Текст книги "Искатель. 2013. Выпуск №1"

Автор книги: Алексей Олин

Соавторы: Елена Осорина,Песах Амнуэль,Антон Жуков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Папа…

– Не говори ничего. Ты этого не видел, не знаешь…

– Папа, я…

– Тами спасла мне жизнь. Как мама. Тогда я струсил, никогда себе не прощу. Если бы мне не вышибло от страха память, если бы я сразу вызвал «скорую», а не спрятался в спальне, как кролик, мама была бы жива, ты это понимаешь? Нет, не можешь понять, я вспомнил, как это было, а ты не знаешь…

«Знаю, – хотел сказать Игорь. – Я все знаю. Больше того, если бы не я… если бы не перепутанное квантовое состояние, в которое тебя и Тами ввел я…»

Так ли? Он сам не был в этом уверен.

– Папа, – сказал он, – теперь все будет хорошо.

Он не был уверен и в этом.

– Я вынуждена признать, что с медицинской точки зрения произошло чрезвычайно редкое явление. – Доктор Мирьям поправила лежавшую на столе стопку бумаги, пальцы ее пребывали в постоянном движении, выдавая волнение. – Насколько мне известно, это первый случай излечения от болезни Альцгеймера. При этой болезни поражаются клетки коры головного мозга, восстановиться они не могут, во всяком случае, раньше это не происходило, потому болезнь и считается неизлечимой. Возможно, она имеет генетическую природу, хотя это не вполне доказано, и, вы понимаете…

Похоже, Мирьям не знала, на чем остановиться, и потому нанизывала слово на слово, будто боялась произнести то, единственное, после которого можно было бы поставить точку.

– Папа совершенно здоров, – пришел ей на помощь Игорь. – Домой я заберу его сегодня.

– Завтра, – возразила Мирьям. – Сегодня я получу результаты анализов, а в пять часов ваш отец пройдет томографию.

– Вы уже делали…

– Вторично, чтобы не было сомнений. Я разговаривала с Володимером утром и… – Мирьям покачала головой, – просто поражена: он вспомнил все, что происходило с ним, когда он жил у нас. Имена врачей, медсестер, санитаров. Разговоры, которые с ним пытались вести. В последнее время он почти ничего не понимал, и я не представляю, как можно вспомнить, причем детально, то, что еще вчера сознанием не воспринималось. Игор, это уникальный случай, и вы, пожалуйста, убедите отца, чтобы он не терял с нами связи, необходимо продолжить наблюдение. Я написала семейному врачу, письмо вы получите на диске вместе с эпикризом, но… вы понимаете… невозможно дать гарантии, что болезнь не вернется.

– Тами… – перевел Игорь разговор. – Я видел, ее перевели в другую комнату.

Лицо Мирьям потемнело.

– Да, ближе к холлу.

– К ней можно?

– Почему нельзя? – удивилась Мирьям. – Слава Богу, с Тами все в порядке. То есть в порядке, насколько это возможно в ее состоянии. Чуть выше виска остался небольшой рубец, но его прикрыли волосами, он и не виден. Володимер был у нее незадолго до вашего прихода, они разговаривали, и Тами, что меня приятно удивило, не молчала, как обычно, а о чем-то рассказывала. Они – Тами и ваш отец – нашли, как говорится, общий язык, и это радует. Я хотела бы, чтобы Володимер и потом, когда вернется домой, не забывал…

– Он не забудет. – Разговор об отце и Тами был Игорю неприятен, он не знал, как сложатся события, не представлял, как вести себя с отцом, его тяготило неожиданное, глупое и бессмысленное соперничество. Как в дурном мексиканском сериале: отец и сын влюблены в одну женщину, а она…

Да. А она?

– Хорошо, – сказала Мирьям. – Идите, до ужина есть время.

Солнце светило в глаза, но Игорь сразу увидел женский силуэт на фоне окна.

– Добрый день, Тами.

