглянул в него – в нос ему ударил теплый терпкий запах: оно было до половины заполнено пенистой мочой. К горлу подступил тошнотный ком, а в голову ударила кровь: он со стыдом представил себе, как такие же, как и он, парни, встав в круг, мочились в ведро на глазах у божественной Стеллы.

Влад поставил ведро в кусты и решительно направился домой, подальше от этого гнусного места, – но с каждым шагом он все больше замедлялся, а ноги все больше слабели, становясь пластелиновыми... В это наваждение трудно было поверить: со стороны его подъезда доносились те же голоса, что и из-за помойки, только песня теперь была другая: "Сижу на нарах – хуй дрочу, картошку чистить не хочу..." Это была засада, но... Это была странная засада. Влад бы испугался, но не удивился, если бы на него напрыгнули из кустов, но так... Поджидать у подъезда с песнями?! Это было очевидно, но невероятно. Очевидное-невероятное... У Влада задрожала нижняя губа: ему, вдруг, отчего-то стало обидно за себя, что его вот так открыто, ничего и никого не стесняясь, поджидают, чтобы "замесить" или даже "пописАть".

Чуть не плача от обиды, Влад осторожно залез в кусты перед своим подъездом и притаился там, чтобы выждать, когда ИМ надоест его ждать и ОНИ, позевывая, разойдутся по домам. А в следующую минуту произошло самое худшее: хлопнула дверь в подъезде и послышался взолнованно-отрывистый голос его мамы:

– Ребята, вы Влада не видели?

– Не-а, – усмехнулся Феликс, – сами повидать его хотели.

– Влад! – закричала мама.

Владу вдруг стало не по себе – он, будто, не мог понять, его это зовут или нет. Тело его дрожало от какого-то нервического ощущения несуразности просходящего.

– Да вы не волнуйтесь, – сказал Джек, – он это...

– Что это? – встревожилась мама.

– По девочкам пошел, – хихикнул Джек.

– Ты полковников любила... ноги на ночь мыла... чего-то там забыла... и перо за это получай! – прогундосил гитарист.

– Странные у вас песни, – озадаченно заметила мама. Пойду в милицию звонить.

– Так мы закон не нарушаем! – возмутился Феликс. Сидим, поем вполголоса. Нельзя?

– Да нет, я не про вас. Я про Влада...

Мама ушла. Слыша ее голос, сидеть в кустах было противно, а без него – совсем тоскливо. Влад без особых предосторожностей выбрался из кустов и направился в подъезд соседнего дома. Там он и переночевал на лестничной клетке последнего этажа, на коврике под чужой дверью. Ему снился красивый сон про волшебный мир, населенный добрыми всепонимающими людьми...

7. Страх

(на ходу подхватывает Валидатор)

После инцидента во дворе Влад перестал выходить из дома. Ему было просто страшно. Сначала он заигрывал со своим страхом: представлял, как он выйдет из дома и сразится со своими обидчиками, подбадривал себя, даже начал по утрам делать зарядку с гантелями, но как только он подходил к двери, ноги деревенели и отказывались идти дальше, а рука застывала в параличе и не слушалась, когда он заставлял ее повернуть собачку замка, чтобы открыть выход во внешний мир. Влад пытался разобраться в своем страхе, докопаться до ответа на вопрос, чего именно он боится, и выяснил для себя, что он боится не самих побоев: его пугала вероятность того, от них останется след на всю жизнь.

Он понимал, что на самом деле его никто не хочет убивать, но кто мог дать ему гарантию того, что Феликс с Джеком правильно рассчитают свои силы и не вывернут ему сустав, не сломают руку, не изуродуют велосипедной цепью ногу, не пробьют голову арматуриной или не всадят нож в живот на глубину, чуть большую относительно безопасной, и не выпустят ему кишки? Или, может, они его затащат в подвал, чтобы попугать, а потом войдут в раж, свяжут ремнями и будут пытать... скажем, засовывая в задний проход раскаленный паяльник. Фантазии? Но ведь именно такой случай произошел всего месяц назад в соседнем микрорайоне с тремя школьниками. Нет, самое безопасное было сидеть дома. Только так можно было уберечься от костылей, от шрамов через весь живот, от инвалидного кресла, наконец. Даже если врачи вправят кости и зашьют раны так, что следов на теле не останется, как он будет жить с воспоминанием о пытках, которым его подвергли?!

