Текст книги "Домой не возвращайся!"

Автор книги: Алексей Витаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

– Всэм спакойнай ночи ы прыатных снов.

– Какой вежливый. Спасибо, Мустафа. И тебе того же, – ответил бугор.

Кондаков и Мустафа обогнули дом и вышли к теплотрассе. Крыльцо студенческого общежития горело яичным желтком в беззвездной, пасмурной ночи. Филипп Васильевич разорвал картонную коробку и сделал подстилку себе и Мустафе.

– Ми так и будэм здэсь, как сабак бэздомный жить?

– Хочешь, иди к тем, кто тебя сюда на дорогой машине доставил.

– Нэ, я что пахож на тэх Штирлиц ыз абщина Фиксы.

– Неплохой ты парень, Мустафа. Жаль, что крутнуло тебя на обочину.

– Сам знаю, но выход у мэня навэрно нэ был. А к ным ыдты апасна, очэнь апасна. Я адын раз нечаянна падслушал, как Хал гаварыл аднаму чэловэку про этого Саида Шухратовича. Там дэла очэнь темный: аны этых студэнтаф патом прадают. Нэт, нэ так. Нэ самых прадают, а ых почка, пэчэнь, ну как эта?

– Ты хочешь сказать, что они возят втемную доноров для продажи органов?

– Вот имэнна. Так и хачу гаварыть. Аны бы ы мэня туда прадалы: на органы.

Словно чья-то стальная рука стиснула в груди у Кондакова сердце. В глазах поплыли маленькие желтые кружочки крылец. Он с трудом навел фокус, пытаясь не подать вида, и бросил, отворачиваясь от Мустафы:

– Пора спать, Мустафа-джан.

– Нэ, я караулыть буду.

– Золото я уже спрятал. Его на мне нет. Так что спи спокойно.

– Как так нэт? Кагда успэл шайтан праклятый.

– А ты думал, я буду ждать, когда ты у меня на билет экспроприируешь, пока сплю. Если останется, дам, конечно. Спокойной ночи.

– Спаконай, спаконай, – чуть не взвыл Мустафа на задернутое тучами небо.

ГЛАВА 26

Грудастые тучи толпились над столицей, напоминая чем-то сборище лохматых бездомных собак. Бальзамов шел по вечерним, сверкающим неоновыми огнями улицам, отрешенно глядя себе под ноги. Смерть Белоцерковского стала неожиданным, ошеломляющим ударом. Точный выстрел в голову из снайперской винтовки унес человека, ставшего ему очень близким, человека, за чьей спиной спокойно и уверенно дышалось. Не зря сказано, что большое видится на расстоянии. Как только Марата Гавриловича не стало, Бальзамов ощутил, насколько он одинок! Более близкого человека, чем Белоцерковский, у него в Москве не было и не будет.

…Неужели не понимал старый морпех, что вся эта игра в казаки-разбойники когда-нибудь плохо кончится? Или недооценил силы противника? Вот так вот, просто, без лишних математических выкладок, его взяли и убрали выстрелом из дома напротив. И никто никого искать не будет. Что дальше? Что мне-то делать? Бежать? Так ведь верно Марат Гаврилович сказал, что всю жизнь не побегаешь. Зачем я нужен этому гребаному Саиду? Почему он меня не трогает? Что за планы у него насчет меня? А самое главное, куда податься в такой ситуации? Продолжать жить в общаге? Пока тяжко…

Ноги сами несли его по Тверскому бульвару в сторону Садового кольца. Мысль работала в одном направлении, а тело подчинялось внутреннему инстинкту. Иногда выныривая на какое-то мгновенье из своих свинцовых дум, он с завистью смотрел на молодежь, пьющую баночное пиво, влюбляющуюся, просто гуляющую весело и беззаботно. Через два поворота налево показалась вывеска: «Дупло кукушки». Вячеслав тряхнул шевелюрой, сбрасывая снег, и толкнул дверь.

Нутро заведения, отделанного деревом, встретило гостя мягким приглушенным светом и клубами сизого табачного дыма. Бальзамов спустился вниз по короткой лестнице, на ходу снимая отяжелевшую от воды куртку. Он сразу проследовал в зал, где уже шел концерт. Выбрал столик, заказал подскочившему официанту стакан томатного сока и закурил. Идти в вип-зал, где вокруг столика наверняка грудились ожидавшие своего выступления барды, не хотелось совсем.

