Текст книги "Петля Реки Времени"

Автор книги: Алексей Дубнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Что ж, наверно ты прав, ребята точно заждались. Скучно им без нас водку пить, которая наверняка уже стынет. – Лёшка втоптал бычок в землю. – А посему хорош курить, пошли быстрее.

Однако ни ухи поесть, ни выпить друзьям вместе в тот день так и не удалось.

***

– Лучше бы поплыл я. – Игорь нервно ерзал на раскладном стульчике возле импровизированного столика из рюкзаков и посматривал на противоположный берег.

Сергей ничего не ответил и налил по стопке. Не дождавшись друзей, они все же решили поесть ухи и хлопнуть по паре рюмок.

– Согласен, ожидание в бездействии – кошмар. Ладно, думаю, всё будет хорошо. Давай хряпнем за успех нашего сплава. Может, продолжим ещё.

Ребята подняли походные латунные стопки, чокнулись, выпили. Игорь зачерпнул из миски полную ложку, поднёс ко рту, втянул ноздрями дурманящий запах наваристой ухи, подул, открыл рот и тут его словно обухом по голове садануло, – безмятежную, распаренную тишину разорвал звук автоматной очереди. Стреляли на противоположном берегу. Примерно там, где утром высадились Генка с Лешкой. Игорь бросил ложку и резко вскочил. Сергей, коротко матюгнувшись, кинулся к палатке, где лежал бинокль.

***

За несколько минут до того как Полковник и Писатель сели за уху, Гек и Алекс закончили короткий привал, перекинули через плечи как шинели-скатки автомобильные камеры, которыми Николай Иванович снабдил путешественников, и двинулись сквозь лес по тропинке. Её, по описанию старика, они отыскали в лесу довольно быстро.

– Вон уже вода видна. – Алексей оглянулся на шедшего сзади Генку и ускорил шаг. – Я уже чую запах ухи.

– Хальт! Хенде хох! – кто-то гортанно гавкнул сзади. Денисова мгновенно пробили размером со спелый виноград мурашки, – голос был явно не Генкин. Лязг затвора также не предвещал ничего хорошего. Он медленно повернулся. Перед ребятами на расстоянии пяти-семи шагов стояли офицер в полевой эсэсовской форме (парни поняли это по черным с двумя молниями петлицам) и два автоматчика по бокам. Холодная вороненая сталь МР-40, которые в простонародье почему-то ошибочно называли "шмайсерами", зловеще поблескивала в пробивающихся сквозь листву солнечных лучах. Из дул, направленных ребятам в грудь, веяло смертной тоской.

– Мужики, вы чего тут, кино снимаете что ли? – начал Генка и сделал шаг навстречу эсэсовцам. Один из автоматов харкнул порцией свинца. По перепонкам ударила оглушительная дробь. Крошка скошенных веток и листьев легла на волосы и плечи оторопевших друзей. Рефлекс, – и в долю секунды морды оказались на земле во мху, руки прикрыли головы. Как будто это могло защитить от пуль. Полупустая пачка "Marlboro" с подаренной братом зажигалкой внутри отлетела в кусты.

– Вы что творите? Мы… – Алексей попытался приподняться на локтях. Резкий удар сапогом в правое подреберье, пронзившая внутренности, словно шилом боль и звездный хоровод в глазах отбили у него охоту к дальнейшему вербальному общению. Эсэсовцы, или кто они там были, напротив, решили высказаться:

– Ауфштейн, кертмахен! Шнель, Иван!

– Яволь, Фриц! – попытался пошутить Генка, принимая всё происходящее за какой-то спектакль абсурда. И поплатился ударом сверху по почке. Этот весьма ощутимый аргумент людей в эсэсовской форме и, главное, оружие с боевыми патронами заставили мужиков быть более послушными.

Впрочем, Алексей не удержался и вполголоса, чтобы его не слышали недружелюбные военные, пробормотал:

– Мало вам наваляли в сорок пятом.

– Швайген! Форвартс! Ком! Ком!

– Ну, это понятно! Еще "лос, лос" не хватает.

***

Для хозяйничающих на острове ребят автоматная очередь явилась ушатом холодной воды. Поскольку оттуда коса не просматривалась, Глебов пригнулся и ломанулся сквозь кусты, к тому месту, откуда можно было разглядеть мост. Полковник было двинулся за ним.

