Текст книги "Живодер"

Автор книги: Алексей Сейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Барселонские стулья

Стрижка обошлась руперту (нет-нет, каждый раз когда его называли "Руперт", он отвечал: "Без большой буквы, руперт, пишется с маленькой буквы", что многих заставляло заподозрить, что маленькое у него кое-что другое) в девяносто фунтов, то есть приблизительно шесть с половиной фунтов за волос. Однако она стоила того, ибо была сделана Тревором Скорби, причем такими маленькими ножницами, что становилось понятным, почему его называют гением. Каждая прядь обрабатывалась отдельно крохотными серебряными ножничками, в результате создавалось нечто бледно-желтого цвета, постепенно переходящего в белый с оттенком мочи. Ниже шли дымчато-серые брови, водянистые глаза и кожа цвета креветочного коктейля. Худое тело было облачено в пиджак без лацканов от Ямамото, рубашку без ворота от Пола Смита и ботинки без шнуровки от Патрика Кокса. Он считал, что в этой "недостаточности" его одежды есть некая целесообразность, – у него просто не было времени возиться с лацканами, воротничками, шнурками, пуговицами и прочей ерундой. (Конечно, никто из упомянутых лиц, чьи имена значились на этикетках, не имел к их производству никакого отношения. Просто они кому-то сказали, те передали дальше, а другие уже распорядились, чтобы где-нибудь за океаном наняли бедных женщин, которые и сшили эту одежду.)

руперт посмотрел в зеркало и остался вполне доволен своим видом. Впрочем, возможно, он видел не совсем то, что видели остальные, руперт был архитектором, а после современных художников архитекторы занимают второе место по способности видеть то, чего нет. Вы, например, видите здание, которое представляет из себя проржавевшую груду бетона, брошенную на произвол обтекающего ее со всех сторон транспорта, а для них это изящное воскрешение европейских соборов в стиле барокко, высящееся над слиянием мощных рек. Они умеют очень убедительно говорить, эти архитекторы, жаль вот только, что эти сукины дети гораздо хуже строят.

Продолжая улыбаться своему отражению, руперт задумался над тем, как изменилась его жизнь за последние несколько лет; в конце концов, он не всегда испытывал такое удовлетворение. В какой-то момент руперт, как одно из тех модернистских зданий, которыми он так восхищался, потерпел полный крах. После семи лет, проведенных в университете, и пятнадцати лет частной практики он понял, что, работая независимо от таких монстров градостроительства, как Ричард Роджерс и Норман Фостерс, он ничего не добьется. В случае руперта в основном это было связано со стремлением к роскоши и отсутствием вкуса – клиенты губили все его великие замыслы своим нытьем о насущных нуждах, требуя полочки, на которые можно было бы поставить их ужасные безделушки, и уничтожали на корню его пространственные решения, настаивая на таких глупостях, как стены и двери. "По крайней мере, – утешался он, – я не пал до того, чтобы выполнять заказы местных властей". Стоит начать работать на них, и, кроме регулярных и довольно продолжительных встреч с ними, это обернется конструированием чудовищных пандусов на случай если к ним вздумает наведаться какой-нибудь проезжий паралитик (или как это теперь там нынче называется?). И несмотря на довольно приличные заработки, руперт не мог быть удовлетворен своей пустячной работой, да и кто бы был? Он хотел быть игроком, равным Норману Фостеру, а еще лучше – исполнять роль сильной половины в паре Ричард и Рути Роджерс. Ричард был гордостью новой архитектуры, а Рути управляла "Речным кафе" в Хаммерсмите, которое, установив новые стандарты в сфере того, что вы можете получить и метнуть на стол, стало застрельщиком настоящей революции в области выездного обслуживания. Теперь нетрудно понять, почему Ричард был круче Нормана, – ведь никто не знал, чем занимается миссис Фостер и существует ли она вообще. А если бы Норман был геем, он непременно начал бы таскать своего бойфренда на приемы и всякие мероприятия и позволял бы ему давать интервью о своем друге, умершем от СПИДа, руперт уже заметил, что, когда оба супруга знамениты, начинается экспонентный рост славы. Стоит остановиться перед каким-нибудь типом, сказать несколько слов, подписать несколько документов, и ваша средняя сила не просто удваивается или утраивается, – она перемножается или возводится в куб. Именно таким образом самые несовместимые люди оказываются прикованными друг к другу до тех пор, пока падающий рейтинг популярности не позволит им расстаться. Исследователи феномена славы даже назвали это "эффектом Лиз и Хью".

