Текст книги "На острие меча"
Автор книги: Алексей Азаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Сиклунов получил распоряжение взять доктора Пеева под особый контроль. Его группе были приданы новые люди. Гешев не собирался отступать: это было не в его характере.
Павлов по собственной инициативе связался с Постовым. Попросил помочь. Полковник, хотя и не любил действовать совместно с полицией, пообещал прикрепить к спецгруппе Сиклунова нескольких агентов контрразведки.
Был на исходе 1942 год.
6
Впервые Отто Вагнер побывал в Болгарии в октябре 1939 года, когда адмирал Канарис, всемогущий глава абвера, командировал его в Софию в качестве помощника начальника отдела 1-А полковника Блоха, совершавшего инспекционную поездку. Адмирал считал, что агентура абвера на Балканах действует недостаточно энергично; Вагнеру поручалось подхлестнуть ее и, если потребуется, взять на себя руководство резидентурами. Всегда улыбающийся, светский, в безупречном костюме от дорогого портного, Вагнер, путями неисповедимыми, оказался вскоре вхож в столичные салоны, конторы промышленников и кабинеты политических деятелей. «Отто Делиус, коммерческий посредник» – значилось на его визитной карточке из бристольского картона.
В Софии Вагнер пробыл около месяца и вновь появился весной сорокового, уже в качестве торгового атташе при посольстве Германии. Короткое время спустя начальник РО подполковник Костов получил от него строго конфиденциальное письмо, в котором говорилось: «Дорогой подполковник! Как вы знаете, доктор Делиус – мой псевдоним. Я аккредитован при вашем Министерстве иностранных дел официально как доктор Отто Делиус, родившийся 12 февраля 1896 года в Фрейбурге. Необходимо поддерживать эту легенду, поскольку тайна – в интересах нашей специальной службы. Вам отдельно я представляю свои личные данные и прошу Вас держать их в секрете, чтобы никто не мог установить идентичность Делиуса и Вагнера. Делиус». Несколько позже, проясняя, кто есть кто, «торговый атташе» известил Костова, что он—«Отто Вагнер, майор, родился 14 апреля 1898 года в Мангейме. По служебному положению приравнен командиру полка». Естественно, что Делиус, не заинтересованный в широкой рекламе, не счел нужным добавить, что контрразведкам доброго десятка государств он известен под другими именами: доктор Фрей, доктор Кун и просто Кара. Умолчал он и о том, что Канарис ценит его как выдающегося специалиста по шпионажу и контршпионажу на Балканах.
В специальной инструкции, полученной Делиусом от Канариса, помимо прочих задач в качестве одной из важнейших выдвигалась проблема координации работы РО-2, РО-3, отделения «А», службы ДС в целом и жандармерии в борьбе с болгарской компартией. Делиусу предписывалось оказывать карательным органам Болгарии практическую помощь путем обмена опытом, передачи агентуры и проведения совместных акций.
За два года Делиус добился многого.
Секретный денежный фонд его был практически неограничен, и, не стесняясь в расходах, «торговый атташе» быстро собрал компрометирующие материалы на Гешева, Костова, Стоянова, Кузарова и Павлова. Он знал о каждом из них именно те подробности, которые эти господа предпочли бы забыть раз и навсегда, и постепенно, не опускаясь, впрочем, до грубого шантажа и предпочитая тактику слабо завуалированных намеков, прибрал к рукам их всех до одного. Комната Делиуса на втором этаже посольства превратилась в штаб-квартиру секретных служб, откуда он, не выходя за порог, влиял не только на болгарскую разведку и контрразведку, но и на двор и самого царя. В частности, ни в одной стране мира штатные сотрудники абвера не пользовались такими льготами, как в Болгарии. Через Костова офицеры Канариса получили легальные болгарские паспорта и особые удостоверения, обеспечивающие им экстерриториальность. Подобного не удавалось добиться ни одному эмиссару Канариса – даже тем, кто работал у Антонеску и Хорти в странах-сателлитах. Адмирал оценил достижения Вагнера и выразил ему особую благодарность. Впрочем, благодарил он не Вагнера и не Делиуса, а просто Доктора – именно этот псевдоним «торговый атташе» предпочитал всем прочим, хотя докторской степени не имел и образование пополнил не в университете, а у резидентов-практиков, под началом которых сделал первые шаги на поприще шпионажа, диверсий и террористических актов.
