Текст книги "Мафиози"

Автор книги: Алексис Парнис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Глава 13

– Есть у тебя какие-либо новости от Карузо? – спросил в тот же вечер и приблизительно в то же время Валентино у своего отца.

– Нет, он мне не звонил... Однако, как я понял из нашего последнего разговора, он намерен быстро покончить с Марио. Во всяком случае, я не думаю, что мы еще увидим того живым...

– Чем быстрее разделаемся со всей этой историей, тем лучше, – сказал Валентино – Достаточно мы уже попаясничали!

– Достаточно, – согласился Паганини.

Он посмотрел на Валентино с той же нежностью, с какой смотрел на наиболее редкие цветы своей оранжереи. Целых тридцать лет выращивал он своего сына вдали от тайфунов и бурь Карузо, как черный и редкий тюльпан, вскормленный плодородным навозом. Час великого цветения приближался, как приз за терпение и хитрое самоограничение. После смерти Марио будет абсолютно оправданным усыновление «сына дорогого Риакони» – кто сочтет неестественным подобный поступок убитого горем падроне, оставшегося без наследника?

– Однако церемония моего усыновления должна быть простой и скромной, с печальными нотами из-за потери Марио, – начал Валентино разрабатывать свое будущее хозяина

– Естественно, сын мой... Естественно, – кивнул с готовностью Паганини.

– Мы должны доиграть свой фарс в совершенстве...

– Великолепный фарс, бамбино мио. Я горжусь, когда подумаю, что это ты, мой сын, был его вдохновителем...

– У меня много замыслов... Я с нетерпением жду конца этой истории, чтобы запустить их в дело... Сын Игнацио Паганини должен стать, в конце концов, главой сразу двух объединенных кланов... Мне придется для этого здорово потрудиться...

Сейчас, когда он находился вдали от чужих глаз, без преднамеренной глупой маски на лице и жалкой позы паразитирующего ничтожества, весь его вид был достоин великого мафиозного предназначения.

Он стоял, дикий, но величественный, среди густой растительности оранжереи – ядовитое дерево джунглей, которое раскрывает свои убийственные цветы, как только опускается темнота и встает черное солнце зла.

– Сегодня вечером я отправлюсь немного поразвлечься. Меня утомили эти дни ожидания. Я часто мучился от двойственности... Проглотит ли Карузо нашу приманку?

– Он проглотил ее... Марио уже находится у него в желудке...

Падроне был в очень хорошем настроении, когда провожал сына и до самой двери рассказывал ему миф о Кроносе, который проглотил камень, завернутый в пеленки, думая, что ест божественного Зевса.

– Нечто подобное и у нас с Карузо, – сказал он.

– Но я всего этого не знал, соображая, как удовлетворить ненасытность нашего врага с помощью Марио, чтобы я остался в живых, – ответил с бахвальством Валентино – Я сам все это задумал. Разве мог я знать, что думаю, как античный бог...

Он посмеялся этому эпизоду и ушел, переполненный до краев уверенностью в себя и силой – как бог, переодетый в обычного смертного. Принял перед охранниками вид несчастного, который приехал вновь просить помощи у сострадательного падроне, Сел во взятый напрокат обычный скромный «форд» и направился в Гринвич Виллидж, чтобы найти там свою подругу-артистку.

Однако изменил намерение, въехав в надменный Манхэттен. Небоскребы, эти памятники американской самоуверенности, передали свою заразительную слоновость его душе. Он почувствовал, что лишь одна женщина в этот момент соответствует его божественному классу: Клаудиа. Любая другая была бы для него не в масть.

