Текст книги "Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени"

Автор книги: Алексей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Шпионская эпопея почти четырехсотлетней давности завершилась так же, как это часто происходит в наши дни. В русском лагере оказался «крот», «жилец Михалко Клементьев», перебежавший к шведам и выдавший Боборыкина. Агенту, однако, удалось избежать расправы. Его вовремя предупредил другой русский приближенный Якоба Делагарди – Угрим Лупадин. Боборыкин бежал. Поплатиться за подвиги русского агента пришлось его семье. Мать, трех братьев и трех сестер Боборыкина сослали в Швецию, реквизировав в пользу короны все их имущество и людей.

В конце февраля 1616 года Дидерино покинули голландские посредники, с трудом выдерживавшие грубые наскоки на них Меррика. Впрочем, они считали, что главного добились. Шестого декабря 1615 года при их помощи было заключено трехмесячное перемирие, впоследствии несколько раз продлевавшееся, а русским были предъявлены шведские требования: 40 бочек золота отступного за возвращение крепостей внутреннего пояса русской обороны на северо-западе или расплата полосой земли между Невой и Ладогой с крепостями в этом районе.

Русские также выставили свои условия, объявив о готовности выплатить 30 тысяч рублей за возврат всех крепостей и территорий, кроме Кексгольма: это было в двадцать раз меньше, чем запрашивал король. Крайние позиции определились, оставалось искать компромисса.

Домой голландское посольство возвращалось через Новгород, оставив в своем дневнике описание ужасных бедствий в этом некогда богатейшем городе: «Во время нашего пребывания в Новгороде мы ежедневно выходили из кремля в город и были свидетелями большой нужды и бедствий, царящих там. Здесь и там на улицах видели мы бедных людей, умиравших от голода и холода. По утрам их без всяких церемоний свозили на санях в специальное помещение, где застывшие трупы громоздили друг на друга, как бочки. Один или два раза в неделю трупы вывозили за город, где зарывали их в больших и глубоких ямах. В две самых больших в эту зиму набросали больше 18 000 человек, которые были жертвами ужасного холода, голода и других бедствий. Бедняги, которые еще живы, волочатся по улицам до тех пор, пока их держат ноги, и мы видели мужа, жену и их ребенка, которые поддерживали друг друга под руки. Они почти не имели одежды и выглядели как почерневшие от голода кожа и кости. Они стонали так жалобно, что даже жестокосердечные люди не могли не дать им милостыни. Когда они падают на землю от слабости, то ползут, пока могут, между домами в грязи, чтобы умереть в нужде без помощи и утешения».

Город, из которого шведы, казалось, уже выскребли все до последнего, тем не менее подвергался новым чисткам. Гарнизону было нечем платить, и шведский комендант Ханс Бойе, старик, страдавший сильными эпилептическими припадками, получил приказ выдавать солдатам жалованье натурой, чем только можно. В кремль волокли колокола, медную и деревянную посуду, бруски железа. Солдаты ломали каменные церкви и монастыри, добывая кирпич для его последующей отправки на продажу в Швецию. 100 кирпичей в 1615–1617 годах стоили в среднем 20 копеек, пять дневных заработков ремесленника. Конечно, русские кирпичи – это не обещанные серебряные далеры, но на войне – как на войне. Там, где стену не брала кирка, наводилась пушка.

В городе-призраке стоял грохот, точно он все еще сопротивлялся вторжению.

Последней ценностью, до сих пор не вывезенной шведами, были великолепные бронзовые врата с литыми изображениями на библейские темы, украшавшие главный вход в Софийский собор. В 1614 году в только что захваченном Новгороде побывал шведский историк Мартин Ашанеус, которому его 120-летняя бабушка рассказала перед смертью, будто в 1187 году новгородцы захватили в Сигтуне прекрасные медные ворота. Мартин Ашанеус, изучив главную достопримечательность Софийского собора, пришел к выводу, что это и есть те самые знаменитые Сигтунские ворота. Новость об открытии стала известна королю, и весной 1616 года Густав Адольф распорядился вывезти врата в Швецию.

