Текст книги "Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени"

Автор книги: Алексей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Между тем самые малодушные, не дожидаясь результата переговоров о капитуляции, которые начал вести возглавлявший пехоту немецкий полковник Конрад Линк, по одиночке и группами стали перебегать на сторону противника. Их поощряли к этому гусары, которые, по словам одного из них, подъезжали к позициям противника и, не стреляя, кричали: «Идите сюда! Идите сюда! Идите сюда!»

Несколько сотен всадников, в основном из шведских и финских эскадронов, были готовы продолжать сражение, англичане также пока не намеревались сдаваться, но немецкие мушкетеры, направив на Делагарди и Горна оружие, потребовали не мутить воду, пока шла торговля. Польский гетман не желал замедлять разложение неприятельского войска излишне суровыми требованиями. Всем перебежчикам он обещал сохранить право на получение у русских денежной задолженности и прием на королевскую службу. Те, кто того желал, могли свободно возвратиться к себе на родину. Это было как раз то, что надо. Полковник Линк скомандовал своим парням взять мушкеты на плечо, и, развернув знамена – рота за ротой, – пехота перешла к полякам. Капитаны наемных рот рукопожатием с командирами противника принесли присягу за себя и своих подчиненных на имя польского короля.

Видя, что армия рассыпается и его самого солдаты того и гляди скрутят и приволокут к Жолкевскому, Делагарди предпочел вступить с польским гетманом в переговоры. Старый вояка был щедр к неудачливому шведу, однажды уже побывавшему у него в плену. Гетман обещал дать Делагарди и всем тем, кто захочет с ним остаться, свободный проход с оружием и личным имуществом при одном-единственном условии: полководец должен поклясться, что он никогда не будет служить Василию Шуйскому, не станет воевать против польского короля и не вернется в Швецию. Торжественное обещание, скрепленное рукопожатием с гетманом, было дано.

Казалось, на этот раз шведской карьере Делагарди пришел конец. Делясь с Жолкевским своими планами на будущее, полководец сообщил, что намерен отправиться в Нидерланды.

Возвратившись к оставшимся на шведской стороне наемникам, Делагарди попытался завершить эту позорную историю хоть мало-мальски прилично. Он объявил, что уводит всех к финской границе, а пока займется давно обещанной раздачей жалованья. Но солдаты могли обойтись без запоздалой щедрости проигравшего. Они бросились грабить казну, едва не убив попытавшихся остановить их Делагарди и Горна. Избитых полководцев вырвали из рук своры мародеров финны и шведы, сохранившие верность присяге. Им пришлось наблюдать, как тысячи наемников, дорвавшихся до обоза, компенсируют себе тяготы и лишения службы. Поражение принесло перебежчикам куда большую награду, чем они могли получить в случае победы. В польский лагерь под Смоленском бывшие солдаты Делагарди пришли доверху нагруженные деньгами, одеждой и мехами. У них с собой было столько собольих шкурок, что, как отмечают дневниковые записи поляков, наемники продавали их за бесценок. Большая часть французов стала служить в войсках Сигизмунда под Смоленском, англичане предпочли знамена Жолкевского, а немцы, отягощенные обозной добычей, двинули к себе на родину. Из европейских солдат, кроме шведов и финнов, с Делагарди осталось лишь около двухсот человек.

Пять часов сражения привели русских и шведов к крупнейшему за всю войну поражению. Семитысячное войско поляков разгромило почти сорокатысячную армию союзников, потеряв не более трехсот человек. Жертвы среди подчиненных Шуйского и Делагарди достигли по разным сведениям от пяти до десяти тысяч убитыми. Станиславу Жолкевскому достались гигантские трофеи. «Когда мы шли в Клушино, – писал он в своем донесении королю, – у нас была только одна моя коляска и фургоны двух наших пушек; при возвращении у нас было больше телег, чем солдат под ружьем». Главнокомандующий соединенной армией Дмитрий Шуйский бежал, потеряв коня и сапоги, и выбрался после долгих блужданий по лесам и болотам к своим, сидя верхом на взятой где-то крестьянской кобыле. Одним своим жалким видом царский брат уже возвещал о полном разгроме. Его коляска, сабля, знамя и булава главнокомандующего достались вместе с множеством других трофеев победителям.

