Текст книги "Идеальный парень"
Автор книги: Алексис Холл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
Глава 12
Я в самом деле накрыл на стол, хотя, к счастью, обошлось без колечек для салфеток. Мы ели на кухне Оливера за маленьким круглым столиком примерно в метре от плиты, и наши коленки соприкасались, потому что нашим ногам, вероятно, суждено было вечно переплетаться друг с другом. Мне даже понравилось наблюдать исподтишка за тем, как он для меня готовил: разогревал на сковородке масло, нарезал зелень, разбивал яйца – очень осторожно и аккуратно, как и все, что он делал. Не стану отрицать, в те минуты, когда не пытался осуждать меня, Оливер даже казался мне привлекательным. И я вдруг поймал себя на мысли, что осуждал он меня не так часто, как мне казалось.
– Слушай, ты сколько народу пригласил к себе в гости? – спросил я, наблюдая за изобилием яиц, вафель, голубики и различных тостов, включая французские.
Оливер покраснел.
– Знаю, я немного переборщил. Просто давно уже ни для кого не готовил.
– Раз уж мы с тобой собираемся встречаться, нужно все друг о друге выяснить. Так что скажи, давно – это как долго?
– Примерно шесть месяцев.
– Не так уж и много. Практически как вчера.
– Намного дольше, чем мне хотелось бы оставаться одному.
Я посмотрел на него поверх своего тоста с яйцом бенедикт.
– Ты что, не можешь жить без любовных зависимостей?
– Ну ладно, а когда у тебя в последний раз был кто-то?
– Смотря что подразумевать под «был кто-то»?
– Судя по твоему вопросу, я могу сделать вывод, что очень давно.
– Хорошо, – нахмурился я. – Почти пять лет.
Оливер вяло улыбнулся.
– Так, может, лучше воздержимся от комментариев по поводу предпочтений каждого из нас.
– Бриннер просто потрясающий, – сказал я, предприняв попытку примирения. После чего резко сменил тему: – А почему вы расстались?
– Я… сам не знаю. Он сказал, что больше не ощущает себя счастливым.
– Ой.
Оливер пожал плечами.
– Просто когда много разных людей говорят: «Дело не в тебе, а во мне», ты начинаешь подозревать, что в действительности дело как раз таки в тебе.
– Почему? Что с тобой не так? Ты во сне перетаскиваешь все одеяло на себя? Или ты тайный расист? Или считаешь, что Роджер Мур сыграл Бонда лучше, чем Коннери?
– Нет. Да нет, конечно. Хотя я думаю, что Мур был сильно недооценен. – Оливер с раздражающей легкостью и изяществом вылил из сервировочной ложки крем на свои вафли с маком, создав идеальную спираль. – Но мой предыдущий опыт заставил меня сделать такой вывод.
Я щелкнул пальцами.
– Значит, ты, наверное, ужасен в постели.
– Разумеется. – Он искоса посмотрел на меня. – Ну вот, еще одна тайна раскрыта.
– Черт. Я надеялся, что ты начнешь оправдываться и в конце концов я действительно раскрою какой-нибудь твой грязный секрет.
– Знаешь, Люсьен, для человека, который ясно дал мне понять, что я его совсем не интересую, ты слишком уж любопытствуешь по поводу моей сексуальной жизни.
Кровь ударила мне в лицо.
– Я… ничего такого не делаю.
– Как скажешь.
– Нет, правда. Это… – Ну вот, опять у меня ничего не вышло. Хотя, возможно, я действительно проявил чуть больше любопытства, чем готов был себе в этом признаться. Оливер такой спокойный и сдержанный, что поневоле хотелось понять, каким он бывает, когда дает волю своим чувствам. Если такие моменты вообще случались. И что нужно было сделать, чтобы пробудить в нем немного сумасбродства. – Кстати, все, что ты захочешь узнать про меня, можно найти в «Гугле».
– И там все будет правдой?
Я поморщился.
– Кое-что – да. Причем не только хорошее.
– Если я чему и научился на своей работе, так это тому, что «кое-какая правда» – самая ненадежная вещь. Если я захочу выяснить что-нибудь, то спрошу у тебя лично.
– А если, – сказал я тихим голосом, – ты будешь зол на меня? И тебе захочется узнать мои самые ужасные тайны?