Страх заставил Влада соображать. Он стал задумываться над тем, откуда у людей берется мужество ходить по улице, когда их на каждом шагу подстерегает несчетное число опасностей: автомобили с начинающими или нетрезвыми водителями (изуродованные конечности), плохо закрепленные строительные леса (пробитый череп), плохо закрытые крышки канализационных люков (переломанные ноги), хулиганы (свернутая челюсть или перебитое ребро), маньяки (всунутое в автобусной давке шило в печень), террористы, наконец (как назло, именно в тот год в Москве неизвестные стали подкладывать бомбы в метро и центральные магазины – воспаленное воображение Влада рисовало перед его глазами разбросанные по искореженным прилавкам обрывки внутренностей и куски мозга).

Раздумья привели Влада к выводу: у людей нет никакого мужества, которое заставляет их рисковать здоровьем и жизнью, дело здесь не в мужестве, потому что всех этих опасностей НЕЛЬЗЯ НЕ БОЯТЬСЯ. Их невозможно не бояться, ведь они подстерегают со всех сторон, а человек не может, как паук, обозревать сразу все стороны или ежесекундно оглядываться вокруг себя. Люди их просто ИГНОРИРУЮТ. Для них они как бы не существуют до той поры, пока они с ними не сталкиваются. А как только сталкиваются – становится поздно. Когда человек подскользнется на застывшей от мороза луже, упадет и сломает руку, его первая мысль будет: это происходит не со мной! Он не может сразу поверить в это, будто он раньше не знал, что на льду можно неожиданно подскользнуться и неудачно упасть!

Однажды вечером с Владом случилась истерика, когда вернувшийся с работы отец стал со смехом рассказывать, как у них на работе одной женщине упала на голову люстра и сделала ей сотрясение мозга. Родителям насилу удалось успокоить сына: мать заставила отца убедить Влада в том, что это не реальная история, а анекдот. Но с той поры Влад стал старательно обходить эту с виду невинную часть интерьера. Только после этого случая родители стали относиться к странному поведения сына как к болезни, а не как к очередной невинной причуде. Но они ничем не могли ему помочь: психотерапевт не приходил по вызовам на дом – не было в его функциях таких визитов, – а вызов санитаров мог повлечь за собой психушку, чего родители никак не желали.

Владу становилось все хуже: чем больше он задумывался, тем яснее становилось для него, что и дома он не находится в полной безопасности. Родители пытались убедить его в обратном, но тщетно: он с завидным упорством доказывал им, что их дом не застрахован от стихийных бедствий – ураганов и землетрясений.

А в один из вечеров случилось нечто ужасное: когда они в очередной раз спорили за вечерней чашкой чая о подверженности человека природному форс-мажору, посуда в серванте мелко, но звонко затряслась, а одиозная люстра "Каскад", которую так старательно избегал Влад, закачалась, зловеще погромыхивая висюльками из граненого стекла, будто готовилась к прыжку на голову Влада... Родители в первую минуту подумали, что они заразились от сына его сумасшествием, но очень скоро все прекратилось, а на следующий день по радио объявили о небывалом в истории сейсмологии случае: волны землетрясения, эпицентр которого находился в Карпатах, дошли до Москвы. И напрасно родители уверяли Влада, что "все очень просто разъяснилось", Карпаты замечательное живописное место с прекрасными лыжными курортами, а не какая-нибудь черная бездонная дыра в земле, от которой во все стороны расходятся безобразные тысячекилометровые трещины, и если там и случаются землетрясения, то незначительные и крайне редко, так что в этом нет ничего ужасного... Влад еще больше замкнулся в себе, и теперь уже ничего не доказывал родителям из суеверного страха, что как он скажет, так оно и выйдет.