Ответа он не получил. Тами знала, что он здесь, он знал, что она знала. Пальцы ее ловко управлялись с вязальными спицами.

Тами неотрывно смотрела на Игоря и – так ему показалось, а может, только захотелось, чтобы это было так, – что-то хотела сказать своим взглядом. Или прочитать что-то в его мыслях. Будто поняла, о чем он думал. Будто он сам это только что понял, а поняв, упустил, и мысль перетекла к этой женщине по возникшему в воздухе невидимому, но определенно материальному каналу.

Он подошел ближе и тихо произнес, надеясь, что говорит с самим собой и для Тами его слова будут невнятным шорохом, воздушной волной, звуковым фоном:

– Я люблю вас. Я вас очень люблю.

Он не назвал имени. Услышав свое имя, Тами прислушается и к словам. Он этого не хотел.

Тами вязала довольно сложный фрактал, смотрела на Игоря, но видела, наверно, узор, рождавшийся под ее пальцами.

– Извините, – сказала она. – Вы не могли бы отойти в сторону? Вы загораживаете мне свет.

Игорь не мог загораживать свет, стоя между Тами и дверью. Какой свет она видела? Свет какого мира? Не говорила ли Тами сейчас с другим Игорем? Может, вообще не с ним, а с кем-то, кто в ее мире стоял сейчас между нею и окном, загораживая свет? Там, в ее мире, она была зрячей? Кого она видела?

Игорь подошел ближе, чтобы лучше расслышать, если Тами скажет еще что-то. Она сказала. Опустила вязанье на колени, спицы сжала в кулачке и произнесла так тихо, что Игорь лишь угадал сказанное, а может, не угадал, а придумал по созвучию, и на самом деле Тами сказала совсем не то, что он услышал:

– Я вас тоже люблю.

Кому это было сказано? Ему? Отцу, за которого Тами, не видя, могла его принять? Или кому-то третьему, кто в другом мире, где она была зрячей и могла любить, как любая другая женщина, только что произнес слова любви?

– Тами…

Он хотел, чтобы она в ответ назвала его имя, чтобы он понял, что она понимает.

Он не мог заставить себя выговорить «люблю» еще раз. Боялся? Игорь не хотел признаваться себе, что это так, но он действительно боялся. Боялся, что Тами промолчит, и это станет приговором. Боялся, что она ответит, и он не поймет, к нему ли обращены ее слова, и это тоже станет приговором, еще более тяжким, поскольку неопределенность страшнее знания. Боялся, что она ответит и назовет имя – не его и не отца, а другого, человека из иной ветви многомирия, той ветви, где она пребывала большую часть времени и где за окном сидели на деревьях большие красивые птицы с розовыми клювами.

Он повернулся и вышел. Постоял в холле, приходя в себя, и направился к отцу – помочь ему собраться, хотя папа наверняка уже сложил в чемоданчик свои немногочисленные пожитки.

– Все не так, – сказал Эхуд. Разговор происходил в лаборатории, Игорь приехал на работу в первый раз после отпуска, который он взял, чтобы присмотреть за отцом первое время после возвращения из «Бейт-Веред» (это оказалась лишним, отец прекрасно себя чувствовал, во всем ориентировался и после возвращения домой успел несколько раз съездить к себе на фирму, где произвел фурор, но о возвращении на прежнюю должность, как оказалось, не могло быть и речи).

Эхуд, не видевший друга почти месяц (звонил несколько раз, но в разговоре был немногословен и, справившись «о делах», сворачивал беседу), выглядел уставшим настолько, что даже не поднялся из-за компьютера, когда вошел Игррь, только обернулся, пожал руку и опять уткнулся в клавиатуру, впечатывая формулы в уже написанный текст.

Игорь сел за свой стол, включил компьютер, повертел в руках несколько пришедших с обычной почтой конвертов (препринты – один из Гарварда и три от Квята), удивился странному, как он считал, поведению друга и спросил:

– Что не так?