– Вяч, ты как сегодня? – Игнат Глухаренко, как всегда, вырос, словно из-под земли, подсаживаясь за столик.

– Я сегодня пас. Просто послушаю. Если хочешь, куплю билет.

– Ты о чем, старик? Отдыхай: нет, так нет. Неплохой концерт намечается. – Арт-директор «Дупла» так же неожиданно и бесшумно испарился.

На сцене, изображая саму невинность, пела белобрысая, короткостриженная бардэсса с украинской фамилией, то и дело бросая томные взгляды в сторону сидящего за первым столиком мужчины. Не нужно было обладать выдающимся умом, чтобы понять, что мужчине отводилась роль спонсора в непростой карьерной схеме исполнительницы. Тонкий ценитель женского творчества сидел в профиль к Бальзамову: верхняя губа сильно выдавалась вперед, подбородок почти отсутствовал, из выпуклой черной родинки на виске топорщилось несколько волосков. И Вячеславу сделалось муторно от всего этого. Песня была насквозь фальшива, как и сама певица, как и все это кафе. Сделав несколько глотков сока, он окинул глазами зал. И к немалому своему изумлению увидел через три столика от себя обнимающуюся парочку: Маришку и ее депутата, Вадима Красносельцева. Они, конечно же, увидели его гораздо раньше, Вячеслав это понял и кивнул, не вставая с места. Грудь словно валуном придавило: неподвижные глаза Вадима сверлили из-за маришкиного плеча глубоко и навязчиво. Бальзамову стало еще более неуютно и одиноко. Захотелось выйти на свежий воздух, надраться до чертей прямо на улице и уехать, сбежать из этого столичного ада. А белобрысая бардэсса тем временем предлагала немногочисленной публике петь вместе с ней незамысловатый припев, хлопая в ладоши у себя над головой и одаривая зал натянутой, лягушачьей улыбкой. Больше всех старался спонсор, перекрикивая вялый хор нестройных голосов, не отличаясь при этом музыкальным слухом и даже чувством ритма. Вячеславу невольно вспомнился Эдик Телятьев с песенкой: «Эх, ма, чемодан, чемодан – два уха. С батареей танцевать можно и без слуха».

Исполнительница, действительно, чем-то напоминала отопительную батарею советского производства: свитер на ее квадратной фигуре торчал валиками и кое-где лохматился выпроставшимися нитками. Наконец, допев свой авторский шедевр, она ковырнула ногтем указательного пальца в носу и, попытавшись незаметно сбить содержимое своей ноздри о джинсы, поклонилась.

На смену исполнительнице с украинской фамилией на сцену бойко запрыгнул хохлатый, молодящийся бард и, окинув зрителей бодрым, зажигательным взглядом, замолотил по струнам, запев приветственные строчки, состоящие из сплошных литературных штампов. Зал расплывался в комсомольской улыбке, явно ностальгируя по кострам и палаткам. Даже официанты засновали, слегка пританцовывая. Бард много раз повторил слово «здорово», исполняя свою нетленку, по окончании несколько раз вдарил по струнам, с чувством зажимая навороченный аккорд; последнее было явно для того, чтобы продемонстрировать свою музыкальную изощренность.

Следующий номер явился кульминацией всего первого отделения: на сцену вышла целая группа исполнителей, состоящая из лысоватых туристов и низенькой горбоносенькой девушки неопределенного возраста. Они с чувством запели, покачивая в такт и не в такт головами. Немного грустные и немного натянутые улыбки почти у всех обнажали зубные проблемы. Девушка иногда солировала, но почему-то обязательно в тех местах песни, где речь шла о нетленности мужской дружбы. Все произведение было пронизано возвышенной грустью неизбежного расставания. По окончании сего душещипательного номера зал аплодировал стоя, то ли действительно покоренный творчеством певцов, то ли мечтая быстрее направиться в туалетные комнаты.