Именно в этот тяжелый момент руперт решил все взять в свои руки, и его первый проект был связан с его собственной женой, которая слишком долго била баклуши. Элен, с которой он познакомился еще в колледже, вполне устраивало положение домохозяйки, воспитывающей двоих детей, Миса и Корби, но он не собирался с этим мириться.

Стоило руперту осознать, чего он хочет, и он обычно добивался этого. В детстве он просто приставал к родителям, вожатому бойскаутов или к своей сестре, пока вся семья не отправлялась к маяку, его не назначали командиром отряда или не занимались с ним онанизмом. Он даже дал свое название этому процессу приставания: испробовав "убеждение", "принуждение" и "увещезаставление", он наконец остановился на "доводонасилии". Не было у него причин отказываться от этой тактики и по достижении более зрелого возраста. А следовательно, коли он решил, что его жена Элен должна прекратить сидеть дома и начать играть свою роль в его карьере, значит, ее нужно было доводить денно и нощно. Он начал показывать ей журналы с фотографиями преуспевающих женщин, заодно отмечая, как хорошо они выглядят, а на вечеринках и приемах обращать ее внимание на более молодых и красивых особ, намекая на то, что начнет трахаться с ними, если она не соберется. И она его поняла.

Элен начала собственное дело по чистке национальных флагов и очень быстро поднялась. Судорожно оглядываясь по сторонам в поисках какого-нибудь занятия, которое могло бы принести ей крупный успех, она однажды заметила, как ужасно выглядят национальные флаги, украшающие универмаг Ардинга и Хоббса в Клапаме (в особенно жутком состоянии находился флаг Заира – собственно, как и сама эта республика). Наведя справки у менеджера, она выяснила, что флагами никто не занимается. Тогда она не преминула заметить, что внешний вид флагов не только придает универмагу неряшливый вид, но что к тому же они рискуют оскорбить состоятельных заирских покупателей, уже не говоря об украинских эмигрантах, государственный флаг которых – символ свободы и знак избавления от тысячелетнего ига русского империализма – висел вверх ногами. Она тут же подписала договор, взяв на себя обязательства по поддержанию государственных флагов в должном виде, после чего на нее посыпался целый ворох новых контрактов. В данный момент она вела борьбу за право попечительства над флагами всего итальянского флота, что было нешуточным делом.

Если бы не руперт, она бы так и осталась домохозяйкой и не было бы у нее ни "ауди-А6", ни мобильника с выходом в Интернет, ни неиспользованного права на шестьсот тысяч воздушных миль.

Архитектором руперта сделало чтение. С самого раннего детства он читал все, что попадало ему в руки, за исключением художественной литературы. На художественную литературу у него просто не было времени, зато он с удовольствием читал газеты, музыкальные журналы, технические учебники и, конечно же, всевозможные сайты в Интернете. Да и к тому же разве можно чему-нибудь научиться, читая художественную литературу? Поэтому он просто не видел в ней смысла. Кого могут волновать поступки и действия выдуманных, несуществующих, сочиненных персонажей? Никому нет дела до того, прыгают ли они там под поезд, разоблачают преступников или женятся. Они все равно не существуют! Они не обладают реальными физическими телами! У них не было ни телефонов, ни членов, ни садовой мебели, и уж они точно не устраивали обеденные приемы, на которых руперт мог познакомиться с влиятельными людьми. Поэтому они были абсолютно бесполезны.