Пункт абвера, возглавляемый Доктором, был как бы государством в государстве – со своими законами, нравами и тайным судом, выносившим приговоры отступникам и инакомыслящим. Приведение приговоров в исполнение Доктор обычно поручал Гешеву или Кочо Стоянову, и те действовали молниеносно. Словом, все шло своим, хорошо организованным чередом, и ничто, казалось, не предвещало для Доктора потрясений.
И вот – рации!
Пеленгаторы, нащупавшие их, оказались бессильными определить конкретные пункты расположения передатчиков. Не поддавались и шифры, используемые для перекрытия текста.
После долгих колебаний Доктор информировал Берлин.
Колебания эти были вызваны деликатным обстоятельством: посол Бекерле терпеть не мог «торгового атташе», поскольку помимо дипломатических нес функции представителя гиммлеровской службы безопасности, в свою очередь раскинувшей в Болгарии агентурную сеть и конкурировавшей с абвером по всем статьям.
Сейчас Бекерле получал великолепный повод насолить коЛлеге Доктору, а рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер дорого дал бы за возможность нанести удар адмиралу Канарису.
Дело с радиостанциями получало первостепенное значение.
В Берлине Канарис и Гиммлер, каждый в своих интересах, были намерены выжать из «дела» максимум возможного. Доберись Делиус до передатчиков, и Канарис рапортовал бы рейхсканцелярии о новом блистательном достижении абвера, пекущегося неусыпно о государственном интересе империи. Опереди
Бекерле Доктора с разгромом радиогрупп, и с таким же рапортом отправился бы Гиммлер, не преминув отметить при этом, что Канарис и его эмиссары оказались слепы и беспомощны.
Бекерле не опускался до знакомства с Гешевым или Павловым. Он предпочитал платить начальству, а не исполнителям и держал на содержании министров, парламентских лидеров и – на паритетных началах с британской Интеллидженс сервис – советника царя Любомира Лулчева.
Так, дело «О нелегальных радиостанциях в Софии» превратилось в своеобразный магнит, притянувший к себе сотни людей – от полицейского инспектора Сиклунова, с его безымянными, под номерами, агентами, до Лулчева, Канариса и Гиммлера, мнивших себя фигурами масштаба международного.
Обо всем этом Пеев не знал. Не догадывался он и о вмешательстве Доктора в расследование, хотя фамилия Делиуса была ему известна и раз или два он встречался с «торговым атташе» на официальных приемах в клубе Союза офицеров запаса. Делиус производил приятное впечатление – обходительная улыбка, остроумные реплики.
...Январь 1943-го.
Сталинград и разгром 300-тысячной войсковой группировки Паулюса словно камень стряхнули с сердца Пеева. Не камень – скалу. Митко, по молодости экспансивный, ликовал: «Фашистам конец!» Пеев и Елисавета не спорили с ним, но в разговорах между собой сходились на том, что немцы еще достаточно сильны и до конца войны, к сожалению, далеко. Той же точки зрения придерживался и Никифоров, черпавший из бесед с министром войны Миховым и начальником штаба Лукашем достоверные сведения о боеспособности и количестве дивизий вермахта. Союзники, опубликовавшие в свое время коммюнике о скором открытии второго фронта, не торопились сдержать слово, и Советская Армия, по существу, одна вела тяжелые сражения на европейских полях битвы. Ради жизни на земле, ради победы над нацизмом.
Во имя этой же цели делал все, что мог, и Александр Пеев.
Война...
Пеев превосходно понимал, что нейтралитет Болгарии день ото дня становится все более призрачным. Еще недавно беспечная София сейчас походила на фронтовой город, готовящийся к осаде.