– Ты считаешь, что для этого мне понадобится помощь газет?
Я бросил на него полный негодования взгляд, но по какой-то неведомой причине не смог сдержать улыбку. В том, как он на меня смотрел, было нечто такое, напрочь лишавшее колкости его реплику.
– Ты так пытаешься убедить меня, что не станешь этого делать?
– Даже не знаю. А у меня получилось?
– Может, это странно звучит, но да… чуть-чуть. – Я ненадолго отвлекся на нежные, сладкие и пропитанные кленовым сиропом французские тосты. – Впрочем, ты все равно рано или поздно заглянешь в прессу. Все так делают.
– Ты правда думаешь, что мне не на что потратить время, кроме как собирать в интернете информацию о мало кому известных детях давно забытых знаменитостей?
– Ага, очередная… язвительная попытка утешить меня? Что это, черт возьми, такое?
– Я просто боялся, что других заверений ты от меня просто не примешь. – Он гонял по тарелке ягоду голубики с немного смущенным видом.
Честно говоря, в чем-то он был прав. Но я решил не доставлять ему радости и признаваться в этом.
– А ты проверь.
– Я не стану давать тебе никаких обещаний, потому что в противном случае ты впадешь в еще большую зависимость от всей этой ерунды. Но…
– Тебе легко называть все это ерундой. Тебе ведь не приходится с этим жить.
Оливер тихо, но сердито фыркнул.
– Вот видишь. Я же сказал, мои заверения тебе не понравятся.
– А ты ничего такого и не говорил. Ты просто заявил, что не будешь давать мне никаких обещаний и поиздевался над моими страданиями.
– Я не хотел над тобой издеваться.
Мы настороженно посмотрели друг на друга через разделявшее нас поле боя, заполненное едой. В какой-то мере наше второе свидание проходило примерно так же ужасно, как и первое. Пожалуй, даже еще хуже, потому что я опоздал на шесть часов и меня буквально отшили еще до того, как я заявился сюда. Но все равно я чувствовал себя по-другому. И, несмотря на раздражение, испытывал к нему странную симпатию.
– Ладно, – продолжал Оливер, – ты даже не дал мне закончить.
– Хотя обычно я в этом смысле – сама тактичность.
Он удивленно приподнял брови.
– Рад это слышать.
Неожиданно я покраснел.
Оливер слегка откашлялся.
– Как я уже сказал, мне ясно, что мнение желтой прессы тебя очень волнует и оказывает сильное влияние на твою жизнь. Но для меня – это полная чушь, и, в отличие от тебя, я никогда не обращал внимания на такие вещи.
– Хорошо… – проговорил я со странной хрипотцой в голосе. – Ты прав. Можешь снова говорить свои колкости.
– Я, правда, постараюсь не смотреть, что про тебя пишут. Не хочу обижать тебя.
– Я давно понял, что у меня плохой вкус по части мужчин. Но обычно мне удается избегать близкого общения с парнями, которые стремятся меня кинуть. Дело не в том, хочешь ты меня обидеть или нет. Но, – я старался говорить как человек, пресыщенный жизнью и давно уже смирившийся с неизбежным, и не показать случайно насколько беззащитным я себя ощущал, – ты ведь знаешь, как бывает. Людям становится любопытно. Или они злятся из-за чего-то. Или решают почитать все это, чтобы потом произвести на меня впечатление, показать, как им наплевать на все, что про меня пишут. Но на деле они приходят в ужас, а я потом чувствую себя в полной заднице.
– Что ж, если ты не можешь поверить в мои добрые намерения, поверь хотя бы в то, что я тот самый чопорный придурок, которым ты меня считаешь, и что читать бульварную прессу – выше моего достоинства.
– Я не считаю тебя чопорным придурком.
– Бриджет сказала, что это было самое первое определение, которое ты мне дал.
Вообще-то – второе. Первым было: «Если бы я знал, что твой единственный друг-гей такой секси, то согласился бы встретиться с ним еще несколько месяцев назад». Но это было еще до того инцидента с «гомосексуалом, который стоял рядом со мной». Я смущенно заерзал на стуле.
– Ну да. Но теперь я понимаю, что был немного несправедлив к тебе.