– Вячеслав, слава Богу, наконец-то я вас нашла! – Неожиданный голос заставил вздрогнуть Бальзамова: – Меня зовут Саша, Александра. – Девушка протянула руку.

– Как вы узнали, что я буду здесь?

– Да никак. Я просто захожу сюда каждый вечер и все время о вас спрашиваю вон у того человека, – Саша кивнула на Глухаренко.

– Такая девушка, как вы, вряд ли может быть свободна. Неужели нет супруга или, как часто бывает в наше время, спонсора? Ну-ну, только не обижайтесь: сказал глупость, готов исправиться.

– Супруг есть, да не про мою честь. Решила уйти. Мало того, что ревнует ко всем столбам в околотке, так еще вечные истерики по поводу и без.

– Бизнесмен? Нервы у таких людей ни к черту. У меня они жалость вызывают.

– Да в том-то и дело, что нет. Так, обычный мелкий чиновник с хорошей зарплатой: работает помощником консула в Африке, а уж гонору, как у павлина, распустившего хвост. Все, с меня хватит. А после того, как вас однажды увидела, на все иначе смотрю.

– Вам здесь нравится?

– Издеваетесь. Я и в прошлый раз, когда вас увидела, оказалась здесь чисто случайно: подружка уговорила. Хотя лукавлю немного: о вас-то я уже слышала, точнее ваши песни. Пел как-то один актер, кудрявенький такой, все время приплясывает немного, да знаете вы его.

– Догадываюсь, кто. У них, у актеров, жизнь такая: не попляшешь – не споешь. Форма должна довлеть над содержанием.

– Я как услышала, то между песнями решила из зала выйти: дух перевести.

– Спасибо, Саша, вы добрая. – Бальзамов хоть и сказал шутливо, но почувствовал, что где-то в глубине, под сердцем, нарастает ощущение чего-то очень родного. Захотелось взять ее за руку, подержать, отогреться самому и согреть исчерченную венами руку: – Судя по вашим рукам, вы знаете, что такое тяжелый труд не понаслышке.

– Почему вы все время говорите как-то не вполне серьезно?

– Не обижайтесь, это от комплексов, наверно. В данный момент нахожусь в непростой ситуации. Интересно, который час?

– Абсолютно с вами согласна. Давайте уйдем отсюда.

– В общежитие за красивой и чистой любовью? Только туда мне сейчас совсем не хочется. Как-нибудь потом объясню, почему.

– Совсем не обязательно. Просто выйдем на воздух, прокатимся на машине. Я вас подвезу потом. А насчет приглашения, я все понимаю. Творческий беспорядок в комнате и все такое. Нужно подготовиться.

– Вы тоже шутить умеете. Что ж, идемте. Будем пить пиво на промозглом ноябрьском ветру.

– Я за рулем, но в другой раз поддержу, хотя пиво не очень понимаю.

Они вышли на улицу. Ветер, словно поджидая их, с грохотом соскочил с крыши и стал подталкивать в спину. Бальзамову вдруг захотелось дышать этим ветром, бежать вслед за ним от нависшего, обступившего со всех сторон кошмара. Бежать с этой женщиной, которую видит-то первый раз в жизни, далеко в медвежью глушь, и жить тихо, по-людски, лелея маленькие человеческие радости. Бросив вороватый взгляд на нежную раковину ее уха, он вдруг понял, что, оказывается, много лет скучал по теплой, нормальной, обычной семейной жизни с ее хлопотами и заботами. Что вся эта столичная кутерьма с неоновыми вывесками, фуршетами, быстротечными романами не стоит голубиного плевка… Александра. Какое нежное имя. Старик Хемингуэй любил имя Мария, не напрасно в романе «По ком звонит колокол» он вложил в уста девушки с этим именем всю мудрость и любовь опаленной войной Испании. Но если бы он узнал имя Александра…

– Сюда, – сказала Саша: – Мы пришли. Вот моя машина.

– А где же отливающий серебром мерс? Никогда внутри не сидел.

– Нет мерса, испарился вместе с мужем, точнее, я его сама испарила из своей жизни навсегда. Теперь довольствуюсь жигуленком и очень даже рада. Правда, Жужа, мы ведь счастливы? – Саша провела по зеленоватой поверхности капота заботливой рукой.