Спас реликвию для новгородцев Делагарди. В письме Его Величеству он сообщил, что сами русские отрицают их шведское происхождение, уверяя, что в давние времена врата куплены в Греции. В любом случае снятие их сейчас чревато народным возмущением, поскольку через них входит в храм митрополит. К тому же русским уполномоченным на переговорах обещано не трогать их святыни. Другое дело, если договор не состоится. Тогда Новгород можно разграбить подчистую: «Мы должны будем взять больше, чем одну эту дверь, которая хотя и красива, но не слишком дорога».

Эти врата до сих пор украшают Софийский собор. История их появления в Новгороде стерлась временем. Известно лишь, что их изготовили в Магдебурге в 1152–1154 годах по заказу полоцкого епископа Александра для местного кафедрального собора.

Мирные переговоры, прервавшиеся в конце февраля 1616 года, возобновились лишь 31 декабря в деревне Столбово на реке Сясь, в пятидесяти километрах от ее впадения в Ладогу. На новом месте встреч настояли шведы, поскольку сюда им было удобнее подвозить припасы для послов и их свиты.

Предыдущие весну и лето противники собирали войска, готовясь отстаивать свои требования силой. В то же время продолжался заочный торг при посредничестве Джона Меррика. Все было как на рынке, когда и продавец, и покупатель одинаково упорны, только разменной монетой в данном случае служили земли, крепости и бочки с золотом.

И вот наконец послы, сопровождаемые полутысячными свитами, вновь съехались для обсуждения мирного соглашения. Русские были мрачны, поскольку шведы обошли их в том, что те называли «тщеславными церемониями», прибыв в Столбово последними. Это была неслыханная обида, поскольку соревнование обычно шло на секунды: у русских дипломатов считалось доблестью замешкаться при спешивании с коней при встрече с зарубежными представителями или первыми надеть головные уборы, когда произнесены все титулы иностранного государя. Эти маленькие победы расценивались как дополнительный способ возвышения своего самодержца.

Обеим сторонам предстояло выдержать еще одно важное протокольное испытание: одновременно войти в залу для переговоров. Но как это сделать в крестьянской избе с единственной узкой дверью, где лежал еще не оправившийся от плеврита английский посредник? Меррик нашел выход из положения, распорядившись прорубить в доме вторую дверь. Слуги распахнули двери, англичанин дал сигнал, и обе делегации вступили в помещение – каждая через собственный вход.

Тяжкая торговля началась снова, точно не было многих съездов в Дидерине. Русские хотели получить все свои земли назад сразу, ничего не оставляя в залог, а платить за это собирались сущую малость. «Поверьте душам нашим, что договорим и укрепим, то государь все по нашему закреплению сделает и закрепит, а деньги или иную казну за городы емлите, а городы государевы очистите и отдайте все», – упорно твердили посланные великого князя, призывая своих партнеров к пониманию ситуации. Конечно, и датчане оставляли в заклад шведские города, но у этих двух народов одна вера и один язык, а православные жители закладных городов начнут на себя руки накладывать.

От предложенных русскими 20 тысяч рублей за города шведы с презрением отказались, заявив, что такие деньги шведский король тратит за один вечер. Московиты на это отвечали следующим образом: «А что говорите: столько денег выдеть у короля вашего на пиру в один вечер, – как король ваш захочет, так и делает, только чаем, того несостоитца, что по дватцать тысяч на пирех выводити на всякий день: скоро так государю вашему и все свое государство пропировать». Но шведы в обиду своего монарха не дали и возражали с не меньшей язвительностью.

Диалог шел в том же духе, что и два десятка лет назад, при заключении Тявзинского мира, когда кексгольмский воевода Ларс Торстенссон срезал русских неприятным для них сравнением, заявив, что шведские господа «пребывают в своих прекрасных каменных домах и великолепных дворцах, и пьют вино и другие изысканные напитки. Руссие же воеводы сидят в своих дымных норах, наливаясь водой и квасом».