– Да неужели? – в его голосе прозвучала надежда с нотками недоверия.
– Я бы не сказал, что ты совсем уж чопорный придурок. Скорее, высокомерный недоумок.
К моему удивлению, он рассмеялся – низким громким смехом во все горло, так что волосы на моих руках слегка вздыбились от неожиданного удовольствия.
– Это я переживу. А теперь, – он поставил локти на стол и слегка наклонился ко мне, – скажи, что еще фиктивные парни должны знать друг о друге?
– У тебя же в последнее время были отношения. Тебе и рассказывать.
– В том-то и проблема. Когда у тебя мало парней, тебе почти не с кем сравнивать. Если же у тебя их много, тебе кажется, что ты делаешь что-то неправильно.
– Но ты же сам настоял на том, что мы должны узнать друг друга получше, – усмехнулся я. – Ты же понимаешь, для правдоподобия.
– Я вижу, ты никогда мне этого не забудешь.
Я на минуту задумался.
– Нет.
– Отлично. – Он вздохнул. – Как насчет дней рождения?
– Не переживай. Я уже забыл, когда в последний раз праздновал свой. Не парюсь по поводу дней рождения. В том числе своего собственного.
– Я запомню это.
– Боже, – простонал я. – Бьюсь об заклад, ты мне еще подаришь удачный, хорошо продуманный подарок. И я из-за этого буду чувствовать себя совсем паршиво.
Его губы искривились в усмешке.
– Почту за честь.
– Ладно, оно у меня в июле. Мы гораздо раньше придем к выводу, что не подходим друг другу, и порвем наши фиктивные отношения, прежде чем перед нами встанет эта проблема.
– А. – На секунду на его лице промелькнуло легкое разочарование. – Твоя очередь.
– Не помню, чтобы я занимал за кем-то очередь.
– Мне всегда казалось, что взаимная открытость помогает решать многие проблемы.
– Скажи, а в сексе ты универсал? – спросил я с невинным видом.
– Люсьен, следите за своими манерами!
Нет, я не думал о сексе. Совсем. Ни капельки. Ни даже чуть-чуть. И все равно приятная легкая дрожь пробежала по спине.
– Мм… – В голове было совсем пусто. – Хобби и всякие увлечения? Чем ты занимаешься помимо работы?
– Я работаю почти все время. Юриспруденция – очень ответственная профессия.
– Между прочим, именно из-за таких вот фраз, как «юриспруденция – очень ответственная работа», у меня и сложилось впечатление, что ты весь из себя такой чопорный.
– Ну прости, – сказал Оливер тоном, в котором не было и намека на извинения. – Но я не знаю, как еще сформулировать мысль, что у меня очень напряженная и сложная работа, которая отнимает почти все время.
– Можно было и так, как ты сейчас сказал.
– Ну надо же! Мы еще и трех дней не встречаемся, а ты уже пытаешься изменить меня.
– Зачем мне тебя менять? Намного веселее просто над тобой прикалываться!
– Я… – Он сморщил лоб. – Спасибо. Я думаю… я даже не знаю, комплимент это или оскорбление.
В эту минуту он показался мне даже милым – вот настолько я был плохим человеком.
– Ладно, считай это чем-то вроде игры. Но все-таки, неужели тебя ничего больше не интересует, кроме париков и судейских молотков.
– Я люблю готовить, читать, встречаться с друзьями. Стараюсь поддерживать себя в хорошей физической форме.
Ой-ой. Нет, я даже не думал о том, какое тело скрывалось под этой консервативной одеждой. И не пытался себе этого представить. По крайней мере, особенно на этот счет не фантазировал.
Оливер поймал мой взгляд.
– А что насчет тебя?
– Меня. Да как обычно. Домой прихожу слишком поздно, пью чересчур много, без толку треплю нервы тем, кому я небезразличен.
– Но чем-нибудь ты все-таки занимаешься?
Вот в этот момент мне захотелось отвернуться. Но по какой-то причине я не стал этого делать. Его взгляд обещал мне нечто такое, в чем, как мне казалось, я совсем не нуждался.
– Я в последнее время совсем увяз в болоте. И так продолжается уже давно. Нет, иногда я куда-нибудь выбираюсь, как, к примеру, в прошлую субботу, но похвастаться мне особенно нечем.