В шестидесятые годы, на которые пришлось время взросления руперта, все газеты были посвящены только одному – будущему, прошлое не стоило ни гроша. Журналы и газеты изобиловали провидческими набросками и пророчествами относительно перестройки мира. Зиферт предлагал заменить Ковент-Гарден небоскребом, давно забытый "специалист по транспорту" Колин Бьюкенан планировал провести шестиполосное шоссе на месте старого и никому не нужного Кентерберийского собора, Дэн Смит намеревался перестроить Ньюкасл. С невыразимым придыханием произносились названия зарубежных городов будущего – Бразилия, Канберра, Оттава, а на родине, конечно же, все ждали чудес от Мильтона Кейнса. Архитекторы в своих офисах чертили безликие вышки рабочих общежитий, торговых центров и индустриальных зон, обрамленных цветами, росшими в конических бетонных вазонах, между которыми, взявшись за руки, гуляли счастливые семьи. Там всегда где-ни-будь пролегала монорельсовая дорога и всегда светило солнце. Неужто кто-то мог не захотеть жить в таком городе? И что еще важнее – как хорошо было тем, кто жил там, в твоем творении. Главное было изменить мир, переварить его и выплюнуть в новом виде, не важно – лучше или хуже, чтобы потом можно было говорить: "Это здание сотворил я. И тошнотворное чувство, которое вызывает у людей его неизбывное уродство, дело моих рук".

руперт, однако, в то время не участвовал в переделке мира, он был счастлив, если ему поручали немного переделать лестницу или гардероб.

Утряся таким образом все дела с женой и пристроив ее в бизнес по чистке национальных флагов, он начал размышлять над тем, как бы и самому продвинуться. И в состоянии глубокого недовольства ему пришло в голову, что политика, которая также должна быть по сути игрой, занимается собственно перестройкой общества. Закрытие больниц, освобождение террористов, военные действия в мелких странах, манипуляция людьми, словно курсором на экране компьютера.

"В корзине остается пятьдесят тысяч шахтеров. Вы хотите окончательно от них избавиться?" – "Да, хочу, – клик". – "Заменить пятьсот мелких больничек на десять медицинских суперцентров". – "Замена не является невыполнимой. Продолжить/отложить?" – "Продолжить, продолжить, продолжить, идиотская машина! Будущее всегда выполнимо. Клик!"

Таким образом возникал вопрос: как руперту пролезть в политику? Конечно, не в члены парламента – кому нужна эта дребедень и у кого есть на это время? Объезжать провинцию, целоваться с пакистанскими женщинами, а потом не быть избранным, если не понравишься своим неблагодарным избирателям.

руперт размышлял обо всем этом, когда на дворе стояло начало девяностых, и в один прекрасный день он услышал волшебное слово – "мысленакопитель". Он тут же понял, что должен побольше разузнать об этом резервуаре познания. Как и все лучшие идеи, эта также пришла из Соединенных Штатов. "Мысленакопителями" назывались группы головастых ребят, которым платили за то, что они придумывали новые способы реорганизации общества и предлагали их правительству.

Почувствовав, откуда дует ветер, руперт вступил в "мысленакопитель" с левым уклоном. Он назывался "Институт Ромба" и финансировался группой либералов, занимавшихся вивисекцией, переработкой ядерных отходов и гонками "Формулы-1".

После неизбежной победы на выборах руперт начал перемещаться оттуда, где идеи создаются, туда, где они воплощаются. Надо было выскочить из "мысленакопителя", утереться и вскочить в "оперативное подразделение".