Влад продолжал задумываться... Землетрясение действительно было случайным событием, а опасность от него – разовой в масштабе человеческой жизни. Но существовала еще перманентная опасность, которая сводила на нет уютный постулат "мой дом моя крепость". И этой глобальной опасностью, с существованием которой мирились люди, была опасность ядерной войны. Когда Влад над этим получше задумался, ему стало едва ли не весело: для него самого, для его родителей и для большого числа подобных им простых советских людей Америка была вполне мифической страной. Он много слышал по радио про угнетение негров, читал в газетах о "пентагоновских ястребах" и не пропустил по телевизору ни одной передачи из серии "Америка семидесятых" (из этих передач в голове у него осталось только одно выражение, но очень сочное: "мутные воды Потомака", – в нем слышалась некая запредельная поэзия), но никогда ему в руки не попадалось ни одной вещи, которая бы подтвердила существование этой мифической страны.

Да, он слышал про американскую жвачку и даже был знаком с людьми, которые ее когда-то жевали, но он никогда не ощущал во рту ее таинственного вкуса, магическим путем приобщающего к американскому образу жизни. Он изредка видел на своих сверстниках американские джинсы, но никогда не прикасался пальцами к их мелкорубчатому, такому мягкому на вид, материалу. К тому же, если он и видел "американские" джинсы, никогда нельзя было с уверенностью сказать, что это не польская подделка.

Влад ни разу не держал в руках НИ ОДНОЙ американской вещи – и при этом над ним нависала постоянная угроза того, что в один прекрасный момент, который мог оказаться ЛЮБЫМ моментом его жизни, на крышу его дома упадет американская ракета, которой и лететь-то от Невады до Москвы всего двадцать минут. И если Владу повезет, и она не сразу взорвется, он, возможно, увидит какие-то обломки ее корпуса, прежде чем она радикально вторгнется в его жизнь. Ха-ха, "вторгнется в жизнь"! Можно ли смерть считать вторжением в человеческую жизнь? И ведь американцы находятся в таком же положении. Не от того ли у них столь жгучий интерес к Советскому Союзу? О чем они думают, когда толпами расхаживают по Красной площади? Может, в них говорит элементарное любопытство – они хотят знать, откуда к ним придет смерть?

И вот, когда страх внезапной неминуемой смерти вошел в каждую клетку Влада, все остальные страхи отступили, чтобы освободить место последнему страху, конечному и всепобеждающему – страху умереть от страха смерти...

8. РВСН

– Стоп, машина! – оборвал Валидатора Весельчак. – Ты меня утомил: страх-страх, страх-страх... Напугал ежа голым задом!

– Я и не собирался тебя пугать, – возразил Валидатор. Любые человеческие страхи для тебя – пустой звук, потому что нереальны. Тебе неведом страх потерять ногу: у тебя вырастет другая. Но представь на секунду, что ты расстаешься с чем-то навсегда...

– Все равно не согласен. Потерял – не потерял... Не в этом дело.

– А в чем?

– Да в том, что у тебя Рейнджер опять какой-то чересчур ущербный получается. На Земле трусость – это крупный недостаток, если тебе известно.

– Разумеется, известно, – виртуально вздохнул Валидатор. – Но, во-первых, это уже не совсем Рейджер, потому что у него теперь есть телесная оболочка с ее рефлексами, а во-вторых... Представь, что ты бы попал в жесткий земной мир с его необратимыми превращениями – было бы чего испугаться!

– Ты мне, брат, волну не гони! – заявил Весельчак. Сейчас увидишь, чего будет. Вот, послушай...

* * *

Случилось невероятное: Владу пришла повестка из районного военкомата явиться на медицинскую комиссию. По сути, в этом ничего невероятного не было, если учесть, что Влад учился в нормальной школе и его отклонения от нормы никогда не были документально зафиксированы. Все свои прожитые восемнадцать лет он балансировал на грани: для своих сверстников он был "чокнутым", а для врачей – не более, чем ребенком со странностями. И все же, родителям это показалось невероятным: они-то знали, насколько их сын был в последнее время "не в себе" (еще один типичный пример игнорирования грядущих неприятностей).