Сказать он хотел другое, ну да ладно, о личном они успеют поговорить за чашкой кофе после обеда, а сейчас – дела, которые накопились, пока Игорь приводил в порядок растрепанные чувства. Каждый день приезжал в «Бейт-Веред» втайне от отца (подозревал, что отец делал то же самое, когда под предлогом «прогуляться и подышать воздухом» исчезал из дома часа на два, обычно в предвечернее время), садился рядом с Тами, следил, как двигались ее пальцы, рассматривал новое вязанье, которое все меньше напоминало фракталы и становилось скорее хаотическим набором разноцветных нитей, подобранных с удивительным цветовым ощущением гармонии, но без какого бы то ни было физического или геометрического смысла. Иногда Тами поднимала на него взгляд, но он не мог понять, чувствовала ли она его присутствие. У него больше не было ощущения, будто Тами видит, – взгляд женщины оставался если не пустым, как у слепых, то неопределенным, как у человека, глубоко о чем-то задумавшегося и отрешившегося от окружающего мира: наверно, так смотрят впавшие в нирвану индусы, но судить об этом наверняка Игорь не мог. За все время Тами не сказала ему ни одного слова, и он не пытался больше говорить о любви.

«Иногда, – думал он, – неопределенность лучше полной ясности». Раньше он думал иначе, но сейчас знал точно: неопределенность оставляет надежду, а знание безнадежно, даже если правильно. Если Тами действительно произнесла «я вас люблю», обращаясь к нему – что тогда? Ничего.

Он мог часами повторять «Я люблю вас, Тами», а она отвечать «Да» – ничего не изменилось бы. Он не мог поднять ее на руки и унести из «Бейт-Веред» домой, потому что она привыкла к этой комнате, коридору, холлу, звукам и даже, если на то пошло, к пище, и любое изменение, по словам доктора Мирьям, привело бы к катастрофическому ухудшению ее состояния. Тами была цветком, взращенным на почве, из которой ее невозможно было пересадить, не причинив непоправимого ущерба.

«Любовь? – как-то проронила Фанни. – Тами может умереть от любви, Игор. В прямом смысле, если вы понимаете, что я хочу сказать. Она живет, потому что в ее жизни все одинаково. То, что случилось в ту ночь, – ужасное исключение, и не дай Бог, если что-то такое повторится. Аутисты редко доживают до старости».

– Так что же не так? – повторил Игорь, когда компьютер загрузился и почтовая программа показала шестьдесят девять писем, большую часть которых можно было удалить, не просматривая, что Игорь и сделал.

Эхуд повернулся наконец к Игорю, заложил руки за голову и потянулся.

– Я же сказал. Всё!

Он встал и начал ходить из угла в угол по невидимой, но давно проложенной в кабинете траектории, освобожденной от столов, стульев и корзинок для мусора.

– Мы полагали, что мозг Тами способен работать в режиме квантового компьютера, верно? Это позволяет ей воспринимать несколько реальностей, в том числе абстрактную реальность фрактальной геометрии дробных измерений. Следствие ее аутизма. Согласен?

– Да.

– Хорошо. Волновые функции мозга Тами и твоего отца вошли в перепутанное состояние, когда эти двое оказались в одно время в одном месте. Так?

Игорь кивнул.

– Возникла общая волновая функция, и в результате Тами смогла «вспомнить» то, что от самого Владимира было скрыто в подсознании из-за психической травмы, которую он перенес в момент смерти жены. Извини, что я…

Эхуд излагал очевидные для обоих вещи. Возможно, даже наверняка, он уже обдумал статью о спонтанном эксперименте с двумя – а если учесть Игоря, то с тремя – квантовыми наблюдателями и, скорее всего, не сумел составить для такой сложной системы волновые уравнения, описывающие состояние перепутанности. Конечно, ему нужна помощь Игоря, и конечно, Игорь не станет работать над такой статьей. Даже если обозначить его, отца и Тами в тексте статьи инициалами А, В и С.