Правительство Тони создало более четырехсот таких подразделений, чтобы тот мог совать свой нос во все сферы жизни граждан, что он очень любил делать. В такие подразделения входили правильные люди, изучавшие насущные проблемы, на которых Тони мог положиться и которые не скрываясь, откровенно и с жаром сообщали ему то, что он хотел услышать. Подразделения носили громкие названия типа "Творческое оперативное подразделение промышленности", или "Подгруппа достижения двадцатипроцентного роста биржевых акций", или "Обзор важнейших национальных спортивных мероприятий, которые следует сделать достоянием телевизионных каналов всего мира". "Оперативное подразделение" – это было то самое, о чем мечтал руперт, – настоящая власть и полное отсутствие ответственности. Лишь одно обстоятельство омрачало его положение – наличествовала ужасающая, прямо-таки шокирующая нехватка правильных людей, мыслящих в духе Тони, и из-за этого многие "оперативные подразделения" формировались всего из одного работника. Например, Рути Роджерс то и дело приходилось отчитываться перед самой собой. Так все вертелось на одном месте, зато важные решения, например в области производства невоспламеняющихся детских игрушек, так и оставались непринятыми.

Благодаря своей работе в "Институте Ромба" руперт знал, что для него не составит труда просочиться в какое-нибудь заштатное оперативное подразделение (может, конечно, не в "Рабочую группу строителей-ковбоев", поскольку ни один из шестидесяти трех ее членов не имел отношения ни к архитектуре, ни к топографии). Однако руперт хотел пробраться поближе к пирогу власти, то есть конечно же к Тони, потому что когда ваше подразделение приходит даже к какой-нибудь сногсшибательной идее в области производства продуктов из искусственного мяса, нужно, чтобы вы могли сообщить об этом какой-нибудь шишке. И руперт вознамерился пролезть в такое подразделение, которое отчитывалось перед самой большой шишкой, а именно перед Тони. Так, чтобы, если ему захочется что-нибудь обсудить, он мог просто позвонить Тони или прогуляться к дому десять и поболтать с премьер-министром.

Поэтому руперт ждал и лебезил в надежде получить приглашение на обед, на котором будет присутствовать Тони, чтобы рассказать ему о своих мыслях. И наконец они встретились у советницы королевы, баронессы Елены Кеннеди. Как только телохранители Томи и Салмана удалились в Другую комнату, чтобы поесть пиццы, которую им доставил посыльный на скутере, на сцену вышел руперт.

Его выступление состояло из двух частей. Первая: руперт объяснил, что творения его кумиров Миса ван дер Роэ и Ле Корбюзье несправедливо оклеветаны врагами врагами прогресса, как реакционер принц Чарльз с его страстью к натуральному овсяному печенью и скромным каменным коттеджам. И дело не в том, что они опережали свое время, а в том, что они делали это недостаточно, – поэтому требовалось усилить контроль, улучшить планирование и усовершенствовать организацию. Часть вторая: людей нужно убедить в том, что они сами этого хотят, – и тут он подошел к своему детскому изобретению, "доводонасилию". Вместо того чтобы выполнять требования народа (что вообще страшно старомодно, если задуматься), правительство должно прибегнуть к "доводонасилию", и тогда люди начнут требовать от вас то, что вы сами хотите им дать. Если все представители правительства, все министры и все чиновники просто, без нюансов и комментариев, начнут повторять одно и то же, игнорируя какие-либо возражения, то очень скоро население начнет требовать, чтобы ему предоставили право жить в плановых постройках, в контролируемых жилых зонах и питаться хорошо сбалансированной пищей в просторных общественных столовых (Рути Роджерс уже трудилась над разработкой меню).

– Действенность этого метода я доказал собственной жизнью, – сообщил он премьер-министру. – Я неоднократно проверял его на себе. Это не является невыполнимой задачей, Тони, – с жаром заверил он, склоняясь над мороженым с фруктами. Тони пододвинулся ближе.

И уже на пороге дома, когда, выпуская клубы дыма, рычали "ягуары", а телохранители туда и сюда шныряли глазами, Тони сказал: "руперт, я хочу, чтобы ты выполнил невыполнимое".

– Я выполню, Тони, – ответил тот, и они пожали руки, глядя друг на друга влюбленными глазами.