Я снова почувствовал себя не в своей тарелке, и меньше всего в тот момент мне хотелось, чтобы Оливер задал какой-нибудь глубокомысленный вопрос, еще больше усилив мою тревогу.
– Теперь твоя очередь, – проскулил я с улыбкой до ушей, словно моя разрушенная жизнь была всего лишь забавным анекдотом.
Пару секунд он слегка барабанил пальцами по столу и как будто предавался глубокомысленным размышлениям.
– Ты можешь рассказать мне о себе, о своем окружении? Не касаясь твоих знаменитых родителей.
– Такое ощущение, что я не с парнем своим болтаю, а пришел на работу устраиваться.
– Мне просто любопытно. Я уже несколько лет слышу о тебе, но прежде мы с тобой так долго не общались.
– Ты же сам ясно дал мне понять, что не хочешь иметь со мной дела.
– Я бы поспорил с такой формулировкой, но теперь мне интересно узнать про тебя.
Я мрачно хихикнул, словно какой-нибудь смущенный подросток.
– Да что там рассказывать? Ничем не примечательное детство, перспективная карьера, которая полетела ко всем чертям, вот и вся моя история.
– Прости, – сказал он, и это была совсем не та реакция, на которую я рассчитывал. – Согласен, наш с тобой разговор меньше всего напоминает непринужденную беседу.
Я пожал плечами. Я по-прежнему вел себя словно подросток.
– Может, тогда вообще не разговаривать?
– Если ты так хочешь.
– А как насчет тебя?
– Что ты хочешь обо мне узнать?
Я надеялся, что если переведу разговор на него, то уж точно не сболтну ничего лишнего и не выдам своего настроя. Но это не особенно помогло. И я пробормотал что-то несвязное вроде: «Даговоричегохошь».
– Что ж, – начал он бодрым тоном. – Как и у тебя, мое детство не было особенно богато событиями. Мой отец – бухгалтер, мама была преподавателем в Лондонской школе экономики, они оба – добрые люди и всегда меня поддерживали. У меня есть старший брат Кристофер, он врач, и у него есть жена, Мия.
– Да, вижу, у тебя вся семья – отличники и трудяги.
– Нам очень повезло. И нам с братом с детства внушали, что мы должны заниматься тем, во что действительно верим.
– Поэтому ты решил стать юристом?
Он кивнул.
– Именно. Я не до конца уверен, что родители мечтали именно о такой судьбе для меня, но я люблю свою работу.
– Если я кого-нибудь убью, – сказал я ему, к своему удивлению понимая, что я и правда так думаю, – я хочу, чтобы ты был моим адвокатом.
– Тогда я тебе сразу дам совет: если убьешь кого-нибудь, не говори мне об этом.
– Неужели люди и правда в этом признаются?
– Ты даже не представляешь. Ответчики, как правило, не имеют юридического образования. Они не всегда знают, что может выдать их причастность к преступлению, а что – нет. И если что, я сейчас не про личный опыт говорю. – На его губах заиграла легкая улыбка. – И второй совет: если тебя обвинят в убийстве, найми себе намного более опытного юриста, чем я.
– Хочешь сказать, ты никогда не вел таких дел?
– Вопреки твоим предположениям, убийства совершаются не так уж и часто. И обычно юристы занимаются такими делами на более позднем этапе карьеры.
– Тогда какие же дела ведешь ты?
– Любые, какие подворачиваются. Мне не приходится выбирать. Обычно все бывает довольно банально.
Я бросил на него насмешливый взгляд.
– Я думал, что работа – это твоя большая страсть.
– Так и есть.
– Тогда мне странно слышать про «довольно банальные» дела.
– Я хотел сказать, что большинству людей они могут показаться банальными. Если твои представления об этой работе ограничиваются телевизионными судебными драмами, то ты разочаруешься, когда узнаешь, что в реальности я обычно защищаю подростков, укравших из магазина лак для ногтей, или мелких преступников, попавшихся по собственной глупости. – Он встал и принялся собирать пустые тарелки и чашки. – В социальном плане я в любом случае остаюсь в проигрыше. Люди либо думают, что я ради денег выпускаю на свободу убийц и насильников, либо считают меня ужасно скучным.