Делагарди и Горн, отбив у мародеров часть обоза, двинулись с оставшимися у них шестью сотнями солдат к Погорелому, где стояли два отряда французской конницы Пьера Делавилля, не участвовавшие в битве. Но надежды на эти свежие силы не оправдались. Французы, узнав о поражении, ограбили приведенный в Погорелое обоз и ушли, оставив проснувшихся наутро в палатке Делагарди, Горна и Делавилля лишь с тем, что было при них. Растерзанные и униженные, полководцы повели оставшуюся при них горстку солдат в направлении шведской границы, в Новгородскую область.

Якоб Делагарди нашел в себе силы отправить с дороги Василию Шуйскому бодрое письмо, объясняя поражение у Клушина невыплатой жалованья. Он обещал царю набрать новое войско в Финляндии – а пока пусть тот передает шведам Кексгольм и готовит деньги для наемников. Пусть великий князь не теряет присутствия духа, «поскольку государь, не способный устоять в пору неудач и чьи руки дрожат, держа скипетр и державу, не достоин своего предназначения». Однако это письмо полководец, оставшийся без войска, писал лишь из чувства долга. Он сам был далеко не уверен в том, что сможет и дальше служить шведской короне. Со слугой он отправил на родину письмо брату и сестре, в котором просил их побеспокоиться о том, чтобы его «лучшее имущество было отправлено куда-нибудь подальше», поскольку все это могут после случившегося «поспешно отобрать». Якоб Делагарди хладнокровно считался с тем, что он никогда не вернется в Швецию и его поездка в Нидерланды, о которой он говорил с польским гетманом, может продлиться до конца жизни.

Три короны на одну голову

Делагарди повезло. Король Карл IX, узнав о разгроме под Клушином, пришел в неистовство и, как злорадно сообщали польские современники, рвал себе бороду, проклиная небеса. Однако его гнев выплеснулся на перешедших к врагу наемников. Палач, как было принято поступать в таких случаях, вывесил в стокгольмской тюрьме прокламацию со списками дезертиров, объявленных «бесчестными шельмами и предателями». Иностранные монархи получили письма Карла IX с просьбой задержать и наказать бежавших с поля боя изменников, если те появятся в их владениях. Правда, в Швеции уже поползли слухи о том, что истинной причиной поражения была жадность Якоба Делагарди и Эверта Горна, решивших присвоить солдатское жалованье, но злая сплетня пробивала себе путь наверх медленно. Лишь в начале ноября 1610 года опасность судебного процесса стала настолько реальна, что Эверт Горн посоветовал своему начальнику отправиться в Стокгольм, дабы остановить затеянную против них обоих интригу. «…У нас есть друзья, которые опаснее волков и медведей. Они распространяют злые слухи, которым верят легковерные, будто бы, если бы жалованье воинам не задержали, это несчастье никогда бы не произошло, и вина таким образом ложится на нас», – писал фельдмаршал Якобу Делагарди.

Кто знает, может быть молодой полководец, перед глазами которого уже стоял призрак беспощадного королевского секретаря Эрика Тегеля, и направил бы своего коня в сторону Нидерландов, подальше и от России, и от Швеции, если бы не страх оказаться нищим в третий раз за свою десятилетнюю военную карьеру. Воевода Нотебурга задержал отправленный накануне клушинского сражения обоз Меншика Боранова с военной добычей Делагарди. Среди прочего там были и драгоценные царские дары. По слухам, русские не хотели пропустить в Швецию находившиеся в обозе документы, в том числе ратифицированный царем Василием Шуйским договор о передаче Кексгольма, и распоряжение о захвате транспорта дал сам царь. Нужно было заставить воеводу вернуть имущество, и сделать это можно было лишь силой оружия. Во время московского похода Делагарди не спешил следовать рекомендациям Карла IX, советовавшего ему не забывать о главной миссии в России – приводить в подчинение Швеции приграничные русские крепости. Теперь же монаршье желание совпало с личными интересами полководца. Королевский секретарь Педер Нильссон, прибывший к Делагарди в Новгородскую область, привез милостивое письмо монарха. Тот советовал не отчаиваться и выражал надежду, что военная удача вновь вернется к шведам. Пока же следовало внушать уверенность Шуйскому и его войску, а по прибытии подкреплений из Финляндии начать «отщипывать» для короны русские крепости. Прежде всего надо было добиваться сдачи Кексгольма, который до сих пор не был передан шведам. Власти города отвечали, что договор о передаче крепости заключил князь Михаил Скопин-Шуйский, а поскольку он умер, то и соглашение уже недействительно. Отряды крестьян и казаков, тайно поддерживаемые Новгородом и Кексгольмом, развернули партизанскую войну на границе с Финляндией, препятствуя подходу оттуда свежих шведских отрядов. О былом гостеприимстве новгородских властей, еще год назад торжественно встречавших армию Делагарди, сегодня не было и речи. Полководец надеялся превратить Новгород в базу для переформирования и отдыха своего войска, но с этими мечтами пришлось расстаться. На письмо Делагарди с сообщением о клушинском поражении и с просьбой о размещении и содержании остатков его войска новгородский воевода ответил с нескрываемой враждебностью. Для шведов в Новгороде не было ничего, кроме «пороха и свинца», который они получат, если приблизятся к городу ближе чем на 10 миль. Делагарди рекомендовали двигаться через Тихвин к финской границе, не задерживаясь в новгородских пределах. Желая показать, что они не шутят, новгородцы посадили в тюрьму слуг Делагарди, которых он отправил в город для покупки необходимых ему личных вещей взамен похищенных взбунтовавшимися наемниками.