По дороге домой руперт размышлял об эпитафии немецкого поэта и драматурга Бертольда Брехта, о которой ему кто-то рассказал: "Он предлагал, и люди принимали его предложения". У руперта тоже имелись свои предложения, и скоро он воткнет их в глотку этого страсбургского гуся, называемого населением. И руперт превратился в человека, у которого было все: влиятельное положение, знаменитая красавица-жена, семья и дом.

И не просто дом, а Дом. Его Дом заслуживал того, чтобы писаться с большой буквы, от которой сам он отказался. Его дом находился в Белгрейвии, на расстоянии полумили от того места, где жили Ричард и Бути Роджерс. Сказка, а не дом. Когда он покупал его, это было темное тесное лондонское жилище с шестью спальнями, превращенное теперь в оазис пространства и света. Как только вы открывали простую непритязательную дверь, перед вами оказывалась эффектная стеклянная лестница, с головокружительной крутизной уходящая вверх, руперт утверждал, что она не является "объектом", направленным на то, чтобы вызывать восхищение у соседей, она просто служила связующей нитью между световым фонарем и подвалом. Традиционная лестница разрушила бы это ощущение пространства и света, которого он пытался добиться. Для того чтобы края ступеней можно было рассмотреть, они были помечены тремя рядами матовых точек, руперт сделал это вопреки собственному желанию – изначально они не предполагались, но после того, как они обнаружили своего сына Миса посередине лестницы в луже мочи судорожно нащупывающим края ступеней, Элен настояла на том, чтобы они были помечены точками. И теперь каждый раз, когда он спускался, они вызывали у него приступ отвращения. Гостиная располагалась наверху. И если вам удавалось туда добраться, единственным, на что вы могли сесть, были четыре стальных стула на кронштейнах, которые Мис ван дер Роэ сконструировал для немецкого павильона на Всемирной выставке в Барселоне в 1929 году, – знаменитые "Барселонские стулья". Кроме них в гостиной ничего не было.

При более внимательном взгляде обнаруживалось, что одна стена целиком представляет собой шкаф, набитый книгами и музыкальными дисками. Вокруг царила хирургическая чистота, руперт и Элен даже телефон держали в шкафу, что, естественно, приводило к тому, что они порой пропускали довольно важные звонки – например, когда звонили из школы, гуда ходил Корбу, сообщить, что швы на его ноге, разрезанной острыми стальными краями напольного покрытия в кухне, снова разошлись и его отправляют в больницу, где ему предстоит провести восемь часов в обществе заляпанных кровью алкоголиков, – но какое это могло иметь значение по сравнению с чистотой и отсутствием хлама? Потому что минимализм требовал от человека очень многого, для достижения гармонии все должно было быть сбалансировано и не сдвигаться ни на йоту, каждая вещь должна была точно находиться на своем месте, – стоило лишь чуть нарушить это шаткое равновесие, и все снова погружалось в хаос. Стоило лишь вынуть из коробки один карандаш, поставить картинку под неправильным углом, бросить на пол одну-единственную игрушку, и вы с таким же успехом могли обклеить стены обоями от Лоры Эшли и заказать велюровые диваны. И даже невидимый беспорядок был недопустим, ибо он источал телепатические волны дисгармонии, просачиваясь под дверями и заражая окружающую атмосферу чистоты. Поэтому руперт требовал, чтобы мальчики соблюдали в своих спальнях такой же порядок, как и в остальном доме, хотя сам никогда не бывал в их комнатах. Минимализм становится все более насущным требованием, однако большинство людей просто играют в него. И теперь Элен, считавшая себя не самой аккуратной особой, сообщала друзьям, что, "стоит начать так жить, и у тебя входит в привычку все убирать".

Это очень понравилось руперту, но вскоре он выяснил, что она снимает маленькую комнатку в Воксхолле, до потолка заваленную керамическими черепашками, обитыми кожей скамеечками, цветными подставками. Она сбегала туда словно к любовнику и сидела часами среди гор безделушек, раскачиваясь из стороны в сторону и лаская керамического клоуна. Он не стал кричать на нее, когда узнал об этом, но они долго разговаривали, и в конце концов она поняла, что лучше отказаться от этой комнатки. К тому же она была слишком занята чисткой флагов, чтобы у нее оставалось время на керамического клоуна.