Ввели затемнение и светомаскировку. По ночам улицы патрулировались солдатами и жандармами. Тех, у кого не было пропусков, и лиц, вызывающих сомнения, доставляли в казармы и участки. Оттуда зачастую задержанных, без судебных волокит, отправляли в концлагеря. Охрану военных объектов взяли на себя немцы,– солдаты в зеленых стальных шлемах стреляли без предупреждения.
Царь Борис счел необходимым свести к минимуму приемы и балы, отдавал дань обстановке. На войну было ассигновано сорок процентов бюджета —
8 миллиардов левов...
Гешев придал группе Сиклунова дополнительно 20 агентов, поручив проследить все без исключения связи Пеева и взять под надзор его знакомых.
«Тени» ходили за Пеевым по пятам. Становилось все труднее работать. Заметил шпиков и Никифоров. Однажды подвел Пеева к окну своего кабинета, показал.
– Как ты считаешь, Сашо, что это значит?
– Последствие ордеров на мой арест – тех, что Дирекции не удалось реализовать; ищут повод и прощупывают всех, с кем встречаюсь.
– Прекратим встречи?
– Это бросится в глаза. Нет, паниковать не стоит. У Дирекции в списках моих приятелей должно быть с полсотни имен, среди них «сговоровцы», монархисты, фашисты. Шарада, в которой легко запутаться. Но я рад, что ты заговорил об этом. Все может быть, Форе. Да, все! И я наметил тебя руководителем группы на случай, если со мной что-нибудь случится.
Никифоров не был суеверен, но тут не сдержался, трижды стукнул костяшками пальцев по деревянной крышке стола.
– Бог с тобой, Сашо!
– Это не шутки, Форе. Я обязан принять меры предосторожности.
...Он, действительно, принял все меры, какие мог.
Генерал-майор Никифор Никифоров, скорее всего, останется вне подозрений и сможет на ходу перенять руководство группой.
«Все мы ходим на острие меча»,– думал Леев. И был прав.
Где-то в середине февраля Попов тоже заметил, что за ним следят. Люди Любена Сиклунова всерьез взялись за изучение «Эльфы», обнаружив в журнале постоянной клиентуры фамилию и адрес Пеева. Не составляло труда выяснить, что обслуживанием «Блаупункта» доктора занимался сам технический руководитель мастерской. Гешев не делал из этого факта поспешных выводов, но решил проверить, почему Эмил оказывает такое предпочтение далеко не самому состоятельному клиенту.
Кроме того, отделение «А» интересовалось всеми софийскими радиотехниками без исключения. Костов на одном из совещаний выдвинул мысль, что радиста, скорее всего, следует искать среди специалистов. Он, конечно, считался с тем, что радиста могли специально перебросить через кордон, но наряду с этим версия о местном происхождении хозяина радиоточки требовала тщательной разработки.
Делиус, председательствовавший на совещании, пожал плечами.
– Допустим, он местный. Допустим, имеет отношение к радиомастерским. Как вы его выявите?
– Будем мобилизовывать радиотехников в армию. В Софии их около семидесяти. Уйдут в казармы один, другой, двадцатый, тридцатый, и бог даст, рация заглохнет. Кроме того, станет ясно кто.
– Как быстро это можно сделать?
– Не слишком скоро. У большинства есть законные льготы и отсрочки от призыва. Месяцев пять, я думаю.
– Это долго,– подвел Делиус итог.– Но действуйте! Как часть комплекса мероприятий – годится.
Радиомастерские закрывались одна за другой: «Симменс», «Камертон», «Эфир», «Электрон»... Рация работала, и Делиус ничем не мог успокоить Берлин, откуда все настоятельнее требовали конкретных результатов. Неспокойно чувствовал себя и посол Бе-керле, получивший по прямому проводу нагоняй от
Гиммлера. Рейхсфюрер не стеснялся в выражениях. «В вашем гардеробе семьдесят шесть костюмов,– жестко сказал он.– Не спорьте, я не ошибаюсь. Именно семьдесят шесть. Так вот, я знавал послов, которые сейчас довольствуются одним – арестантским. Не заставляйте меня разочаровываться в вас, Бекерле».