Я невольно встал и принялся помогать ему, и наши руки переплелись между грязной посуды.
– Предлагаю прийти к компромиссу и сказать, что ты ради денег выпускаешь на свободу подростков, ворующих из магазинов.
– А может, лучше скажем так: я работаю ради того, чтобы ни одна судебная ошибка не сломала кому-нибудь из молодых людей жизнь.
Я бросил в него выпавшую на стол ягоду голубики, и она отскочили от его носа.
– Ну, что скажешь? – спросил он.
Я просто убирал посуду. И был полностью сосредоточен на этом занятии.
– Ты… ты правда так переживаешь из-за этого?
– И это наблюдение заставило тебя запустить в меня ягодой?
– Возражаю! Давление на свидетеля!
– Ты знаешь, что в нашей стране такое не пройдет?
– Что же вы тогда делаете, если прокурор начинает явно зарываться?
– В таких случаях мы либо полностью доверяем мнению судьи, который должен разобраться в ситуации, – и судьи обычно разбираются, даже самые сумасбродные. Либо высказываем вежливое замечание вроде: «Милорд, мне кажется, что уважаемый прокурор принуждает к даче свидетельских показаний».
– Подумать только, – сказал я с глубоким вздохом, – а я уже представил себе, как ты вскакиваешь со своего места и с помощью буквы закона ставишь на место какого-нибудь выскочку из прокуратуры!
– Ты имеешь в виду безукоризненного государственного служащего из Королевской службы уголовных преследований?
– Черт возьми, Оливер! – От его имени у меня на языке осталось приятное бодрящее послевкусие. Как от сахара с корицей. – Ты лишаешь систему уголовного правосудия всяческого намека на забавность.
Он осторожно взял еще одну ягоду голубики и бросил ее в меня. Она отскочила от моей брови.
– Это еще за что? – спросил я, стараясь изобразить в своем голосе наигранное возмущение.
Его губы изогнулись в улыбке, теплой и тягучей, как кленовый сироп.
Глава 13
Оливер мыл посуду, а я по большей части путался у него под ногами. Впрочем, по-другому заниматься домашними делами у меня никогда не получалось.
– Кхм, – сказал я, засунув большие пальцы в карманы брюк и стараясь выглядеть непринужденным. – Спасибо за еду. Спасибо, что не выгнал на улицу. Думаю, мне пора…
Оливер тоже засунул большие пальцы в карманы брюк, а затем тут же вытащил их, словно сам не понял, зачем он это сделал.
– Можешь остаться. То есть если ты не… Думаю, нам нужно кое-что обсудить. По поводу реализации нашего плана.
Это уже было больше похоже на привычного Оливера. По крайней мере, того Оливера, к которому привык я. Похоже, он просто решил на время пожалеть меня, когда узнал о болезни отца.
– Реализации? Такими разговорами ты способен вскружить голову!
– Люсьен, я не собираюсь кружить голову. Но я должен убедиться, что нам все это не выйдет боком.
Я небрежно махнул рукой и свалил крошечную вазу с цветами, которую Оливер только что снова поставил на стол.
– Вот черт. Извини. Но неужели все так сложно? Разве мы не можем просто жить своими жизнями, а если нас кто-то спросит, отвечать, что встречаемся?
– Как раз именно об этом я и хотел поговорить. Мы будем так говорить всем, кто начнет нас спрашивать? А как насчет Бриджет?
– Да, – я пытался поставить цветы обратно в вазу, но ничего не выходило, – она уже знает о нас всю правду.
– И ты собирался рассказать мне об этом? Или же предпочел, чтобы я выставил себя перед ней дураком, рассказывая выдуманную нами ложь?
– Бридж – исключение. От Бридж у нас не должно быть секретов. Она моя лучшая подруга-натуралка. С ней так нельзя.
Оливер наклонился и двумя легкими жестами поправил букетик так, что из лохматого пучка – немого укора моей криворукости – он превратился в нечто прекрасное и восхитительное.
– Но всем остальным будем говорить, что мы встречаемся.
– Именно. Да, забыл сказать, есть еще один парень на работе, который, типа, тоже в курсе происходящего.
– Парень с работы, ради которого вся эта афера и была придумана?
