Текст книги "Специальный агент преисподней"

Автор книги: Алексей Зубко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА 2

Здесь помню, а здесь…

Судебная практика показала, что амнезия случается скорее как способ избежания травматизма, чем в результате последнего…

Вывод из теоремы отсутствия свидетелей

Медленно, очень медленно открываю глаза.

Призрачный женский силуэт, демонстрируя в глубоком декольте нечто, что условно можно назвать женской грудью, и протягивая ко мне руки, шепчет:

– Ты мой.

. – Отвали! – не очень вежливо отвечаю я и закрываю глаза.

Переждав возникшее головокружение, открываю их вновь.

Мадам, одержимой собственническими инстинктами, и след простыл. В полуметре от моего носа темнеет густо закопченная деревянная балка, по которой торопливо ползет глюк, медленно, но уверенно подбираясь к растянутой шустрым паучком сети-ловушке.

Разглядывая его, пытаюсь сообразить, что это такое. И не могу. Темно-синяя клякса с тремя парами суставчатых конечностей, закрученными усами, мутно-красным глазом на спине и скошенным справа налево ртом. Вылитый глюк. Вот только кем и куда?

– Ты кто?– заранее зная ответ, интересуюсь у кляксы.

Из моего горла вместо внятного, четко сформулированного вопроса вылетает булькающее лепетание. Но для установления контакта это не становится препятствием.

– Глюк,– следует незамедлительный ответ, переданный мысленно, но прозвучавший в подсознании вполне внятно.

– А разве глюки разговаривают? – удивляюсь я.

– Не-а.– Красноватый глаз сползает набок и невольно попадает в открытый рот. Клякса заходится в кашле, меняя цвет с синего на морковный.

Пух! И клякса исчезает во вспышке взрыва.

Потеряв объект концентрации внимания, я почувствовал, что мои глаза разбегаются в разные стороны и реальность начинает ускользать от меня прочь.

Так дело не пойдет.

Приподнявшись на локтях, я застонал от боли в груди, зато зрение прояснилось, и я смог рассмотреть окружающее меня пространство.

Параллельно уже виденной мною деревянной балке тянутся несколько ее копий. Три с правой стороны и две с левой. Они одинаково грязные, вот только на дальней от меня, в довершение к толстому слою копоти, присутствует пара грязно-серых, если не сказать светло-черных, портянок. Доносимый легким веянием воздуха ядреный их аромат почему-то ассоциируется у меня с появлением глюка. Зато комаров отпугивает.

Ладно, ну не помню я, кто такие эти глюки и откуда берутся, невелика беда. Главное, твердо знать, кто ты сам. А сам я – этот… ну этот… не помню. Откинув одеяло, некоторое время внимательнейшим образом изучаю себя. Ручки, ножки, огуречек – получился тот самый, который звучит гордо. Человечек, вот! Помню…

Но облегчение мимолетно, возникает сотня новых вопросов, и я с ужасом понимаю, что не могу ответить на них. Знаю, что ответы где-то гнездятся в моей голове, но извлечь их оттуда не могу. Пальцем-то не подковырнешь.

Я человек. Для начала попробую обойтись этим знанием, а там, может статься, вспомню остальное из забытого. Знать бы еще, что забылось, а то, может, и вспоминать не стоит…

– Стоит,– ответил я сам себе.– Не ведая прошлого – какой дорогой идти в будущее?

Отодвинув занавеску, я выглядываю из-за нее.

Просторная комната, не загроможденная лишней мебелью. Стол, две скамьи и колченогий табурет, да еще веники различных трав на стенах.

«Гербарий»,– услужливо подсказала память.

– Много от тебя толку,– проворчал я и начал спускаться с печи, морщась от боли и неуклюжей одеревенелости затекших мышц. Сперва на уступок, затем на лавку, а уж с нее на грязный пол.

– И раз… И два… И… Аи!

Пол неприветливо ощетинился острыми заусеницами неструганых и уж тем более некрашеных досок.

Кое-как достигнув дверей и вспомнив по дороге около десятка матерных слов и три предлога, я вышел на крыльцо, ощутимо приложившись лбом о низкий косяк.

– Оклемался? – удивленно обрадовался старый дед, чья длинная белая борода покоится на плече.

– Вроде бы… – неуверенно подтвердил я.

Старик задумчиво поскреб свою лысую макушку.