Валентино ехал, продумывая свой эротический замысел. Сегодня он ей еще позволит в последний раз побичевать его мазохистскую аномалию своим презрением. Позволит раздразнить саркастическими словами... Безумица. Пусть понаслаждается еще один вечер высокомерием тигрицы, которая одним лишь сердитым движением гонит прочь трусливого шакала. Мазохист станет садистом, как только возьмет власть и кнут хозяина в свои руки. Уж тогда он понаслаждается ее болезненным удивлением из-за поворота судьбы, которая будет ежедневно бросать ее, как бичуемую рабыню, к его ногам... С этими мечтами и соответствующей скоростью он пересек Манхэттен по воскресному Бродвею, выехал на Вашингтонское шоссе и завоевателем устремился к Бронксу...

Между тем Клаудиа оплакивала Марио у себя дома. Так же, как она обычно делала в часы упадка сил, заперлась у себя в спальне, в компании с бокалом виски и «психотерапевтом» – то есть с магнитофонными лентами, на которые был записан мягкий голос ее врача, утешительные наставления для подобных минут крайней в нем необходимости. Часто простым нажатием кнопки великолепного, микроскопического магнитофона, бывшего скрытой принадлежностью ее кровати, Клаудиа записывала и свои собственные слова, те, что подсказывал ее взбудораженный мир, каждое слово, даже невнятное, – это была полезная аутопсихозапись, которая часто становилась драгоценным материалом для ее врача.

«Душа наша, Клаудиа, как круглый камень Сизифа, – говорил сейчас его бархатистый, успокаивающий голос. – Я много раз рассказывал тебе об этом всечеловеческом мифе. Душа наша, Клаудиа, создана для того, чтобы наслаждаться лишь надеждой триумфа, но никогда самим триумфом. Она живет кануном праздника, но никак не самим праздником. Она может пролететь тысячи миль, чтобы достичь бога, но ей никогда не хватает сил, чтобы преодолеть последний метр, который отделяет от него... Ни один смертный не преодолел еще никогда это человеческое несовершенство. И не преодолеет, потому что он смертный... Но он может с этим смириться, Клаудиа. Может перенести это. В конце концов, и это победа, триумф, который дает нам смелость продолжать нашу жизнь... Прими это утешение и смирись...»

Наступила вторая половина дня, начало вечереть, а она все пила, не смиряясь, поскольку знала, что могла бы в критический момент сделать решительный шаг. Если бы у нее нашлись силы открыть правду ничего не подозревающему Марио, когда он уходил встретить свою смерть в лагерь Карузо. Если бы она смогла пренебречь Игнацио Паганини и страшным законом омерты... Конечно, в конце концов, их нашли бы, где бы они ни скрывались, но они выиграли бы право умереть счастливыми.

Неожиданно она услышала, как открывается дверь квартиры. Невероятная надежда, что это вернулся Марио, заставила Клаудиа вскочить с постели и выбежать его встречать, оставив магнитофон включенным.

Однако звуки, которые вылетели у нее изо рта, чтобы быть записанными на магнитофон, были отнюдь не радостными и влюбленными, но яростными, полными ненависти, потому что дверь ее открыл не Марио, а Валентино.

– Как ты сюда вошел, мразь? Как ты открыл? – крикнула она, едва придя в себя от первого шока.

– У Валентино есть ключи от всех дверей, – сказала мразь со скотским самодовольством и потащила ее в спальню.

Но это он сделал напрасно, потому что под подушкой у нее был пистолет и, естественно, она тотчас воспользовалась этим средством – резко повернулась и выстрелила в Валентино, тот увернулся, прыгнув в сторону, однако, глядя в глаза смерти, понял, что только раскрытие тайны может его спасти. За секунды, которые потребовались дрожащей от опьянения руке, чтобы вновь прицелиться, он успел судорожно проговорить:

– Нет, Клаудиа... Не стреляй... Ты убьешь настоящего сына Паганини... Я клянусь тебе в этом. Я настоящий сын падроне…

Она не нажала на курок, однако смерть глядела на него ее разъяренными глазами и дуло было все время направлено на него...

Валентино воспользовался этой задержкой своего конца, чтобы с панической поспешнвстью вывалить целый каскад страшных откровений, которые ударили по ней сильнее, чем пулеметная очередь.