– Да нет, на самом деле это он все придумал. Так что это неизбежно. Но зато, – я снова хотел взмахнуть рукой, но вовремя одумался, – у него суфле с голубикой вместо мозгов, так что, возможно, он уже все забыл.
Оливер вздохнул.
– Ладно. Значит, для всех, кроме Бриджет и того джентльмена с твоей работы, мы с тобой встречаемся?
– Еще я не могу обманывать маму.
Очередной вздох.
– Значит, для всех, кроме Бриджет, джентльмена с твоей работы и твоей матери, мы встречаемся?
– Остальные мои друзья тоже могут не поверить. Потому что я говорил им, что терпеть тебя не могу. А еще им может показаться подозрительным, что после стольких лет, когда моя личная жизнь напоминала сплошную катастрофу, у меня вдруг наладились стабильные продолжительные отношения, причем в тот момент, когда они мне были особенно нужны, чтобы не вылететь с работы.
– И, – Оливер изогнул брови с многозначительным и ехидными видом, – они скорее поверят, что ты придумал изощренный план разыграть фиктивные отношения, чем в то, что изменил свое мнение по поводу меня?
– План не был изощренным. Это ты делаешь его таким.
– А ты, получается, совсем его не продумывал?
– Да. Такой уж у меня стиль жизни.
Он с мрачным лицом скрестил руки на груди.
– Если ты еще не забыл, то мы оба состоим в фиктивных отношениях. И у нас ничего не выйдет, если мы не будем прикладывать усилий.
– Господи, Оливер, – от раздражения я снова сбил букет, – лучше бы уж я в самом деле стал с тобой встречаться!
После этих слов он оттеснил меня от кухонного стола и стал прибираться на нем, как мне показалось, в состоянии пассивной агрессии.
– Мы ведь пришли к согласию, что оба не хотели бы ничего подобного.
– Ты прав. Это было бы ужасно. – За исключением французских тостов. И уютного джемпера. И тех коротких мгновений, когда он забывал о том, что на самом деле считает меня придурком.
– Раз уж мы с тобой взяли на себя эти обязательства, значит, нужно все сделать достойно. – Он так энергично воткнул тюльпан обратно в вазу, что сломал стебель. – И мы никому не скажем о том, что наш роман – всего лишь жалкая фальшивка, которую придумали два одиноких человека. А еще нам придется проводить время вместе, как если бы мы на самом деле встречались.
Я начал опасаться за судьбу остальных цветов, поэтому подошел к столу и вынул их из его пальцев.
– Прости, что немного проболтался насчет нашего секрета. Но больше такого не повторится.
Он долго стоял молча, поэтому я начал снова вставлять цветы в вазу. Выглядел букет не слишком красиво, зато ни один цветок больше не сломался.
– И, – неохотно добавил я, – можем обсудить реализацию и все прочее, если, по-твоему, это так необходимо. Только скажи, когда ты соберешься это делать… и я весь буду к твоим услугам.
– Думаю, лучше будет обсуждать проблемы по мере их поступления. Но ты все равно можешь остаться. Если хочешь. Если у тебя нет других обязательств.
Обязательств? Ох, Оливер.
– Меня пригласили на один вечер с танцами еще в 1953 году, но я решил пропустить его.
– Должен предупредить, – сказал он и холодно посмотрел на меня, из чего я сделал вывод, что его совсем не впечатлило мое блестящее остроумие, – у меня очень много работы, которую я должен сделать.
– Тебе помочь? – Если честно, я не особенно люблю помогать. И предложил это только из вежливости. А потом, я был готов на что угодно, лишь бы не возвращаться в пустую, заброшенную квартиру и думать о том, что мой отец, к которому я питал смешанные чувства ненависти и безразличия, может скоро умереть.
– Спасибо, не надо. Речь идет о конфиденциальной информации, к тому же у тебя нет юридического образования, и ты уже мне помог – развел ужасную грязь, пока прибирался.
– Ладно. Тогда я… просто посижу тут? Надо же нам как-то научиться уживаться друг с другом.
– Ну зачем так уж прямо? – Похоже, он решил забить на попытку поставить цветы в вазочку. – Располагайся, чувствуй себя как дома. Можешь почитать, посмотреть телевизор или… Извини, понимаю, я не самый лучший хозяин.