Недавние союзники понимали только язык силы – и шведский полководец решил доказать, что его рано списали со счета. Дожидаясь подхода свежих отрядов из Финляндии, он стал накапливать «переговорный капитал» для освобождения Меншика Боранова и его спутников, томившихся в воровской башне в Нотебурге. Делагарди принялся захватывать обозы новгородских купцов и брать заложников, стремительно поднимая этими акциями боевой дух своего воинства. Разбой на дорогах приносил куда большую прибыль, чем участие в сражениях с поляками за царскую плату.

Давление на упрямых нотебургских воевод Ивана Путятина и Луку Милославского оказывали и другие шведские военачальники, устремившиеся по приказу Карла IX в новгородские владения. Седьмого августа 1610 года шведы приступили к выполнению давно вынашиваемого королем плана – осаде Ивангорода, сохранявшего верность Лжедмитрию. В качестве одной из причин открытия боевых действий на русской территории ревельский наместник Андерс Ларссон назвал в письме нотебургским воеводам арест Меншика Боранова и захват его обоза. «Я с моево вельможново короля ратными людьми посечю вас насвечю вас так, что и малому робяти в зыпке достанется», – угрожал своим оппонентам Андерс Ларссон в послании, составленном на русском языке. Впрочем, пример Ивангорода убеждал нотебургские власти в том, что дети в своих люльках пока могут спать спокойно.

Ивангородскую крепость, выстроенную на скале, нельзя было захватить с помощью подкопов и минирования, надежды на заговор также не оправдались. Взятый в плен ивангородский стрелецкий голова Федор Аминов уверял, что ему будет нетрудно склонить городскую верхушку на сторону шведов, до сих пор выступавших в роли союзников Василия Шуйского. Оба ивангородских воеводы – Хованский и Кропоткин, – так же как и купцы, втайне держали сторону царя Василия и фактически находились на положении заложников у черни, поддерживавшей Лжедмитрия. Однако страх разоблачения и казни помешал воеводам вступить в соглашение с осаждающими. Попытки взять Ивангород силой наталкивались на одну неудачу за другой. Каленые ядра, которые начали метать с трех сторон, чтобы зажечь крепость, из-за ошибок пушкарей наделали больше вреда в шведском лагере, перебив много своих. Петарда, подведенная под стену, переломилась надвое и взорвалась раньше времени, убив минера. Штурм, на который солдаты пошли под прикрытием дымовой завесы, созданной горящими смоляными корзинами, захлебнулся из-за яростного сопротивления ивангородцев.