Облаченный в ветхое рубище на голое и грязное тело, он походил то ли на отшельника, то ли на юродивого. Скорее все же первое. Поскольку ветхий деревянный сруб, вросший в землю по самые окна, окружает дикая лесная чаща. Одни дремучие деревья да кусты папоротника. Лишь справа примостилось довольно просторное строение, кое-как слепленное из кособоких жердей и пластов пушистого мха. А юродивые все больше к людям тянутся.

– А я глюка видел,– зачем-то сообщил я.

– Эт что за невидаль? – Лохматые брови старика удивленно приподнялись.

– Такое синее с усиками и одним глазом…

Объяснение получилось расплывчатое – кто угодно может так выглядеть,– но бородатому пенсионеру этого оказалось достаточно.

– Это типичная, крокозябра.

– А…

– Жить будешь.

– У…

– Вот если бы ты увидел зяброкряку… тогда да… как есть помер бы. А так должен выдюжить.

– А она какая? – на всякий случай уточнил я. Хоть буду знать, чего лучше не видеть.

– А кто его знает,– пожал плечами дед.– Сие есть тайна великая: кто видел – все померли как один. Некому рассказать. Соображаешь?

– На троих? – уточнил я.

– Почему на троих? – изумился длиннобородый дед, отложив в сторону ветку можжевельника.– Сам понять должон. Это чудесное свойство моего зелья.

– А вы, стало быть… доктор.

– Да не,-отмахнулся дед.-Самородок я, наследственный. По отцовой линии дар этот передается… людей исцелять, значит… Кудесник я. Травами целебными, отварами да настойками разными, заговорами-наговорами благочестивыми страждущих пользую.

«Фармацевт»,– всплыло в памяти. Но вслух я этого не сказал. Кто его знает, что слово это означает – вдруг обидное что?

Теперь понятно обилие разных сушеных трав в избе. С их помощью дед готовит свои зелья, после которых появляются крукозу… за… короче, глюки. Так легче выговаривать и понятнее. Интересно, а заявившая на меня свои права мадам тоже из этих бредовых видений? Или… Это «или» не сочетается с виденной мною пылью во всех углах. Все-таки глюк. Ну и ладно.

– А что со мной было? – спросил я после того, как безрезультатно попытался вспомнить это сам.

– Змей тебя люто потоптал, по саму шею в сыру землю-матушку вогнал. Аль запамятовал?

– Начинаю вспоминать.– Перед внутренним взором пронеслось видение чего-то огромного, изрыгающегопламя во все стороны. Кто-то кричит: «Дай жару!» Он

налетает на меня… крылья машут, поднимая ветер… Бородатое лицо, и что-то обжигающее вгрызается в кишки… – Огонь!

– Верно. Змей Горыныч, огнем дышащий. Добрынюшка сказывал – о трех главах.

– Что-то в голове темно,– прошептал я, оседая на землю.

– Зяброкряку видишь? – принялся тормошить меня дед.– Погодь помирать-то, сперва подробно опиши ее.

Но помутнение рассудка миновало, и я смог перевести дух:

– Попустило.

– Вот и хорошо,– разочарованно произнес дед, скрываясь в избушке. Откуда вернулся с погнутым казанком, наполовину заполненным густым травяным отваром, в котором сквозь скрученные листья и стебельки трав проглядывали чьи-то лапки и крылышки.– Пей!

– Там кузнечик,– пытаюсь протестовать я.

– Для навару,– сообщает дед и заставляет сделать глоток.

На вкус зелье не столь мерзкое, каким кажется на первый взгляд. Немного приторно, но вполне пригодно к употреблению.

От добавки категорически отказываюсь. Пускай ищет другого добровольца для составления фоторобота зяб-рокряки. Надеюсь, наука как-нибудь обойдется без этой конкретной жертвы.

– Ты, поди, есть хочешь?

– Благодарствуйте, но больно уж наваристый кузнечик попался…

– Этот не помрет,– пробурчал седовласый старик, перекидывая бороду с одного плеча на другое.– Пошли в избу.

В связи с отсутствием какой-либо иной альтернативы данному предложению, кроме бессмысленного топтания на крыльце, я последовал совету старшего.

В голове, наверное из-за зелья, немного гудело и потрескивало, а окружающий мир обозревался сквозь мутноватую пелену. Второе Я, тихонечко дремавшее до этого мгновения, проснулось и пробурчало: «Фокус поймай или головку протри -запись плывет». Вот только из его совета я мало что понял. Первую часть можно, наверное, перевести на нормальный язык приблизительно так: «Будь внимателен», а вот вторую… как может прояснить зрение возвратно-поступательное касание упомянутой внутренним голосом части тела?