Статьи – о чем? О квантовой запутанности или о любви? О бесконтактных наблюдениях или самопожертвовании? О восприятии множественной реальности или о том, что считается болезнью мозга? Что это на самом деле, если мозг оказался способен на самопроизвольную реабилитацию, причем неизвестно, что стало ее причиной: стресс ли от гибельной ситуации или всего лишь распутывание волновых функций?

Сколько тут неизвестного, Господи… Сколько работы, которую он не станет делать, если в математическую модель придется заложить условия, возникшие, когда он вошел в холл и увидел женский силуэт на фоне заходившего солнца…

В физике пока нет методов, описывающих состояния квантовых компьютеров хотя бы из десятка кубитов, а здесь – мозг человека, огромная по квантовым масштабам система. И нет пока математики, с помощью которой удалось бы описать перепутанные состояния сложнейших волновых функций.

– Ты меня слышишь?

Игорь кивнул.

Эхуд придвинул стул, сел рядом с Игорем, положил ладонь ему на колени и сказал мягко, понимающе:

– Ты все еще считаешь, что в состоянии перепутанности волновых функций Тами наблюдала то, что начисто забыл твой отец? Бесконтактное наблюдение, такое, как в нашем с Квятом эксперименте?

Это было очевидно, Игорь и отвечать не стал.

– Извини, если я причиню тебе боль… – Эхуд с силой надавил Игорю на колено, чтобы вывести друга из состояния непереносимой задумчивости. – Какого числа умерла мама? Я не спрашивал, ты никогда не говорил. Но у меня возникло предположение… Какого числа?

– Десятого июля две тысячи…

– Год не важен, – быстро произнес Эхуд, отсекая ненужную для решения задачи информацию. – Значит, летом.

– Да, – кивнул Игорь. – И что?

– Я понимаю, что ты думал совсем не о том, и тебе не пришло в голову… Цапли. Критический образ для обоих случаев. Какое число сегодня? – неожиданно задал Эхуд идиотский, с точки зрения Игоря, вопрос, вызвав наконец у него реакцию, на которую, возможно, рассчитывал изначально.

– Послушай, – раздраженно сказал Игорь, – что за…

Он замолчал. Два элемента большой мозаики сцепились в его сознании, и картина приобрела законченный вид. В ней – как ни странно, но вполне естественно – нашлось место и для элемента «любовь», и для элемента «аутизм», и вообще для всего, что могло прийти Игорю в голову и что теперь не составляло для него тайны, будоражившей не столько воображение, сколько чувства.

– Ты хочешь сказать… – пробормотал он.

– Нет, это ты хочешь сказать, – отрезал Эхуд. – Лето. Цапли прилетают в Израиль в середине октября по дороге на юг и в апреле по дороге на север. Я интересовался у орнитологов. Цапли отдыхают здесь несколько дней, максимум неделю. Октябрь и апрель. Осень и весна.

Эхуд, наверно, мог многократно на разные лады повторять известную истину. Игорь скинул его ладонь со своего колена и повернулся к другу всем корпусом.

– Тами наблюдала не в нашей ветви многомирия?

Эхуд молча кивнул.

– О Господи! – сказал Игорь. – Это же очевидно. Квантовый компьютер способен решить любую задачу только потому, что его волновая функция запутана с аналогичными функциями в других ветвях.

– Так устроены квантовые компьютеры, – заметил Эхуд.

– Но мама умерла в нашей ветви.

Игорь вспомнил день похорон, кладбище Тель-Йосеф, ряды белых надгробий, показавшиеся ему расположенными в ряд костяшками домино, вспомнил отца, ничего не понимавшего и не хотевшего понимать. Папа с удивлением оглядывался по сторонам и думал, наверно, что находится на представлении, репетиции религиозного обряда. Отец мало что понял даже тогда, когда раввин закончил чтение кадиша и кто-то из мужчин (сам Игорь не решился бы, не смог) разорвал на отце рубашку. Потом они вернулись домой – вдвоем – и никогда ни до, ни после не ощущали такой близости друг с другом, даже в детстве, когда папа поднимал его на руки, целовал в нос и укладывал спать в кроватку, из которой он мог выбраться, потому что знал уже, как опустить одну из стенок, – это было первое его внятное воспоминание…

– Да, – кивнул Эхуд. – В нашей, конечно.