Впрочем, в конце 70-х годов призыв в армию не был такой трагедией, как это стало после начала войны в Афганистане. Армия не только в газете "Красная звезда", но и в бытовых представлениях считалась школой жизни, а негласный армейский девиз "мы сделаем из тебя говно, а потом из говна вылепим человека" воспринимался в обществе не как угроза или посягательство на свободу личности, а как высшее выражение солдатской удали и жизненной закалки. "Косить от армии" было непопулярно, и те немногие "додики", которые на это шли, рисковали нарваться на крупные неприятности от своих бывших сопляков-товарищей, а ныне всеми уважаемых дембелей: "придурков" попросту отлавливали в темных переулках и с патетическим криками "я за тебя кровь мешками проливал!" начищали, как говорится, морду.

Кроме всего прочего, именно во второй половине семидесятых годов в СССР сложилась неблагоприятная для армии демографическая ситуация, получившая в военкоматах неофициальное название "проблема мертвых душ". Суть проблемы заключалась в том, что в армию должны были призываться по возрасту дети тех, кто родился в 40-е годы, но именно в эти годы в связи с войной рождаемость была крайне низкой. Короче, "мертвые души" были по сути нерожденными детьми несуществующих родителей. Такая армия гипотетических солдат была хороша для какого-нибудь мифического Армагеддона, разворачивающегося на небесах, но в реальной жизни ощущался крупный недобор призывников, поэтому в армию загребали всех, у кого не было справки об инвалидности и кто не состоял на учете в психдиспансере.

Рахитизм, хроническая астма, зрение "минус пять" и плоскостопие, ранее спасавшие от армии, уже больше никого не волновали. Даже "незалупа", смешное по названию, но тяжелое по форме заболевание, перестало приниматься в расчет: врачихи все так же методично просили призывников снять трусы до колен и оттянуть крайнюю плоть, но это уже была чистая формальность, надоедливый бюрократический атавизм.

Все это отразилось на формировании отдельных родов войск: крепких, здоровых и высоких забирали в "силовые" войска, типа десанта или морской пехоты, а интеллектуальным (относительно) войскам доставались чудаки и доходяги, по-армейскому – "чмо". Так и случилось, что Влад по иронии судьбы попал в РВСН Ракетные войска стратегического назначения.

Армия была для Влада выходом из жизненного тупика. С первого дня в войсках он превратился в "зеленку" – молодого солдата, которого может гонять и воспитывать любой старослужащий. Но воспитание не тяготило Влада: ему с самого начала внушили, что если он не будет "буреть" и "залупаться", то его если и будут бить, то не сильно. Но главное, что устраивало Влада в воспитательном процессе – это то, что "старики" были спецами в своем деле, и от их побоев никогда не оставалось следов – даже если они били пряжкой ремня по голому телу, то всегда искусно выбирали такие места, что отпечатки от медных пятиконечных звезд сходили максимум через полчаса, не оставляя синяков. К тому же, "зеленкой" он был не один таких, как он, был еще десяток в его роте, и это здорово утешало.

* * *

– Достаточно! – оборвал Весельчака Валидатор. – Все правильно, но скучно. Не узнаю тебя...

– Хм... Что-то меня на публицистику потянуло, виновато усмехнулся тот. – Пора опять бездельников-клоунов подключать.

* * *

Служба Влада началась с курса молодого бойца (строевой шаг, стрельба, заучивание устава и принятие присяги) и трехмесячной специальной технической подготовки, в ходе которой нужно было выучить положение нескольких десятков кнопок, ручек и тумблеров на аппаратном шкафе, и не просто выучить, а выучить до автоматизма, чтобы руки сами, без участия головы, как говорил "преподаватель-прапорщик", находили нужные переключатели. Самое сложное было зазубрить, какой рукой что нажимать – это почему-то было очень важно для сдачи экзамена. Через три месяца Влад с блеском сдал зачет, в ходе которого нужно было с завязанными глазами выполнить команды экзаменующего майора из штаба дивизии: "Кнопка номер три! Тумблер два – включить! Реле двенадцать – нейтральное положение! Переключатель пять – в фазу семь!!! Кнопка восемь – жать три раза..." К немалому удивлению приемной комиссии, за десять минут непрерывных команд и вводных Влад не сбился ни разу.

– Молодец! – похвалил его майор. – Просто робот, твою мать!