За время моего отсутствия в обстановке избы заметных изменений не произошло, так что я скромненько пристроился на колченогом табурете в уголке и принялся терпеливо ожидать, когда память вернется ко мне.

Она не спешила. Старик успел основательно опустошить свои запасы, извлекаемые из самых неожиданных мест – избушки, имеется в виду,– и расставил их на столе.

– Принеси дров – они в сарае – и истопи печь.

Пришлось подниматься и ковылять за дровами, которые оказались ночным кошмаром папы Карло – просто страх какие вертлявые и непослушные. Непоседы.

Расположив щепки на колосниках по принципу вигвама, я щелкнул пальцами и принялся раздувать вспыхнувшие язычки пламени. Потянуло дымком, нос и глаза защипало. Зато зрение прояснилось.

– Огниво и тр… – начал было дед, перебиравший пшено, отвлекаясь от своего занятия и поворачиваясь ко мне. Да так и замер с вытянутой в сторону рукой и

полуоткрытым ртом. Тряхнув головой, словно отгоняя видение, он вернулся к прерванной работе.

Чего это он?

Оставив разгорающуюся печь на волю судьбы и хорошей тяги, я подошел к темнеющей в стене нише, на которую пытался указать целитель, и обнаружил там замусоленную тряпку и странное приспособление.

«Огниво! – догадался я.– С его помощью зажигают огонь. А…»

Сглотнув, я с подозрением посмотрел на свои руки – как у меня это получилось?

– Зажег? – спросил дед.

– Горит,– ответил я.

– Ага,– изрек он, заливая перебранное пшено водой и проворно пристраивая казанок в печи. Там, оказывается, для этого дела даже специальный крючок предусмотрен.

Почему меня это удивляет? Странное ощущение моей чужеродности данному месту крепнет.

– Пойду подышу свежим воздухом – аппетит нагуляю.

– Иди-иди, только далече не заходи, а то не докричусь.

– Я здесь – рядышком.

Неспешно выхожу на крыльцо, сонно потягиваюсь. Затем медленно, изучая облака, начинаю обходить избу. Но, лишь только оказываюсь у глухой стены, бросаюсь бежать. Ворвавшись в сарай, урагану подобный, спешно нагребаю жменю сухих опилок и, ссыпав их посреди вытоптанной тропинки, замираю. Переведя дух, чтобы хоть немного унять неистовый стук сердца, я щелкаю пальцами. Никакого результата. Пробую еще раз и еще… словно безумец, среди пустыни пытающийся подозвать гарсона. Но как-то ведь я смог разжечь огонь в печи?

В сердцах втоптав стружку босой пяткой в землю, я развернулся и побрел назад в избу. Наверное, снова про вал в памяти… Но помню же я, что способность воспламенять предметы на расстоянии посредством взгляда называется «пирокинез» и считается фантастикой, то есть выдумкой.

То ли от резкого прилива крови к голове вследствие нервного напряжения, то ли продолжает сказываться чудотворное влияние старикова зелья, но только перед моими глазами вдруг поплыл розовый туман, в котором так любят теряться ежики. Замерев, словно столб, позволяю векам опуститься и в наступившей темноте, богатой на звезды, делаю несколько глубоких вдохов-выдохов, нормализуя ритм сердцебиения.

С треском проломившись сквозь густые заросли, из чащи лесной выскакивает на меня чудище рыкающее. Вида ужасного.

Не это ли зяброкряка, предвестница окончания земного существования, образ коей так интересует моего давешнего знакомца? Если да, то смерть еще страшнее, чем мне раньше мыслилось. Хотя, честно говоря, как я себе ее мыслил, то есть тайна. Не помню…

Морда этого чудища отдаленно напоминает человеческое лицо, но уж очень отдаленно. Сизый нос на поллица, щелочки глаз, сквозь которые на мир взирают два огненно-красных огонька, густые брови а-ля Брежнев, сросшиеся над переносицей и поддерживающие меховую шапку-ушанку, не давая последней сползти на глаза, да взлохмаченная борода, словно приклеенный пучок пакли, неопределенного цвета – что-то неимоверно грязное, с набившейся в него трухой и листвой.

– Ы-ы-ы… – протянуло чудовище и, взмахнув полами полушубка, промчалось мимо меня, обдав густой волной застарелого перегара.

Из-под протертых до дыр валенок взметнулась пыль, и непонятное явление скрылось, завернув за угол дома и топоча пятками, словно гусарский полк на марше.

Оттуда спустя мгновение раздалось громкое чавканье и довольное фырканье.