В марте повестку о призыве получил брат Эмила, числившийся основным владельцем «Эльфы». Ему предписывалось в трехдневный срок явиться в казарму. Следовало ожидать, что очередь Эмила надеть шинель не за горами, и тогда его «музыка» по наследству переходила к запасной радистке. Пеев не любил полагаться на авось и заранее четко распределил роли.
Педантизм? Что ж, он сам считал себя немножко педантом, относя это качество к числу деловых достоинств. Именно умение рационально организовать жизнь позволяло ему долгие годы совмещать бездонную по объему работу партийного функционера с археологическими изысканиями, адвокатской практикой, обязанностями депутата Народного собрания и редактора газет «Время», «Земледельческое знамя» и «Пахарь». Помимо этого он как-то ухитрялся найти в сутках час, чтобы заняться политическим образованием сына, вместе с Елисаветой посещал театры, кино, и никогда не уставал.
Сколько он помнил себя, дом – семейный дом Эль и его – был полон народу. Здесь подолгу жила многочисленная родня, дневали и ночевали друзья. По вечерам приходил, засиживаясь порой заполночь, Христо Топракчиев, знаменитый в Болгарии летчик– ас времен первой мировой. За ним на огонек заглядывал Христо Данов – археолог, начинавший свой путь в роли скромного участника исторического кружка, организованного Пеевым в Пловдиве.
А были еще приемы во дворце, традиционные посещения клуба, выступления в суде, консультации промышленников по коммерческому праву.
Были книги, которые он читал в огромном количестве.
Была марксистская литература, требовавшая тщательного изучения.
Было новое дело, ставшее архиважным, главным– руководство группой, выполнявшей сложные задачи.
Педант? Что же, пусть так. Если это на пользу, он согласен. В одном из рапортов Сиклунов отметил умение «объекта» в течение дня проделывать фантастическое количество дел. Он был цепок и наблюдателен, инспектор Любен Сиклунов, и полагал необходимым разрабатывать «объекты» всесторонне, с максимальной детализацией данных. Занявшись Пеевым и «Эльфой», он не поленился не только собрать характеристики на каждого из тридцати рабочих мастерской, но и составил абсолютно точный план двухкомнатной квартиры Эмила на улице Царя Симеона, 25, отметив на схеме, где стоит комод, а где фикус в кадке, описав замки на двери и расположение окон. Он и сам не знал, понадобится ли это или нет, но с жадностью скупца клал в свою полицейскую торбу и щепочку, и гаечку – впрок, на будущее. Одновременно, с неменьшей тщательностью, он изучал политическое лицо Эмила и представил Гешеву заключение, что технический руководитель «Эльфы» ...«политически благонадежен».
– Это точно? – спросил Гешев.
– Каждый рабочий опрошен в отдельности. Квартальный надзиратель, со своей стороны, отзывается положительно.
Гешев захлопнул папку с бумагами, положил в нижний ящик стола. Значит, не Попов... Надо искать.
Линии пеленгов, прочерченные операторами пе-ленгаторных автобусов, сходились на квартале возле церкви святого Георгия – настоящем муравейнике, с тысячами жителей. Нечего было и думать о повальных обысках: они, скорее, предупредили бы радиста об опасности, чем вывели бы на него. Представлялось нереальным внедрение агентуры. В каждую квартиру не внедришь! Как же быть? Долгое время в Софии работали три рации. Потом две умолкли, перестали выходить в эфир, перебравшись в другие города, где их засекли на старых частотах. Оставалась одна, последняя, выявления которой Доктор требовал с таким выражением лица, что у Гешева по спине пробегал холодок. Кроме того, отделение «А» занималось поисками неуловимой нелегальной радиостанции «Христо Ботев», используемой коммунистами для широковещательных передач, подрывавших моральный дух населения. О Германии и ее фюрере дикторы «Христо Ботева» говорили такое, что Доктор белел от ярости.