– Я его настоящий сын, Клаудиа... Самый любимый... Его наследник... Ради меня умрет там, на вилле Карузо, Марио... Может быть, он уже умер... Уверяю тебя, смерть не огорчит моего отца... Он для него лишь ничего не значащий бастард... Падроне привез его из Греции для блефа...

Ее лицо окаменело, и затем скованность распространилась по всему ее телу, перешла на руку, державшую пистолет. Она дала ему соскользнуть на пол, уже не было сил его держать, и тем более противостоять Валентино, потащившему ее в постель:

– Для тебя большая честь заниматься любовью со своим завтрашним падроне, – урчал тот, пока ее раздевал...

Ей было не впервой оказываться в кровати с отвратительным мужчиной, записывая на магнитофон его реакции для целей падроне. Теперь, однако, она это делала ради себя и Марио. Дала Валентино возможность опьяниться триумфом завоевателя и бесконечно хвалиться той игрой, которую «семья» сыграла с Карузо. Под конец даже позволила пообращаться с ней так, как он хотел, – как со своей рабыней, слепо ему подчиненной, готовой сделать все, лишь бы заслужить благосклонность великого наследника ее «семьи». Однако это был последний подарок ему, потому что, когда Валентино, уверенный, что окончательно победил, закрыл глаза в изнеможении и повернулся к ней спиной, она нанесла ему великолепный удар каратэ по шее и оставила его бесчувственным. Потом, одевшись, села в машину и отправилась на виллу Карузо.

– Падроне... К нам посетительница. Хочет вас видеть немедленно, – вежливо сказал слуга Карузо.

– В такой час. Кто такая?

– Клаудиа от Паганини!

– Клаудиа? – вздрогнул, будто получив удар тока, Карузо.

– Великая соблазнительница? – поправил галстук Квазимодо. – Зачем он ее посылает в такое время на нашу виллу?

– Пусть немедленно войдет, – крикнул Карузо слуге.

Когда появилась Клаудиа, все поняли, что она принесла им какое-то важное известие от Паганини. Она была без косметики, бледная, с огромными глазами, придававшими ее красоте холодную жестокость, подобную лицу судьбы в космогонические моменты. Глубокий, глухой тон ее голоса, когда она поздоровалась, приготовил их к тому, чтобы услышать нечто очень важное. Но не то, что произнесли ее уста.

– Падроне Карузо, – сказала она. – Я пришла спасти от безвинной смерти человека, которого я люблю. Я не прошу милости. Ты не останешься в накладе.

– Я тебя не понимаю, Клаудиа, – посмотрел на нее в недоумении Карузо.

– Когда ты выслушаешь это свидетельство, ты поймешь, – сказала она, вытаскивая магнитофонную пленку из своей сумочки...

Глава 14

Игнацио Паганини рассматривал с чувственным наслаждением утонченного собирателя орхидею сорта «Клаудиа» у себя в оранжерее, когда зазвонил телефон:

– С вами хочет поговорить достопочтенный Боккачио Карузо, – сообщил секретарь. – Я вас соединю?

– Да, – выразил нетерпение Паганини.

Голос Карузо был официальным и печальным, хотя в нем было достаточно ноток радости.

– Алло, Игнацио... Ты знаешь, откуда я с тобой говорю?

– Откуда?

– Из мотеля «Хай Лайф».

– О...о... – промычал трагическим тоном Паганини.

– Да, да... Из того самого отеля, в котором ты убил моего сына Америко... Мотель сейчас, конечно, покинутый и пустой, потому что район перенаселен неграми... Но я, верный традиции, снял его целиком на сегодня у владельца... Хочу отомстить за сына в том же месте и тем же способом.

– О, боже мой, – простонал Паганини.

– Думаю, ты не забыл, как его убил...

– Это была жестокая и бесчеловечная эпоха... – ответил дрожащим голосом Паганини.