Тогда шведы сделали ставку на голод, зная, что запасы провианта в крепости ограничены. В конце августа руководивший осадой королевский секретарь Педер Нильссон направил своему сюзерену сообщение, уверяя его, что победа близка: «Три дня назад из крепости выбежал крестьянин с тремя детьми, рассказавший, что внутри ощущается сильная нехватка провианта, поэтому они вынуждены есть корни репейника и капустные комли, они ежедневно выходят за стены, чтобы собирать капустные комли, и ради их добычи готовы умереть». Но голод оказался диким зверем, не поддающимся дрессировке, и внезапно набросился на самих шведов. На рейде Нарвы затонуло судно с продуктами, предназначенными для наемников, а через несколько дней случилось новое несчастье – загорелась Нарва. Охваченный паникой и огнем шведский город оказался более лакомой добычей, чем расположенный на другой стороне реки негостеприимный Ивангород. Наемники, предводительствуемые французами, бросились грабить имущество подданных шведской короны. Причина была самой обычной – задержка денежного довольствия. «Вчера они нанесли такой ущерб, какого враг не наносил и за 20 лет. В то время, как мы все тушили пожар, они грабили и хватали все, до чего могли добраться, – жаловался нарвский губернатор Филип Шединг в письме Педеру Нильссону. – Пером не описать, что эти чужаки здесь натворили. Однако еще хуже будет, если они убегут от нас, поэтому их даже не накажешь». Забрав то, что пощадил в Нарве огонь, и убежденные, что корона им по-прежнему должна, французы – «сволочь», как в сердцах называл их нарвский губернатор, – во главе со своим командиром Режи де Верне отправились на свободный промысел в окрестностях сожженной крепости. Правда, как люди чести, они предварительно направили Карлу IX письменный протест, объясняя свои действия невыплатой денег.

Следом подняли мятеж ирландцы, две сотни их бежало из шведского лагеря к знаменитому польскому разбойнику Лисовскому, который во главе четырех тысяч казаков, прозванных за свою безудержную отвагу и пренебрежение к смерти «пропащими», промышлял в окрестностях Иван-города. Остальные угрожали последовать примеру ирландцев, если им не заплатят за службу. Педер Нильссон писал, что наемники «не подчиняются ни полковникам, ни капитанам, мы должны их охранять, точно они наши враги». Пиком поднятого французами и ирландцами под Ивангородом бунта стала попытка захватить шведскую крепость Нейшлосс, расположенную на реке Нарове у ее истока из Чудского озера. Наемники собирались выставить ее на своеобразный аукцион, продав тому, кто больше заплатит, – шведам, русским или полякам. Верные королю войска подавили восстание, захватив Режи де Верне и часть его сообщников.

Едва удалось подавить мятеж под Ивангородом, как начались беспорядки в Ревеле. Там взбунтовались шотландские и немецкие солдаты, возбужденные частью ушедшего в Ревель отряда Режи де Верне. Еще немного, и Карла IX ожидала бы катастрофа куда страшнее клушинской – он мог потерять всю Эстляндию. Положение спас прибывший из Швеции корабль с деньгами. «Псы войны» слегка угомонились и, все еще ворча по поводу черной неблагодарности шведской короны, вернулись в свои лагеря. Однако все эти события настолько разложили армию, в которой, по примеру иностранцев, отказались повиноваться даже коренные шведы – всадники из Вестерготланда, – что от продолжения осады Ивангорода пришлось отказаться. В октябре русская крепость заключила перемирие со шведами, и дружеская приграничная торговля между Ивангородом и Нарвой возобновилась, как будто ничего и не случилось.

Несколько успешнее шли дела у Делагарди. Французский полковник Делавилль, взорвав петардой ворота, захватил 15 сентября крепость Ладогу, расположенную в устье Волхова при впадении этой реки в Ладожское озеро.

Известие о взятии Ладоги пришло, когда Делагарди подступал к Кексгольму, ведя с собой по Ладожскому озеру лодки и осадные орудия. Эта небольшая каменная крепость, расположенная на островке посреди быстрой реки Вуоксы, оказалась хорошо подготовленной к обороне. Ее окружали вбитые в дно реки колья, затруднявшие штурм с лодок, а дубовые крепостные ворота были завалены землей, что делало бесполезным использование обычного инструмента быстрого штурма – петарды. Началась осада. Делагарди сделал ставку на голод и болезни, которые рано или поздно должны были сломить волю осажденных.

Новгородские власти, еще недавно презрительно относившиеся к битому полководцу и кучке оставшихся с ним оборванцев, поняли, что на их территории собирается с силами грозный враг.

В конце августа воеводы Одоевский и Долгорукий направили Делагарди письмо с предложением о взаимовыгодной сделке. Шведы отпускают русских купцов, задержанных в Ревеле, Выборге и Ладоге, возвращают захваченную крепость, а Новгород позаботится об освобождении Меншика Боранова и передаче шведам его обоза. Сообщалось также, что московские бояре избрали русским великим князем Владислава, сына польского короля Сигизмунда. Царь Василий Шуйский смещен и пострижен в монахи.