Вновь спор зашел о титулах монархов, что едва не привело к срыву переговоров. Шведы встали из-за стола и объявили, что снова будут воевать. Представители великого князя, зная о трудностях Густава Адольфа с вербовкой войска, отвечали ядовито: мол, пусть война. У нашего государя рати не наемные, всегда готовы. Впрочем, резкость и той и другой сторон была показной: на этот раз и шведы, и русские твердо решили подписать мир, каждый раз возвращаясь для продолжения споров в избу английского посредника.

Наконец 27 февраля 1617 года государственное дело пришло к благополучному концу. Послы договорились об условиях мирного договора.

Швеция и Россия торжественно обещали, что все ссоры, происшедшие между двумя государствами от Тявзинского до Столбовского мира, предаются вечному забвению. Новгород, Старая Русса, Порхов, Ладога, Гдов с уездами, а также Сумерская волость (ныне Сланцевский район Ленинградской области) возвращаются России. Ивангород, Ям, Копорье, а также Поневье и Орешек с уездом переходят в шведское владение. Северо-Западное Приладожье с городом Корела (Кексгольм) с уездом также отходят Швеции. Россия выплачивает Швеции контрибуцию в размере 20 тысяч рублей серебряной монетой.

Особенно упорные споры шли о жителях передаваемых Швеции русских территорий. Короне нужны были рабочие руки. Малонаселенная Швеция не могла заполнить переселенцами приобретенные города и деревни, несмотря на развернутую в стране вербовочную кампанию. «И свейские послы почали сердитовать: что де им в пустых городах, только людей выпустить и оставить одни стены», – сообщали в своем отчете о ходе переговоров по этому пункту русские послы.

Наконец договорились о компромиссе. Крестьян и сельских священников, без которых землепашцев на месте не удержать, великий князь навечно отдавал Швеции. Прочие люди – монахи, дворяне и вольные городские жители – могут сами выбирать, где они хотят жить. На раздумье им давались две недели, в течение этого срока шведы обязались бить в набат и дуть в трубы, чтобы никто не забыл о возможности переселения. Затем все русские становились шведами, и великий князь был обязан выдавать назад беглецов, под угрозой новой войны.

Местом заключения соглашения о границе стал специально построенный мост на пограничной реке Лавуе, впадающей в Ладогу, посреди которого 27 сентября 1617 года встретились русские и шведские уполномоченные.

Каждая делегация прибыла со своим собственным шатром и столом. В два ряда выстроились войска. Все было готово к действу, но возникло новое препятствие: за чьим столом и в чьем шатре собраться? Это был территориальный спор, и никто не хотел уступить ни пяди. Наконец сдвинули шатры вместе точно у пограничной линии. По сигналу полы шатров следовало откинуть, послы, как заводные куклы, должны были одновременно подать друг другу руки и сесть… Но куда? Шведы требовали, если уж русским так важно подписать соглашение за их собственным «государевым» столом, вдвинуть его одной половиной в шведскую палатку, оставив другую половину на их собственной территории. Русский посол князь Федор Борятинский отказывался: такое размещение означало бесчестье для великого князя.

Долго спорили, и шведы уступили: в конце концов, что значит символический временный проигрыш нескольких метров, если они получают в вечное владение огромные территории с многочисленным населением? Шведское посольство перешло из своего шатра в царский, перетащив туда лишь собственную скамью. Это была крупная победа русской дипломатии. Послы поставили подписи на пергаменте. Грянул ружейный салют. Ударили барабаны. Столбовский мир был окончательно оформлен. В том же 1617 году состоялись торжественные церемонии ратификации договора в московском Кремле и Стурчуркане (церкви Св. Николая) в Стокгольме.