Должно быть, он тоже подумал о памятнике на кладбище Тель-Йосеф, куда однажды поехал вместе с Игорем – на третью, кажется, годовщину смерти, это было через несколько месяцев после того, как они начали работать вместе.

– Значит, – продолжал рассуждать Игорь, не столько создавая картинку в своем воображении, сколько прилепляя на нужные места уже установленные элементы мозаики, чтобы они больше не сдвинулись, – запутанное состояние существовало уже тогда.

– Конечно, – кивнул Эхуд. – Вот чего мы не учитывали ни в экспериментах, ни в обсчете результатов: предполагалось по умолчанию, что события происходят здесь и сейчас. Мы наблюдаем явления, происходящие в настоящее время в нашей ветви. А это не так. То есть, возможно, и так, но всего лишь как частный случай, очень, по-видимому, специфический, как приближение Ньютона в теории относительности.

– Эхуд…

Игорь редко говорил с другом о своих чувствах. К слову не приходилось. Работа. Он понятия не имел, есть ли у Эхуда женщина. Странно, почему он сейчас подумал об этом? Сколько раз бывал у него дома, сколько часов они провели, обсуждая результаты экспериментов и разбираясь в каскаде формул квантовой физики, сколько выпито кофе, съедено бурекасов и шницелей… Эхуд жил один и, похоже, не собирался обзаводиться семьей. Игорь привык к этой мысли, хотя сам же ее придумал.

Он хотел спросить, есть ли у Эхуда женщина, но вместо этого задал вопрос, вертевшийся не на языке, а глубоко в подсознании. Он знал, что Эхуд не ответит, а если ответит, то абстрактно-научно и совсем бестолково с житейской точки зрения. Но все равно…

– Эхуд, так получилось, что мы с отцом полюбили одну женщину. Так получилось, что она дважды спасла отцу жизнь.

Он оговорился. Дважды? Нет, в первый раз отца спасла мама. А во второй…

Или…

– Игорь, – участливо проговорил Эхуд, – я все понимаю. Не такой уж я… По тебе все видно.

Он помолчал.

– Ты пробовал говорить с ней? Сейчас, после…

– Да. Она опять в своем мире, не воспринимает почти ничего из того, что ей говорят, опять вяжет, только теперь не фракталы, а абстрактные узоры.

– Игорь… Ты сам писал о том, что квантовые системы высокой сложности, будучи один раз перепутаны, неизбежно остаются в той или иной степени перепутанными, какие бы эксперименты над ними ни проводили. Чем выше сложность…

– Ты хочешь сказать…

– Прислушайся к себе. Просто закрой глаза и прогони все мысли. Медитируй. Разве не это практикуют буддисты? Чистое подсознание – это и есть мозг в состоянии квантового компьютера. Перепутывание происходит именно тогда. Думаю, что только тогда, но это нужно доказать. Посиди в тишине, хорошо? Я займусь статьей, не обращай на меня внимания. Расслабься. Опусти руки и не сжимай кулаки. Твой мозг все еще в перепутанном состоянии с мозгом этой женщины. И с мозгом твоего отца. И так будет всегда. Расслабься. Закрой глаза…