– Стой здесь! – неожиданно твердо для самого себя произнес Глебыч. – Сначала я посмотрю, что там.

Отсутствовал Сергей недолго.

– Ты не поверишь!!! Немцы со своими пулеметами на месте!!! Мост опять с вышками цел и невредим. Хотя этого не может быть, потому что, как ты сам прекрасно понимаешь, не может быть никогда. Уж не метиловую ли водку мы приняли. Глюки? На, – Глебов протянул Игорю бинокль, – хочешь сползай, сам посмотри.

– Значит та очередь на берегу…, – Игорь машинально взял бинокль и пополз убеждаться, что друг не разыгрывает его. Когда Полковник вернулся, на нем лица не было.

– Рано выводы делать, – Сергей покачал головой. – Может быть, они в воздух стреляли… да и не факт, что по нашим. Скорее всего, парни где-нибудь спрятались и ждут темноты, чтобы переправиться к нам. – Голос Глебова звучал не убедительно.

– А если нет? Короче, надо плыть. – Казалось, Игорь принял решение. – Если прямо сейчас не поплывем, я – пациент Кащенко.

– А я сойду с ума от того, что происходит: то в жопу хомячка, то из жопы хомячка, в смысле – то фрицы есть, то нет, то опять появились.

Секунду помолчали. Потом Сергей положил руку на плечо понурившегося Полковника.

– Естественно, мы поплывем. Вопроса нет, и поплывем вместе! Но только не сейчас, а вечером, когда стемнеет.

– Блин! Сейчас! – Игорь не мог успокоиться. И Серега его понимал, как всегда понимал друзей, с которыми съел ни один пуд соли. Вообще, все четверо были настолько крепко спаяны, настолько близко знали друг друга, кто, чем дышит, кто куда смотрит, к чему привязан, настолько тонко чувствовали желания и душевные порывы каждого, что, порой, не нужно было слов. Глебов чувствовал – сейчас Игорь, практически всегда хладнокровный и не поддающийся панике, из-за беспокойства о брате был не в состоянии здраво мыслить. Поэтому Сергей терпеливо, спокойным тоном, как расстроенному ребенку начал объяснять:

– Понимаешь, старик, сейчас нас наверняка заметят и с моста, и когда появимся из-за излучины, с косы. Выловят подсачиками или нашпигуют свинцовыми грузилами так, что мы приобретем отрицательную плавучесть.

– Что делать?! Что делать?! Надо продумать план действий! – не унимался Игорь.

– Какой план? Его составляют, когда имеют хоть какие-то данные. А нам неизвестно, что произошло, куда идти, где искать.

– Русский народ не имеет плана действий. Он всем страшен своей импровизацией. И потом, не сидеть же просто так, надо что-то предпринимать! – Игорь все же взял себя в руки.

– Паковать герметично вещи, для заплыва. Надо продумать, что взять, как это компактно разместить в пакетах.

***

Что чувствует человек, когда на него направлено дуло автомата? Да вообще любое оружие. Даже обычный кухонный нож. Когда он точно знает, что в магазине и в патроннике не пластмассовые шарики. Скорее всего, он либо впадает в ступор, либо паника заставляет поступать неадекватно, лихорадочно дёргаться и суетиться, что раздражает вооруженного. Другие в такой момент начинают судорожно соображать и искать выход из сложившейся ситуации. Бывает, что особо впечатлительные натуры обделываются. И за эту психосоматическую реакцию бедолаг нельзя винить а, тем более, смеяться. Бывает наоборот, человек собирается и мобилизуется. Всё зависит от склада нервной системы и психического состояния, эмоциональной закалки и, возможно, ещё от жизненного опыта. А он подсказывал сейчас Николишину и Денисову, что, если их не прикончили сразу, то какое-то время удастся пожить. Значит, есть ещё, пусть и небольшой, но все же шанс на спасение. Поэтому непроизвольная дефекация ребятам не грозила.

– Гек, как ты думаешь, наши слышали выстрелы? – спросил Алексей.