Как докладывали шведские послы, московиты в очередной раз решили поразить их воображение великолепием одежд и пышностью обряда. По обе стороны царского крыльца от самого дома послов длинными рядами были выстроены полторы тысячи стрельцов. Когда приглашенные, пройдя через красочный живой коридор, поднялись в тронную залу, там их встретили бояре в золотой парче и высоких шапках из чернобурки. Великому князю, восседающему на троне, с поклонами поднесли на золотом блюде крестоцеловальную грамоту. Этот документ «освятили» снизу и сверху, подложив под грамоту икону, а ее саму придавив золотым крестом, украшенным драгоценными камнями. Двое знатнейших бояр сняли с царя корону, третий бережно перенял у него посох. Государь, шагнув, приложился к распятию и поцеловал его. Отныне договор получил «небесное укрепление».

Торжества в Стокгольме, как доносили русские послы, ни в чем не умалили достоинства великого князя, пройдя с подобающим размахом. О том, что на церемониях, где присутствуют московиты, нельзя экономить, распорядился лично Густав Адольф, поскольку русские «по своей природе таковы, что с большим высокомерием и неотесанностью следят за внешними проявлениями чести».

Сначала палили из пушек, стреляли из ружей и трубили, чтобы создать праздничную атмосферу. Затем послов, проведя мимо нескольких выстроенных полков, проводили в храм, украшенный драгоценными персидскими коврами. Возле алтаря стоял посеребренный стол с королевскими регалиями. Церковь была полна народу, слух которого в ожидании появления короля со свитой услаждали органной музыкой. Наконец прибыли король, его брат-принц, канцлер и члены королевского совета. Густав Адольф сел на трон, рядом в креслах разместились сановники. Придворные ниже рангом и представители города стояли. Упсальский архиепископ, взойдя на высокую кафедру проповедника в середине церкви, произнес прочувствованную трехчасовую речь о благе мира. «И в ыных словах король и королевич вставали, и падчи король лежал и плакал с час и болши», – удовлетворенно отмечали царские посланцы.

Затем канцлер Оксеншерна прочел текст мирного договора, и король каждый раз приподнимался с места, когда упоминалось имя великого князя, а послы вставали при произнесении имен русского и шведского государей. Когда чтение закончилось, король, перелистав Евангелие, нашел подходящую цитату, гласившую: «В начале было слово». Положив Библию на грамоту, Густав Адольф прикоснулся к выбранным строкам тремя пальцами, сложенными для крестного знамения, и поклялся от своего имени и имени своих наследников нерушимо соблюдать договор.

Церемония завершилась пушечным и оружейным салютом и роскошным пиром. Для Швеции это было великим событием. Густаву Адольфу наконец-то удалось осуществить дело, задуманное еще Густавом Вазой почти сто лет назад: продвинуть границу так далеко на восток, чтобы отсечь Московию от Балтийского моря, и благодаря этому сделать Швецию посредником в обширной русской торговле с европейскими странами.

Была достигнута и еще одна не менее важная цель. Финляндия отныне была защищена от нападений с востока озерно-речной сетью, обширными болотами и крепостями. Часть границы проходила через Ладожское озеро. «Я полагаюсь на Бога, что отныне русскому будет трудно перепрыгнуть через сей ручеек», – заявил Густав Адольф в своей речи перед сословиями.

Благодаря новым территориальным приобретениям Швеция стала третьим по площади – после России и Испании – европейским государством. «Перевес» к востоку был столь велик и возможности новых приобретений в России казались столь соблазнительными, что король и канцлер даже обсуждали проект переноса королевской резиденции в Нарву, откуда было легче направлять движение империи.