Голос Эхуда завораживал. Эхуд не говорил ничего особенного – такого, о чем бы сам Игорь не подумал. Эхуд не был гипнотизером – никогда не обладал такими способностями. Он и слов не подбирал, Игорь чувствовал, что Эхуд произносил первое, что приходило в голову. Но что-то… Руки действительно показались Игорю плетьми, повисшими вдоль тела. Ног он не чувствовал вовсе. Он закрыл глаза, он точно их закрыл, ощущал сомкнутые веки, но почему-то продолжал видеть и не сразу понял, что видит не лабораторию и не Эхуда, склонившегося над клавиатурой и одним пальцем набиравшего математические знаки. Он видел и это, знал, что Эхуд протянул руку и взял из стопки журнал: номер «Physical Review» за прошлый месяц. Игорь это знал, но видел и другое: предзакатное солнце (почему предзакатное? Сейчас утро…) освещало женскую фигуру, на фоне окна Тами казалась тенью. Он не мог разглядеть ее лица, но знал, что смотрит Тами на него. Смотрит и видит. «Да, – сказал он себе, – Тами слепа в этой ветви, но сейчас (ты можешь наконец это понять и принять?) вы общаетесь в другой реальности, где она…»

– Я люблю тебя, – произнес он вслух и подумал, что Эхуд услышал, но друг никак не отреагировал на его слова.

– Я люблю тебя.

Кто это сказал? Он сам? Тами? Эхо, которого не было в комнате?

Он услышал громкое хлопанье крыльев, подошел к окну и, выглянув, увидел справа, у входа в дом, большое дерево, все в огромных елочных украшениях. Птицы били крыльями, другие сидели молча и будто смотрели на Игоря, ожидая. Чего?

Он обернулся. Теперь лицо Тами было освещено, и взгляд…

– Ты видишь меня?

Она кивнула и, протянув руку, коснулась его руки. Он наклонился, она коснулась его лица, провела пальцем по щеке, и он не удержался, поцеловал ее в губы.

– Я люблю тебя.

Сейчас он точно знал, что это сказала Тами.

В каком-то из миров те же слова произнес отец, и Игорь не испытал ревности. Слова отца были обращены к единственной женщине, которую он любил всю жизнь: Рае, Раечке.

Игорь все глубже погружался в океан, и этим океаном был он сам. Он находил в себе мысли, которые еще не успел подумать и которые ждали его в будущем, он проплывал мимо них, не понимая, но ожидая, что они придут вовремя.

– Посмотри, там опять цапли, – сказал он, когда поцелуй то ли закончился, то ли продолжался, но уже в иной реальности, потому что поцелуй не может закончиться, в этом Игорь был сейчас уверен: где-то начавшись, он продолжается в другом мире, переходя от одной его сути к другой.

– Я знаю, – сказала Тами, улыбаясь. – В октябре цапли всегда садятся на это дерево. Я их слышу, а вижу не здесь, и потому знаю, как это красиво.

– Ты живешь во всех своих мирах? – спросил он, зная ответ. – Миры – как фракталы, которые ты вяжешь?

– Фракталы… – повторила Тами. – Я не знаю, что это. Ты потом объяснишь, хорошо? Ты не уйдешь больше?

– Нет.

– Не уходи.

Игорь увидел, как Эхуд бросил журнал и общую стоику, потянулся и застучал по клавишам.

Игорь увидел, как отец, надев впервые за многие годы белую рубашку и галстук, постояв перед зеркалом и причесав остатки волос, запер квартиру и пошел, подставив лицо заходящему солнцу. Отец шел к Тами, и Игорь сжал кулики, подумал… хотел…

На перекрестке отец пошел не к той остановке, откуда автобус номер шестьдесят три шел к «Бейт-Веред», а на противоположной стороне улицы сел в восемнадцатый, конечной остановкой которого было кладбище Тель-Йосеф.

– Я люблю тебя, – повторил Игорь, и слова эти были обращены ко всем, кого он действительно любил: к Тами, к отцу, к маме…

Он не представлял, как будет жить дальше. «Если несколько квантовых систем пришли в перепутанное состояние, их волновые функции невозможно распутать». Теория…

– Не думай об этом, – сказала Тами. – Я люблю тебя. Здесь и сейчас.