– Давно водите машину?

– Очень, уже, как минимум, лет двадцать. А вы с рулем дружите?

– Да, – соврал Бальзамов, усаживаясь впереди: – Заядлый гонщик.

– Нисколько не сомневалась. Глядя на вас, первое, что приходит в голову, это мысль о неудержимой бесшабашности.

Жигуленок: плавно набирая скорость, покатил, по Никитской. Бальзамов поймал себя на мысли, что очень редко видел вечернюю Москву в центре. Ездить приходилось исключительно на метро, и времени, чтобы просто погулять по улицам, никогда не хватало. Он невольно залюбовался облитыми светом зданиями храмов, магазинов, жилых домов, бегающими огнями ночных клубов, пульсирующими вывесками. Около часа они катались по центру. Саша бегло рассказывала о памятниках, перемежая рассказ историями из своей жизни. И Бальзамов на какое-то время отключился от своих жутких проблем: шутил, смеялся, по-доброму подтрунивал над Сашей. Время скромного человеческого счастья пролетает, как правило, очень быстро, и мы только потом можем оценить, насколько нам было тогда-то и тогда-то хорошо.

– Все. Приехали. Вот ваше общежитие, дорогой мой Вячеслав Иванович.

– Сашенька, черт, я совсем забыл, мне же в магазин бы заскочить не мешало. Я так вот запросто сегодня не засну.

– Давайте, сдам назад. Но честное слово, меня несколько настораживает ваше отношение к спиртному. Поверьте мне, я врач, пусть и гинеколог…

– Да, полно вам. За меня не волнуйтесь. Самому уже, если честно, надоело употреблять. Вот выберусь из трясины и, даю слово, завяжу.

– Самое важное – не просить кондуктора жать на тормоза, а самому все-таки постараться выскочить вовремя из несущегося в пропасть вагона.

– Весьма образно.

– Послушайте, Вячеслав, покупайте свою бутылку водки и поехали ко мне.

Бальзамов, как на крыльях, влетел в магазин и, покупая бутылку, даже забыл взять сдачу.

Никогда ему еще не было так хорошо. Все прошлые романы не шли ни в какое сравнение. Находясь рядом с Александрой, он вдруг ощутил, как снова затеплился в душе давно забытый огонек радости. Радости оттого, что ты просто есть на белом свете, оттого, что ты живешь в этом мире и у тебя есть свое законное место. Похожее состояние было только в глубоком детстве и, может, временами в юности. В тот вечер они не сели к столу, и бутылка осталась непочатой. Войдя в квартиру, едва успев снять верхнюю одежду, сплелись, упали на кровать, душа друг друга в объятьях, проваливаясь, улетая, сливаясь с пространством Вселенной. В короткие минуты отдыха он клал голову на чуть выпуклый женский живот, от которого исходила всепоглощающая энергия материнства, и вдыхал сладковатый и терпкий запах разгоряченного лона.

– Вячеслав, я… мне кажется, что у тебя большие проблемы. Ты не хочешь со мной поделиться? – Саша перебирала, накручивая на пальцы, локоны длинных, спутанных волос Бальзамова.

И он рассказал все с самого начала, как выплеснул одним махом, почувствовав, что отныне не один, что эта женщина стала для него неким убежищем.

– Да, – сказал он, подводя итог: – ситуация зашла в тупик. Остались Подлипкин и Горелый, с которыми у меня нет никакой связи. А ждать нельзя. Да и сами они на волосок от беды.

– А что если попробовать обратиться за помощью к Вадиму? Ведь он депутат, чувствуется, что человек в своих кругах достаточно влиятельный.

– Он мне жутко неприятен. Я бы даже сказал по-другому: душу леденит, когда на него смотрю.

– Это эмоции, Вяч. Надо набраться сил и позвонить. Причем, не откладывая, прямо сейчас. Еще нет двенадцати. Да, и совсем не важно, сколько времени, когда речь идет о жизни и…

– Пожалуй, ты права. – В руках Бальзамова запищали клавиши мобильника: – Алло, Маришка, доброй ночи. Послушай, ты можешь меня соединить с твоим Вадимом?