– Служу Советскому Союзу, партии и правительству!

На следующий день Влада привели на командный пункт и показали ему аппаратуру, на которой он будет нести дежурство. Ящик был точно такой же, как учебный, только с электронной начинкой и мигающими лампочками.

– Товарищ рядовой, Коммунистическая партия доверяет Вам ядерную кнопку, – сакрально объявил ему дежурный по командному пункту.

Вид его несколько не соответствовал торжественности минуты: это был одутловатый капитан с обвисшими усами, злой и невыспавшийся после ночной партии в преферанс, которую он "слил" штабистам.

Влад замешкался, не зная, что отвечать по форме, покраснел от напряжения и, наконец, выпалил:

– Постараюсь оправдать!

– Ты чего, ебу дался?! – набросился на него капитан. Я тебе "постараюсь"! У тебя в руках... – тут он вовремя прикусил язык: солдатам нельзя было знать больше положенного. А положено им было знать только свой "ящик", да и то только снаружи, но не изнутри. – Убью, в случае чего!

– Благодарю за доверие! – выкрикнул перепуганный Влад.

– Идиот!!! – капитан затрясся от бешенства и выбежал из аппаратной, громко хлопнув дверью.

Служба у Влада была, что называется, лафовой: смена продолжалась двенадцать часов, и если дежурство приходилось на ночь, с утра до обеда разрешали спать в казарме. На муштру у командиров практически не оставалось времени. Да и само дежурство было непыльным: нужно было следить за тем, чтобы мигали все лампочки. Если же какая-то из них гасла или начинала гореть постоянно, нужно было, следуя инструкции, щелкнуть несколькими тумблерами, а если это не помогало – вызвать дежурного прапорщика-ремонтника. Кроме того, раз в неделю Владу нужно было провести регламент: снять переднюю панель и протереть контакты реле техническим спиртом, но спирт до солдат не доходил – его выпивали прапорщики, и Владу приходилось чистить контакты одеколоном "Шипр", который ему присылали из дома родители.

"Ядерной кнопки", как таковой, у Влада не было – на стене висел опломбированный рубильник с большой деревянной ручкой (что примечательно, не истертой, как это обычно бывает), а над ним – выкрашенная в красную краску обычная лампочка и электрический звонок, типа школьного, с круглой и блестящей металлической крышкой. Этот рубильник Владу предписывалось опустить по сигналу звонка и лампочки. Что за этим последует ему никто не говорил. Можно было только догадываться, что куда-то полетят какие-то ракеты, но самих ракет Влад никогда не видел (по солдатским слухам, их безостановочно возили на гигантских восьмиосных МАЗах по тайным лесным тропам) и тем более не знал, на кого они нацелены... Поэтому Владу не верилось, что именно он является тем самым последним решающим звеном, от которого зависит, упадут на другую страну ядерные боезаряды или нет.

Если бы ядерная война все же началась, то Влад бы, наверное, несказанно удивился, что и он приложил к этому руку: его не покидало ощущение того, что его посадили на командный пункт для отвода глаз, да и сам командный пункт – ложный, а ящик с аппаратурой и рубильник в стене придуманы как муляжи для того, чтобы дезинформировать шпионов, если они вдруг ухитрятся проникнуть в аппаратную. А на настоящем командном пункте сидят не похмельные капитаны, а полковники в белоснежных халатах поверх отутюженных кителей с до блеска надраенными пуговицами. Они умны и обходительны в общении друг с другом, и по ночам не режутся в карты под пивко, а глубокомысленно склоняются над шахматной доской.

В аппаратной было тепло и уютно, даже можно было подремать, расстелив шинель на полу, но Влад страдал от скуки: книги с собой проносить было нельзя, да и выбор в полковой библиотеке был слабый, а чем еще заняться? Задумываться над жизнью Влад больше не хотел – он боялся, что опять, как "на гражданке", додумается до чего-нибудь страшного. Он часами просиживал перед ящиком с аппаратурой, бесцельно обегая глазами не в такт мигающие зеленые, желтые и красные лампочки: они напоминали ему веселые огни на новогодней елке. Через несколько часов этой своеобразной медитации он как бы растворялся в разноцветных бликах и мерном шуме встроенного в ящик вентиллятора – и уносился душой куда-то очень далеко, туда, где нет ни предметов, ни мыслей, а есть только покой и гармония...