– Стилшвайген! – Офицер угрожающе повел вальтером и, указал направление в сторону опушки леса:

– Ауфмарширен! Ком! Шнель! Флинк!

– Кажется, нас ненавязчиво приглашают прогуляться в ту сторону. – Генка указал рукой в направлении опушки. – Смотри, там за деревьями грузовик. Нас куда-то повезут.

Мысли в голове Денисова прыгали словно бешеные обезьяны в клетке. Он редко, когда был чем-то испуган или выходил из себя (боевые искусства и психологический аутотренинг приучили не бояться ни соперников на ринге, ни хулиганов на улице, воспитали в нём невозмутимость и философское отношение к негативу), но невероятность и, в то же время, реальность происходящего, возможный очень-очень нехороший исход всей этой истории вызывал сейчас непроизвольную внутреннюю дрожь. Сказывалось длительное отсутствие настоящего стресса и опасности. А ещё, пока шли к машине, иглой прошивала мозг тревожная мысль:

"Как там семья? Кто позаботится о жене и детях? Если они у меня, конечно, в этой реальности есть?"

Внутреннее состояние Николишина было не лучше. Он вспомнил Толстовского Петю Ростова. "Неужели меня, того, которого все любят, вот сейчас не станет…" Да, сознание никогда не смирится с фактом исчезновения самого себя.

Когда подошли к опушке и увидели грузовой камуфлированный "Опель", голос Денисова прозвучал нетвердо:

– Происходит что-то запредельно нереальное. Может быть, это все-таки розыгрыш? Жестокий, но розыгрыш? Помнишь, у Пельша были фантастические разводки.

– Ага, с настоящими пулями и крутым рукоприкладством? До кровянки?!

Геннадия и Алексея с помощью пинков и гавканья на немецком затолкали в машину.

В кузове, покрытом брезентом, уже находилось человек десять в гражданском. Женщин не было. Синяки и кровоподтеки на лицах некоторых пленников говорили о том, что с ними не церемонились. С двух сторон у заднего бортика на жесткой деревянной скамейке сидели два автоматчика в камуфляже. Тяжелые взгляды исподлобья сверлили людей, оказавшихся в кузове. Сзади через щели брезентового тента за грузовиком просматривался мотоцикл, навязчиво тарахтевший движком. Один дюжий фриц в надвинутых на глаза мотоциклетных очках в собранном напряжении располагался за рулем, другой в коляске. Закрепленный на ней MG-38 по-хозяйски приглядывал за грузовиком. О побеге мог мечтать только самоубийца.

– Ребята, вы наши? Откуда? – подал голос сидевший рядом с новыми пленниками мужичок в залатанной рубашке и видавшей виды кепке.

– Наши, наши, – заверил его Гена, и хотел что-то добавить, но немцы посмотрели на них так, что можно было и не колыхать воздух командой заткнуться.

Грузовик трясся по ухабам, минут пятнадцать, охаживая деревянными скамейки задницы пассажиров. Глаза постепенно привыкли к полумраку, и парни могли теперь более внимательно разглядеть находящихся в кузове людей. "Лица их были худы и хмуры", – вспомнилась Алексею фраза Андрея Платонова из романа "Котлован". Одежда была явно не от кутюр. Такую носили в 30-40-е годы в сельской местности. Обычные широкие штаны, у некоторых рубашки-косоворотки, а на ногах грубые рабочие ботинки. Один из мужиков, правда, отличался от других. На нём был пиджак и добротные сапоги. Держал голову прямо, даже где-то горделиво. Новых пленников рассматривал пристально и внимательно, не пряча глаза. Во взоре не читалось ни отчаяния, ни страха. Манера держаться говорила о том, что это, скорее всего, кто-то из местного начальства. Возможно, председатель колхоза, сельсоваета, парторг или ещё кто-нибудь в этом роде.

Рядом с ним сидел пацан лет десяти-двенадцати. Он жался к мужчине и с тревогой косился на автоматчиков.

– Ничего, ничего, сынок, – время от времени тихо приговаривал мужчина и гладил мальчика по голове. – Всё будет хорошо.