– Бальзамов, ты, как всегда, вовремя. То монголы ночью колобродят, усмиряя гормональные скачки, то великие русские поэты любовников моих требуют. А что, собственно говоря, стряслось?

– Маришка, я тебе сказать не могу. Скажи, пожалуйста, Вадиму, что дело государственной важности. Очень тебя прошу.

– Только ради тебя, господин поэт, но недолго. Вадим, возьми трубу!

– Да, – пробасил голос на другом конце эфира.

– Вадим, у меня к вам важный разговор, вы кое-что знаете про наше общежитие. Так вот, существует некий Саид Омаров, фигура, скорее всего, виртуальная, занимающийся продажей человеческих органов. Доноры, набранные в отдаленных горных аулах из многодетных семей в возрасте от шестнадцати до двадцати, живут в левом крыле нашего седьмого этажа. Они, конечно, ни о чем не догадываются.

– Это достоверная информация?

– В том-то и дело, что нет. То есть, достоверная, но недоказуемая.

– Как это?

– Помните Эдика Телятьева? Он что-то разузнал об этом деле, потому оказался на том свете. Мы потянули за ниточку, пытаясь узнать, кому нужна была смерть журналиста.

– Кто это «мы»?

– Боевое братство «Честь имею» под руководством Марата Гавриловича Белоцерковского, который тоже погиб, получив пулю в голову.

– Во-первых, самодеятельность до добра не доводит. Во-вторых, вы можете доказать связь между донорами и смертью этого Белоцерковского?

– Да тут все ясно, как Божий день.

– Это вам ясно, а мне ничего не ясно. С чего вы решили, что это доноры, а не студенты платных колледжей, которых поддерживает восточный бизнес? Почему вы считаете, что журналист вообще что-то там нарыл, да, к тому же, журналист, умерший от передозировки спиртного?

– Мне сказал его отец.

– Что сказал, что доноры разгуливают по седьмому этажу студенческого общежития?

– Но ведь Белоцерковского убили. – Бальзамов почувствовал, что захлебывается бессильной злобой.

– Почему вы вообще решили, что Саид Омаров существует? Есть хоть что-нибудь?

– Есть. Я сам слышал, как капитан Садыков разговаривал с ним по телефону. Это было на моем допросе.

– Где этот Садыков? Как найти?

– Его тоже убили.

– Кто?

– Не знаю, кто, – Вячеслав вздрогнул, едва не проговорившись: – Но ведь эти студенты исчезают.

– А что говорят сами обитатели левого крыла об исчезновении своих соседей?

– Говорят, что тех, кто плохо учится, отправляют обратно домой или предлагают хорошую работу за границей в качестве чернорабочих.

– Не вижу в этом ничего дурного и преступного. В Средней Азии сейчас очень плохо с рабочими местами.

– Вадим, но ведь если пустить по следу сыщиков, то очень скоро обнаружится пропажа людей. Их нет ни дома, ни за границей. Где-то, кто-то, черт возьми, должен их регистрировать. Человек ведь не иголка в стоге сена.

– В наше время, дорогой Вячеслав, человека травинкой назвать трудно, а уж тем паче иголкой. Никто заниматься поиском этих людей не будет.

– Ну хорошо. А как же быть со смертью Белоцерковского?

– Следаки, наверняка, уже ищут убийц. Думаете, у него врагов мало было!

– Следствие может двигаться в разных направлениях, в том числе удобных для Саида Омарова. На примере капитана Садыкова я понял – у него везде свои люди.

– Уф-ф, как с вами тяжело, с поэтами: вечно вы фантазируете и конструируете схемы самых жутких и невероятных сюжетов.

– Но я чувствую, смерть ходит за мной по пятам.

– Если бы вас хотели убить крутые мальчики, то, поверьте – за ними не заржавело бы. Так что идите к себе и спите спокойно. Никому вы не нужны. Зацепиться за ваши доводы ни одно следствие не сможет. Мне искренне жаль, что вы окружены цепью трагических случайностей.