В последнее время, к удовольствию Делиуса, слышимость станции заметно ухудшилась. Порой голоса дикторов полностью «затухали»... Пеев, со своей стороны, также отметил этот факт и в очередной телеграмме Центру просил, если есть возможность, принять меры к улучшению слышимости. В этой телеграмме он особо подчеркивал, что «Христо Ботев» пользуется огромным влиянием и авторитетом в народе. Сам он ежевечерне, в привычный час настраивал «Блаупункт» на нужную волну и слушал болгарскую речь – спокойный голос диктора, перечислявшего города, оставленные гитлеровцами под ударами советских войск. Каждое сообщение было как праздник.
Передача кончалась, и Пеев подходил к окну, отдергивал штору. «Тень» стояла на противоположной стороне бульвара, у парапета, сжавшего гранитом крохотную речушку. Всегда в одном и том же месте. Постоянная, как календарь.
Сиклунов и его люди не даром ели свой хлеб. Гешев ежедневно, в пачке других, получал сводку-отчет о каждом шаге доктора Пеева. В столе у него лежал ордер на превентивный арест. Должен же доктор дать повод! Черт побери, неужели зацепка так и не сыщется?.. Ничего, доберемся!
Впрочем, о Пееве Гешев думал так, походя. Одно из многих дел в общей текучке. Гораздо больше занимало его сейчас предложение, высказанное Доктором на очередном совещании с участием Павлова и Костова.
Берлинские специалисты подсказали Делиусу остроумный «ход».
В свое время, занимаясь поисками нелегальных раций в Брюсселе, корифеи функабвера, удостоверившись, что передатчики сидят где-то в районе Моллеенбек, стали последовательно, дом за домом, отключать электричество в определенном квартале, сужая круг поисков.
Это заняло около недели.
На восьмой или девятый день движение рубильника, выключившего электроэнергию, заставило станцию умолкнуть. Ток немедленно дали снова, и рация заработала, закуковала, но теперь она уже была в силках: контрразведка знала номер дома, а остальное было делом техники.
Делиус по-военному коротко изложил свою идею.
– Ваше мнение, господа?
– Превосходная мысль,– первым сказал Гешев.– Отделение «А» берется реализовать ее в Софии.
За бесстрастной маской бескорыстного службиста Гешев скрывал бешеное честолюбие. Неудовлетворенное. Требующее лавров и наград. Когда-то оно толкнуло его, выходца из бедной семьи, всеми правдами и неправдами добиться возможности поступить в университет. Профессора считали его способности более чем скромными, утверждали, что адвоката из него не выйдет. Он и сам понимал, что это так; почти не занимался изучением права, сконцентрировав внимание на криминалистике. Диплом ему дали словно из милости, но криминалистику и полицейскую технику Никола Гешев знал назубок! В Дирекции полиции на сереньком фоне самоучек знание это вывело его в первые ряды. В первые, но не на вершину. Начальником службы державной сигурности стал карьерист Павлов – человек весьма средних способностей. Как знать, не отметит ли Доктор рвение Ге-шева и не поможет ли пересесть в более высокое кресло?
– Отделение «А» сочтет выполнение операции делом чести!
Делиус внимательно оглядел Гешева.
– Вот как? Может быть, действительно, есть смысл, господин Павлов, поручить акцию Гешеву? Вы поможете ему, полковник Костов?
Костов, обиженный – перехватили – не подал виду. Сказал:
– Само собой.
– Я дам вам для усиления группы двух своих офицеров.
Встал. Коротким кивком закрыл совещание. У двери придержал Гешева за локоть. Посмотрел в упор – глаза голубые, острые. И опять у Гешева, как бывало уже не раз, по спине пополз леденящий холодок.