Грузовик остановился у какого-то сарая. Когда ребята вместе с остальными спрыгнули на землю, перед ними открылась странная картина. Невдалеке виднелись деревянные домишки, огороженные покосившимися кое-где заборами, лабазы, амбары, сараи. Несколько чёрных печных труб траурными стелами возвышались на местах пепелищ. Деревня, казалось, была накрыта, безжизненным тяжелым саваном зловещей тишины. Ни лая собак, ни мычания коров, ни кудахтанья кур или заливистого пенья петухов – ничего не говорило о том, что здесь течёт мирная жизнь. Даже птицы не пели. Какой-то могильной жутью веяло от всей этой обстановки.

Людей построили в шеренгу и повели к длинному сараю в одном из дворов. Обогнув угол, пленные остановились как вкопанные. По шеренге прокатился гул.

– Ох, мать честная!!! Средневековье какое-то!!! – вырвалось у Генки. Шок, казалось, сковал дыхание. На сколоченном деревянном помосте стояла виселица. В петлях, на ветру покачивались пять тел. На груди казненных висели картонные таблички. Три из них гласили: "коммунист". Двоим жителям деревни, по мнению карателей, не повезло с национальностью: "еврей".

Людей заперли в большом длинном сарае. Он оказался конюшней с пустыми рядами стойл. В дальнем углу высилась бесформенная куча сена. На ней, кто как мог, разместились измотанные пленники.

– Во влипли! – Генка с кряхтеньем повалился спиной в сено.

– Посмотрим, чем закончится этот сюжет. – Скрестив ноги в позе лотоса, Алексей уселся в медитацию.

– Репортаж с петлёй на шее?

Денисов не ответил.

Для Генки время превратилось в липкую вязкую тянучку. Для Алексея, ушедшего в астрал, перестало существовать. Гена знал, что друг кроме занятий разными стилями восточных единоборств увлекается всякими эзотерическими и медитативными практиками. По-доброму позавидовал. Между тем, вечерело.

***

В сарай в сопровождении автоматчика и человека в штатском вошёл оберлейтенант в полевой форме с черными петлицами. Обвел пленников тяжелым пристальным взглядом и заговорил на немецком. Штатский выждал паузу и хорошо поставленным голосом на правильном русском языке начал переводить. Алексей, давно вышедший из астрала, про себя отметил, что переводчик на местного, деревенского «фашистского прихвостня» не похож. С достоинством держится. В лице – признаки породы. Светлые волосы, голубые глаза, подбородок, как пишут в романах, – волевой. Этакий типаж, сошедший с немецких военных плакатов, пропагандирующих чистоту арийской расы. Но главное – выражение глаз. В них не читалось ни ненависти, ни гнева, ни волнения или настороженности. В них не читалось ничего. Они были пустыми и смотрели прямо перед собой, не фокусируя внимания ни на чём. Голос звучал без эмоций. Интонации равнодушные. Словом, можно было бы сказать: истинный ариец, характер нордический, если бы не безупречный русский язык.

Речь оберлейтенанта сводилась к обещаниям райской жизни тем, кто согласится сотрудничать. Мол, недовольные Советской властью, могут исправить положение и стать настоящими хозяевами собственной жизни. Германское командование обещает, что семьи согласных будут обеспечены. Коммунисты прекратят грабить и забирать нажитое честным, тяжёлым трудом, поскольку их, этих самых коммунистов, уже не будет. Гер оберлейтенант предлагает работать на великую Германию, которая освободит Россию от большевистского рабства.

– И возьмет в рабство фашистское! – послышался из глубины конюшни выкрик. Переводчик наклонился к офицеру и что-то прошептал. Тот кивнул и обвёл пленных убийственным взглядом. Затем бросил «арийцу» короткую фразу. Тот перевел.

– Кто это сказал? Давай, выходи, храбрый портняжка! – при этом ни глаза, ни интонация штатского опять не выражали ничего.

"Зомби какой-то", – подумал Алексей.

В конюшне повисло тяжелое молчание.

Офицер гавкнул что-то по-немецки и резко вышел. Переводчик, чуть задержавшись на пороге, отдал в полголоса непонятную команду автоматчику, затем повернулся к пленникам:

– Неважно, кто это сказал, но, если ты не можешь ответить за себя, за тебя ответят другие.

То, что произошло дальше, и какое это произвело впечатление на и без того находящихся в отчаянии людей, с трудом поддается описанию.