Единственной броской деталью гостиной был квадратный кусок стекла, метр на метр, вмонтированный в пол прямо над входной дверью. Иногда руперту казалось, что он различает на кристально прозрачном стекле желтоватый налет, оставшийся после еще одной лужи, сделанной Мисом, когда тот не глядя выбежал за мячом и в ужасе застыл, словно паря в безвоздушном пространстве.

Несмотря на все приставания Элен, он отказался уродовать лестницу, заявив, что Мис без содрогания к ней теперь и близко не подойдет. К тому же, добавил он, стекло держится на акриловой основе и, даже треснув, не сможет разлететься на осколки.

Таким образом, в тот вечер, когда он получил поручение от Тони, он сидел в своем "ягуаре", блаженно откинувшись на спинку, и купался в грезах о своем грядущем могуществе, которые, казалось, просачивались в салон вместе с теплом, исходящим от печки. Длинный черный лимузин свернул на его улицу, и мощные фары, сиявшие, как голубые звезды, осветили боковую стену его любимого детища.

Осветили ту самую шероховатую стену, которую пришлось драить до бесконечности, пока она не приобрела безупречную гладкость яйца, а после этого еще пять раз покрывать специальной краской, полученной из Германии. И теперь на этой стене, чистой и прекрасной, как морская дымка, когда он уезжал, на этой самой стене полуметровыми буквами было написано одно-единственное слово: "ПАТРИК".

Он вышел из машины и дрожа застыл на тротуаре. Даже если бы его отымели в задницу какие-нибудь ирландские работяги на Хемпстедской пустоши, он и то не чувствовал бы себя таким оскорбленным. Такое не могло случиться с ним, ибо он был частью власти. Его тошнило от ярости. Глупое, идиотское имя Патрик, написанное распылителем и выведенное робкой дрожащей рукой неуча. Он бы не пришел в такое негодование, убеждал себя руперт, если бы это был какой-нибудь политический лозунг, что-нибудь связанное с курдами или этим типом из Перу, который выглядел так, словно принадлежал к секте Благодарных мертвецов. Надпись не служила даже меткой, выполненной в художественной манере граффити, которая имела бы хоть какое-нибудь отношение к вонючему уличному искусству, – руперт читал в журнале, что такие метки оставляют различные группировки и компании, возвращаясь по вечерам из своих клубов и запечатлевая на стенах названия своих любимых дискотек – "Гашиш", "Свалка", "Что", – так улитки оставляют свой склизкий след по дороге к дому. Но он и представить себе не мог ничего более тупого, чем "Патрик", руперт даже вспомнил, что у него был один рисунок Кейт Херинг, выполненный пульверизатором и изображавший его торговую марку с маленькими прыгающими человечками, – вот насколько он был осведомлен в области граффити.

А следовательно, это являлось неприкрытым и откровенным вандализмом. Сначала он было решил попросить Джека прислать полицейских, чтобы те занялись расследованием данного дела, но быстро отказался от этой мысли, ибо принадлежность к власти предполагала понимание того, что ты можешь себе позволить, руперт решил, что это дело рук какого-то придурка, малолетнего подонка из трущоб, – но как он сюда пробрался? Вероятно, на такси из своего рабочего пригорода. Сюда, в этот элитарный квартал не ходили ни автобусы, ни метро, а из правительственных отчетов он знал, что ни один ребенок из рабочей семьи не может пройти больше нескольких сот ярдов, чтобы не съесть упаковку чипсов, не запить ее бутылочкой "Солнечной радости" и не принять дозу кокаина.