Слухи о драматических событиях в Москве, которые вот уже несколько дней достигали Якоба Делагарди, получили официальное подтверждение. То, чего так боялся Карл IX, направляя вспомогательный корпус на помощь Василию Шуйскому, свершилось. Русская столица оказалась в руках поляков, и теперь Сигизмунд, используя ресурсы двух государств, мог окончательно свести счеты со своим дядей, похитившим у него шведскую корону. Кто бы мог подумать, что эхо клушинского разгрома окажется таким сильным, что сметет с трона великого князя!

Победив под Клушином соединенную русско-шведскую армию, гетман Станислав Жолкевский сменил латы воина на камзол дипломата и начал борьбу за сердца подданных Василия Шуйского. Первым в этом бескровном сражении пал воевода Валуев, оборонявший Царево Займище. Когда защитники крепости услышали шум приближавшегося войска, они решили, что это идут с победой Дмитрий Шуйский и Якоб Делагарди. Из-за деревянного частокола раздались залпы салютов и приветственные возгласы. Но зрелище, представшее глазам осажденных, нельзя было вообразить и в кошмарном сне. В поле вышли, понурив головы, взятые в плен русские воеводы. Поляки вынесли захваченные знамена, в том числе личный стяг Дмитрия Шуйского, выкатили трофейные русские пушки, продемонстрировали вещи царского брата. Свидетельства невероятного разгрома огромной армии были налицо. Начались переговоры о сдаче крепости. Гетман Жолкевский отошел в сторону, поручив соотечественникам самим договариваться между собой. В его войске был отряд русских тушинцев, уже сделавших свой выбор. Еще в феврале 1610 года они отреклись от Лжедмитрия и присягнули Владиславу, сыну польского короля. Теперь то же самое предлагалось сделать Валуеву и его десятитысячному войску. Мудрый гетман не торопился. Он знал, что самые значительные победы достигаются не на поле боя, а за столом переговоров и спешить в таких делах не стоит. Через девять дней стороны договорились, и армия Валуева влилась в войско Жолкевского, подписавшего от имени короля договор с Валуевым на избрание царем Владислава. За основу приняли соглашение, заключенное посольством тушинских бояр с Сигизмундом в его лагере под Смоленском. Король гарантировал сохранение в России православия, этого главного и единственного условия, объединявшего всех русских патриотов. Он также обещал, что силой никого в чужую веру поляки загонять не станут, а для себя построят лишь один костел в Москве. Учел король и жалобы посольства на поляков, которые ни во что не ставили православные обычаи. В своей грамоте он писал буквально следующее: «А которые Римской веры люди захочут приходить до церкви Греческой веры, тые або приходили со страхом, яко пристоит правдивым християном, а не гордостью и не в шапках, и псов бы с собою не водили в церковь, и когда не следует в церкви не сидели».

Не стал препятствием и вопрос с вероисповеданием принца. Ревностный католик Сигизмунд неожиданно легко отнесся к возможности отпадения сына от Римской церкви, закрепив свое обещание не препятствовать его переходу в православие личной печатью. Среди русских приверженцев избрания польского королевича окрепло убеждение, что пятнадцатилетнего подростка удастся легко превратить в настоящего русского. По выражению летописца, заняв трон Рюрика, «он возродится к новой жизни, подобно прозревшему слепцу», и постарается выгнать из Московского государства, «как лютых волков», всех иноземцев и «отправить их в их проклятую страну, к их проклятой вере».

Просители понятия не имели, что Сигизмунд, находившийся под сильным влиянием иезуитов, мог обещать что угодно представителям «еретических» вероисповеданий, если того требовало дело. Духовники короля попросту освобождали его от клятв, которые шли вразрез с его убеждениями. В 1594 году Сигизмунд обманул подобным образом своих шведских подданных, поклявшись во время принесения королевской присяги «христианской верой, королевской честью и правдой» не назначать на государственные должности в Швеции католиков. Однако потом стало известно, что за день до принесения присяги по совету иезуитов Сигизмунд написал «тайный протест», в котором сообщал, что присягу он принес вынужденно, а на самом деле будет стремиться к продвижению католической религии в Швеции. Король Густав Адольф, известный своими меткими суждениями, так выскажется впоследствии о влиянии папского посланца Маласпины, сопровождавшего Сигизмунда во время его последнего посещения Швеции, на моральные взгляды монарха: «Королевская правда захромала, поскольку ей в ногу вонзился Маласпина, этот зловредный шип». Современники оценили остроту реплики, основанной на игре слов. По-латыни Mala spina означает «злой шип», из тех, что были в терновом венце Христа.