Я пожал плечами.
– На самом деле я чувствую себя здесь почти как дома. Разве что обстановка тут получше, а на мне – побольше одежды.
– И будет здорово, если ты не начнешь тут раздеваться.
– Не волнуйся. Я усек правила: никаких поцелуев, никаких непристойных фоток, никакой наготы.
– Да. Понимаешь, – он рассеянно взмахнул руками, – я думаю, что такие моменты могут добавить лишние сложности в наши фиктивные отношения.
– А меня никак не назовешь ни лишним, ни чересчур сложным.
Повисла неловкая пауза.
– Так, – сказал он наконец, – ты все-таки останешься?
И одному богу известно почему, но я кивнул.
Мы расположились в гостиной: я развалился на диване, Оливер сел, скрестив ноги, на полу, вокруг него были разложены документы, а на коленях – ноутбук. Не скажу, что я чувствовал себя не в своей тарелке, но и расслабиться толком не получалось. Наше общение по-прежнему сводилось к перебранкам, и эта попытка просто посидеть рядом и насладиться тишиной стала для нас чем-то новеньким. Или, по крайней мере, для меня. Оливер с головой ушел в свою юриспруденцию: он склонился над ноутбуком, его пальцы порхали по клавиатуре, и у меня сложилось впечатление, что он уже забыл о моем существовании.
Я отыскал пульт, включил телевизор, робко настроил его на просмотр уже вышедших программ канала Ай-ти-ви, пролистал самые свежие и нашел шоу «Идеальный кандидат». Надо же – уже два выпуска. Здорово.
Я нажал на воспроизведение.
И сразу же на меня выскочил тридцатисекундный клип, в котором рассказывалось о том, каким мой отец был крутым: кадры его выступлений чередовались с фрагментами интервью других музыкантов, наверняка знаменитых, но то ли слишком старых, то ли слишком молодых, чтобы я их мог узнать, и все хором повторяли: «Джон Флеминг – легенда шоу-бизнеса», или: «Джон Флеминг – выдающийся рок-музыкант, ему по силам все: прогрессив-рок, фолк и даже классический рок», или: «Джон Флеминг – мой герой вот уже тридцать лет». Я едва не выключил телевизор, но тут на экране появился новый ролик, и я понял, что примерно то же самое говорили о Саймоне из группы Blue.
Когда они наконец прекратили так беззастенчиво рекламировать участников жюри, действие перенеслось в студию, где все четверо исполнили довольно странную версию песни «Всегда» дуэта Erasure, после чего зрители разразились такими бурными аплодисментами, словно они стали свидетелями какого-нибудь грандиозного события: то ли фестиваля «Лайв Эйд»[24]24
Международный благотворительный фестиваль, организованный Бобом Гелдофом и Миджем Юром с целью сбора средств для помощи пострадавшим от ужасного голода в Эфиопии. Состоялся 13 июля 1985 года.
[Закрыть], то ли Нагорной проповеди. На мой неквалифицированный, но весьма критический взгляд, соло на флейте там было хоть и лишним, но вполне сносным, а вот рэп-вставка от Профессора Грина – уже ни в какие ворота.
Затем началось собственно шоу – это был самый первый эпизод, поэтому они начали долго и нудно рассказывать про его формат, причем я понял только половину из того, что они говорили, а ведущая – я точно был уверен, что это не Холли Уиллоби[25]25
Британская актриса, телеведущая и супермодель.
[Закрыть], но могу и ошибаться, – не поняла вообще ничего. Там было что-то про очки, про торг, про то, что судьи могут получить шальную карту, которая позволяет им похищать участников шоу, что участники имеют возможность выбирать кого-нибудь из судей, хотя обычно они этого не делают. И наконец, кто-то вышел на сцену и завопил агрессивную и крайне эмоциональную версию песни «Аллилуйя»[26]26
«Hallelujah» – песня Леонарда Коэна.
[Закрыть], пока его не перебила одна из участниц группы Pussycat Dolls.