– Ты его поместил живого в металлический гроб, закрыл герметически крышку и вынудил умереть от удушья... А в то время, пока продолжалась агония, ты мне звонил и вынуждал слушать удушливый хрип моего задыхающегося последнего сына, его безнадежный стук в металлические стенки последнего прибежища...

– Разве ты безгрешен, Боккачио?... Разве ты не делал того же и еще хуже? – сказал со всхлипом Паганини.

– Я делал многое, но не это... Не это! И я очень рад, что сейчас это сделаю...

– Сейчас?... – произнес с ужасом Паганини. – Ты хочешь сказать...

– Как раз то самое... Твой любимый сын, Марио, находится в этот момент здесь, связанный и засунутый в подобный же металлический гроб... Ему, знаешь ли, подошла коробка. Он в ней поместился как черепаха в своем панцире... Ты меня слышишь, дорогой Игнацио? – хихикнул с сатанинским садизмом Карузо.

– Марио... Мой несчастный мальчик... Я тебя убиваю, – вскрикнул с мукой Паганини, и его начали душить рыдания. – За грехи родителей мучаются дети...

– И как мучаются… И как мучаются... Самым жутким образом... – подбросил перцу с того конца Карузо.

– Боккачио... Лучше убей меня! – произнес драматически Паганини.

– Я предпочитаю убить твою душу, – сказал тот безжалостно и твердо. – Она умрет постепенно, как умирала моя, когда я слышал страшный звук закрывавшейся герметически крышки гроба над моим любимым Америко... Целых пятьдесят минут я слушал, как он бьется и трепещет...

– Не преувеличивай, Боккачио... Его агония не продолжалась так долго. За десять минут все было кончено...

– Десять минут? Ты хочешь сказать, что мой сын продержался так мало? Это поклеп. Оскорбление памяти Америко... – раскалились провода от гнева Карузо.

– У меня не было намерения его оскорбить... В любом случае, какое это имеет значение?

– Очень большое... Очень большое... У меня, как у настоящего американца, спортивный характер и психоз на рекорды. Особенно в случае, когда рекордсменом является мой сын, Всем известно, что он прожил целых пятьдесят пять минут в герметически закрытом гробу. Я очень хочу знать, сколько проживет твой. Предлагаю пари, что он не продержится и полчаса...

– Боккачио... Ты с ума сошел? Предлагаешь мне пари в столь трагическую минуту для моего отцовского сердца?

– Почему, собственно?... Разве трудно засечь время конвульсий?

– О бог мой... Да минет меня чаша сия, – совсем пришел в упадок Паганини.

– Зуб за зуб, Игнацио... Всадил нож и получай нож...

– Мадонна,– расплакался в старческой немощи Паганини.

– Игнацио... Помолись хорошенько за своего сына... В эту минуту мы закрываем крышку гроба. Естественно, мы ее герметически заварим, так, как сделал ты, друг. Напряги хорошенько слух, чтобы услышать последние стоны Марио...

Паганини напряг слух и слушал, вплоть до того момента, пока они окончательно не смолкли, вопли и удары с того конца телефонного провода. Если б его, однако, видел в этот момент Карузо, того хватил бы удар. Потому что несгибаемый коллега вовсе не рвал на себе волосы и усы, напротив, улыбался с дьявольским выражением и потирал руки, как хитрый делец, обеспечивший себе крупную выгодную аферу.

– Порядок, Паганини, – сказал через некоторое время Карузо. – Все уже кончилось. Я тебе не говорю о рекорде твоего сына, потому что у меня есть такт и я не хочу тебя еще больше огорчать. Но можешь приехать со своими людьми, чтобы его забрать и похоронить, как подобает сыну руководителя.

– Могу я приехать сейчас, немедленно? – спросил Паганини среди рыданий.