руперт полагал, что выражение "выть от ярости" не более чем фигура речи, однако именно этим он теперь и занимался; он выл, стоял посередине тротуара и выл. Надо было что-то делать. Даже если он позвонит своим малярам сейчас, он знал, что эти тупые английские работяги раньше утра не появятся. Жаль, что маляров нельзя выписать из Германии вместе с краской. Дрожащей рукой он открыл ключом входную дверь, оттолкнул домработницу; сбежал по лестнице в темный подвал и тут же застыл в полном недоумении. Планируя дом, он настоял на полном отсутствии каких бы то ни было дверных ручек, так, чтобы двери были неразличимы на фоне стен, чтобы повсюду были гладкие ровные поверхности. Он утверждал, что если спускаешься в подвал, то знаешь, куда идешь, а если не знаешь, то и делать тебе там нечего. Элен доказывала, что гости нуждаются в каких-то ориентирах, чтобы понять, где находится туалет, поэтому однажды вечером после многочасовой полемики руперт согласился пометить его дверь отполированным квадратиком; если захотят, заметят, заявил он, или пусть писают себе в штаны, на большее он не согласен.

И вот он внезапно перестал узнавать свой дом – тот словно закачался у него под ногами, руперт кружился вокруг собственной оси, но повсюду простирались лишь ровные стены. Ему нужна была дверь, открывавшаяся в небольшое пространство между подвалом и улицей. Он лихорадочно толкал и пинал стены, пока не раздался щелчок и он, раздирая лицо о кирпичную кладку, не влетел в узкое помещение, пропахшее мылом. Налево вела еще одна дверь к угольной яме, которая в настоящий момент представляла собой мокрую кирпичную пещеру под мостовой.

Вероятно, от сырости деревянная дверь разбухла, потому что руперту пришлось здорово потрудиться, чтобы открыть ее, причем в процессе он умудрился разодрать торчащим гвоздем свой костюм за три тысячи фунтов от Освальда Боутенга. Облепленный паутиной, ругаясь на чем свет стоит, он принялся копаться в угольной яме, пока не нашел банку, на четверть полную краской, привезенной из Германии. Он схватил с полки огромную малярную кисть и выскочил наверх, чтобы уничтожить оскорбительное слово. Он замазал его широкими мазками, закапав при этом свой костюм, но уже не обращая на это внимания. Закончив, он отошел в сторону, чтобы полюбоваться своей работой. Несмотря на одышку, физический труд наполнил его приятной усталостью, к тому же он ощущал столь желанное для каждого человека чувство победы над врагом.

Однако это длилось недолго. Видимо, пока белая краска хранилась под лестницей в угольной яме, с ней что-то случилось, потому что она приобрела гораздо более темный оттенок или просто вступила в реакцию с черной краской пульверизатора; как бы там ни было, она посерела, а поскольку руперт покрыл ею только контуры слова, то теперь оно снова проступило, лишь увеличившись в размерах.

Обед Рути подкатил к горлу, и он изрыгнул его на мостовую, окончательно приведя в негодность костюм, руперт понял, что совершил роковую ошибку, поддавшись страсти. Это то, что отличает крупных шишек от простых людей, – они невозмутимы как кисель и хладнокровны как мороженое, они никогда не позволяют эмоциям управлять собой, более того, эмоции у них, похоже, вообще отсутствуют, и они лишь изображают их перед телекамерами. А он так глупо попался. Ну что ж, впредь будет умнее.

Ничего страшного, зато ему был преподан важный урок: главное – терпение и дальновидность. Теперь он знал, что пригласит профессионалов, которые перекрасят ему всю стену, что и требовалось сделать с самого начала.