Солдат передернул затвор автомата. Грохот очереди хлестанул по ушам. Две пули попали в грудь стоявшему перед Генкой мужчине, одна – в голову. Кровь и куски мозга, вырвавшиеся из затылка, брызнули Николишину в лицо. Пули, встретив некоторое препятствие в виде человеческого тела, пройдя сквозь него, чуть-чуть изменили траекторию и прошли в нескольких сантиметрах от Генки.

Скорость смертоносного свинца была настолько велика, что мужика не отбросило назад. Слегка лишь дернулась голова. Залихвацкая кепка отлетела в сторону. Несчастный как будто несколько мгновений колебался, падать или нет, затем медленно и как-то неуклюже стал заваливаться на Геннадия. У обычных людей, не прошедших мясорубку войны, вид такой внезапной смерти человека, вызывает шок. И мощнейший удар по нервной системе.

Гена, размазывая по лицу кровь и кусочки мозга, присел на корточки. Его вырвало.

Председатель, как про себя назвал мужика в пиджаке Алексей, кинулся к лежащему в луже крови односельчанину. – Илья, Илюша! Как же так?! Сволочи, уроды, гады! – это был крик души.

– Дядя Илья!!! – пацан кинулся вслед за отцом.

В ответ очередь автоматчика, вышедшего за дверь, прошила её деревянные доски. На этот раз никого не задело, но несущий смерть свинец заставил пленников отодвинуться от двери и замолчать.

Гена, справившись с рвотным рефлексом и вытерев рот соломой, отупело смотрел на распластавшееся в луже крови тело. При этом его колотила сильная дрожь.

– Слушай, Лёх, этот мужик стоял передо мной, а если бы его не было?

– Но ведь он там оказался. Всё! Это уже позади, в прошлом, поэтому думай о том, что здесь и сейчас, – попытался успокоить друга Денисов и обнял за плечи.

На то, чтобы успокоится и прийти в себя, Николишину потребовалось минут десять, но чёрные мысли не хотели покидать его. Гек встал и подсел к Председателю, прижимающему к себе дрожащее тело пацанёнка.

– Что происходит? Что всё это значит? Кто вы? Почему…– Гена попытался разговором отвлечься от ужасной сцены, стоящей в глазах.

– Плохо дело, ребята, – почти шепотом произнес мужчина.

Разговорились. Мужик действительно оказался председателем местного колхоза. Рассказал, как уехал в соседнее хозяйство перенимать опыт. А когда приехал в Ведомшу, не мог ничего понять. От многих домов одни головешки да печи остались, в деревне никого нет. Только скот кое-где бродит по улицам да несколько лошадей. Увидел повешенных. Тогда и ума не мог приложить, что произошло и кто всё это сделал. Вроде, бандитов всех переловили еще в тридцатые. А фашистов здесь быть просто не могло, да и незачем им сюда – фронт за сотни километров, а стратегических и военных объектов, кроме плотины в округе отродясь не строили. Но строительство прекратили за неперспективностью. Нечего здесь диверсантам делать.

– Да и не занимаются десантники и разведчики карательными операциями. – Генка почесал подбородок. – А как вы в "Опеле" оказались? За несколько километров от деревни?

– В лесу с остальными на делянке меня загребли. – Иван Федотович, так звали председателя, рассказал, что после того, как увидел опустевшую деревню, вскочил на соседскую лошадь и поскакал на делянку. Там деревенские мужики лес валили. Делали заготовки дров на зиму. Решил проверить, не осталось ли там кого. Только выехал на делянку, а тут "хенде хох" и в грузовик. А в кузове уже мужики сидят и сын его Колька. Днём раньше пацан отпросился у матери на лесоповал на пару дней. И хотя в отсутствии бати Колька оставался единственным помощником у матери, она всё же разрешила мальчишке два дня поработать с лесорубами. Для парнишки это было романтикой. Кроме тяжелой работы, обещали быть рыбалка, костер, уха под байки мужиков о старых временах. Ночевали в срубе, который ещё несколько лет назад в лесу поставили. Для бригады места хватало. Там и инструменты хранили, чтобы каждый раз не таскать с собой. Вяленую рыбу и кабанятину как НЗ оставляли в нычке.