7
День был ясным, радостно-теплым, и Пеев, продлевая удовольствие от прогулки, не спеша шел по бульвару. Желтые плиты, окропленные дворниками из леек, зеркально отражали солнечные лучи. Плиты эти были одной из достопримечательностей Софии, может быть менее значительной, чем, скажем, готика летней резиденции царя в Лозенеце или ажурные узоры мечети Аль-Буюк, но тоже, на свой лад, необычной. Горожане гордились ими, хвастались перед приезжими. Говорили, что предок Бориса III, Фердинанд, купил их не то в Будапеште, не то в Вене, перекрыв на торгах сумму, предложенную Францем-Иосифом, и что других таких нет во всей Европе, а возможно, и в мире. Утверждали, что они не боятся ни времени, ни перепадов температур, ни ударов любой силы – вечны, как пирамида Хеопса. Пеев знал эту историю и сейчас разглядывал желтые многоугольники, словно видел впервые. Они были с секретом: мастер-австриец нигде не запатентовал состав и, умирая, унес с собой рецептуру, так и не сообщив потомкам, какие компоненты нужны, чтобы создать материал, по виду схожий с керамикой, а по прочности – со сталью.
Тайна. Она притягивала и волновала.
«Кончится война,– подумал Пеев,– займусь ими вплотную. Интереснейшая это штука, секреты старых умельцев. Нельзя, чтобы они пропадали, уходили из рук человечества».
Дело, назначенное на сегодня в суде, неожиданно отложили, и у Пеева появились два совершенно свободных часа – незапланированный отдых. Он шел, каблуки мягко стучали по плитам, солнечное
тепло растекалось по коже, и было так хорошо, как в детстве, когда нет у тебя взрослых забот, деловой канители, оплетающей сутки жесткими путами.
Впрочем, а было ли оно беззаботным, детство?
Сколько он помнил себя, всегда находились дела– великое множество дел, порожденных нуждой. Отец, Костакий Пеев, небогатый купец, уделял торговле времени меньше, чем политике. В доме его бурно витийствовали те, кто причислял себя к «общественным деятелям». Здесь, в пловдивском особнячке, была основана партия «народняков», ура-патриотическая, ставшая в последующие два десятилетия откровенно шовинистической. «Народняки» несколько раз становились правящей партией, но счастья это Болгарии не принесло. Увлекшись политикой, Костакий Пеев разорился дотла. Тринадцать его детей едва ли не голодали, дом ветшал, и Сашо – главный столяр в семье – то и дело чинил изъеденные жучком половицы, укреплял грозивший обрушиться балкон, бегал в лавочку, торговался с хозяином, помогая матери экономить стотинки. Мало кто догадывался, что кмет Пловдива Костакий Пеев, бывший министр Восточной Румелии, два десятка лет несший на плечах почетное бремя «отца города», балансирует на грани нищеты, и Сашо, его любимцу, приходится самому латать дырявые подметки.
Детство... Его как будто и не было.
И юность тоже уплотнилась, сжалась до предела во времени. Похоже, он как-то сразу, минуя множество стадий, шагнул в зрелость – пору настоящих, исполненных смысла забот.
«Народняки» в доме Костакия Пеева спорили до хрипоты. Вслушиваясь, Сашо едва удерживался от реплик. В кружке тесняков он доставал социалистическую литературу, читал Маркса, Ленина. Болтовня об общенародном благоденствии под эгидой просвещенной монархии вызывала желание вмешаться, спросить: «Кого обманываете, господа?»
В 1909-м Александр познакомился с Елисаветой. Девушка училась в классе у Харитины, сестры, и у нее же занималась в нелегальном кружке. Их сблизил реферат, написанный Пеевым и прочитанный Харитиной. «...Полная анархия в производстве и распределении сейчас создает то, что миллионы человеческих существ живут в нужде, не зная отдыха, борясь с голодом». Тоненькая девочка – голубые, родниковой чистоты глаза – подошла к нему, робко спросила: «Это вы написали? У вас есть время поговорить со мной?»