– Конечно же... Ты знаешь мотель «Хай Лайф».– Я тебя тоже подожду с моими людьми и заключу в свои объятия, чтобы окончательно примириться над трупом Марио. Да здравствует четыре-четыре! – воскликнул он с энтузиазмом и отключил телефон.

Игнацио Паганини повесил трубку, чтобы тоже с энтузиазмом крикнуть «ура» своей хитроумной гениальности.

– Маразматик... Впавший в детство... – сплюнул он в честь Карузо. – Сегодня ты потерпел величайшее поражение в своей жизни. Этот несчастный ублюдочек из Греции был для меня ничем. Итак, я навсегда веду в счете. Да здравствует четыре-три!

Глава 15

В этот день в мотеле «Хай Лайф» собрались представители сразу двух кланов. Белые стилеты на черном фоне и черные стилеты на белом, то есть гербы Паганини и Карузо, мирно скрестились у закрытого металлического гроба на высоком постаменте – наверное, последнего в этой многолетней войне.

Автомобиль Игнацио Паганини – черный «роллс-ройс» с белыми бархатными сиденьями – был припаркован рядом с автомобилем Боккачио Карузо – белым «роллс-ройсом» с черными бархатными сиденьями. Несчастный отец Марио, в сопровождении лучших людей своей «семьи», медленно и драматически вошел в старый, запустелый холл мотеля, немного приведенный в порядок к случаю. Его встретил сам Карузо со своим сопровождением. Это был торжественный момент, который стал трагическим, когда Паганини заметил тяжелый металлический гроб. Момент стал еще более высоким и историческим, когда Карузо упал в его объятия, шепча слова примирения и утешения.

– Ни о каком из моих детей я не плакал так сильно, как о Марио. Может быть, потому, что я потерял его в мирное время, – сказал Паганини. – Наше сердце становится очень чувствительным и слабым в мирную эпоху. Поэтому и боль его умножается, когда приходит беда, – вытер он с философским терпением свои глаза, когда вместе со своими свитами они вошли в боковой зальчик, чтобы выпить кофе.

– Ты действительно много претерпел, бедный мой Игнацио, – сказал Карузо. – Однако я возмещу твой ущерб одним приятным сюрпризом.

– Сюрпризом? И даже приятным?... – с душераздирающим скептицизмом покачал головой Паганини. – После потери Марио ничто не может порадовать мое сердце...

– Марио действительно был замечательный парень... Вы согласны, друзья мои? – посмотрел на своих людей Карузо. Все пятеро дружно кивнули.

– За те немногие дни, которые он провел на моей вилле, я искренне полюбил его, как родного сына... – продолжил Карузо. – И поэтому я принял неслыханно великодушное решение, которое показывает, какие гордые люди командуют «семьей» Карузо.

– Какое решение? – спросил с беспокойным любопытством Паганини.

– То, которое принял бог, когда увидел, как Авраам отдает ему в жертву своего сына... Бог был достаточно удовлетворен приношением и не захотел действительного осуществления страшной жертвы. Одним словом, он счел дело прошлым и подарил жизнь доброму Исааку...

Он добродушно засмеялся недоверчивому и недоуменному виду Паганини. То же сделали и пять мужчин свиты.

– Марио жив... Вот он! – с триумфом воскликнул Карузо, показывая на дверь в боковую комнату, которая внезапно открылась, и в ней показался живой Марио.

– Марио... Жив? – вытаращенными глазами увидел невероятное зрелище Игнацио Паганини.

– Я рассуждал, как бог, я тебе уже объяснил... Полностью удовлетворился твоим благим намерением предложить его мне в качестве жертвенного животного. «Слово твое меня насытило, а хлеб твой ешь сам», – как говорит известное изречение.

– То есть гроб пуст?... – спросил Паганини, сохраняя глупый вид человека, которого ударили по голове доской.

– Нет, не пустой, Игнацио. Мы его заполнили одним захудалым человечком из твоей «семьи», чтобы счет стал хотя бы четыре-четыре.