– Теперь наверняка кто-то из наших стуканет, что я председатель, да ещё и коммунист. Не выдержат мужики побоев и издевательств. Поэтому даже и от вас не скрываю. Похоже, мне хана, – грустно произнес председатель.

– Батя! Батя! – пацан обнял мужчину за шею. – Они тебя не убьют?

– Нет, сынок, успокойся.

Размазывая слезы по щекам, мальчишечка никак не мог совладать с собой. Наверное, предчувствовал что-то нехорошее.

– Ну, хватит, Коля, ты же мужчина. Мужчины не плачут.

"Плачут, ещё как плачут", – подумал Алексей, вспомнив своё состояние и катившиеся из глаз помимо воли слёзы, когда фактически на его руках после долгой изнурительной болезни умирал отец.

– Я ещё мальчик, а не мужчина! – не унимался парень. – Я хочу, чтобы ты жил долго, и я хочу жить.

– Я тебя в обиду не дам. А, жить Колёк, ты будешь долго и счастливо. У меня в Москве был друг, – уже обращаясь к ребятам, продолжил Иван Федотович, – в Японии работал, по министерству иностранных дел. Язык знал. Расстреляли его наши энкэвэдэшники за измену родине… шпионом признали. – Председатель замолчал. Затем заговорил опять:

– Так вот, он встретил там одного человека. Кацудзо Ниши его звали. Он систему здоровья создал. Человек, по его понятиям, может жить без болезней до ста лет. А может и больше, если захочет.

Гена и Алексей переглянулись. Об этом японце они слышали от выручившего их автомобильными камерами Николая Ивановича.

– Книгу написал о своей системе, – продолжал председатель. – Если повезет, найди её, Коля. Мы же не будем вечно в оторванной от остального мира стране вариться. Может быть, в библиотеке, в центральной, в Москве.

– Николай Иванович, "Союз 1791", "Цундап", с Лениным в башке, с лопатой в руке, – пробормотал Гена, глядя на маленького Колю. Правда, шрама на щеке мальца не было. Потом перевел взгляд на Ивана Федотовича.

– Елы-палы, да вы не такой уж простой, сельский председатель колхоза.

– Да, я в Москве на заводе работал инженером. В октябре семнадцатого примкнул к революционерам. Потом в партию вступил. В тридцать втором она меня сюда послала село поднимать. Из "двадцатипятитысячников" я. Кстати, вижу, вы тоже не из простых. Эвона, как одеты. Что за штаны у вас такие?

– Да это обычные джинсы, – простодушно ляпнул Алексей. Сообразив, что это ничего мужику не говорит, добавил:

– Это недавно совсем в Москве стали шить, по американской лицензии.

– До войны что ли? Да, давненько я не был в столице. Как вы думаете, устоит белокаменная против супостата?

Генка оживился.

– Ха! Устоит?! Битва под Москвой станет началом разгрома Третьего рейха. Когда Десятая резервная армия Голикова, сформированная в районе Рязани из сибирских полков, а Тридцать девятая, Пятьдесят восьмая и Пятьдесят девятая, в районе Рыбинска, я уж не говорю о первой ударной армии на Московском рубеже… И вот когда Тимошенко, Конев и Еременко…

Алексей легонько толкнул локтем друга в бок.

– В общем, мы верим в победу, – Алексей, пытаясь переключить внимание выпучивших глаза Ивана Федотовича и Кольки. Потом как будто вдруг что-то вспомнив, полез в карман, а про себя подумал: «ну, прямо как в кино…»

– Эй, Коля, жвачку хочешь? – Денисов достал пластинку жевательной резинки.

– Что это? – мальчик немного отвлекся от своих тревожных мыслей.

– Ну, это как конфета, только нужно жевать и не глотать. Потом, когда вкус пропадёт, выплюнешь.

– Что же тогда это за конфета, если её проглотить нельзя?

– Поэтому и называется жвачка. Попробуй – поймёшь.

– А вы, часом, не американские шпионы? – напрягся слегка председатель. – Жвачка какая-то, штаны американские. Да и вообще, странные вы. Откуда к нам пожаловали?

– Мы же уже говорили, из Москвы.