Командиры считали Влада примерным солдатом: он не грубил сержантам, не сачковал на зарядке, не пропускал обязательных просмотров программы "Время", прилежно заправлял постель и даже и не помышлял о самоволках. Вскоре оказалось, что этого вполне достаточно для получения звания "Отличник боевой и политической подготовки". Прилагаемый к званию новенький значок у него, правда, отобрали "деды", а в замен выдали нечто ободранно-обшарпанное, но Влада это мало волновало: главным для него было осознание того, что он, наконец, чего-то достиг в своей жизни (в школе он не получал ни грамот, ни призов, ни каких бы то ни было кубков).

Влад любил ходить в наряды на хоз-двор – там он всласть отдыхал от замкнутого пространства аппаратной с ее стерильным воздухом, непрерывным гулом вентиллятора и нескончаемым мельтешением лампочек в глазах. Когда он был "молодым", его ставили выгребать свинячье дерьмо, потом доверили раздачу корма и, наконец, через год службы старшина допустил его до исполнения самых легких и увлекательных обязанностей: следить за тем, чтобы крысы не обгрызали поросятам уши. Следить значило прохаживаться с дубиной или лопатой по хлеву и при обнаружении крыс нещадно их долбить. Правда, Влад здесь шел на сговор с собственной совестью, и только делал для самого себя вид, что долбит вредных тварей, а на самом деле он их просто пугал – его палка неизменно промазывала мимо плешивого крысиного черепа. Ему было жаль этих отвратительных на вид, но добрых (так ему отчего-то казалось) млекопитающих.

А когда на дворе становилось темно, Влад устраивался перед входом в "свин-барак" на расстеленной телогрейке и полулежа курил, разглядывая усеянное звездами небо. Воинская часть была запрятана в лес, подальше от города, и это было очень хорошо для неба над головой: оно обычно было по ночам таким прозрачным, что звезды буквально налезали одна на другую, и с трудом можно было найти крупный черный разрыв между ними небо было просто белым от звезд. Влад балдел, неспешно покуривая: над ним едва заметными точками пролетали спутники, а за спиной сладко похрюкивали охраняемые им молочные поросята.

– Почему не работаем? – послышался из темноты беззлобный окрик взводного Цветкова.

– Перекур, товарищ лейтенант, – приподнялся Влад на локте.

– Ладно, лежи. Закурить дашь?

Цветков постоянно стрелял сигареты у солдат, хотя оклад у него был без преувеличения в 50 раз больше жалования рядового. Он оправдывал это тем, что бросал курить, но на командном пункте среди офицеров ходили слухи, будто деньги у Цветкова отбирает жена.

– Ну и говно же ты куришь! – гундосо возмутился лейтенант, поднося к спичке зажатую в губах "Приму". Это была его неизменная призказка, когда он прикуривал.

– Смотрите, спутник, – показал Влад на небо.

– Гады! – процедил Цветков сквозь зубы, отплевываясь пепельными крошками.

– Кто, товарищ лейтенант? Извините, не понял.

– Шпионы гады, вот кто. Спутник-то АНБ-шный...

– Чей?

– Американский, дурья твоя башка. Только что в штабе телеграмму со сводкой по пролету спутников читал. Говорил ведь вам, баранам: есть у штатников такое веселое заведение Агенство национальной безопасности. А ты думал, спутники откуда берутся? Их, как солдатов, рожают, что ли? Для тебя это светлячок на небе, мелькнул – и пропал, а его несколько лет проектировали, потом на заводе строили, аппаратурой нашпиговывали, ракету для него делали, к запуску несколько месяцев готовились... На эту "фигульку" сотни миллионов долларов угрохали. А для чего?

– Для чего? – удивился Влад, пытаясь по-новому взглянуть на медленно движущуюся точку... Но кроме точки так ничего и не узрел.

– Да для того, чтобы Родине нашей нагадить, понял? Оборону нашу подорвать!