Обманув во имя высшей цели – распространения католицизма в мире – лютеран, Сигизмунд с той же легкостью пошел навстречу пожеланиям другой ветви «еретиков» – православных. Конечно же, Владислав откажется от католической веры во имя московской короны!

На самом деле король был далеко не уверен даже в том, что вообще отпустит сына в Россию. Сигизмунд намеревался править в этой рассыпающейся стране сам, имя Владислава должно было лишь открыть ему ворота Кремля и сердца русских.

Гетман Жолкевский поначалу не догадывался, что монарх ведет двойную игру. Польский полководец шел к Москве, твердо намереваясь посадить на престол Владислава. На этот раз, в отличие от Клушина, где важно было действовать быстро и решительно, залогом победы являлась неторопливость. Впереди польского войска в русскую столицу летели воззвания с призывом сместить царя Василия Шуйского и вместо него избрать Владислава. Лазутчики распространяли текст договора, заключенного Жолкевским с воеводами крепости Царево Займище, на избрание польского королевича. Гетман не знал, как отнесется король к требованию перехода его сына в православие, и потому этот пункт в тексте договора упустил, объясняя, что вопрос вероисповедания королевича впоследствии решат патриарх и духовенство. Впрочем, большинство московских бояр уже сделали свой выбор в пользу Владислава, не слишком заботясь о деталях соглашения. Они не хотели вновь возвышать равного себе, как это случилось при выборе в цари Василия Шуйского, но еще больше боялись «холопа» у власти – будь то второй Лжедмитрий или какой-либо иной претендент, которого в любой момент могла вынести наверх волна анархии. Столица была готова к смене власти: из уст в уста передавали рассказ о чуде, случившемся в Архангельском соборе Кремля. По словам летописца, «в полночь с четверга на пятницу были услышаны гласы плачевные и шум большой, аки некия сопротивоборные беседы и потом псалмское священнословие, глас поющих 118 псалма и со аллилуями. И потом с плачем прекратился глас. Слышали это соборные сторожа и рассказали людям. Многие от народа тогда говорили, что царство Шуйского с плачем окончится… Ведь это плакали и шумели в соборе погребенные в нем великие князья и цари, видя конечное разорение государства».

В начале июля 1610 года группа инициативных людей решила, что настало подходящее время для того, чтобы прорицание сбылось. Их подстегнули к действиям предводители воровской рати, подошедшей к Москве. Атаманы Лжедмитрия предложили москвичам во время одного из съездов в поле: «Вы убо оставите своего царя Василия и мы такоже своего оставим и изберем вкупе всею землею царя и станем обще на Литву». Забрезжила перспектива окончания гражданской войны, вскружившая головы самым горячим из подданных Шуйского. 17 июля в покои великого князя ворвались заговорщики во главе с рязанскими дворянами братьями Ляпуновыми.

«Как долго из-за тебя будет литься христианская кровь? Страна опустошена. Ничего хорошего в царстве под твоим правлением не сделано. Пожалей нас в нашем бедственном положении, сложи посох», – принялся упрекать царя Захар Ляпунов. Как пишет в своих воспоминаниях гетман Жолкевский, Василий Шуйский обрушился на вождя заговорщиков с матерной бранью, а затем выхватил длинный нож, намереваясь ударить дворянина, осмелившегося столь непочтительно обратиться к царю. Тогда огромный Захар Ляпунов взревел: «Не тронь меня, не то своими руками разорву тебя на куски». Сообщив царю о низложении, заговорщики вышли на Лобное место, небольшую площадь у Кремлевской стены, окруженную красивыми складами, построенными при Борисе Годунове. Всех зевак площадь не вместила, тогда предводители заговорщиков вывели толпу в поле за городом. Там и объявили о низложении Шуйского. Царя и двух его братьев, Ивана и Дмитрия, взяли под стражу и удалили в их вотчину. Кремлевский дворец и казну опечатали.

Дело было за ответным переворотом в стане второго Лжедмитрия. Увы, воровские воеводы провели братьев Ляпуновых как неразумных детей. На другой день, съехавшись в поле с москвичами, приближенные Лжедмитрия откровенно высмеяли заговорщиков, заявив: «Вы своего царя ссадили, забыв крестное целование, а мы за своего готовы умереть».