– Да слышал я, только что-то в вас не то. Ну как будто не из нашего времени что ли.

– Да, Иван Федотыч, мы из будущего, из 21-го века, год 2012, – начал Гена. – Плыли, понимаешь, себе по реке, да, вдруг, глядь – фашисты. Обстреляли, значит, нас, лодки – все в дырах. Переправились с острова на другой берег, раздобыли заплатки для ремонта лодок. Видели, автомобильные камеры в "Опеле" оставили? А тут на тебе, так же как и вам – хенде хох, ком цумир, и алес капут. Такое объяснение вас устраивает?!

Алексей почувствовал, что друг завелся и попытался перевести разговор на другую тему. Однако Председатель поднял руку, останавливая Лёху.

– Как же, как же, читали господина Уэлса, "Машину времени", "Войну миров" и тэ-дэ и тэ-пэ. Так вот, если бы она, эта самая машина существовала, то не было бы этой проклятой войны!

– А если наоборот? Кто-то из будущего метнулся в прошлое и затеял эту войну? – Тут уже не выдержал Алексей. – Мы не знаем, но точно уверены, что мы попали сюда из 2012-го года. У нас там семьи, работа, друзья, в общем-то, спокойная мирная жизнь, и на хрена нам сдался ваш… э-э-э, кстати, какой у вас здесь год?

– Сорок первый.

"Почему-то все попаданцы в книгах оказываются именно в сорок первом", – подумал Денисов, а вслух спросил:

– А война когда началась?

– В 1939-м, наша, Отечественная, а Вторая мировая годом раньше, – ответил ошарашенный председатель. – Фашисты завоевали Европу Великобританию, в Африке хозяйничают. Потом двинули на нас. Думаю, если Советский союз одолеют, на Америку попрут.

– Оба-на! – воскликнул Гена. – Ну и где они сейчас?

– Да Господи, вы, правда, что ли, с Луны свалились? Москва в кольце, Сталинград взят, Ленинград после блокады пал, почти весь Кавказ в их руках. За Урал пока не суются. Сначала Москву хотят взять. Из политическо-пропагандистских, так сказать, соображений. В кольце она, матушка-столица, в блокаде. Не понимаю, как вы такие с виду сытые и крепкие оттуда выбрались, не знаю… Не верю я во всю эту мистику и поповщину.

– Понятное дело, вы же коммунист! – брякнул Гена. – Небось, радости не было предела, когда большевики Храм Христа Спасителя взрывали?!

Федотыч лишь горько усмехнулся и заговорил тихо:

– Если хочешь знать, милок, гость, так сказать, из будущего, я, конечно, не встал перед взрывом на балюстраду храма и не сказал: «взрывайте, но только со мной»! Меня бы быстро на Лубянку упекли. А у меня семья. Но в душе тогда что-то надломилось. В смысле вера в большевистские идеалы. И знаешь, почему? Да потому что твоя американская жопа не поймёт, что после обращения именно в этом Храме к Богу у нас с Надей родился Коленька, – вот он моя кровь, моя радость, мой наследник. До этого никак не могла моя касатка забеременеть. Она меня уговорила тайком к Христу Спасителю пойти. Именно уговорила. Ведь безбожник я был до этого. Перед вами раскрываюсь потому, что чувствую, не выдержат пыток селяне, сдадут, что коммунист я. А посему сочтены дни, или даже часы мои.

Колька встрепенулся:

– Что ты говоришь, папа?!

– Вот это "папа", беспокойство и неравнодушие к родителю стоит того, чтобы жить.

Пацан опять зашелся в рыданиях. Это давило на психику, но никто не стал укорять.

Через некоторое время мальчик затих – уснул. Видимо, сработала защита нервной системы. Организм не в состоянии находиться в постоянном стрессе.

– Вы не обижайтесь на меня, возможно, я вспылил. – Председатель высвободил руку из-под головы Коли. – Вообще-то я философски отношусь к смерти. Ведь это просто обратная сторона жизни. Не было бы жизни, не было бы смерти. Мы же все когда-нибудь… Разница лишь в том, как и когда. Главное, как.

– А мне ближе – подальше, в смысле, это "когда", – сказал Алексей с грустными нотками в голосе. – "Есть у нас ещё дома дела, да и просто хотелось пожить". Ну, так, в нашем времени, поет группа "Чайф".