Между тем начались будни воплощения соглашения в жизнь. 13 марта 1617 года, как и договорились, шведские гарнизоны покинули переходящие великому князю города и крепости. Был очищен и Новгород. Из ворот тянулась бесконечная вереница подвод с больными и умирающими. Царские представители следили, чтобы в санях не было пушек, колоколов и церковной утвари, которые шведы обязались оставить в городе. Шведы вышли – и в Новгород торжественно вступили царские послы. Они везли с собой список с чудотворной иконы Тихвинской Божией Матери, спасшей, как считалось, Тихвин от шведов, и царскую грамоту, «с дарованием милостивого прощения всем тем, кои от страха или неволею усердствовали Шведам».

Великий князь спешил убедить новгородцев, что им незачем бояться повторения побоища, которое некогда устроил Иван Грозный лишь из-за одного подозрения о сговоре Новгорода с Литвой. «Которые люди, будучи у Свейских людей, им доброхотали и служили, и во всем были им покорны, и волю их творили волею и неволею, и тех по тому ж мы Великий Государь, по нашему Царскому милостивому нраву, жаловати хотим, никто б ничего от нас Великого Государя не опасался: как было, будучи у Свейских людей в руках, их воли не творити?» – говорилось в царском послании.

Впрочем, ни казнить, ни жаловать было практически некого. Послы великого князя составили опись состояния Новгорода после выхода оттуда шведов, в которой, в частности, говорилось: «На Софийской стороне белых 24 двора, а жильцов в них 25 человек, тяглых 40 дворов, а жильцов в них 49 человек. А опричь того на Софийской стороне дворов нет, вся Софийская сторона стоит пуста, дворы и лавки сожгли». Лучше сохранилась торговая сторона, где шведы не стояли. Там уцелело 429 дворов, в которых писцы зафиксировали 764 жильца.

О причине малолюдства красноречиво говорится в одной из челобитных, поданных царским послам: «Как были в Новегороде немецкие люди, и от их великих налогов и правежев многие посадские людишки сами на себя посягали, давилися, а иные, не терпя великих правежев и мучения, разбрелися розно, да и те людишки на дорогах от литовских и от немецких и от воровских людей побиты, а иные с мразу и с гладу в лесах померли».

На оставленных шведами оккупированных землях началась гигантская инвентаризация. Специально назначенные комиссии считали все – от колоколов, в том числе битых и горелых, до кабацких чанов и пушек. Доносы о русском имуществе, тайно увезенном или спрятанном шведами в нарушение договора, текли густым потоком. Кто-то видел, как шведы ночью вывезли из Новгорода три пушки, укрыв их сеном, кто-то сообщал, что шведы зарыли в землю несколько колоколов, чтобы потом выкопать их и похитить при удобном случае. «Верните! Заплатите ущерб! Докажите, что не брали!» – требовали русские комиссары.

Много хлопот вызывала и борьба за людей. Царские представители жаловались, что шведы насильно удерживают в отошедших к ним городах ремесленников, в том числе пушкарей, а с тех, кто хочет переехать в Россию, берут взятки. Шведы, в свою очередь, обвиняли царских слуг в нежелании высылать назад исконных шведов, толпами перебегавших на земли великого князя в поисках лучшей доли. По огромной приграничной территории шла загонная охота. Как русский царь, так и шведский король старались поймать в свои сети как можно больше народа, пока на границах еще не установлены прочные заставы, а людишки растерянны и не сообразили, куда им лучше приткнуться.

В годы шведской оккупации сотни представителей высших слоев русского общества, от высокородных бояр до мелкопоместных дворян, верой и правдой служили Густаву Адольфу. Они тем более нужны были королю сейчас, чтобы держать в повиновении массу его новых русских подданных. Но великий князь успел отправить многих из этих полезных людей в глубь своей обширной страны, в Сибирь и на Каспий. «Вы их несправедливо сослали. Приведите дворян к границе, и пусть они в нашем присутствии изъявят свою волю, кому хотят служить!» – взывали шведские комиссары. «Они не сосланы, а добровольно отправились служить нашему самодержцу. Вызывать их на границу незачем», – с достоинством парировали русские представители.