Перед моим затуманенным взором предстала картина удовлетворения любознательности моего гостеприимного хозяина по поводу зяброкряки. Когти рвут тело несчастного естествоиспытателя, желтые клыки вспарывают яремную вену, и кровь горячей струей брызжет в раззявленную пасть и на грязную бороду. Припав к разверстой ране, чудовище жадно глотает алую жизненную влагу.

– Брр… – Передернувшись от отвращения, бросаюсь следом за зяброкрякой, по пути прихватив подвернувшуюся под руку дубовую палку.

Заворачиваю за угол, и от увиденного невольный озноб пронзает тело, так сильно действительность походит на то, что нарисовало богатое воображение. Мне видна лишь широкая спина стоящего на коленях чудовища да временами лысая макушка, которая ранее скрывалась под ушанкой. Последняя валяется рядом, то ли сброшенная, то ли оброненная случайно.

Мелькнула макушка, и до моего слуха донеслось довольное сопение, затем зяброкряка, вернее зяброкряк, поскольку эта особь явно мужского пола, опускает голову и начинает, фыркая и мотая головой, с жадностью втягивать в себя жидкость.

«Какой-то упырь»,– мелькает мысль, и я заношу палку.

Капризная память не вовремя выдает информацию о том, что на упырей и им подобных вампиров действует осина, а совсем не дуб. Но поскольку я собираюсь использовать дреколье не в качестве кола, а совсем наоборот – как дубину, то, отбросив ненужную информацию, замираю с занесенной над головой палкой, намереваясь обрушить ее на макушку, как только она возникнет в поле моего зрения.

Чудище перестало глотать и довольно фыркнуло, начав распрямляться.

Я качнул палку назад, увеличивая размах, и в это время в дверном проеме возник гостеприимный хозяин избушки с черпаком в одной руке и большой деревянной ложкой в другой.

Остановить удар я уже не успел, а вот ослабить – частично да. При столкновении дуба с лысиной раздалось не «Гуп!», сопровождаемое треском то ли дерева, то ли кости (всегда нелегко верно угадать, что окажется прочнее), а всего-навсего «Бумс!». Пусть звонкое, но мало опасное для здоровья.

Издав нечленораздельный вскрик, чудище резко повернулось ко мне. Все лицо его было мокрым, но не в крови, а в рассоле.

– Комар,– пояснил я, стараясь удержать на лице глупую улыбку. И, отлепив от бороды сизоносогозяброкряка веточку укропа, отбросил ее в сторону.

– А… – недоверчиво промычало чудище, утерев мокрое лицо рукавом, засаленным до такой степени, что меховая оторочка приобрела вид однородной массы, местами протертой до дыр, погладило лысину, на которой четкой полосой, наливающейся краснотой прямо на глазах, просматривается след от соприкосновения с дубовой палицей. И вполне членораздельно переспросило: – Комар?

– Ага,– подтвердил я, пряча импровизированную дубинку за спину.

– А…

– Не стоит благодарности.

Судя по налитым кровью глазам и выражению лица, сизомордый незнакомец именно этого чувства и не испытывал. Скорее всего, он просто растерялся от неожиданности и не мог решить, что преобладает в нем: гнев или злость?

Не давая ему определиться в выборе, любое из решений в котором чревато для меня неприятностью, принимаюсь импровизировать.

Зная манеру хозяина избушки на всяком встречном испытывать собственноручно приготовленное зелье и по его реакции на обнаружение в своем дворе сизомордого предположив, что они знакомы, я сложил дважды два и получил…

– Больно? – указав глазами на набухающую шишку, поинтересовался я у пострадавшего и тут же, не дав ему ответить, обратился к бородатому естествоиспытателю:– Может, напоим его вашим чудо-зельем? Оно ведь поможет?

– Конечно,– воодушевляясь заманчивой идеей, воскликнул хозяин избушки.

А вот в налитых кровью глазах явно промелькнул испуг.

«Знать, верно мое предположение»,– возликовал я.

– Нет-нет,– поспешно отмахнулся от предложенной помощи незнакомец.– Все хорошо. Такая мелочь, что даже не стоит вспоминать.

– Ну… тогда пожалуйте за стол,– вздохнув, пригласил хозяин.– Отведайте угощения.

– С удовольствием.

– Не откажусь.

ГЛАВА 3

Посвящение в богатыри

Вот раньше как было? Выпил Илья Муромец чарку, почувствовал в себе силу богатырскую – и ну подвиги вершить. Почет и хвала!

А сейчас? Выпил… почувствовал… вытрезвитель. И бумажка по месту работы.