– Что за группа? Что значит "чайф"?

– Так в двух словах не передать…

– Все же попробуйте, расскажите о вашем э-э-э… времени.

– Вы же не верите.

– Зато я люблю сказки.

За разговорами прошла ночь. Федотыч был настолько обескуражен и потрясён тем, что успели рассказать ребята, что поначалу отказывался верить. С другой стороны понимал, что некоторые подробности описания механизмов, автомобилей, самолётов, оружия, ракет придумать трудно. Так же как и детали социального устройства современного общества или быта людей в двадцать первом веке. А вот насчёт политических преобразований, произошедших в стране за девяносто с лишним лет, кажется, так и не поверил, или просто не захотел. Правда, краткую историю Великой Отечественной войны, особенно её итоги, выслушал с явным удовлетворением. Только никак не мог понять, почему она началась не в 39-м, а, по словам ребят, в 41-м. Никак не мог врубиться в возможность параллельных реальностей. Вообще, создавалось впечатление, что у мужика от полученной информации крыша поехала. Немудрено: с одной стороны, знаешь, что этого не может быть, а с другой, понимаешь, что так правдоподобно и детально врать невозможно.

***

Когда солнечные лучи протиснулись сквозь щели сарая, дверь распахнулась, и на пороге возник офицер с переводчиком. Начинался допрос. Каждого выводили поодиночке.

Допрашивали селян часа три.

– Федотыч, кажется, сдали тебя. – К председателю подошёл мужик в рваной рубахе. – Били. Я ничего не сказал, но кто-то до меня. Ну, в смысле, что ты коммунист.

– Кто бы сомневался. – Председатель горделиво поднял голову и громко сказал:

– Никого не виню, односельчане. Не каждый пытки выдержит. Простите, коли что не так было.

– Да погоди ты, Федотыч, раньше времени себя хоронить, воскликнул мужичок в заляпанных кровью штанах и разодранной косоворотке.

– Успокойся, Савелий, не обдристаюсь я, ежели чего. Ребятки, – обратился Федотыч уже к Гене и Алексею, – если выживете, возьмите Кольку в свой лучший мир будущего. Господи, какая чушь… – уже себе под нос закончил председатель.

Гена и Алексей отошли в сторону, сели на кучу сена.

– Как оно духмяно пахнет! – Гена поднес просушенные стебли колосьев к носу.

– Особенно, если взять из тех, на которые наблюешь, – попытался безобидно пошутить Лёха.

– Сука ты!

– Прости, я сам чуть не блеванул тогда. Видишь, лежит человек. Судьба его закончилась. А ради чего он жил? Мы не узнаем, да и он, скорее всего, не успел понять.

Помолчали.

– Ген, а ради чего ты живешь? Ради чего я живу? Ради чего все человечество живет? Ради того, чтобы вот так бессмысленно друг друга уничтожать? Ведь посмотри вся история нашей цивилизации – это войны, создание…

– Вот только не надо говорить о совершенствовании орудий смерти для уничтожения себе подобных. Ты, как журналист, знаешь, что это банально.

– Конечно банально, и все же… Знаешь, что меня в нашем мире поражает больше всего? Мысль не новая и не моя, но я с ней согласен. Вот Нобелевская премия мира. Вдумайся, мира! Учреждена человеком, который изобрел динамит. Ну это примерно, как человек, условно говоря, выплеснувший в мир ВИЧ, учреждает премию за заслуги в борьбе со СПИДом. Или Нильса Бора взять к примеру. Для того, чтобы бороться против ядерного оружия, нужно было принимать участие в создании ядерной бомбы. Да почти все боролись, кто принимал участие в Манхэтэнском проекте.

Впрочем, ходить далеко не надо. Если бы я был Калашниковым, наверное, сошёл бы с ума, зная, что с помощью моего оружия совершено столько убийств. Чокнуться можно, но даже на национальных флагах некоторых государств присутствует "калаш".

– Интересная мысль, а, главное, свежая и оригинальная. – Генка не нашел, что возразить и решил согласиться с эмоционально разошедшимся другом. На Денисова это было не похоже.