Выпуск продолжался около часа с перерывами на рекламу. Все участники подпадали под один из шести основных типажей, фигурирующих в подобных шоу: дерзкий пацанчик с завышенным самомнением, которое никто не разделает и никто не желает его выбирать; пустое место, которое все-таки выберут, но срежут в первом же туре; человек с трагической историей; чудак, который доберется до четвертьфинала и даже выступит лучше победителя; тот, кого, по идее, должны недооценить, однако этого не случится, потому что в действие вступит феномен Сьюзан Бойл[27]27
Шотландская певица, ставшая известной благодаря участию в шоу Britain’s Got Talent 11 апреля 2009 года.
[Закрыть]; красивый и талантливый, которого зрители будут дружно ненавидеть за красоту и талант. Между выступлениями и приторно-сладкими роликами, в которых показывали семьи и дома участников, судьи обменивались репликами, типичными для людей, никогда прежде не встречавшихся и не имевших ничего общего, кроме того, что карьера всех их достигла той стадии, когда судейство в реалити-шоу – самый лучший из возможных вариантов.
Я хочу сказать, что это шоу, конечно, дико раздражало меня, но было вполне смотрибельным. Даже Оливер время от времени поглядывал на экран телевизора, а иногда и комментировал происходящее. И, похоже, до него не дошло, что к подобным телепрограммам нужно относиться исключительно с иронией, потому что он мог сказать нечто вроде:
– Я очень переживал за ту робкую девушку в очках и с брекетами. Она так исполнила «Золотые поля»[28]28
«Fields og gold» – песня Стинга.
[Закрыть], что у меня сердце растаяло.
В такие моменты я начинал жалеть о том, что у меня под рукой не было голубики, которой можно было бы запустить в него.
Наконец, мы добрались до момента, где Джон Флеминг сделал серьезную ставку на девушку с губной гармошкой (она была из разряда странненьких, тех, кто дойдет только до четвертьфинала), но Саймон из Blue разыграл свою шальную карту и забрал девушку себе. Это был самый крутой момент. Отец старался сохранять спокойствие, но было видно, как он взбешен. За эти тридцать секунд я стал фанатом Саймона, хоть и не смог бы вспомнить ни одной из его песен.
Сам не знаю почему – можете назвать это мазохизмом или стокгольмским синдромом, а может быть, потому, что меня вдруг охватило какое-то странное теплое чувство, но я включил второй выпуск. Он мало чем отличался от предыдущего: судьи по-прежнему не понимали, о чем им друг с другом говорить, ведущая, похоже, так и не разобралась в правилах, а участники все так же рассказывали душещипательные истории об умерших бабушках и о том, как им приходилось подрабатывать в супермаркете «Теско». Мы даже начали сопереживать им: нас выгоняли из шоу вместе с мамой троих детей, которая вложила всю душу в двухминутную версию песни «Наконец-то»[29]29
«At Last» – песня, написанная для фильма 1941 года «Жены оркестрантов». Там ее исполнил оркестр Гленна Миллера.
[Закрыть], но за нее никто не проголосовал, хотя потом судьи и сокрушались, что зря они так поступили, надо было проголосовать, но вскоре про нее все забыли. Потом мы с интересом смотрели выступление семнадцатилетнего паренька, который робко выглядывал из-под своей невероятно лохматой и длинной челки, его пальцы с ногтями, выкрашенными в черный цвет, крепко сжимали микрофон, когда он на удивление трогательно и нежно исполнял песню «Взбегая на холм»[30]30
«Running Up That Hill» – песня Кейт Буш.
[Закрыть].
– Ого, – заметил Оливер, отрывая взгляд от своего ноутбука, – это было здорово.
Судьи, похоже, разделили его мнение, потому что Эшли Робертс и Профессор Грин устроили настоящую войну ставок за этого участника. В конце концов Эшли Робертс сдалась, но в этот момент Джон Флеминг – преисполненный драматизма, отточенного за долгую карьеру, которая, если верить вводной части, успешно продолжалась вот уже пять десятилетий – вскочил со своего места и разыграл свою шальную карту. И тому парню – Лео из Биллекрея – надо было выбирать между профессором и моим отцом.
Разумеется, тут же началась реклама, и после того, как мы просмотрели ролик компании, занимавшейся автострахованием, снова заиграла напряженная музыка, и Джон Флеминг приготовился произнести речь, которая подтолкнула бы участника сделать выбор в его пользу.