Шведам приходилось смириться с тем, что своих былых союзников они уже никогда не увидят. Впрочем, многие знатные русские все же остались на шведской стороне. Они вели сейчас агитацию в отошедших короне городах, призывая жителей сменить подданство. Православие останется в неприкосновенности, а их монархом будет просвещенный и милостивый шведский король, под защитой которого они забудут о тирании великих князей!

Наиболее отчаянные из вербовщиков заезжали и на другую сторону границы, уговаривая население переходить в Швецию. В конце концов русские послы поставили шведам ультиматум, требуя по разным делам присылать в Россию лишь шведов, а не русских, перешедших на их службу: «Чтоб те русские люди меж великого государя нашего, царя и великого князя Михайла Федоровича, всея Руси самодержца, его царского величества и вашего вельможного государя, короля Густава Адольфа Свийского ссоры не учинили: а опроч ссоры меж государей и государств от тех людей чаяти нечево».

Густав Адольф даровал шведское дворянство множеству высокопоставленных русских, перешедших на его службу, с присвоением им гербов и раздачей поместий в новых восточных землях. Так в Швеции появились дворянские фамилии явно русского происхождения: Аминофф, Аполофф, Баранофф, Бутерлин, Клементеофф, Голавитс, Калитин, Нассокин, Пересветофф-Мурат, Росладин, Рубзофф. В некоторых гербах, как уверяют знатоки геральдики, не чуждый иронии король навсегда запечатлел переход их владельцев от одного государя к другому. Олени и лани, грациозно скачущие по щитам, развернуты нетрадиционно, направляя свой бег с востока на запад. Впрочем, об измене в сегодняшнем понимании этого слова говорить не приходится. Переход на службу от одного государя к другому считался в Европе обычным делом, верность следовало сохранять лишь своей религии. В этом отношении «рюссбайор» (русские бояре), как целое столетие, вплоть до начала XVIII века, называли в Швеции представителей восточного пополнения шведского рыцарства, свои убеждения не меняли. Лишь их дети, когда в конце XVII века в шведской Ингерманландии началось целенаправленное искоренение православия, стали переходить в лютеранство.

Если «русские бояре» были свободны в своем выборе и потому могли легко относиться к сыпавшимся на них со стороны подданных великого князя обвинениям в измене, то на крестьян и священников обрушилась двойная несправедливость. Сначала их, точно скот, передали от одного хозяина другому, а затем стали проклинать как «отметчиков». Духовным главой шведских православных приходов оставался новгородский митрополит, и, когда сельские священники из-за границы приезжали в Новгород по своим делам, митрополит срывал с них скуфьи и отсылал назад без благословения, говоря с упреком, что если бы они убежали, то и крестьяне бы за ними пошли.

«И все делаетца против учиненного мирного постановленья, что его королевского величества подданные тем обычаем от его царского величества подданных лаяны, проклинаемы и позорены», – жаловались шведы на переговорах. Бояре отвечали на это лукаво: мол, дела действительно творятся нехорошие, но на митрополита влиять они не могут, сам царь в дела церковные не вмешивается.

Едва поутихли имущественные споры и удалось совместными усилиями справиться с людскими толпами, перетекавшими от одного государя к другому, как возникли конфликты при разметке границы. В конце 1617 года на сотни километров был лишь один пограничный знак – камень в местечке Салмис к северу от Ладоги, на котором была высечена надпись: «Здесь установил Густав Адольф, король Швеции, крайний рубеж своего государства. Да пребудет дело рук Его вечно Промыслом Божиим».

От ловкости и хладнокровия межевых комиссаров зависело многое. Они могли бескровным способом отвоевать для своих монархов десятки квадратных километров чужой территории. Межу, то есть границу, вели по рассказам местных крестьян, так называемых старожильцев, издавна прикрепленных к определенному участку земли. Они могли сказать, что граница, например, Копорья исторически идет во-он вдоль того болота в двадцати километрах к западу. А могли и крест поцеловать на том, что где стоят, там и есть линия раздела.