Бальзамову хотелось закричать в трубку, что Садыков под давлением рассказал, где находится логово Омарова. Но удержался: нельзя выдавать еще живых Подлипкина и Горелого, если живых, конечно. К тому же, Садыков мог соврать, мог просто ничего не знать и дать ложные координаты. Даже если он не врал, и Омаров, действительно, обосновался в частном медицинском центре, то где тому подтверждение? Омаров ведь не ходит с табличкой на груди, мол, я Саид Омаров. Наверняка там какой-нибудь Иванов Петр Сидорович. Нужно знать настоящее имя этого Омарова или хотя бы то, которое в паспорте. Паспортов тоже может быть несколько.

– Спокойной ночи, товарищ депутат. Спасибо за трогательное участие в моей судьбе.

– Спокойной ночи, господин поэт. Надеюсь, что развеял ваши черные мысли.

Бальзамов швырнул телефон на подушку:

– Ты все слышала? Типичный кондовый дуболом и карьерист: дальше своего сытого носа смотреть никуда не собирается. – Он не заметил, как стал говорить с Александрой так, будто знает ее уже много лет, и ей это понравилось.

– Успокойся, Вяч, отрицательный результат – тоже результат. По крайней мере, ты знаешь, что к Вадиму обращаться не стоит.

– Саша, я не знаю, как мне быть. Понимаешь, не знаю. Хуже всего, когда не видишь врага и не ведаешь, какие мысли у него в голове. Если честно, я устал очень, и почти на грани отчаяния.

Она обняла его за голову и прижала к груди:

– Давай ложиться. Для меня самое главное – это наша встреча, а с остальным справимся, вот увидишь. В конце концов, просто убежим туда, где нет этих чертовых Вадимов, Омаровых, грязных денег.

Бальзамов утром не слышал, как Александра собралась и ушла на работу, настолько сон его был крепок. Отрыв глаза, он глубоко вдохнул и, не торопясь, выдохнул, как делают выспавшиеся, хорошо отдохнувшие люди.

Не спеша, позавтракал, выпил три чашки черного кофе, словно желая оттянуть время, принял душ и, неохотно натянув заношенную одежду, вышел вон.

Не дойдя до крыльца своей родной общаги несколько метров, споткнулся о лыжную палку бомжа, чуть не выронив из рук недопитую бутылку пива. Бродяга дремал, сидя на бордюре. Секунду подумав, Бальзамов поставил бутылку у его ног.

– Смотреть под ноги надо, молодой человек, а не идти, задрав очи. Не первый раз уже спотыкаетесь, – проскрипел бомж: – А за бутылочку – спасибо: все в помощь.

Вячеслав не удостоил ответом речь старика, и, хлопнув дверью, скрылся в вестибюле.

Как только двери лифта на седьмом этаже со скрежетом отворились, он услышал знакомый, заливистый лай Дейки, которая издалека почувствовала приближающегося хозяина… Бедная малышка, ты страдаешь ни за что и больше всех. Ну иду уже, иду… Вячеслав торопливым шагом устремился к табличке с номером 719, чтобы побыстрее осчастливить заждавшееся четвероногое чучело. В изгибе дверной ручки торчала скрученная в трубку газета… О, да у нас свежая пресса. Скажите, пожалуйста, кто бы мог подумать… Мозг выдавал штампованные обороты из плохих детективных сериалов… Почта, сэр. Горячий номер, сэр. Спасибо, спасибо, вы свободны. Чего вы ждете, простите? Ах да, чаевые, пожалуйста. Хорошая шутка помогает не сломаться в трудную минуту… Он развернул газету, и в глаза ему сразу же бросился некролог, что коллектив такой-то выражает самые глубокие соболезнования по поводу безвременной кончины замечательного хирурга, ветерана ВОВ, ударника социалистического труда Подлипкина Натана Лазаревича. Смерть наступила на восьмидесятом году жизни от сердечной недостаточности… Мысль материальна… Вот оно: не успел вслух сказать, как уже сбылось. Что теперь: снова звонить этому узколобому Вадиму и пытаться хоть что-то объяснить? Бесполезно. Этот мешок с требухой скажет, что два века никто не живет или что-нибудь в этом роде, и пойдет развлекаться со своей аппетитной курицей в ближайший ресторан. Эх, Ковыльская, Ковыльская, жаль, что ты не мужик – с каким бы удовольствием набил тебе мордаху.