Усталая раздраженная Элен появилась дома в два часа ночи. Она ездила на совещание по проблемам химической чистки "Химчистка 01" в Глазго и никак не могла понять, почему он так возбужден. "Господи, ведь это всего лишь граффити", – заявила она. И тут руперт перестал понимать, зачем он на ней женился, – она же его партнер и должна понимать такие вещи. Он бы наверняка ушел ночевать в другую комнату, если бы она у них имелась. Но ее не было. Перед тем как он превратил свой дом в храм пространства и света, в нем было шесть спален, теперь у них осталась лишь одна, их собственная, тогда как мальчики, вцепившись в края своих кроватей, спали на стальной площадке, подвешенной на тросах над световым колодцем. Стеклянная дверь спальни руперта и Элен также выходила к световому колодцу, незаметные двери вели в кладовку, шкафы и гардеробную, завешанную одинаковыми костюмами от Боутенга. Еще одна длительная полемика была связана со стеклянной стеной туалета, выходившей наружу, – с одной стороны, она увеличивала освещенность, но, с другой, предоставляла соседям возможность наблюдать за тем, как они справляют нужду.

Утром после бессонной ночи он первым делом бросился звонить малярам, но те красили дом лорда Уинстона и могли появиться лишь через два дня. Ему предстояло провести целых два дня в обесчещенном доме.

Эти два дня превратились в сплошную пытку; и хотя он провел их взаперти, легче ему от этого не становилось. Его пребывание в доме ничего не меняло – стена словно сделалась стеклянной, ибо насилие, совершенное над ним, пробудило в нем способность видеть сквозь стены, и он не мог отделаться от вопиющего святотатства: "ПАТРИК", "ПАТРИК", "ПАТРИК", "ПАТРИК", "ПАТРИК". А поскольку его офис находился в доме, он был загнан этим "Патриком" в угол, как затравленный тигр.

После бесконечного ожидания в семь утра наконец появился чудовищный фургон с малярами. Они достали свой переносной радиоприемник, казалось, настроенный сразу на два канала одновременно, и тот огласил округу воплями, шипением и ревом. После этого они отправились завтракать, оставив приемник трещать и улюлюкать. Вернулись они через два с половиной часа – в Белгрейвии трудно найти хороший горячий завтрак. После этого они принялись за работу.

Через полтора часа главный маляр – высокий немногословный негр по имени Томми, у которого из заднего кармана комбинезона всегда торчал свежий номер "Сан" с хорошо заметным очередным заголовком, призывающим к ксенофобии, – позвонил в дверь и попросил руперта.

– Мистер… э-э… мистер руперт. Думаю, вам неплохо бы выйти, у нас там… э-э… небольшая проблема. – И он повел дрожащего руперта за угол.

Видимо, между краской пульверизатора и краской маляров произошла какая-то химическая реакция, в результате, вместо того чтобы скрыть оскорбительную надпись, побелка лишь рельефно выделила ее, и теперь на фоне безупречно белого фона красовались ярко оранжевые буквы. Более того, казалось, надпись увеличилась: "ПАТРИК". Она стала кричаще заметной, словно дом руперта являлся каким-то новым баром под названием "Патрик".

– Мы положили краску в три слоя, – пояснил Томми. – Но эта чертова штука продолжает проступать.

руперт совершенно тихо вошел в дом и повернул на расположенную рядом с парадным входом кухню, весь пол которой был выстлан чудной нержавейкой. Безупречная кухня с безупречным нержавеющим полом. Раньше у них жила кошка, но ей надоело, что у нее постоянно разъезжаются лапы на скользком полу, и она ушла жить на другую сторону улицы, руперт был искренне рад этому обстоятельству, потому что, когда в жаркую погоду она валялась на спине, раскинув лапы, это придавало дому неопрятный вид. Впрочем, мальчики, видимо, ее любили, так как теперь большую часть" времени они проводили в доме напротив, где жило семейство из Саудовской Аравии, которое и приютило кошку. Лежа на полу, руперт взглянул на проволочные стулья, заказанные им для кухни. Как и положено, они не предполагали подушек на сиденьях, поэтому гости уходили с глубокими поперечными вмятинами на задницах, словно провели вечер с исключительно кровожадной любовницей. Но на этот раз Элен настояла на своем и купила подушки, и руперт был даже тайно рад этому, потому что ему совершенно не хотелось, чтобы у людей складывалось превратное представление о баронессе Джей из-за вмятин, которые оставляли его стулья на ее заднице.