Через несколько месяцев он сделал ей предложение. Получил согласие и заказал два обручальных кольца. На внутренней стороне колец было выгравировано: «ЦЖ. 26 августа 1909 г.» Буквы «ЦЖ» означали– «На целую жизнь». Попа, повенчавшего их и посвященного в то, что банковское удостоверение о капитале 5 тысяч левов подложное, сослали в монастырь. Пеева из армии уволили, и чета уехала в Софию. Денег едва хватило, чтобы снять комнату на чердаке. Здесь и жили, кормясь самым дешевым – горными травами, салатом. Сашо приняли в университет, а Эль отказали: родители спрятали ее документы, заявив, что не желают видеть дочь рядом с голодранцем. Эль пошла к декану, профессору Иширкову, тот зачислил ее на курс условно... В 1912-м Пеева призвали. Балканская война.
Окопы, ранение и тройное офицерское жалование за «нахождение на театре военных действий». Деньги, полученные за пролитую кровь, позволили уехать в Брюссель, завершить образование.
Уехал студентом-недоучкой в капитанских погонах, приехал назад доктором права, адвокатом. Казалось бы, все устроилось, но он упрямо не хотел «благополучия». Продолжал работать во имя лучшего будущего.
Одиннадцать краткосрочных арестов, два заключения в концлагеря.
Когда вернулся домой после второго, многомесячного, сын был сильно болен, лежал в жару. Денег в доме не было... Пеев наклонился над кроватью Мит-ко, закусил губу. Сказал Эль:
– Уж лучше б я заболел!
Сын услышал, возразил серьезно:
– Что ты, папа, ты должен быть здоровым, чтобы зарабатывать...
Ему было шесть лет, и он уже хорошо знал, как плохо жить без отца.
Митко и Эль. «ЦЖ» – на целую жизнь.
Шагая по желтым плитам бульвара, Пеев размышлял.
Диалектика развития и борьбы...
Она разводит по разные стороны исторического барьера, и она же с предельной четкостью, в годы испытаний, делит людей на друзей и врагов. Порой неожиданно делит, и союзником, соратником становится тот, кто вопреки происхождению и воспитанию, привычной среде делает правильный выбор... Вот, скажем, Янко. Дипломатический лев Янко Панайотов Пеев. Кровное родство здесь роли не играет. Чепуха это, «голос крови» и все такое прочее. Янко родился в семье генерала, начальника тыла болгарской армии. Окончил Сорбонну. Отец его, отдыхая за письменным столом от штабных бумаг и дворцовых приемов, писал книги – злую сатиру, высмеивающую нравы двора. Писал, ну и что? Мешало ли это ему получать кресты и чины? Нет, нисколько. Фердинанд и сам любил почитывать сатиры генерала, случалось, выбирал из них словечки посмешнее и вворачивал в разговорах. Янко Пеев пришел к отрицанию монархии через знание ее сокровенных тайн, через «вольтерьянство», неверие, разочарование – сложный и извилистый путь.
Сейчас он получил назначение в Токио – посол его величества Бориса III, царя болгар, при дворе божественного микадо...
Пеев свернул с бульвара, осторожно оглянулся через плечо. «Тень» индифферентно вышагивала сзади, держась шагах в двадцати, не увеличивая и не укорачивая дистанции. В саду у питьевого фонтанчика Пеев уронил платок, нагнулся и привычным движением сунул под плиту два крохотных комочка папиросной бумаги. В шифровках были сведения от Георгиева из Берлина и сообщения от Никифорова. Форе тоже не сидел сложа руки: его приятельские отношения с новым министром Миховым крепли, и генерал был откровенен, как до него Даскалов. Никифоров на днях пожаловался министру на слежку. Михов позвонил Костову, хотел задать головомойку,
но полковник заверил его, что люди РО не имеют отношения к наблюдению за начальником ВСО. «Павлов переходит границы,– раздраженно сказал Михов.– Я займусь этим. Вас не будут беспокоить, генерал!» Он еще долго распространялся на тему о шпиономании, раздуваемой Павловым и Гешевым, а кончил признанием, что и за ним самим, похоже, приглядывают агенты отделения «А». Костов, по негласному распоряжению Михова перетряхнувший штат канцелярии министра, выявил адъютанта и порученца, состоящих на содержании у службы ДС, и посоветовал не поднимать скандала, а перевести обоих в провинциальные гарнизоны.