Но заговорщики уже не могли свернуть с выбранной дороги: Россия была забыта, приходилось спасать собственные жизни. 19 июля стало известно, что Шуйский через своих верных людей собирается подкупить восьмитысячный отряд стрельцов, которые могли легко вернуть ему власть. Новость заставила врагов великого князя разыграть второй, незапланированный, акт драмы. Захар Ляпунов явился в покои Шуйского с монахом из близлежащего Чудова монастыря. Слуга Божий формы ради осведомился, правда ли, что великий князь хочет постричься и удалиться от мира? Шуйский ответил отказом. Но и это небольшое препятствие быстро преодолели. Несколько заговорщиков схватили великого князя за руки, а монах, бормоча молитвы, принялся остригать Шуйскому волосы. В процессе совершения обряда отрешения царя от земной жизни возникла еще одна проблема: упрямый Василий Шуйский лишь твердил, что клобук не гвоздями к голове прибит, а необходимые по протоколу монашеские обеты произносить отказывался. Пришлось принять этот труд на себя одному из заговорщиков, князю Тюфякину. Узнав о насильственном пострижении царя Василия, престарелый патриарх Гермоген пришел в ярость. Этот бывший казак, сделавший блистательную духовную карьеру, слыл человеком прямым и простоватым. Он откровенно недолюбливал царя-интригана, и потому враги Шуйского рассчитывали на его поддержку. Но в вопросах веры патриарх оказался несгибаем. Он отменил пострижение Шуйского, а монахом объявил князя Тюфякина, посмевшего грубо нарушить таинство посвящения. Однако к мнению духовного пастыря в запале переворота никто не прислушался. Заговорщики увезли в Чудов монастырь того монаха, которого хотели, – Василия Шуйского, позволив Тюфякину продолжить мирскую жизнь. Опасаясь, что царя попытаются по дороге отбить, его погрузили в крытый возок на полозьях. В таких повозках даже летом передвигались по Москве знатные женщины, не желая трястись по ухабистым городским дорогам в колесных экипажах. Искать мужчину в женской повозке никто не подумал. Путь к русскому трону для польского королевича был открыт.

В подмосковный лагерь Жолкевского, терпеливо ждавшего развязки событий, явилась полутысячная депутация бояр, стольников и детей боярских. Они просили в цари Владислава.

Ждавший решения своей участи в Чудовом монастыре свергнутый царь, вероятно, не один раз вспомнил и проклял тот день, когда он сам придумал интригу с польским королевичем. В 1605 году воцарившийся в Москве первый Лжедмитрий отправил к Сигизмунду посла Безобразова, у которого было тайное поручение Шуйского и других именитых бояр. Посол должен был просить короля дать им в государи своего сына, поскольку они не могут долее терпеть тиранства и распутства нынешнего государя подлого происхождения. Василий Шуйский намеревался с помощью Владислава убрать Лжедмитрия и расчистить себе путь к престолу – и вот сейчас, пять лет спустя, затеянная им игра погубила его самого.

Пока царское место пустовало, власть в стране взяла так называемая Семибоярщина: временное правительство из семи самых знатных бояр во главе с князем Федором Мстиславским. Они и вступили в переговоры с подошедшим к Москве Жолкевским об избрании на престол Владислава. «Лучше государичу (Владиславу) служити, нежели от холопей своих побитыми быти и в вечной работе у них мучитися», – так, как свидетельствует польская дневниковая запись, объясняли бояре свой выбор.

«В числе князей нет никого, кто мог бы сказать, что он знатнее других родом и саном. Следовательно, если выберем царем какого-либо князя, бояре будут ему завидовать и крамольничать: никто не любит кланяться равному. Итак, возьмем чужеземца, который сам был бы королевского рода и в России не имел себе подобного», – убеждал бояр один из сторонников польского претендента.

Боярский энтузиазм в отношении сына Сигизмунда подогревал Лжедмитрий, обвисшие было хоругви которого после поражения царских войск под Клушином вновь наполнились ветром. Те из русских, которые не хотели сближаться с поляками и разочаровались в Василии Шуйском, устремились в войско «вора». Призрак вышел из Калуги, где скрывался после бегства из Тушина, и вновь стал угрожать Москве. Медлить с возведением на престол польского королевича было нельзя.