Размышления в КПЗ

Может статься, было довольно невежливо с моей стороны сидеть вот так, с отвисшей челюстью, но процедура знакомства оказала на мой мозг, запутавшийся в собственных «это помню – это нет», потрясающее действие.

Сперва-то все было чинно, даже несколько официально.

Когда мы уселись за стол, хозяин, перебросив бороду с одного плеча на другое, наполнил чарки влагой, чистой, словно родниковая вода, и, прокашлявшись, возвестил:

– Будем знакомы. Меня родители нарекли Никодимом, по батюшке – Якимович, только сызмальства все кличут Травником.

Он что, с самого детства зельем самодельным всех желающих и не очень травить пытался?

– Это значит, что с травами дело имею,– для таких непонятливых, как я, уточнил происхождение своего прозвища знахарь-самоучка.

Они выжидательно посмотрели на меня.

– Как раньше звали меня, не помню, а пока можете величать просто товарищем Бармалеем.

Скромненько и со вкусом.

Не знаю, почему мне взбрело в голову – так, мимолетная прихоть! – назваться именем сказочного злодея, о котором я и прмню-то лишь то, что он каким-то образом связан с Африкой: «В Африке разбойник, в Африке злодей, в Африке ужасный Бармалей…». «А Африка,– продолжала память выдавать порциями воспоминания,– это Черный континент, но сами жители почему-то слово «черный» недолюбливают. Они отдают предпочтение некой другой стране, в которой их сперва безжалостно эксплуатировали, а нынче кормят и всячески ублажают, терзаемые совестью. Для чего безбожно обирают новых несчастных, очередь которых перейти на дотацию наступит лет через сто-двести. Необходимость в ней возникнет значительно раньше, но совесть – она штука инертная. Пока-то стронется с места. Замкнутый круг получается».

Наступила очередь представляться сизом орд ому и красноглазому зяброкряку, которого про себя я продолжал величать именно так. До выяснения личности.

– Мороз Иванович. Но я как-то больше привык, что все зовут меня Дедом Морозом.

Вот тут-то моя челюсть и поползла вниз.

– Тот самый?

– Он. Не сомневайся,– подтвердил Травник.

– Но сейчас не зима? – Я кивнул на видневшийся в раскрытую дверь зеленый лес, словно мое утверждение и этом нуждалось.

– Лето,– со вздохом подтвердил Дед Мороз, не собираясь больше распространяться на эту тему.

– Будем! – Отсалютовав нам чаркой, хозяин проворно проглотил ее содержимое и, довольно крякнув, потянул с тарелки малосольный огурец. Весь такой корявый, пупырчатый.

Мы последовали его примеру.

– Ы… – только и смог произнести я, когда жидкость пылающим потоком скользнула по гортани и взорвалась огненным шаром в желудке.

– Ну как? – хрустя огурчиком, с искренней улыбкой на лице поинтересовался Травник.

Но мне было не до ответов, я ухватил жменю квашеной капусты и сунул ее в рот. Кислый сок слегка унял жжение

в горле, и я наконец-то смог перевести дыхание и утереть навернувшиеся слезы.

– Крепкая, зараза,– заявил Дед Мороз, занюхав рукавом.

Травник, вооружившись кувшином, наполнил чарки по новой.

– Предлагаю выпить за богатырей – наших защитников и… Легки на помине,– закруглился хозяин, когда чей-то огромный силуэт загородил дверной проем.

– Мир вашей хате.– Вошедший поклонился и, сняв остроконечный шлем, пригладил усы.– Пьянствуете?

– Присаживайся к столу,– ответствовал хозяин.

Богатырь с сомнением окинул взглядом одиноко стоявший свободный стул, чья колченогость ясно говорила о закономерном итоге, к коему должна привести попытка умостить на него крупногабаритное тело, вдобавок ко всему облаченное в кольчугу.

– Я подвинусь,– ссовываясь к краю лавки, предложил я.– Поместимся.

– Да я на краешек,– пообещал богатырь и прижал меня к стене.

Наполнив чарку и вновь прибывшему гостю, Травник пояснил:

– За богатырей русских, защитников земли-матушки, Добрынюшка, был тост наш.

– Правильный тост.

Выпили за богатырей.

Вторая пошла не в пример мягче, словно торной дорожкой к себе домой.

Вооружившись ложкой, я принялся наворачивать кашу, с интересом прислушиваясь к неспешной беседе, завязавшейся среди собравшихся.

– Расскажи, Добрыня Никитич, где бывал, чего видал, о чем с умными людьми говаривал?

– Дома бывал, матушку проведывал, гостинцев свез.

– И как поживает Афимья Александровна?