– Они и себе самим не верят, Павлов и Гешев,– закончил министр.– Я скажу Костову, он их одернет.
Никифоров подумал: «Гешеву чихать на Костова»,– но вслух ничего не сказал. Поблагодарил Михова, а заодно, будто вскользь, поинтересовался, под чьей юрисдикцией, по мнению министра, будут штабные офицеры германских дивизий, прибывающих в Болгарию в апреле? Подлежат ли они ответственности перед окружными инстанциями за уголовно наказуемые проступки или же будут подсудны «кригсгерихтам»? Вопрос был спорный, поднимали его не раз, и Михов живо поддержал беседу, сказав, что Никифорову, очевидно, придется вступить в прямые переговоры с генералами – командирами тех двух дивизий, которые ожидаются из Греции... Никифоров утрамбовал в памяти фамилии генералов и даты прибытия соединений и, обогащенный данными, нужными Пееву, откланялся.
«Тень» проводила его от здания министерства войны до дома на улице Аксакова. Гешев умел заставить своих агентов стараться вовсю. Про Николу Гешева говорили, что он «женат на полиции». Собственной квартиры у него как будто не было; ночевал он чаще всего в кабинете, здесь же обедал, завтракал и ужинал. Сюда – редко – приводил женщин... «Настоящий фанатик сыскного дела,– подумал Никифоров.– Такой и мать родную не помилует».
Страх – не за себя, за Сашо – на миг сдавил сердце. «Не дай бог!.. Нет, нет, не хочу даже думать об этом! Но почему он настоял, чтобы меня считали преемником? Неужели?..»
Усилием воли Никифоров усадил себя за стол. Взялся за папки с бумагами. На отдельном листочке торопливым косым почерком, сокращая слова, записал данные, полученные от Михова. Пеев обычно заходил в дом на улице Аксакова после трех. На часах было два с минутами.
...Желтые плиты. Желтый от солнца день.
Пеев вытер платком намокшие усы, отошел от фонтанчика. «Тень» двинулась следом, не удаляясь и не приближаясь. Приходилось отказаться от мысли заглянуть в «Эльфу» и поговорить с Эмилом. Убрал ли Попов бомбы и ротатор из дома? Второй передатчик, кажется, еще не готов.
Думая об этом, Пеев дошел до кофейни бай Спиро. Сел за столик, заказал стакан бозы и газету. Бай Спиро принес «Мир», уныло сверстанную, со слепой печатью на ноздреватой, скверного качества бумаге... Здесь, в кофейне, пароль Испанца свел Пеева и Эмила. Более трех лет назад... Неужели так давно? Тридцать шесть месяцев. Что ж, группа неплохо поработала... А где же филер? Ах, вот он, за окном. Не заходит. Надо обязательно повидаться с Поповым и предостеречь.
15 апреля 1943 года.
Первый по-настоящему теплый день весны.
Эмил вечером, готовясь к радиосеансу, не закрыл окна: не хотелось, чтобы исчезло струившееся с улицы тепло. Отблеск заката лежал на ветвях деревьев и тротуаре. Эмил разглядывал его, словно чудо, а пальцы сами по себе привычно придавливали головку радиоключа. Колонки цифр шифровки, превращаясь в точки, тире Морзе, устремлялись в эфир, недоступные уху плыли над Софией – на север, в Центр.
Тоненький – голоском сверчка – писк в наушниках.
Точка, точка, тире...
И вдруг – пауза.
Эмил щелкнул тумблером, механически проверил штеккеры на входе. Все было в порядке, но передатчик не работал. Стрелка на индикаторе напряжения
упала к риске «ноль». Что за черт? Перегорели пробки или авария на электростанции?
Эмил снял наушники, выглянул в окно. В окнах соседей не было света. Значит, весь дом без энергии. Вот уж некстати: время радиосеанса строго лимитировано, операторы Центра, не дождавшись продолжения, могут уйти из эфира, и тогда придется ждать до завтра.
Света не было три минуты.