– И кто же это?

– Захудалое ничтожество, которое все время доставляло тебе хлопоты. Уверен, ты будешь рад, что избавился от него. Я имею в виду этого нищего черта, сводника из Лос-Анджелеса, Валентино Риакони.

Даже если бы молния упала на голову Паганини, он бы так не съежился и не почернел.

– Негодяй... Ты сожрал моего ребенка... – взревел он и сунул руку к сердцу, будто оно у него заболело, но это была уловка, чтобы выхватить пистолет. Пуля попала Карузо прямо в голову, молниеносно сделав счет пять-четыре. Однако с той же быстротой сверкнули пистолеты и с противоположной стороны, уложив Паганини.

– Теперь у нас пять-пять, – взвыл заместитель Карузо.

Марио не увидел продолжения, потому что бросился бежать. Выскочил, с душою в пятках, из мотеля, запутался в лабиринте, который образовывали на дворе и на улице припаркованные автомобили мафии, но вовремя выбежал на улицу. Когда он уже достаточно удалился, то повернул голову и увидел картину настоящего побоища. Многие автомобили у входа запылали, между ними метались человеческие тени и слышались пистолетные выстрелы, автоматные очереди и взрывы гранат. Затем местность потрясло настоящее землетрясение, будто загорелся целый склад боеприпасов, и дряхлый «Хай Лайф» взлетел на воздух, преподав замечательный и поучительный пример этики и Марио, и Америке, и всему миру.

Эпилог
^{(хэппи-энд)}

– Мне было очень жаль, что больше я не увидел Клаудиа, хотя я и узнал от самого Карузо, чем ей обязан, – сказал мне Марио несколько лет спустя, когда я познакомился с ним, владельцем небольшого кафе в Пирее. – Но когда возобновляются свирепые войны мафии, все заинтересованные лица прячутся по своим норам и щелям, и найти их – опасная химера. Во всяком случае, я тотчас же уехал в Грецию, как говорят, заметая следы... Самым занятным тем не менее во всей этой истории является другое. Как выяснилось, я совершенно не являюсь законным сыном итальянки и итальянца. Сам Игнацио Паганини официально заявил об этом адвокату при свидетелях, прежде чем испустить последнее дыхание в своей грешной жизни в больнице, куда его отвезли после того сражения.

– А как же официальные подтверждения отцовства? Значит, он показывал Карузо поддельные бумаги?

– Нисколько... Они были абсолютно настоящие, заверенные печатями мэрии Керкиры.

– Не понимаю...

– Ты поймешь, если я тебе расскажу с самого начала всю историю. Итак, в тот день, когда я появился на свет, случилась большая бомбардировка Керкиры немцами. Как ты знаешь, итальянцы капитулировали и итальянский гарнизон не хотел передать остров былым союзникам. Короче, одна бомба попала в палату родильного дома, где находилось пять рожениц, и среди них итальянка, подруга Игнацио, который тогда служил карабинером. Ну, чтобы долго не рассказывать, ребенок итальянки был убит, но этот негодяй во время суматохи оказался рядом с ней и подумал, что мог бы избежать ее плача и истерик, если подложить ей другого младенца на место убитого...

– Ты хочешь сказать...

– ...похоже, ему это удалось в совершенстве, потому что никто не догадался о подлоге – даже, конечно, и моя настоящая мать. Если она еще жива, то думает, наверное, что в тот день бомбардировки немецкие бомбы убили и ее ребенка... Если, конечно, она жива, а не погибла сама под обломками больницы...

– То есть, Марио, ты грек, одним словом...

– По матери и по отцу… Вот уже два года я пытаюсь выяснить, кто мои родители...

– Есть надежда, что ты их найдешь?

– Делаю, что могу, – сказал Марио.– И не собираюсь прекращать поиски, пока не выясню мое настоящее имя. В конце концов, сегодня все люди стремятся найти свои истинные корни!