Если мнения старожильцев расходились, а иных документов не находилось, комиссары должны были решать дело по жребию. Если везло русским, старожильцы целовали крест великому князю, обходя затем участок границы с иконой. Нет – землепашцы становились шведами. Надо ли говорить, какие страсти разгорались при столь несовершенных методах межевания! Жалобы на произвол и применение запрещенных приемов сыпались с обеих сторон.

В Стокгольм на стол Густаву Адольфу ложились русские «слезницы», доказывавшие монарху, что его комиссары бьются за интересы короны как только могут: «А на корельской стороне государя вашего межевалные послы Анц Мук с товарыщи межи отводят не прямо, насилством, и з жеребья, с образом и по старожилцове скаске по прямой меже не идут и делают во всем упрямством мимо приговор свой…» «Все делают насильством, хотят отмжевать в разных местах себе в длину 40 верст в ширину 30 верст». «Межи кладут во многих местах по государя нашего, его ц. величества земле, не по старожильцовым скаскам и не по сыску волосных людей, своим произволом…»

Русские комиссары, однако, не уступали шведам в изобретательности, когда дело касалось нарезки государственной земли. Чего только стоит одно из посланий Густава Адольфа царю, в котором шведский монарх возмущается действиями слуг русского самодержца! Те, в частности, «приказали своим старосельцам оскорбить Его Королевское Величество, распорядившись, чтобы те спустили порты и повернулись голыми задами к Нашим комиссарам. Так они встали, что стыдно и описывать сие».

Окончательно граница была установлена лишь в 1621 году, четыре года спустя после заключения мира. Впрочем, большинство жителей России даже к этому времени не знало о том, что страна с 1617 года отрезана от Балтийского моря, а сотни тысяч их соотечественников стали шведами. Текст Столбовского мира, открыто оглашенный в Швеции, держался в России в тайне. Великому князю не хотелось, чтобы об огромных уступках, сделанных им Швеции, знали его подданные. В памяти еще были свежи воспоминания Смуты, искра могла вспыхнуть по любому поводу.

Но цена государственной тайны оказалась всего в один рубль. В архивах сохранился любопытный документ от 1627 года: расспросные речи новгородского воеводы Одоевского и двух дьяков, расследовавших по распоряжению Москвы факт утечки государственной тайны. Вот как это произошло.

Подьячие шли к себе в приказ Большим рядом новгородского торга и увидели, что у лавки Богдана Шори на стоят люди и «чтут лись харатейный» – грамоту царя Михаила Федоровича шведскому королю о мирном договоре. Титул царя был, докладывали дознаватели, написан золотом, а «посольская договорная грамота вся описана подлинно». Сиделец в лавке Шорина Срегушка сообщил, что его хозяин взял ее у Степана Прокофьева для снятия копии и положил в лавку. Из показаний Степана Прокофьева выяснилось, что после Столбовского договора его отец отправился из Новгорода в Москву, где пробыл четыре года, вернулся назад в 1621 году «и ту де грамоту привез с собою». Дал ему эту грамоту подьячий, который ее писал, и взял за нее рубль. Сын Степана Прокофьева позволил Богдану Шорину посмотреть грамоту, но тот божился, что «с то во листа себе ничего не списывал, для того что де то дело великое». Степан Прокофьев к тому времени уже умер, с остальных новгородцев спросить было нечего. Дело закрыли.

В 1700 году нападением на Нарву царь Петр Первый начал Северную войну, перечеркнувшую Столбовской договор. Россия вернула себе все потерянные земли и вышла на Балтийское море, отодвинув свои границы со Швецией далеко на запад.

Канцлер Оксеншерна пророчески писал в 1615 году, в период наибольших удач шведского оружия на востоке, что русские за время Смуты «многому от чужестранцев научились, потери заставили их произвести значительные улучшения в своей организации и военном деле». И это делало их опасными в будущем.